Текст книги "В ожидании Ани"

На следующий день после того, как Арман Жолле вывесил медвежью шкуру на стену своей бакалейной лавочки, чтобы весь мир любовался и восхищался им, месье Ода целое утро рассказывал ученикам всё о горных медведях, о том, где и как они живут. Весной, после спячки, говорил он, когда на теле у них остаётся мало жира и надо ещё кормить малышей, медведи могут решиться на что угодно, чтобы добыть достаточно еды для себя и своих детёнышей. По его словам, медведи никогда не подходят близко к людям, пока их не заставит нужда. Они прекрасно знают о человеческой жадности, жестокости и ненасытной жажде убийства. Медведи, заявил он, не глупы и не склонны к самоубийству. Эта медведица, по-видимому, совсем оголодала, раз решилась напасть. Почти наверняка у неё были медвежата, – сказал месье Ода, – обычно их двое, иногда только один. Сейчас они уже, должно быть, умерли с голоду. Им необходимо материнское молоко по меньшей мере три-четыре месяца.

Джо смотрел в стол, чтобы глаза его не выдали.

Но время шло, и разговоры о медведице постепенно становились всё реже и в школе, и за её пределами – и всё менее радостными и хвастливыми. И новости о войне, о бесконечных, вгоняющих в тоску поражениях снова завладели деревней. Но для многих детей, в том числе и для Джо, война по-прежнему оставалась чем-то нереальным. Больше чем за два года войны они не видели ни одного немецкого солдата, ни одного самолёта или танка – ничего. Война присутствовала в разговорах, и дети слышали о ней много, а такие разговоры почти всегда означали спор. Что им делать? Спасать ли то, что можно спасти? Считать ли поражение окончательным и присоединиться к маршалу Петену? Или сражаться вместе с англичанами и французским полковником, чьё имя Джо всё время забывал, но который вещал из Лондона по радио, что война не закончена, что немцев можно разбить, нужно разбить и они будут разбиты? И всё это время в деревне ждали, что их военнопленные вернутся домой, но они не возвращались. Ждали, что придут немцы, но они не приходили.

– Я просто хочу, чтобы это кончилось, Джо, – говорила мама. – Хочу, чтобы твой папа вернулся домой. Мне всё равно, как это случится. Я хочу, чтобы всё стало как раньше.

Дедушка редко спорил с ней в открытую, но внук знал, что он думает.

– Этот полковник в Лондоне, де Голль этот, – он наша единственная надежда, – говорил дедушка Джо. – Он и англичане. Я не люблю англичан и никогда не любил, но, по крайней мере, они сражаются с немцами, а любой, кто это делает, – друг Франции – вот как я это себе представляю. А уж я-то знаю, Джо, я ж воевал с немцами раньше, помнишь? Мы их победили и опять победим. Должны победить – если нет, то не останется ничего, ни для тебя, ни для всех нас.

Что Джо думал о войне, похоже, зависело от того, с кем он говорил: с мамой или дедушкой, – сам он никак не мог определиться.

Джо часто размышлял о папе, сидя на камне и наблюдая за овцами. Поначалу он сильно скучал по отцу: по шуму, который тот поднимал по всему дому, по запаху, который он приносил с собой после работы. Но теперь, с течением времени, Джо всё больше радовала его новая роль мужчины в доме. Ему нравилось сидеть на папином стуле за кухонным столом и делать папину работу на ферме. Но как папа и война ни состязались за место в его мыслях, он всегда возвращался к медвежонку и человеку, встреченному в лесах в день медвежьей охоты. Ему необходимо было узнать, что это за человек, от чего он скрывается и почему он ждёт Аню. Каждый новый день усиливал его желание снова пойти на ферму вдовы Оркада и выяснить, что там происходит, и ещё разок увидеть медвежонка. Но всегда находилась какая-нибудь работа: домашние задания или что-то на ферме. Было трудно уйти – по крайней мере, так он сам себе говорил.

Этим летом овец на горные пастбища повёл дедушка. Джо ещё слишком мал, сказала мама, и пока не справится в одиночку, и к тому же она не хотела, чтобы он снова пропускал школу.

– Учёба бывает только раз в жизни, – говорила она.

