Текст книги "Подозреваемый"

– А я знаю, что произошло потом, – говорит Чарли.

– Да. Я тебе уже рассказывал.

– Она бросилась в листья.

– Ага. Мы оба. Мы подбрасывали их в воздух коленками. Мы кидались листьями друг в друга и сгребали их в горы. В конце концов мы так выбились из сил, что рухнули на кипу листьев и лежали рядом, глядя на звезды.

– Но ведь это были не настоящие звезды?

– Да, но мы притворились.

Вход на кладбище Кенсал-грин находится на улице Харроу-роуд, и его легко не заметить. Джулиана ведет машину по узкому проезду и паркует машину среди деревьев, как можно дальше от дома сторожа. Глядя сквозь лобовое стекло, я вижу аккуратные ряды могил, дорожки и клумбы.

– Это противозаконно? – шепотом спрашивает Чарли.

– Да, – отвечает Джулиана.

– Не совсем, – поправляю я, принимаясь вытаскивать коробки и передавать их Чарли.

– Я могу понести две, – объявляет она.

– Хорошо, я возьму три, а потом вернемся за остальными. Если, конечно, мама не хочет…

– Мне и здесь хорошо. – Джулиана даже не двинулась со своего водительского кресла.

Мы пускаемся в путь, поначалу держась близ деревьев. Длинные пальцы лужаек вытянулись между могил. Я шагаю осторожно, боясь наступить на цветы или споткнуться о могильную плиту. Звуки с Харроу-роуд постепенно затихают и сменяются пением птиц и гулом периодически проходящих мимо поездов городской железной дороги.

– Ты знаешь, куда идти? – слышится сзади голос Чарли, которая слегка запыхалась.

– Туда, к каналу. Хочешь отдохнуть?

– Все в порядке. – В ее голосе появляется нотка сомнения. – Папа?

– Что?

– Помнишь, ты рассказывал, как Грейси любила подкидывать ногами листья?

– Да.

– Раз она умерла, она ведь не сможет подкинуть эти, правда?

– Правда.

– Я хочу сказать, она ведь не может снова ожить. Мертвые не оживают, ведь так? Потому что я смотрела страшные мультики о зомби и мумиях, которые оживали, но ведь взаправду такого не бывает?

– Не бывает.

– А Грейси сейчас на небесах? Она ушла туда, да?

– Да.

– Так зачем же нам эти листья?

В таких случаях я обычно отправляю Чарли к Джулиане. А она посылает ее ко мне со словами: «Твой отец психолог. Он лучше знает такие вещи».

Чарли ждет ответа.

– То, что мы делаем, символично, – говорю я.

– Что это значит?

– Ты слышала, как люди говорят: «Дорого внимание»?

– Ты всегда говоришь мне это, когда я получаю в подарок то, что мне не нравится. Ты говоришь, что я должна быть благодарна, даже если подарок – дрянь.

– Я не совсем это имею в виду. – Я пытаюсь зайти с другой стороны. – Тетя Грейси не сможет по-настоящему подбросить вверх эти листья. Но где бы она ни была, если она смотрит на нас, я уверен, она рассмеется. И она оценит то, что мы для нее делаем. Вот что дорого.

– Она будет подбрасывать листья на небесах? – добавляет Чарли.

– Совершенно верно.

– Как ты думаешь, ей придется выходить из рая или листья принесут прямо туда?

– Не знаю.

Я ставлю свою ношу на землю и забираю коробки у Чарли. На могиле Грейси – простой гранитный квадрат. Поверх медной таблички лежит забытая кем-то грязная лопата. Я тотчас представляю себе гробокопателей, прервавшихся на чай, да вот только теперь у них в ходу машины, а не ручной труд. Я отодвигаю лопату, а Чарли натирает надпись рукавом своей лыжной куртки. Я подкрадываюсь к ней и опрокидываю ей на голову полную коробку листьев.

– Эй! Это нечестно! – Чарли хватает пригоршню листьев и заталкивает их мне за шиворот. Вскоре листья кружатся вокруг могилы. Плита Грейси полностью исчезает под нашим осенним приношением.

За моей спиной кто-то громко откашливается, и я слышу, как Чарли вскрикивает от неожиданности.

