Текст книги "Сад небесной мудрости: притчи для гармоничной жизни"

– Именно, – искренне отозвался Далай-лама, глядя на меня в глубокой задумчивости, слишком глубокой для обычно бурного проявления восторга по поводу моей сообразительности. – У нас так много семян, почти бесконечное количество кармических отпечатков, находящихся в глубинах нашего ума. Если бы нас попросили составить список негативных мыслей, злобных слов или скверных поступков, которые мы довели до завершения за последние несколько часов, то мы непременно упустили бы из виду подавляющее большинство из них, потому что они так быстро мелькают в нашем уме и в жизни, что аж в глазах рябит. Однако каждое из них скрупулезно и беспощадно записывается в приходную книгу нашего сознания, чтобы в один не очень прекрасный день предъявить нам многократно выросший счет. Так что нет ничего удивительного, что любой мыслящий человек, который осознал ужасную власть кармических отпечатков и тяжесть последствий их неизбежного созревания, задает именно такой вопрос, до которого и ты наконец только что додумался.

Он бросил быстрый взгляд на луну, отметив ее положение на ночном небосводе и, видимо, определив, который час. На какой-то миг мне показалось, что он встанет и уйдет, так и не ответив, но когда его лицо – все в отблесках чистого белого света небесной лампады – снова оборотилось ко мне, я вдруг увидел в его глазах до боли знакомое выражение блаженной медлительности. Казалось, что если Далай-ламе придется просидеть на этой скамье до конца своих дней, объясняя мне то, что он собирался сейчас сказать, то и тогда он сделает это с радостью, лишь бы я до конца его понял.

– Ты должен в совершенстве овладеть искусством удаления из своего ума отрицательных отпечатков и ускорения развития отпечатков положительных.

Второе я должен оставить Другому, тому, что придет после меня. А сам в эту ночь научу тебя первому – искусству очищения ума от негативных кармических следов. Если точно следовать методу, который я тебе сейчас преподам, то можно устранить или свести до минимума, почти до нуля, даже самые сильные отпечатки. Например, мощнейший след, оставленный в твоем уме убийством человека – след, который в обычном случае служит причиной того, что твой ум видит, как тебя самого убивают, причем неоднократно, – можно уменьшить до мизерного отпечаточка, ненадолго вызывающего пустячную головную боль.

Очищение негативного отпечатка начни с укрепления себя в добродетели. Для этого мысленно призови в свой ум Просветленных и своего Сердечного Учителя, препоручи себя их руководству и заботе, обратись к тем урокам, что они тебе преподали, вспомни, какую огромную пользу ты, в свою очередь, сможешь принести всем живым существам, если до конца пройдешь ради них Путь к свободе, став способным указать этот Путь другим.

Следующий шаг в подавлении отпечатков состоит в тщательном обдумывании последствий совершенных тобой негативных деяний; ведь если верно все то, о чем мы говорили в этом Саду, то каждый в отдельности и все вместе вредные поступки, слова и мысли, которые ты некогда позволил себе, приносят огромный вред только тебе самому. Это размышление есть разновидность разумного сожаления, которое позволяет тебе ясно понять, какой ущерб ты нанес себе, действуя или говоря негативно, но никак не беспомощное чувство вины, бесплодного раскаяния и собственной греховности, в которое так часто впадаешь ты и тебе подобные. Думай, думай хорошенько, рассуждай логически и ясно осознай, сколько вреда ты себе приносишь всякий раз, когда сажаешь в своем уме дурное семя.

Третий шаг – самый эффективный и, пожалуй, самый необходимый, что-то вроде пробного камня, с помощью которого ты можешь наперед сделать вывод о том, удалось ли воздействовать на тот отпечаток, который хочешь изменить. Он заключается в твоей решимости впредь не совершать действия, произносить слова и лелеять мысли, которые прежде всего и привели к появлению в уме такого отпечатка.

Пусть то, что я тебе скажу сейчас, останется между нами, – и Далай-лама Первый вдруг улыбнулся мне, как будто я его родной сын. Мне в тот момент даже показалось, что вся его напускная строгость была всего лишь намеренной проверкой моей искренности и силы воли. – Я тебе советую не принимать такого решения, что ты, мол, никогда не повторишь негативное деяние – например, что никогда не будешь злиться на вышестоящих, которые отчитали тебя на чем свет стоит, – потому что на твоем теперешнем уровне ты еще не сможешь этому следовать и только усугубишь ситуацию, добавив к негативному отпечатку гнева другой, очень мощный отпечаток, возникающий из лжи. Попробуй для начала устанавливать себе какой-то конкретный временной интервал: например, обещай себе, что не будешь отвечать гневом на чьи-то нападки, скажем, в следующие двадцать четыре часа.