Кроме того, сын был нужен ей дома – собирать и ворошить папоротник, заготавливать сено. А по выходным надо носить припасы дедушке в горы и забирать оттуда сыр, чтобы просолить его, сложить в кладовую и продать. Работа была долгая и тяжёлая, но если честно – а чем больше проходило времени, тем больше Джо приходилось быть честным с самим собой, – он понимал, что работа – это только отговорка. На самом деле он не мог собраться с духом, чтобы вернуться на ферму вдовы Оркада. Всякий раз, завидя её, он прятался, а в тот единственный, когда не смог, – тогда она вошла в бакалейную лавку вслед за ним, – выбежал из лавки, не купив то, за чем пришёл. Джо даже не решался взглянуть ей в лицо, чтобы понять, узнала ли она в нём мальчишку, подглядывавшего в её окно тем вечером.

То и дело он посматривал вверх по склону и видел вдову Оркада на её полях: она заготавливала сено, доила корову или гнала куда-нибудь свиней, но ни разу там не мелькнул кто-то ещё. Джо уже начинал подумывать, что сочинил всё это сам.

И в один ветреный осенний день, когда овцы уже вернулись с пастбищ и Джо разбрасывал папоротник по их загону, он увидел, как вдова Оркада спешит мимо – на голове чёрный шарф, а в руке цветы. Джо догадался, что она идёт на кладбище при церкви, чтобы положить цветы на могилу мужа. На обратном пути она зайдёт за покупками – она всегда так делала. Джо понял, что у него есть добрых полчаса, чтобы сбегать туда и обратно, – если поспешить, то он успеет. Вдова его не увидит, если быть поосторожней. Руф, как всегда, попытался пойти с ним, но Джо запер его в хлеву и крикнул маме, что уйдёт ненадолго.

Пока мог, он держался под прикрытием деревьев: оттуда он мог всё видеть и оставаться незамеченным. Свиньи вдовы паслись на лугу под домом, а корова спала, свернувшись среди них. Вокруг никого не было. Джо отбросил всякую осторожность: на неё уже не хватало времени. Словно заяц, он пронёсся через поле, пока не оказался под защитой стены хлева – так его не было видно из дома. Он обежал хлев и попал на задний двор. Не слышалось никаких звуков, кроме довольного сопения пасущихся свиней. Джо крался мимо двери хлева – и тут услышал внутри какое-то шевеление. Медвежонок – наверняка это медвежонок.

Джо осмотрелся и медленно приоткрыл дверь. Как и все хлева, этот был длинный, низкий и тёмный, с папоротником на полу и деревянным вешалом для сена вдоль стены. Но внутри не оказалось ни медвежонка, ни других животных. Однако Джо был уверен – вполне уверен, – что слышал что-то. Он распахнул дверь, чтобы впустить в хлев как можно больше света. В дальней стене было одно грязное оконце, и ставни на ветру открывались и закрывались – то одна, то другая. Джо уставился в темноту. Дальше он идти не собирался: от двери и так было видно достаточно. Он уже поворачивался, чтобы уйти, и вдруг на что-то наступил, наклонился и поднял башмачок. Это был детский башмачок с порванным ремешком. Сначала он не задумался об этом и уже собрался бросить башмачок, но тут услышал чьё-то дыхание – ровное, чуть свистящее дыхание.

Оно явно доносилось с вешал примерно посередине хлева. Джо сделал несколько шагов и остановился. Он подумал про спячку, о которой им рассказывал месье Ода, но решил, что это не может быть медвежонок, потому что ещё не зима, и в любом случае медвежонок вряд ли бы стал спать на вешалах – хотя, может, и стал бы. Джо сделал ещё пару осторожных шагов и присмотрелся к сену. Дыхание послышалось опять, и внезапно он обнаружил, что смотрит не на сено, а в чьи-то немигающие перепуганные глаза, глядящие на него. Какое-то мгновение Джо мог только смотреть в эти глаза. Это были не медвежьи глаза, потому что лицо вокруг них было бледным и тоненьким, под тёмной чёлкой.