Сторож, подбоченясь, стоит на фоне бледного неба. На нем зеленая куртка и пара замызганных резиновых сапог, которые, кажется, ему велики.

– Не объясните ли, чем вы занимаетесь? – спрашивает он ровным голосом. Подходит поближе. У него плоское круглое лицо с широким лбом, лысина. Мне он напоминает паровозика Томаса из мультфильмов.

– Это долгая история, – говорю я слабым голосом.

– Вы оскверняете могилу.

Я фыркаю от этой смехотворной мысли:

– Я так не думаю.

– Вы полагаете, это смешно? Это акт вандализма. Это преступление. Это захламление…

– Опавшие листья не являются мусором с технической точки зрения.

– Не шутите со мной, – бормочет он.

Чарли решает вмешаться. На одном дыхании она выпаливает:

– Сегодня день рождения Грейси, но мы не можем устроить для нее праздник, потому что она умерла. Она не любит выходить из дома. Мы принесли ей листьев. Она любит подбрасывать их ногами. Не волнуйтесь: она не зомби и не мумия. Она не оживет. Она на небесах. Как вы думаете, на небесах есть деревья?

Сторож смотрит на нее в полном смятении и только через несколько мгновений понимает, что ее последний вопрос обращен к нему. Почти потеряв дар речи, он делает несколько неудачных попыток заговорить, но голос оставляет его. Полностью обезоруженный, он опускается на корточки, чтобы быть на одном уровне с ней.

– Как вас зовут, маленькая мисс?

– Чарли Луиза О'Лафлин. А вас?

– Мистер Грейвзенд.[2]2
  От англ. grave's end – конец могилы.


[Закрыть]

– Ужасно забавно.

– Думаю, да. – Он улыбается.

Затем смотрит на меня вовсе не таким теплым взглядом.

– Вы знаете, сколько лет я пытаюсь поймать мерзавца, который засыпает эту могилу листьями?

– Около пятнадцати? – предполагаю я.

– Я хотел сказать «тринадцать», но поверю вам на слово. Видите ли, я подсчитал, когда вы приезжаете. Я отмечал даты. Я почти поймал вас два года назад, но вы, видимо, приехали на другой машине.

– Моей жены.

– А в прошлом году (это было в субботу – мой выходной) я велел молодому Уайти выследить вас, но он думает, что у меня навязчивая идея. Говорит, что мне не стоит так заводиться из-за охапки листьев. – Сторож ковыряет носком сапога многострадальную могилу. – Но я серьезно отношусь к своим обязанностям. Сюда постоянно приходят люди и чего только не делают. Сажают дубы на могилах, оставляют детские игрушки. Если мы позволим такое творить, чем все это кончится?

– Должно быть, это тяжелая работа, – говорю я.

– Вы правы, черт побери. – Он бросает взгляд на Чарли. – Простите меня за сквернословие, маленькая мисс.

Она хихикает.

Взглянув через правое плечо сторожа, я замечаю на противоположном берегу канала голубые полицейские мигалки: две машины подъезжают к третьей, уже припаркованной на набережной. Их огни отражаются в темной воде и освещают стволы зимних деревьев, стоящих над могилами, словно часовые.

Несколько полицейских вглядываются в яму возле канала. Кажется, что они примерзли к земле, но вот один из них начинает огораживать участок, обматывая бело-голубую полицейскую ленту вокруг деревьев и столбов ограды.

Мистер Грейвзенд молчит, не зная, что предпринять теперь. В его планы входило поймать меня, но дальше они не простирались. Более того, он не ожидал обнаружить здесь Чарли.

Я вытягиваю термос из кармана куртки. В другом кармане у меня припасены металлические кружки.

– Мы как раз собирались выпить горячего шоколада. Присоединитесь?

– Можете взять мою чашку, – говорит Чарли. – Мы с папой будем пить из одной.

Он обдумывает предложение, прикидывая, можно ли расценить его как взятку.

– Итак, у меня два пути, – произносит он ясным, мягким голосом, – либо я арестовываю вас, либо пью ваш шоколад.

– Мама предупреждала, что нас арестуют, – пищит Чарли. – Она говорила, что мы сумасшедшие.

– Напрасно вы не послушались свою маму.

Я протягиваю сторожу кружку, другую отдаю Чарли.

– С днем рождения, тетя Грейси, – говорит она.