И наконец, четвертый шаг, который заключается в выборе некоего действия, которое ты можешь предпринять в качестве противоядия дурному отпечатку, возмещения или своего рода компенсации того вреда, что ты наделал своими поступками, словами и мыслями. Вот, скажем, убил ты кого-нибудь в бою, причем убил сознательно. В этом случае ты можешь решить провести часть своей жизни, работая в больнице, сохраняя людям жизнь и здоровье.

Но самое сильное противоядие из всех, – тут Его Святейшество встал со скамьи и величественно обернул свой мощный торс в монашескую накидку, наконец подобрав ее с земли, – состоит в том, чтобы учиться, учиться и овладевать тем знанием, которое сможет сделать тебя и всех остальных полностью свободными от всех видов страдания и боли. Этот путь познания начинается с того обучения, размышлений и созерцания, навыки которых ты уже обрел здесь, в этом Саду, и достигает своей высшей формы в глубочайшем понимании того, как работают эти отпечатки. А это уже касается внутренней взаимосвязи между отпечатками и самой пустотой, о чем ты позже обязательно узнаешь.

Этой ночью я показал тебе достаточно для того, чтобы ты понял, что кармические следы, которые оставляют в твоем уме твои собственные деяния, и правда существуют; что они играют определяющую роль в созидании самого твоего существования; и что ум твой можно практически полностью очистить от этих отпечатков. Ну а теперь дело за тобой! Хорошенько обдумывай те выводы, к которым мы с тобой вместе пришли сегодня; думай как следует, так, словно от этого зависит и твоя собственная жизнь, и жизнь всех остальных существ.

Глава VIII
Создавая мир

Встреча с Его Святейшеством Далай-ламой Первым была для меня, наверное, самой важной из всех. Как он и предсказывал, эта ночная беседа оставила мне много сырого материала для десятков важных открытий, связанных с постижением жизни, открытий, которые я совершал каждый божий день, размышляя над нашим разговором.

Одним взмахом меча я разрубил множество узлов, найдя ответы на многие вопросы моего бытия, которые считал наиболее важными. Правда, поначалу мне было не так просто усвоить теорию умственных отпечатков, управляющих моим восприятием самого себя, окружающего мира и людей в этом мире, но со временем я понял, что эти трудности были связаны с представлениями той культурной среды, в которой я вырос, а вовсе не с ущербностью самой концепции, которая была логически безупречна и объясняла почти все, что меня на тот момент интересовало.

Но самое главное – слова Далай-ламы полностью объяснили причину страданий моей матери в частности, а также и вообще то, почему добродетельные люди могут испытывать боль и лишения, а негодяи, приносящие людям вред и несчастье, вполне могут какое-то время процветать и даже прекрасно себя чувствовать. Эта идея о происхождении вреда снова и снова приходила мне в голову: Его Святейшество говорил, что переживания боли и страданий были результатом негативных отпечатков, а те, в свою очередь, появились там вследствие вредоносных деяний по отношению к окружающим.

Однако, как любое мыслящее существо, я знал, что пользу и вред, добро и зло не всегда так уж просто различить; если же эта теория кармических отпечатков и того мира, который они создают, истинна, то именно правильность этого выбора между добром и злом становилась жизненно важной. Кроме того, хотя вопрос об источнике страданий моей матери становился для меня все более и более ясным, я по-прежнему ничего не узнал о том, где она могла бы сейчас находиться и как я могу ей помочь. И наконец, мне показалось, что я стал лучше понимать тайну Златовласки, которая когда-то привела меня в Сад, ибо теперь я чувствовал, что в конечном счете получу ответы на все свои вопросы, если смогу разгадать секрет того, как она впервые появилась, как она без слов учила меня, как испытать то райское блаженство, которое излучало ее тело и которое лилось из ее томных глаз.