Джо медленно попятился, сглатывая страх. Ему хватило духа тихо закрыть дверь хлева, и только он это сделал, как увидел вдову Оркада, склонившуюся над ведром у поливочного крана. Она стояла спиной к Джо и тихонько что-то напевала. Пару секунд он стоял, не веря своим глазам: как она могла так быстро добраться до дома? Это было невозможно, и всё же вот она, перед ним, и ей нужно только повернуться. От угла хлева и спасения Джо отделяло всего два-три шага. Он сможет туда добраться, если будет двигаться бесшумно. Не отрывая глаз от вдовы, он начал по дюйму пятиться вдоль стены.

Надо было смотреть, куда идёшь, – так Джо сказал себе, когда вилы, на которые он наткнулся, с грохотом упали на землю. Джо взглянул на вдову Оркада, из руки которой от взмаха чёрной шали выпало ведро. Джо уронил башмачок, запнулся о вилы и побежал. Он обогнул угол хлева, но застыл на месте, потому что вверх по склону шла вдова Оркада с большой корзиной в одной руке и палкой в другой. Она подняла глаза, увидела его и что-то крикнула. Джо не слышал, что она говорит: он снова развернулся и бросился обратно во двор – больше ему бежать было некуда. И там тоже была она – шла прямо к нему. Теперь он переводил взгляд с одной на другую; страх полз вверх по позвоночнику, словно тёплый кот, и Джо почувствовал, как встают дыбом волоски на шее. Никогда за всю жизнь ему так не хотелось завизжать – хотелось, но он не мог. И тогда одна из вдов заговорила – та, что шла к нему через двор.

– Это я. – Голос был мужской. – Я. – И он стянул шаль с головы. Рыжая борода стала длиннее, чем Джо помнил, но человек был тот же самый. – Ты меня не помнишь? – спросил он.

Глава 3

Бежать Джо было некуда, даже если бы он захотел, а теперь он не знал, хочет ли убегать. Человек нагнулся и подобрал башмачок.

– А это ты где нашёл? – спросил он.

– В хлеву, – ответил Джо. – Я просто смотрел. Думал, может, вы там медвежонка держите.

Человек вытер башмачок концом шали. За спиной Джо послышались шаги, и он обернулся. Там стояла Чёрная Вдова, тяжело дыша и опираясь на палку. Человек подошёл к ней и забрал корзину.

– Всё в порядке, матушка, – сказал он, приобняв вдову. – Это тот мальчик, тот самый мальчик.

Вдова Оркада поковыляла к нему через двор. Джо изо всех сил постарался не пятиться. Вдова смерила его долгим, тяжёлым взглядом.

– Так-так, – сказала она, – значит, это был ты. Я так и думала. Не была уверена, пока ты тогда не выскочил из лавки мимо меня. Тут я поняла, что права. Вообще-то, не следует подглядывать в чужие окна. – Она заметила башмачок в руке мужчины. – Значит, он знает.

– Он был в хлеву, – ответил тот.

– Неужели? – переспросила вдова. – И что же ты там нашёл, мальчик?

Не было никакого смысла отпираться, но Джо всё равно попробовал.

– Я не знаю, о чём это вы, – вяло проблеял он.

Она воткнула палку в землю рядом с его ногой.

– Кроме башмака, ты что-нибудь ещё там видел? Ну, говори, видел? – Джо опустил глаза, чтобы не встретиться с ней взглядом. – Я не люблю детей, которые не смотрят мне в глаза, – заявила вдова и подняла его подбородок, пока ему не пришлось взглянуть ей прямо в лицо. Джо никогда не видел вдову Оркада так близко и очень удивился увиденному. Её лицо было вовсе не жестоким, как ему всегда казалось, но иссохшим и изборождённым морщинами от возраста и тяжёлой работы.

– Видел, – ответил Джо. Она выпустила его подбородок.

– А ты всегда говоришь правду? – тихо спросила вдова.

– Нет, – признался он, и её лицо вдруг расплылось в улыбке.

– Похоже, ты был прав тогда, Бенжамин. Редкая штука – честный мальчишка. В дом, веди его в дом, – скомандовала она и пошла к двери. – Мальчишки любят мёд – угостим его мёдом. – И вдова исчезла за дверью.

Джо не хотелось идти, и человек положил руку ему на плечо.

– Он всё ещё у вас? – спросил Джо. – Медвежонок. Он ещё у вас?