Мистер Грейвзенд бормочет что-то подходящее к случаю, все еще ошеломленный скоростью своей капитуляции.

В этот момент я замечаю две приближающиеся коробки, а под ними – черные леггинсы и сникерсы.

– Это мама. Она стояла на стреме, – комментирует Чарли.

– Она явно не сильна в этом деле, – отвечает мистер Грейвзенд.

Джулиана бросает коробки на землю и издает изумленный писк – совсем как Чарли.

– Не волнуйся, мама, на этот раз тебя не арестуют.

Сторож поднимает брови, а Джулиана беспомощно улыбается. Мы пускаем горячий шоколад по кругу и заводим светскую беседу. Мистер Грейвзенд сообщает нам о писателях, художниках и коммерсантах, похороненных на кладбище. В его устах они кажутся старыми добрыми друзьями, хотя большинство из них умерли лет сто назад.

Чарли подбрасывает ногами листья, но вдруг замирает. Она смотрит вниз, на канал. Зажгли прожекторы, а на берегу раскинули белую палатку. Время от времени видны вспышки фотоаппаратов.

– Что происходит? – спрашивает Чарли, желая спуститься поближе и посмотреть.

Джулиана подходит к ней и нежно обнимает, кладя руки дочери себе на плечи.

Чарли смотрит на меня, а затем на сторожа.

– Что они делают?

Никто ей не отвечает. Вместо этого мы молча смотрим на канал, подавленные неприятным предчувствием. В воздухе стало холоднее. Пахнет сыростью и распадом. Противный металлический скрежет в далеком порту кажется криком боли.

По каналу плывет лодка. Люди в желтых флюоресцирующих жилетах наклоняются за борт, просвечивая воду фонариками. Другие цепью медленно идут по берегу, опустив головы, осматривая дюйм за дюймом. То и дело кто-нибудь останавливается и нагибается. Другие ждут, чтобы не разрывать цепь.

– Они что-то потеряли? – спрашивает Чарли.

– Тшш, – шепчу я.

Лицо Джулианы осунулось и побледнело. Она смотрит на меня. Пора домой.

В этот момент к палатке подъезжает машина коронера. Задние дверцы распахиваются, и двое мужчин в спецовках вытаскивают складные носилки.

За моим правым плечом полицейская машина въезжает через ворота на кладбище с включенной мигалкой, но без сирены. За ней следует вторая.

Мистер Грейвзенд уже шагает к парковке и дому сторожа.

– Пойдемте, нам пора, – говорю я, выплескивая остатки холодного шоколада.

Чарли все еще ничего не понимает, но догадывается, что надо вести себя тихо.

Я открываю дверцу машины, и дочь проскальзывает внутрь, спасаясь от холода. Поверх крыши я вижу, как в восьмидесяти ярдах от нас сторож разговаривает с полицейскими. Руки указывают на канал. Появляются блокноты. Фиксируются детали.

Джулиана садится на место пассажира. Она хочет, чтобы вел я. Моя левая рука дрожит. Чтобы унять эту дрожь, я покрепче хватаюсь за рычаг передач. Когда мы проезжаем мимо полицейских машин, один из детективов поднимает взгляд. Это человек средних лет, с рябыми щеками и сломанным носом. На нем мятое серое пальто, а на лице его – циничное выражение, словно он делает все это в тысячный раз, а легче не становится.

Наши взгляды встречаются, и он смотрит прямо сквозь меня. В его глазах не видно ни света, ни улыбки, ни эмоций. Он выгибает бровь и склоняет голову набок. Но я уже проезжаю мимо, все еще сжимая рычаг в попытке найти вторую передачу.

Когда мы подъезжаем к выходу, Чарли выглядывает в заднее окно и спрашивает, приедем ли мы на следующий год.

3

По утрам я хожу на работу пешком через Риджентс-парк. В это время года, когда температура падает, я натягиваю на себя ботинки с нескользящей подошвой, шерстяной шарф и хмурое выражение лица. Забудьте о глобальном потеплении. По мере того как я старею, мир становится холоднее. Это факт.

Солнце, как бледно-желтый шар, плывет в сером небе, любители утренней пробежки минуют меня, наклонив головы, их кроссовки оставляют мокрые следы на асфальте. Предполагается, что садовники должны высаживать луковицы на зиму, но в их пустые тележки набирается вода. Я вижу, как сами они курят и играют в карты в своих служебных сарайчиках.