Вот так и получилось, что меня снова, уже в который раз, потянуло в Сад. В пустыне была осень, своя, особенная, пустынная осень, которая не меняет цвет листьев и не обнажает ветви внезапным листопадом, открывающим взору черноту древесных стволов. Просто стал все чаще задувать приятный остужающий ветер, просто мало-помалу становился ощутимей перепад температур между дневной жарой и ночной прохладой. Хорошо помня мою последнюю встречу в Саду, проведенную под чинарой возле скамейки, я прошел через калитку, прямиком отправился туда и почтительно сел на траву у подножия этого скромного деревянного сиденья, как будто это был трон, ожидающий прибытия великого Царя, хотя меня и не покидала надежда, что это будет все-таки царица.

Он вошел в калитку с величавым изяществом в аккуратной, складочка к складочке, монашеской одежде, излучающий элегантную благопристойность всем своим видом – уже просто даже тем, как канонически была согнута его левая рука с правильно перекинутой через нее монашеской накидкой, в совершенном порядке ниспадавшей к его колену. Уже одного этого было достаточно, чтобы понять, что передо мной величайший наставник искусства безупречной нравственности Мастер Гунапрабха, образчик совершенного монаха для всех времен и народов, который перенесся через четырнадцать столетий в наши дни из своего славного времени – золотого века индийского монастырского буддизма. Он степенно уселся на скамью, неторопливо поджал ноги, скрестив их под монашеской одеждой, потом привел в порядок свое облачение, чтобы оно свободно облегало его фигуру, властно и безмолвно приветствовал меня и застыл в своей величественной позе.

Гунапрабха был высоким мужчиной крепкого телосложения, стройным и бодрым, несмотря на возраст, – думаю, ему было порядком за семьдесят. Помимо некоей ауры этикета, внешних приличий, которые так и сквозили во всех его манерах, самым впечатляющим был немигающий взгляд его широко открытых круглых глаз, казалось, принадлежащих не человеку, а старому мудрому филину. Плотно сжатые губы наводили на мысль, что ими нечасто пользуются для разговора, руки совершенно неподвижно лежали внизу живота в характерном для медитации жесте, а пальцы время от времени шевелились, перебирая небольшие четки. Он сидел, слегка откинувшись назад и приподняв подбородок, и пристально смотрел на меня со спокойным ожиданием.

Я почувствовал, что должен заговорить первым, и выбрал один из множества вопросов, которые принес с собой, постарался четко сформулировать его, а потом сказал с подобающим его почтенному облику уважением:

– Дано ли нам узнать, что правильно, а что ошибочно?

Он продолжал неотрывно рассматривать меня, не издавая ни звука, затем опустил взгляд на свои руки с четками, прочистил горло и внезапно снова вперился в меня:

– Хорошие деяния оставляют в уме отпечатки, которые делают твой мир приятным. Плохие деяния оставляют в уме отпечатки, которые делают твой мир неприятным.

– Но как нам отличить, – продолжал я после почтительной паузы, – как безошибочно определить, какие виды деяний оставляют отпечатки, создающие приятные вещи в нашем нынешнем мире, а какие – наоборот?

– Только Просветленный, – его ответ прозвучал четко и быстро, как команда, как выстрел, – может ясно видеть, какие разновидности отпечатков и какие разновидности деяний, оставивших в уме эти отпечатки, определяют конкретные – все и каждую – подробности нашей жизни.

– Но ведь каждая мельчайшая подробность нашего мира, равно как и все подробности существования нас самих, а также всех, кто нас окружает, определяются нашими кармическими следами, оставленными тем, что мы сказали, подумали или сделали в прошлом? Правда?

– Правда, – ответил он и снова уставился на свои руки и четки.

– Все-все? Каждая дождинка, коснувшаяся моей щеки, каждая снежинка, упавшая мне на губы, каждая линия в малахитовом узоре, каждая черточка лица, цвет волос и оттенок глаз моей любимой, солнечное затмение, фазы луны, мимолетная грусть и беспричинная радость?

– Именно, – ответил монах и опять опустил взгляд.

– То есть мы должны знать наверняка, какие действия хорошие, а какие плохие, какие поступки посеют безупречные семена, которые позволят нам увидеть себя Просветленными. Вас послушать, так, для того чтобы стать Просветленными, мы уже должны быть Просветленными, – разгорячился я.

– Изучай первоисточники, – кратко ответил он, не поднимая глаз.