Человек покачал головой:

– Нет, уже нет. Через месяц после того, как мы его нашли, примерно как я и думал, он уже мог сам прокормиться. Я унёс его высоко в горы и оставил там, но он иногда всё равно приходит. Наверное, считает меня своей матерью, а может, просто не любит одиночество. Идём.

Вдова Оркада ставила на стол тарелку с сотами. Внезапно пожилая дама наклонилась вперёд, и ей пришлось ухватиться за стол, чтобы удержаться на ногах. Рыжебородый тут же подскочил к ней и помог сесть.

– Вы опять перетрудились, – сказал он. – Ну я же вам говорил…

– Не мельтеши. – Вдова оттолкнула его. – Не суетись вокруг меня: со мной всё будет хорошо. Садись, мальчик, садись вон туда, к свету, чтобы я могла разглядеть твоё лицо. – (Джо сел за стол.) – Ешь же, ешь, мальчик.

Вдова имела странную привычку морщить нос и фыркать, и Джо обнаружил, что ему трудно не пялиться на неё. Он отрезал угол сот и намазал их на хлеб. Мужчина тем временем повесил чёрную шаль на дверь изнутри.

– Я знала твоего отца, – сообщила вдова Оркада, не отрывая взгляда от лица Джо. – Военнопленный сейчас, не так ли? – (Джо кивнул.) – Но твоего дедушку я знала лучше. Я тебе рассказывала про него, Бенжамин, помнишь? – Тот кивнул, и она снова повернулась к Джо: – Когда-то я чуть замуж за него не вышла. Он тебе когда-нибудь рассказывал об этом, мальчик? Мы были так влюблены друг в друга… – Она вздохнула и откинулась на спинку стула. – Что ж, мы разошлись разными путями, к добру или к худу. Ты не ешь, мальчик, – указала она. Джо откусил ещё кусок. – Джо Лаланд – так его зовут, правда, мальчик? И ты знаешь, кто я, ведь так? – (Джо кивнул.) – Это Бенжамин, мой зять, но, конечно же, ты с ним уже встречался раньше? – Вдова помолчала немного, по-прежнему устремив на Джо изучающий взгляд. Потом она высморкалась и сунула носовой платок обратно в рукав. – Что ж, – сказала она, – полагаю, надо ему рассказать. Больше ничего не остаётся, так? Но мне это не нравится – вот ни на столечко не нравится.

– Всё будет хорошо, – утешил её Бенжамин. Теперь он стоял рядом с ней и смотрел на Джо сверху вниз. – О том, что пока не знает – а знает этот мальчик много, – он догадывается, а догадки куда более опасное дело, чем знание. И мы уже поняли, что можем ему доверять: в конце концов, он знает о нас несколько месяцев и никому не сказал ни слова. Если бы сказал, мы бы уже узнали об этом – уж не сомневайся. К нам среди ночи постучалась бы полиция. Нет, из-за него нам тревожиться не надо: ему мы можем доверять.

– Будем надеяться, – устало отозвалась вдова. – Ох, будем надеяться.

Бенжамин прошёл и сел за стол напротив Джо:

– Трудно понять, откуда начать, Джо, но поскольку я причина всех этих бед, то и начну с себя. Я еврей, – объяснил он. – Ты знаешь, что это такое?

– Это которые в Библии вроде бы, да? – неуверенно спросил Джо.

Бенжамин покачал головой и рассмеялся:

– Да, мы в Библии, и многие хотели бы, чтобы мы там и оставались. – Он посмотрел на свои руки и поковырял уголок ногтя на большом пальце. – Сначала всё только слухи ползли, – продолжил он, – слухи, которым не веришь – не хочешь, не можешь верить. Но мало-помалу слухи становились фактами, и в факты верить уже приходилось. Они начали со своих евреев – там, в Германии. Сначала отобрали у них работу, потом собственность, а ещё заставили носить жёлтую звезду на одежде. Дальше евреев стали собирать и отправлять в лагеря. Мы знали, что это происходит, но думали, в Париже-то мы в безопасности: я и маленькая Аня. Аня – это моя дочь. Но конечно же это было не так. Они вторглись во Францию – и Париж пал. И осталось только одно место, куда мы могли пойти. Мы приезжали сюда на каникулы, пару лет назад, – мы с Аней, – чтобы посмотреть, где выросла её мать, познакомиться с бабушкой. Самое счастливое время в нашей жизни – вот что это было. И когда началось вторжение, мы решили идти сюда.