Проходя по мосту Примроуз-хилл, я смотрю на канал. Одинокая лодка пришвартована у набережной, туман клубится над рекой, как дым.

Что искали полицейские? Кого они нашли?

Вчера вечером я смотрел новости по телевизору, а сегодня утром слушал радио. Ничего. Я знаю, это всего лишь нездоровое любопытство, но какая-то часть меня чувствует, что я был свидетелем если не самого преступления, то хотя бы его последствий. Это похоже на криминальную хронику, когда полиция просит откликнуться всех, знающих хоть что-нибудь о каком-то человеке. Этим человеком всегда оказывается посторонний, а не те, кого мы знаем.

Начинает накрапывать мелкий дождь, влага пропитывает мою куртку, и я продолжаю путь. Башня Почтамта словно выгравирована на фоне темного неба. Это один из ориентиров, помогающих людям передвигаться по городу. Улицы заканчиваются тупиками, сворачивают и изгибаются безо всякой логики, но башня возвышается над прихотями городской застройки.

Мне нравится вид Лондона в этом ракурсе. Так город все еще выглядит вполне величественным. Только подойдя поближе, видишь распад. Но, держу пари, то же самое можно сказать обо мне.

Мой кабинет находится в пирамиде из белых блоков на Грей-Портленд-стрит, спроектированной архитектором, который черпал вдохновение в своем детстве. Снизу здание выглядит незавершенным, и мне все время кажется, что вот-вот появится подъемный кран и вставит на место несколько недостающих блоков.

Подходя к крыльцу, я слышу автомобильный клаксон и оборачиваюсь. К тротуару подъезжает ярко-красная «феррари». Водитель, доктор Фенвик Спиндлер, поднимает руку в перчатке и машет мне. Фенвик похож на юриста, но на самом деле управляет отделением психофармакологии в больнице Лондонского университета. Он также имеет частную практику и дает консультации в соседнем с моим кабинете.

– Доброе утро, старик! – кричит он, оставляя машину посреди тротуара, так что людям придется выходить на дорогу, чтобы обогнуть ее.

– Ты не боишься штрафа за парковку?

– У меня есть одна штука, – говорит он, указывая на врачебное удостоверение на лобовом стекле. – Незаменима в экстренных ситуациях.

Обгоняя меня на ступеньках, он открывает входную дверь.

– На днях видел тебя по телевизору. Веселенькое шоу. Меня бы туда и калачом не заманили.

– Я уверен, что ты бы…

– Должен рассказать тебе о выходных. Ездил на охоту в Шотландию. Завалил оленя.

– Ты валишь оленей?

– Не важно, – отмахивается он от меня, – Попал мерзавцу прямо в левый глаз.

Консьерж тянет за рычаг, открывая укрепленную дверь, и мы забираемся в лифт. Фенвик изучает себя в зеркале, стряхивая перхоть со сморщенного плеча своего дорогого костюма. Все-таки с его фигурой что-то не так, раз даже костюм, сшитый у портного, сидит на нем плохо.

– Ты еще водишься с проститутками? – спрашивает он.

– Я провожу беседы.

– Ах, вот как они это теперь называют! – Он гогочет и хлопает по карманам брюк. – Как тебе платят?

Он не поверит, если я скажу, что делаю это бесплатно.

– Они дают мне ваучеры. Я могу получить по ним минет в любое время. У меня их полный ящик.

Он осекается и краснеет. Мне приходится сдерживать смех.

Фенвик, несмотря на свой безусловный врачебный успех, принадлежит к тому типу людей, которые всегда отчаянно пытаются быть кем-то другим. Вот почему он выглядит таким смехотворным за рулем спортивной машины. Все равно что Билл Гейтс в шортах или Джордж Буш-младший в Белом доме. Совершенно неуместно.

– Как обстоят дела сам-знаешь-с-чем?

– Прекрасно.