– И если изучить их как следует, – ответил я после краткого раздумья, – тогда теоретически мы сможем точно распознать те действия, слова и мысли, которые создадут наш будущий мир полностью совершенным; мы сможем полностью избежать тех деяний, которые могли бы вызвать любое зло в нашем мире.

Гунапрабха оторвал свой немигающий взгляд от ладоней и сурово молвил:

– Это не теория. Ты сможешь сделать это на практике, как смогли бесчисленные святые прошлого.

– Тогда научите меня, какие действия будут сеять правильные семена, а то я просто изнываю от страданий этого мира, а точнее, от понимания, к которому я наконец пришел, что весь этот мир – одно сплошное страдание.

– Назови мне любое страдание твоего мира, а я точно опишу тебе действия, которые, по мнению Всеведущих, привели к его появлению.

Я не думал ни секунды.

– Смерть. Какое действие оставляет в уме отпечаток, который заставляет человека видеть себя умирающим от ужасной неизлечимой болезни?

– Убийство. Лишение жизни то есть.

– Значит, если нам удастся не лишить жизни ни одно живое существо, будь то человек или животное, то мы никогда не умрем такой страшной смертью?

– Воистину так, но остаются еще отпечатки, которые мы посеяли до того, как решили больше не отбирать жизнь.

С минуту я размышлял над теми предыдущими отпечатками:

– А если мы очистили эти старые кармические следы, используя четырехшаговый метод, который удаляет их из ума?

– Тогда ты вообще никогда не должен будешь умирать в таких муках.

Мне показалась, что молния ударила в землю прямо передо мной; мне показалось, что я узнал тайну Чаши святого Грааля, бесплодными поисками которой человечество занимается с первых дней своего существования. Пробужденная грусть охватила меня: мне казалось, что я переживаю некий переломный момент в жизни целой империи или даже планеты, причем переживаю его с полным пониманием того, что и почему происходит и чем все это кончится, но вот поделать ничего не могу.

– А бедность? Почему люди живут бок о бок в одной и той же стране, на одной и той же земле, под тем же солнцем, небом и дождем, но у одного достаточно или даже слишком много пищи, а другие вокруг голодают и умирают от истощения?

– Не надо было воровать: то есть брать то, что тебе не принадлежит.

Сначала все это мне показалось весьма правдоподобным, но потом яд сомнения проник мне в душу, разрушая все логическое построение, касающееся добрых и скверных деяний и их кармических следов.

– Но мне часто попадались бизнесмены и спекулянты, которые постоянно воровали, годами обманывая других, а жили на доходы от такого своего воровства припеваючи – дай бог каждому.

Подбородок наставника приподнялся чуть выше, он взглянул на меня сверху вниз с легким оттенком негодования. При этом глаза его оставались неподвижными, он так ни разу и не моргнул.

– А кислые лимоны, которые выросли из косточек сладкого персика, тебе не попадались? – спросил он почти саркастически.

– Нет, – сказал я, – ни разу не встречал ничего подобного. Ибо это никак невозможно, чтобы из семени сладкого фрукта вырос кислый фрукт или чтобы из злака вырос овощ. Семена и фрукты, зародыши которых они в себе несут, всегда одного и того же типа: сладкие порождают сладкие, кислые – кислые.

– Но ведь ты только что сказал, что негативное действие может иметь положительный результат.

– Во всяком случае, это выглядит именно так.

– Да-а… – протянул монах и с грустью посмотрел на свои ладони, сложенные на скрещенных ногах. – Да, выглядит так. – Он вздохнул и тихо продолжал: – А ведь один только этот факт является источником страданий и несчастий всего мира. Нам кажется, что, жульничая, обманывая или вводя других в заблуждение, мы можем обогатиться, преуспеть, а на деле мы просто обманываем самих себя, лишаясь счастья на долгие-долгие годы, да и годы ли? Может быть, жизни? Теперь хорошенько подумай, – продолжал наставник, – изо всех сил подумай. Может ли фруктовое дерево, вырастающее из косточки, появиться в тот же момент, когда эту косточку сажают, или часом позже?

– Нет, никогда. Требуется много времени, чтобы дерево выросло из семечка, – это свойство заложено в самой природе семян и деревьев, так что немало воды утечет, прежде чем семя станет деревом и, в свою очередь, даст плоды.

– А у тебя есть хоть один повод считать, что семена кармы в уме должны вести себя по-другому?