– Самое лучшее место, пока ведёшь себя разумно, – подчеркнула вдова Оркада. – Надёжное, как горы, и можно оказаться за границей всего через пять часов.

– Я однажды переходил её, с Аней, – сказал Бенжамин.

– Я знаю, – заметил Джо. – Вы нарвали цветов для моего отца.

Бенжамин на секунду нахмурился, и вдруг его глаза засияли.

– Так это был ты – ты был тем мальчиком. Помните, я рассказывал вам, матушка, про тот день, когда мы смотрели, как пастух делает сыр. Это был твой отец? – (Джо кивнул.) – А ты тот маленький мальчик, да? Надо же, как тесен мир. – Сияние исчезло из его глаз так же быстро, как появилось. – Мы с Аней ушли из Парижа вместе. Беда в том, что все делали то же самое, и дороги были запружены машинами, телегами, лошадьми, грузовиками и людьми – тысячами людей, и все пытались куда-нибудь сбежать. Они расстреливали нас с воздуха из пулемётов когда хотели, и чуть появлялся самолёт, все разбегались. После того как они улетали, всегда было трудно найти друг друга, так что мы договорились – мы с Аней, – что если разделимся, то найдём дорогу сюда, в бабушкин дом в Лескёне. И что будем ждать друг друга, а потом сможем вместе уйти в Испанию. Мы решили, что будем ждать, пообещали друг другу. – Он сглотнул и не сразу продолжил: – Вот так всё и случилось. Однажды вечером – это было сразу за Пуатье – прилетели самолёты и стали в нас стрелять, и все мы побежали искать укрытия в лесу. Когда они улетели, я везде её искал – всю ночь, весь следующий день и ещё день, – но найти не смог. Вот почему я здесь и вот почему я остаюсь здесь, пока не придёт Аня.

– А что она, ну, там, в хлеву? – спросил Джо.

– Её зовут Лия. Она в точности такого же возраста, как Аня, вплоть до месяца, – ответил Бенжамин. – Она приехала из Польши, как и моя семья много лет назад. Ещё двое должны скоро прийти.

– Ещё двое?

– Детей, – фыркнула вдова Оркада. – Еврейских детей. Он их собирает, как коллекцию, да, Бенжамин? – (Тот не ответил.) – Они прошли через всю Францию, и, когда попадают сюда, он их держит тут примерно неделю, иногда дольше, чтобы они достаточно окрепли для нового путешествия, – а потом уводит через горы в Испанию, в безопасность.

– И многие из них, очень многие, такие же, как Лия, – сказал Бенжамин. – У неё была большая семья – восемь детей. Она самая старшая – и последняя. Ей повезло: она была снаружи, когда в дом пришли солдаты. Она видела, как уводят её семью, и с тех пор всё в бегах. Но она добралась сюда, и потому мы никогда не перестанем надеяться. Если Лия смогла дойти досюда аж из Польши, то и Аня сможет. Когда-то Аня станет одной из этих детей, и мы будем её ждать.

– А эта шаль на вас? – спросил Джо.

Бен снова заулыбался:

– Ах, шаль. Это была ваша идея, матушка, правда? Знаешь, Джо, я ни разу за целых два года не выходил из этого дома – только когда переводил детишек через горы, то есть всегда в темноте. Потом, в первый же раз, как вышел днём, я наткнулся на тебя и принёс домой медвежонка. Она была не очень-то довольна. Теперь она выпускает меня и днём, но только если я остаюсь возле дома и одеваюсь, как она. Ужасный домашний тиран эта моя тёща.

– Вздор и чепуха! – отозвалась вдова.

В этот момент они все услышали что-то возле двери; увидели, как повернулась ручка. Дверь медленно открылась, скрипнув петлями, и в комнату заглянуло маленькое личико. Это была девочка из хлева. Бенжамин подбежал к ней и втащил внутрь, затем выглянул за дверь, потом закрыл её и прислонился к ней спиной, тяжело дыша.

– Всё в порядке, – сказал он, а затем снова заговорил, но на языке, которого Джо не понимал. Он сел перед девочкой на корточки, держа её за плечи, и явно сердился на неё. Но она его не слушала: её взгляд был прикован к мёду, стоящему на столе рядом с Джо. Теперь она шла туда словно в трансе. Подтащив к себе тарелку, девочка обмакнула палец в соты и сунула в рот.