– Старик, я совсем ничего не замечаю. Кстати сказать, «Пфицер» предлагает новое лекарство. Загляни ко мне, я дам тебе кое-что почитать…

Связи Фенвика с фармацевтическими компаниями широко известны. Его кабинет ломится от продуктов компаний «Пфицер», «Новатис» и «Хоффман-Ла Рош» и их подарков: от ручек до кофеварки. Так же бесплатно он развлекается – ходит под парусом в Каусе, рыбачит в Шотландии, охотится на куропаток в Нортумберленде.

Мы поворачиваем за угол, и Фенвик бросает взгляд в мою приемную. Там уже ждет женщина средних лет, сжимая надувную оранжевую торпеду.

– Не представляю, как ты можешь этим заниматься, – бормочет Фенвик.

– Чем заниматься?

– Слушать их.

– Так я определяю, какая у них проблема.

– К чему эти сложности? Выпиши ей какие-нибудь антидепрессанты и отошли домой.

Фенвик не верит тому, что в душевных болезнях есть психологический или общественный аспект. Он утверждает, что их природа полностью физиологична и, следовательно, они по определению излечимы с помощью лекарств. Проблема лишь в том, чтобы найти правильную комбинацию.

Каждое утро (после полудня он не принимает) пациенты по одному маршируют в его офис, отвечают на несколько поверхностных вопросов, а затем Фенвик протягивает им рецепт и счет на сто сорок фунтов. Если они говорят о симптомах, он говорит о лекарствах. Если они жалуются на побочные эффекты, он изменяет дозировку.

Странно, но пациенты любят его. Они приходят с желанием получить лекарства, и их не заботит, какие именно. Чем больше пилюль, тем лучше. Может, они считают, что не зря тратят свои деньги.

Слушать людей теперь считается старомодным. Пациенты ждут, что я выпишу им волшебные таблетки, которые излечивают все. Когда я говорю им, что просто хочу побеседовать, они выглядят разочарованными.

– Доброе утро, Маргарет. Рад видеть, что вы это сделали.

Она показывает мне спасательный круг.

– Какой дорогой вы пришли?

– Через Патни-бридж.

– Это очень хороший, прочный мост. Стоит уже много лет.

Она страдает гефирофобией – страхом перед мостами. Еще больше осложняет дело то обстоятельство, что она живет на южном берегу и каждый день должна провожать детей в школу через Темзу. Она носит с собой спасательный круг на случай, если мост упадет или его смоет волной. Я понимаю, что в этом нет ничего рационального, но именно таковы фобии.

– Надо было уехать жить в Сахару, – иронизирует она.

Я говорю ей, что существует эремикофобия, страх перед песком и пустыней. Она считает, что это придумано для ее утешения.

Три месяца назад Маргарет охватила паника на середине моста, когда она вела детей в школу. Только через час окружающие поняли, что что-то не так. Дети плакали и сжимали ее руки. Она похолодела от страха и не могла ни заговорить, ни кивнуть. Прохожие думали, что она собирается прыгнуть с моста. На самом же деле Маргарет удерживала мост одной своей силой воли.

С тех пор мы проделали большую работу, пытаясь разрушить порочный круг размышлений, сопровождающий ее иррациональный страх.

– Как вы думаете, что может случиться, когда вы переходите мост?

– Он упадет.

– Почему он упадет?

– Не знаю.

– Из чего сделан мост?

– Из стали, металлических креплений и бетона.

– Сколько он там стоит?

– Долгие годы.

– Он когда-нибудь падал?

– Нет.

Каждый сеанс длится пятьдесят минут, а потом у меня остается десять минут, чтобы внести записи в карту до прихода следующего пациента. Мина, моя секретарша, точна до последней секунды, как атомные часы.

– Потерянную минуту никогда не вернуть, – говорит она, похлопывая по часам, висящим у нее на груди.

Она наполовину индианка, но выглядит более английской, чем клубника со сливками. Она носит юбки до колен, благоразумные туфли и кардиганы. Мина напоминает мне девушек из моей школы, которые были помешаны на Джейн Остен и постоянно мечтали о встрече с мистером Дарси.

Как грустно, что скоро я ее лишусь. Она со своими кошками собирается открыть гостиницу в Бате. Могу себе представить это место: кружевные салфеточки под каждой вазой, статуэтки, аккуратные шеренги тостов и яйца, сваренные ровно за три минуты, на подставках.