– Нет, – ответил я и впал в задумчивость. Поскольку я давно уже испытывал к этим вопросам устойчивый интерес, размышляя о собственной жизни, то сразу понял, о чем он толкует. – Если следовать вашим рассуждениям, – продолжил я, – то единственное, что может принести торговцу успех в бизнесе, – так это акт благотворительности, то есть нужно отдавать с целью удовлетворить нужды других.

– Именно, – прокомментировал он, впервые улыбнувшись успехам своего явно подающего надежды ученика.

– А единственным результатом мошенничества, обмана других является собственная нищета, – продолжал я.

Он опять улыбнулся и слегка кивнул.

– Таким образом, когда мы извлекаем прибыль, обводя кого-то вокруг пальца, то на самом деле наблюдаем два никак не связанных между собой события: созревание благого отпечатка, оставленного нашей благотворительностью в прошлом, и сев новых семян собственной бедности, которую нам, и только нам, предстоит испытать в будущем.

Он снова кивнул.

Тут у меня в голове что-то взорвалось, и я возбужденно выпалил:

– А это, в свою очередь, объясняет, почему одни люди вроде бы процветают на своем мошенничестве, другие бедствуют, независимо от того, жульничают они или нет, а третьи благоденствуют в обоих случаях! Мир как таковой работает вовсе не так, как нам кажется!

Наставник кивнул мне в ответ, тоже весьма возбужденный, затем снова откинулся назад, еще чуточку выше подняв подбородок и многозначительно глядя на меня, как будто собирался немедленно привести меня к очередному постижению.

– Если нечто действительно является причиной какого-то, скажем, события, – продолжал я с трудом продираться через дебри буддийской логики, – то при соблюдении нужных условий оно обязано всегда и постоянно вызывать это событие. Ну или не событие, а какую-нибудь вещь. Например, мы знаем, что желудь есть причина дуба, потому что, если присутствуют все необходимые факторы роста, из желудя непременно вырастет именно дуб, а не баобаб или другое какое дерево.

Если бы мошенничество в бизнесе было настоящей причиной обогащения, то при прочих равных условиях мы, обманывая кого-то, всякий раз должны были получать прибыль. Но раз этого не происходит, то, значит, не жульничество приносит нам доход. Должен существовать какой-то другой фактор, являющийся истинной причиной благосостояния, который всегда, неизменно и безошибочно приводил бы именно к нему.

– И это – умение отдавать другим, – тихо заключил он, глядя на меня с отеческой гордостью.

В этот момент я почувствовал, что этим одним штрихом он почти завершил картину грядущего счастья – моего и всех, кто меня окружает. Могу без преувеличения сказать, что это был один из немногих важнейших моментов моей жизни!

Мысль моя вернулась к океану страданий этого мира и к тем, кто барахтался в этом океане вместе со мной.

– А вот взаимоотношения между людьми, – снова заговорил я. – Кажется, что они – источник огромного счастья в этом мире, и вместе с тем – причина такого же, да нет, еще большего страдания. Некоторые семейные пары живут долго и счастливо, растянув медовый месяц на всю свою жизнь, и даже умирают в один день, другие сначала сближаются, потом расстаются, третьи, похоже, с первых дней супружества обречены влачить серые безрадостные дни не в силах ни расстаться, ни начать все сначала. Что же посеяло в уме этих несчастных такой мощный отпечаток, который не дает им насладиться прелестями законного супружества?

– Супружеская неверность, – без колебаний отвечал монах.

Я было засомневался, вспомнив несколько случаев, о которых слышал, когда свято соблюдавшие свои супружеские обеты муж или жена безвозвратно теряли свою «половину» по вине какого-нибудь искушенного обольстителя, но быстро нашел ответ на свой так и не прозвучавший вопрос, разделив нынешнюю причину для будущего семейного счастья и неминуемую расплату за прошлые похождения ныне добродетельного супруга или супруги. Логика лаконичной проповеди Гунапрабхи была безупречной. Это навело меня на мысль о другой разновидности страдания, которая всегда сильно тревожила меня. И я спросил:

– Мы часто видим в мире людей, которые говорят правду, чьи слова всеми воспринимаются с уважением. Но есть и явные лжецы, к которым тем не менее также прислушиваются. Третьи хоть и говорят правдиво, но их никто ни во что не ставит. А четвертые опять-таки лгут что есть силы, но им также никто не верит.