– Она всё время ест, – заметила вдова Оркада. – Как будто никогда в жизни ничего не ела.

Девочка увидела на столе свой башмачок, забрала, уронила на пол и сунула в него ногу, даже не взглянув вниз. Джо смотрел, как она ест. Её лицо оставалось совершенно безучастным, но взгляд беспокойно бродил по комнате. В волосах девочки и на её пальтишке застряло сено. Бенжамин поманил её, и она медленно подошла. Усевшись к нему на колени, она уставилась на Джо, посасывая палец. А потом Бенжамин стал тихонько напевать что-то ей на ушко. Она подняла руку и запустила пальцы ему в бороду. Это была песня, которой Джо никогда не слышал, на странном, незнакомом языке. Бенжамин пел глубоким, звучным голосом, заполнявшим всю комнату. Он качал девочку туда-сюда, и постепенно она прислонилась к его плечу и запела вместе с ним. И всё это время она не отрывала глаз от Джо. Через несколько минут она так и заснула, с пальцем во рту.

– Я говорила тебе, Бенжамин, говорила, – зашептала вдова Оркада. – Им нужно оставаться в хлеву. Ты должен ей сказать, Бенжамин. Нельзя, чтобы они тут слонялись повсюду. Они должны сидеть где сказано.

– Вы правы, – ответил Бенжамин, – но я говорил ей, снова и снова. Ей там одиноко, матушка. Когда появятся другие, будет лучше. Она с ними подружится и будет сидеть там.

– Хорошо, – сказала вдова. – Но ты просто проверяй, что она там. Если только их заметят – хоть кого-то из этих детей, – с нами покончено – ты же это понимаешь, правда?

– Я понимаю, – вздохнул Бенжамин. – Я всё знаю.

Вдова повернулась к Джо:

– А тебе лучше бежать домой. – Джо встал, и она ухватила его за запястье, подтягивая к себе. – Я думала заставить тебя поклясться держать всё это в тайне. – Она похлопала по книге, лежавшей рядом с ней на столе: – На Библии. Нужно так сделать?

– Нет, – ответил Джо.

– Тогда иди, – велела вдова Оркада, – и если увидишь меня в деревне, то веди себя как все – все, кроме Юбера. Он единственный мне улыбается, но ведь он всем улыбается, правда? Даже не смотри на меня. Я по-прежнему Чёрная Вдова – помнишь? – (Джо повернулся к двери.) – И вот ещё что, мальчик: держись отсюда подальше. Не приходи больше. Нам тут не нужны никакие приходы и уходы. Я хочу, чтобы все забыли, что я здесь есть, – так безопасней. Понимаешь?

– Да.

– Тогда кыш домой, – махнула она рукой, прогоняя его.

Джо был так погружён в свои мысли по пути домой, что совсем не заметил пустых и молчаливых улиц. Но когда он добрался до Площади, его мысли оказались грубо прерваны. Вся деревня собралась там: люди стояли притихшие и неподвижные, словно плакальщики на похоронах. Джо пробрался сквозь толпу, чтобы видеть происходящее. В центре площади возвышался бронированный грузовик, в кузове которого очень прямо сидели четверо солдат в чёрной униформе и блестящих касках. Рядом месье Сартоль очень серьёзно и настойчиво говорил что-то высокому немецкому офицеру, который, кажется, его не слушал. «Я, я-а-а, – отвечал он пренебрежительно, – я, я-а-а», потом повернулся и кивнул стоящему рядом солдату. Тот пошёл к Мэрии, толпа перед ним расступалась. Он прислонил винтовку к стене и приколол к двери плакат. Джо разглядел на нём два лица и какую-то подпись. Офицер щёлкнул каблуками, отсалютовал мэру и повернулся к грузовику.