Мина проводит собеседования с претендентками на ее должность. Она сократила список всего до нескольких кандидатур, но я знаю, что мне будет трудно выбрать. Я все еще надеюсь, что она передумает. Если бы только я мог мурлыкать!

В середине дня выглядываю в приемную:

– Где Бобби?

– Он не пришел.

– Он звонил?

– Нет. – Она старательно отводит взгляд.

– Не можете ли поискать его? Прошло уже две недели.

Я знаю, она не хочет никуда звонить. Бобби ей не нравится. Сначала я думал, это потому, что он не приходит в назначенное время, но потом понял, что истинная причина в чем-то другом. Он ее нервирует. Может быть, это из-за его роста, может, из-за неопрятной стрижки или изъяна плеча. На самом деле она не знает его. Хотя кто вообще его знает?

Словно подслушав, он появляется в дверях, как обычно шаркая ногами, с озабоченным выражением лица. Он высокий и полный, со светло-каштановыми волосами, на носу очки в металлической оправе. Его туловище, похожее на пудинг, словно пытается вылиться из длинного пальто, обезображенного оттопыренными карманами.

– Извините за опоздание. Кое-что случилось. – Он озирается, все еще не уверенный, стоит ли заходить.

– Кое-что случалось две недели?

Он смотрит мне в глаза, а затем отворачивается.

Я привык к тому, что Бобби замкнут и всегда готов к обороне, но на этот раз что-то изменилось. Он не умалчивает, а врет. Это все равно что захлопнуть ставни у кого-то перед носом, а затем утверждать, что их вообще не существует.

Я быстро оглядываю его: ботинки начищены и волосы причесаны. Сегодня утром он брился, но на подбородке уже проступила темная щетина. Щеки раскраснелись от мороза, и в то же время он вспотел. Интересно, как долго он простоял снаружи, набираясь храбрости, чтобы зайти.

– Где вы были, Бобби?

– Я испугался.

– Почему?

Он пожимает плечами:

– Мне надо было уехать.

– Куда вы ездили?

– Никуда.

Я не утруждаю себя указанием на это противоречие. В нем их полно. Его беспокойные руки хотят скрыться и находят убежище в карманах.

– Не желаете ли снять пальто?

– Нет, все нормально.

– Что ж, по крайней мере, присядьте. – Я киваю в сторону кабинета.

Он проходит в дверь и останавливается перед моим стеллажом с книгами, внимательно изучая корешки. Большинство книг посвящены вопросам психологии и поведения животных. В конце концов он останавливается и похлопывает по «Толкованию сновидений» Зигмунда Фрейда.

– Я думал, что взгляды Фрейда оказались в последнее время сильно дискредитированы, – говорит он с легким северным акцентом. – Он не мог отличить эпилепсию от истерии.

– Это был не лучший случай в его практике.

Я указываю на кресло, и Бобби складывается, опустившись в него, сдвинув колени набок в направлении двери.

Помимо моих заметок, в его карте мало других бумаг. У меня хранится его направление, результаты сканирования мозга и письмо от врача из северной части Лондона. В них упоминаются «тревожащие ночные кошмары» и чувство «неспособности себя контролировать».

Бобби двадцать два года, в его семье не было психических заболеваний, и он не употреблял наркотики. Его интеллект выше среднего, он находится в хорошей физической форме и уже давно живет со своей невестой Арки.

Я знаю основные факты его биографии: родился в Лондоне, получил среднее образование в государственной школе, окончил вечерние курсы, периодически подрабатывал водителем в доставке и кладовщиком. Они с Арки живут в многоквартирном доме в Хэкни. Она воспитывает маленького сына и работает в кондитерской ближайшего кинотеатра. Видимо, именно Арки уговорила его обратиться за помощью. Кошмары Бобби становились все тяжелее. По ночам он просыпался с криком, выскакивал из постели и натыкался на стены, пытаясь вырваться из своих снов.

В начале лета казалось, что мы делаем успехи. Затем Бобби исчез на три месяца, и я думал, что он пропал навсегда. Он объявился пять недель назад без предварительной записи и объяснений. Он казался счастливее. Сон улучшился. Кошмары стали менее мучительны.

Теперь же что-то стряслось. Он сидит неподвижно, но его бегающий взгляд подмечает все.

– Что случилось?

– Ничего.

– Проблемы дома?

Он мигает:

– Нет.