– Те, кому верят, в прошлом говорили правду; те, кому не верят, в прошлом были лжецами, – коротко и ясно ответил монах. – Никогда не забывай байку про мошенника, который вроде бы процветает. Не обманывайся внешним обличьем, пусть тебя не сбивает с толку наружность. Смотри глубже, учись делать выводы, и ты увидишь то, что никогда не смог бы увидеть глазами.

Я кивнул и снова погрузился в анализ неприглядных сторон человеческого бытия. Мне пришло на память, что наиболее неприятные моменты моей жизни были связаны с подчас вынужденным пребыванием в компании дешевых трепачей-острословов, которые все время ссорились, постоянно подначивая друг друга, и грязно сплетничали за спиной о каждом, стоило ему только выйти из комнаты. Эта была та разновидность «приятелей», длительное общение с которыми превращало вашу жизнь в нескончаемый кошмар, в жалкое прозябание и, в конце концов, что еще хуже, не в лучшую сторону влияло на ваш собственный характер. Я спросил, в чем была причина всех этих ссор и злословия.

Он кивнул, показывая, что понял вопрос, и еще раз бросил взгляд вниз, подтыкая складки своей монашеской одежды и в молчании усаживаясь поудобнее. Затем тихо вздохнул и заговорил:

– Разве ты не замечал, что люди этого мира очень хотят иметь друзей и поклонников, но стоит этим друзьям и поклонникам подружиться или еще как-то сблизиться с кем-то, кроме нас, как мы сразу начинаем испытывать непреодолимое желание разлучить этих двоих, поссорить их друг с другом, и вот мы уже начинаем распускать сплетни, делать прозрачные намеки, имеющие целью добиться этого? Разве ты никогда не видел, как часто то, что мы говорим, имеет своей, подчас бессознательной целью отвратить друг от друга тех людей, которым посчастливилось на кратчайший дозволенный им миг испытать радость дружбы и сладость любви? В этом и есть причина твоей ситуации, вот почему мы так часто обнаруживаем себя в компании вроде той, что ты только что описал.

И опять его слова показались мне абсолютно логичными, и я мысленно обещал себе быть особенно внимательным к подобной болтовне и сплетням, потому что предпочитал компанию людей достойных и благородных. И тут я вспомнил своего обидчика, раздражительного хранителя книг из той библиотеки, где я работал, – моего начальника – и попросил:

– Откройте мне, в чем причина той разновидности отпечатков, что заставляют нас слышать от некоторых из окружающих нас людей слова, которые всегда кажутся неприятными или даже агрессивными, но в любом случае направленными на конфронтацию; создается впечатление, что такие люди только и думают, как бы с тобой сцепиться.

– Причина этого в грубых словах, причем фактически, – тут Гунапрабха взглянул на меня, характерно пожав плечами, – не только обращенных к живому существу, но и адресованных неодушевленному предмету и даже относящиеся к оценке какого-нибудь события. Можно облаять соседа или обругать его собаку, можно отпустить пару крепких словечек по поводу камня, о который ты споткнулся, можно сказать все, что думаешь об очередной задержке экипажа, – итог один, и он тебе известен.

– А что, если люди, – продолжил я свой экскурс в личные обиды, – не придают никакого значения нашим словам и ни во что не ставят наши предложения, заставляя нас думать, что мы вообще никуда и ни на что не годимся?

– Этому есть своя причина, – мгновенно отозвался он, как будто предвидя ход моей мысли, – и эта причина – суесловие, пересуды и пустопорожняя болтовня, настоящее проклятие человечества, медленно, но верно пожирающее жизнь огромного числа людей, засевая в их умах отпечатки невообразимых бед в будущем.

Я припомнил свои дружеские посиделки за чашкой чая с приятелями и задумался, сколь многое из того, что мы говорили тогда, являлось пустой тратой слов, настолько бесполезным сотрясанием воздуха, что уже спустя несколько часов почти невозможно было вспомнить, о чем вообще шла речь. Похоже, это распространялось и на те новости, которые мы читаем каждый день и за ночь благополучно забываем, чтобы расчистить место, и с утра пораньше опять расточительно тратить свое время на чтение свежих, столь же ненужных новостей.