Юбер стоял рядом с дедушкой, возвышаясь над ним, словно башня. На его лице читалась неприкрытая ярость. Джо понял, что он собирается что-то сделать, – почувствовал, как это подступает. И долго ждать не пришлось. Юбер протолкался сквозь толпу и пошёл прямо к немецкому офицеру. Солдат, идущий от мэрии, увидел Юбера и взял винтовку на изготовку. Офицер что-то крикнул ему и поднял руку. Юбер продолжал идти, пока не оказался в метре от офицера. Медленно и решительно он поднял к плечу палку и нацелил её офицеру в лицо. «Бум, – тихо сказал он. – Бум-бум-бум». Мэр бросился вперёд, схватил Юбера за руку и оттащил.

– Это мой сын, – объяснил он. – Он ничего не имел в виду – просто у него такие шуточки. У него с головой не всё ладно, если вы понимаете, о чём я. Ну, он простоват. Он вам не причинит вреда.

Офицер коротко кивнул и махнул солдату забираться в кузов.

Всё это время солдаты в грузовике сидели безучастно, держа винтовки между коленями. Джо глазел на них и не мог невольно ими не восхищаться. Они были бесспорно великолепны в своих безупречных униформах – чёрные рыцари, побеждавшие везде, куда ни приходили. Особенно Джо смотрел на одного, и вдруг каска повернулась, блеснув на солнце, и глаза мальчика встретились с чужими, голубыми и холодными, и от их взгляда Джо заледенел до самого сердца. Он быстро отвернулся. Грузовик завёлся, сделал круг по Площади и уехал.

Все бросились к плакату, но месье Сартоль закрыл его своей спиной и поднял руку.

– Всё в своё время, – прокричал он. – Всё в своё время. Сначала вы должны выслушать, что он мне сказал. – Люди не слушали его, так что мэр крикнул погромче: – Вы должны послушать меня: вам необходимо это услышать. – Народ немножко утих – достаточно, чтобы он мог продолжать. – Он приезжал напомнить нам, что вся Франция сейчас оккупирована, что мы в запретной зоне и никто не въезжает в неё и не выезжает без соответствующих бумаг.

– Как будто мы этого не знаем! – выкрикнул дедушка, и остальные поддержали его.

Месье Сартоль поднял руки.

– Есть кое-что ещё, кое-что ещё, – сказал он. – Я говорил с ним чуть не полчаса в Мэрии, и есть ещё много новостей. – Юбер обдирал кору со своей палки. – Он приехал сообщить, что они разместят в Лескёне гарнизон. Через пару дней здесь будут жить их солдаты. – Мэр снова заговорил громче, перекрывая гомон: – И ещё он сообщил, что с этой ночи на границе будет круглосуточный патруль: сотни солдат на постах вдоль всей границы. Он сказал совершенно ясно: с этого момента в Испанию никто перебежать не сможет. И так же ясно дал понять, что любого, кто будет помогать беженцам, расстреляют. – (Толпа внезапно умолкла.) – И он не шутит. Вот этот плакат тут говорит, что всё так и будет. Французы, евреи, сбежавшие из плена солдаты, кто угодно, – если вы им помогаете и вас поймают, то расстреляют. – Месье Сартоль отступил в сторону и указал на плакат. – Вот так же, как этих двоих, из Беду́ они были. Патри́к Леон и Андре Латур. Я был знаком с Андре, хорошо знаком – да почти все вы его знали. Их расстреляли на прошлой неделе – поймали, когда они переводили семью евреев через горы в Испанию.

Толпа отвернулась; кто-то крестился, кто-то бормотал молитвы. Джо подошёл к плакату и посмотрел на лица двух мужчин. Они глядели на него – живые глаза, которые сейчас были мертвы. Юбер стоял рядом, он плакал. Только в этот момент Джо осознал, что война наконец пришла в Лескён, в его долину. Теперь он впервые понял, какая ужасная опасность грозит вдове Оркада и Бенжамину, если их поймают. Вдруг всё стало таким реальным. Вот это враг, с которым сражался твой отец. Вот что происходит, когда ты проигрываешь войну и враг оккупирует твою территорию.

Он раздумывал, не побежать ли сразу в дом вдовы Оркада, чтобы предупредить их о патрулях на границе, рассказать, что случилось с двоими из Беду, – но решил, что прямо сейчас опасности нет. В конце концов, немцы уехали из деревни, и, кроме того, он помнил, что вдова говорила о детях: они всегда отдыхают несколько дней, прежде чем Бенжамин ведёт их через горы. Спешить некуда. Джо отошёл от плаката и оглядел площадь. Юбер по-прежнему стоял там, рядом с месье Сартолем и отцом Лазалем, они о чём-то разговаривали. Вдруг Юбер поднял свою палку, приложил к плечу и нацелил на дорогу, в ту сторону, куда уехал бронированный грузовик. «Бум! – крикнул он. – Бум-бум-бум-бум!» Месье Сартоль развернулся, выхватил у него палку и сломал о колено. Юбер повесил голову и побрёл прочь.