– Тогда в чем дело?

Я позволяю молчанию работать в мою пользу. Бобби ерзает в кресле, почесывая ладони, как будто у него на коже раздражение. Минуты бегут, и его смятение возрастает.

Я задаю ему прямой вопрос, чтобы начать разговор:

– Как поживает Арки?

– Она читает слишком много журналов.

– Почему вы так говорите?

– Она мечтает о современной сказке. Знаете всю эту муру, которую пишут в женских журналах, рассказывают, как получать множественный оргазм, управлять своей карьерой и быть прекрасной матерью. Это все глупости. Реальные женщины не похожи на моделей. Реальных мужчин нельзя вырезать из журнала. Я не знаю, кем я должен стать: мужчиной нового образца или старого. Скажите мне! Я должен напиваться с парнями или плакать над печальными фильмами? Говорить о спортивных машинах или о модных цветах этого сезона? Женщины думают, что им нужен мужчина, а на самом деле им нужно собственное отражение.

– Что вы чувствуете?

– Расстройство.

– Из-за кого?

– Выберите сами.

Он горбится, и воротник упирается в уши. Руки теперь лежат на коленях, складывая и разворачивая листок бумаги, уже потрепанный в местах сгибов.

– Что вы написали?

– Цифру.

– Какую цифру?

– Двадцать один.

– Можно взглянуть?

Он быстро моргает и медленно разворачивает листик, разглаживая его на ноге и проводя пальцами по поверхности. На нем сотни раз написана цифра «21» маленькими квадратными значками, расходящимися по кругу от центра, словно крылья мельницы.

– Вы знаете, что сухой квадратный лист бумаги нельзя сложить пополам больше семи раз? – спрашивает Бобби, желая переменить тему.

– Нет.

– Это так.

– Что у вас еще в карманах?

– Мои списки.

– Что за списки?

– Что надо сделать. Что хотелось бы изменить. Людей, которые мне нравятся.

– А как насчет тех, которые вам не нравятся?

– Их тоже.

Голос некоторых людей не соответствует их внешности, и Бобби один из таких. Он крупный, но кажется меньше из-за высокого голоса и сутулых плеч.

– Бобби, у вас какие-то неприятности?

Он вздрагивает так сильно, что пара ножек кресла отрывается от пола. Его голова качается взад-вперед.

– Вы на кого-нибудь рассердились?

С безнадежно-печальным видом он сжимает кулаки.

– Что вас рассердило?

Что-то шепча, он качает головой.

– Извините, я не расслышал.

Он опять что-то бормочет.

– Вам придется говорить погромче.

Без малейшего предупреждения он взрывается:

– Прекратите копаться у меня в мозгах!

Шум отдается эхом в замкнутом пространстве. В коридоре слышен звук распахивающихся дверей, на моем телефоне мигает лампочка внутренней связи.

– Все в порядке, Мина. Все хорошо.

Тоненькая вена дрожит на виске Бобби, как раз над правым глазом. Он шепчет тоном маленького мальчика:

– Я должен был наказать ее.

– Кого вы должны были наказать?

Он поворачивает кольцо на указательном пальце правой руки, а затем возвращает его на место, словно настраивает приемник, отыскивая нужную частоту.

– Мы все связаны, разделены только в шестой степени, может, меньше. Когда что-то происходит в Ливерпуле, или в Лондоне, или в Австралии, все связано…

Я не позволю ему сменить тему.

– Если вы попали в беду, Бобби, я могу вам помочь. Но вы должны сказать мне, что случилось.

– В чьей постели она сейчас? – шепчет он.

– Прошу прощения?

– Только в могиле она будет спать одна.

– Вы наказали Арки?

Уже яснее осознавая мое присутствие, он смеется надо мной:

– Вы видели «Шоу Трумана»?

– Да.

– Иногда я думаю, что я Труман. Я думаю, что весь мир смотрит на меня. Мою жизнь создали в соответствии с чужими ожиданиями. Все – только фасад. Стены из фанеры, а мебель из папье-маше. И иногда я думаю, что если бы смог побежать достаточно быстро, то добрался бы до ближайшего угла и увидел бы изнанку декорации. Но я не могу бежать так быстро. К тому времени, как я добегаю, они успевают построить новую улицу… и еще одну.