Эта мысль потянула за ниточку другую: мне припомнилось сборище купцов на постоялом дворе неподалеку от моей библиотеки. Склонившиеся над бумагами с последними ценами и прогнозами, с головой ушедшие в деловые переговоры, заключение и расторжение сделок, торгующиеся до упаду и спорящие до хрипоты, они отдавали все свои силы приумножению и без того немалого состояния. Эта интенсивная деятельность до того изматывала их моральные и физические силы, что многие из них доводили себя до нервного истощения и неспособности продолжать свои дела, а иные прямиком отправлялись на кладбище, так и не успев толком насладиться плодами своих праведных трудов.

– А как называется то, – вспомнив этот постоялый двор, продолжал я вопрошать, – что заставляет некоторых людей посвящать всю свою жизнь погоне за приобретением все большего числа все лучших вещей; почему столь немногие способны довольствоваться тем достатком, который уже имеют?

– Это результат отпечатка, посеянного эмоцией страстного желания, стремления обладать чем-то – постоянное ревнивое внимание ко всему, что имеют, делают, умеют или знают другие, и непреодолимая, требовательная тяга завладеть этим.

Выслушав этот ответ, я подумал, что и сам стремлюсь занять должность хранителя книг в библиотеке, хочу уметь так же быстро, как он, ориентироваться в ее многотомном собрании, стремлюсь овладеть его навыками не потому, что ищу знаний, которые могли бы принести пользу мне и окружающим, а только потому, что у него они есть, а у меня – нет. Может, мне лучше следует помогать ему, чем ставить палки в колеса своими мелкими пакостями, которые так его раздражают?

– Знаю я одного хранителя библиотечного собрания, помощник которого, – начал я, чисто из скромности не называя имен, – очень ему завидует, а потому почти не оказывает ему никакой профессиональной поддержки, вместо этого всячески отравляя ему жизнь по мелочам и доставляя массу неудобств на работе.

Не поднимая головы, монах прошил меня взглядом, как будто знал, о ком идет речь, а его чуть приподнятые веки снова вызвали в моей памяти другое лицо: я вдруг осознал, что нечто подобное случалось на встрече с каждым из наставников, приходивших в этот священный Сад.

– Этот человек, – сказал он, тщательно подбирая слова, – пожинает плоды созревания отпечатка, посеянного в уме его собственной злой волей, недоброжелательством к другим. – Тут обычно невозмутимое лицо его исказилось гримасой: огромные глаза мудрого филина открылись еще шире, избороздив лоб глубокими складками. Он снова глубоко вздохнул. – Как же все у вас вывернуто наизнанку, – тихо продолжал он, – как странно, что вас приводят в восторг несчастья других. Два человека работают вместе, бок о бок, их карьера и удача зависят от успеха предприятия, где они трудятся, от их совместных, согласованных действий. И что же? Один ждет не дождется, пока другой потерпит неудачу, и когда это случается, вместо сочувствия будет извращенно радоваться и хлопать в ладоши.

И он бросил на меня быстрый, но многозначительный взгляд, прежде чем его глаза вернулись к прежним размерам и снова опустились вниз, остановившись на руках, держащих четки. Какое-то время я сидел в смущении, тоже уставившись на свои руки, но новая беспокойная мысль заставила меня задать очередной вопрос.

– Все неприятности, доставляемые ему помощником, вызваны собственными кармическими семенами этого библиотекаря, посеянными в его уме злыми умыслами, которые он питал в чей-то адрес в прошлом, так? Значит, это его собственная вина, а помощник вообще ни при чем, то есть его намерение навредить начальнику – это всего лишь созревание семян, посеянных самим этим боссом в своем же уме.

– Так-то оно так, но ты не забудь прибавить, что намерение этого «не помогающего помощника» принести вред обязательно доставит кое-кому те же самые неприятности, которые он надеется доставить теперь своему начальнику. И этот кое-кто – помощник собственной персоной.

– Но ведь для меня и помочь-то ему нет никакой возможности, – проговорился я, – ведь чтобы хранитель библиотеки смог принять мою помощь и счесть меня полезным, он сам должен был бы приносить пользу другим в прошлом.

На этот раз Гунапрабха гневно стрельнул в меня глазами:

– Ты ходишь по самому краю бездонной пропасти; ты держишь у самых губ чашу со смертоносным ядом. Ты готов прийти к поистине греховной мысли – мысли, которая сбила с толку столь многих из тех редких счастливцев, что сумели дойти до того понимания, которого ты достиг в этом Саду.