– Ох уж этот Юбер, – сказала мама вечером. – Ведь его могли убить.

Они солили сыр – эту работу Джо ненавидел всем сердцем. Соль всегда находила у него на руках порез или царапину и начинала щипать.

– Может, и так, – согласился дедушка. – Может, и так. Но ведь он просто сделал то, что все мы хотели бы сделать, если бы только нам хватало смелости.

– И что хорошего бы из этого вышло? – спросила мама. – Ну вот скажи мне. Ты пристрелишь одного из них, а они пристрелят двадцать наших. Разве ты не слышал, что они сделали?

– Всегда есть цена, которую приходится платить, – заметил дедушка, вытирая руки тряпкой. – И в любом случае не стоит верить всему, что слышишь. Бедные мальчики, – продолжил он, – бедные храбрые мальчики.

– Храбрые и мёртвые, – указала мама.

– Может, так оно и лучше, – ответил дед.

Джо думал совсем о другом.

– Что такое еврей? – спросил он.

– Что? – не поняла мама.

– Еврей. Этих двух человек расстреляли. Они переводили каких-то евреев в Испанию. Так сказал месье Сартоль.

Дедушка и мама переглянулись. Несколько секунд никто из них не знал, что сказать.

– Ну, – наконец начал дедушка, – трудно точно описать, что такое этот твой еврей. Он не христианин – уж это точно, – не католик. Он не такой, как ты и я. Не ходит в церковь.

– У них нет церквей, – сказала мама, – у них какие-то храмы – так ведь? В Библии у них есть храмы. Соломон был евреем и Давид – и все те люди.

– Но зачем они немцам? – не понял Джо. – Что они такого сделали?

Дедушка немного подумал и ответил:

– Ну, тут трудно сказать. Немцам-то ведь повод не нужен, верно? Если им что не нравится, они это уничтожают, а что нравится, забирают. Им не нужны объяснения, а если вдруг понадобятся, то они их сами и придумают.

Кристина завопила из комнаты наверху, громко и настойчиво.

– Ох эта девчонка, она с ума меня сведёт, – вздохнула мама, сдувая волосы с лица и поднимая ещё одну голову сыра на полку. – Только глаза открывает – и сразу куролесить. «А можно покататься на Руфе?» «А можно на ослике?» «Мама, мама, ну поиграй со мной!» – Она ещё раз вздохнула и попросила: – Джо, будь умницей, присмотри за ней ради меня, а? Мы тут сами закончим. – И когда Джо вышел, продолжила: – Эти солдаты сегодня – они все такие молодые.

– Они достаточно взрослые, – буркнул дедушка, – вполне достаточно.

Большую часть ночи Джо пролежал без сна. Ветер трепал ставни, Кристина плакала, мысли Джо метались туда-сюда – и всё это не давало ему уснуть. А когда получалось задремать, почти сразу приходилось выпутываться из ужасного повторяющегося кошмара. Его безжалостно преследовал медведь, бегущий на задних лапах, – гнал по лесу, между деревьев, которые, казалось, хватали его и раздирали одежду, а потом превращались в чёрных солдат в касках, и они ловили Джо за руки и крепко держали, а потом ставили к стене, чтобы расстрелять. Каждый раз ему удавалось вытащить себя из сна как раз перед расстрелом, и каждый раз Джо обещал себе больше не засыпать до рассвета – но рассвет в ту ночь не наступал долго. Лёжа в темноте, мальчик начал беспокоиться, что стоило сразу предупредить вдову Оркада и Бенжамина о патрулях на границе. Нужно будет рассказать им всё как можно скорее.

Было трудно найти время и ускользнуть так, чтобы его не хватились. Всё утро Джо занимался овцами, но к полудню дедушка оставил его с ними одного на склоне холма.

– И смотри не засни, – наказал он и ушёл.