Текст книги "Джек/Фауст"

3. НОВЫЙ ПРОМЕТЕЙ

Семь дней Вагнер ухаживал за Фаустом, страдающим лихорадкой. Опускаясь на колени возле постели ученого, он то и дело поил его из ложки бульоном и смачивал ему губы молоком. Менял испачканное постельное белье. Чтобы сбить температуру, пропитывал сложенные тряпочки холодной водой и прикладывал их к горлу Фауста и под мышки. Протирал спиртом бледные члены учителя и его худое, как у Христа, туловище, и постоянно переворачивал магистра, чтобы не появились пролежни – ему уже доводилось заниматься подобным уходом, ибо все три его сестры болели лихорадкой и все три раза он помогал матери ухаживать за ними на протяжении всей болезни. Каждое утро он причесывал Фауста и вспоминал их мертвые лица, белые, как мрамор, ангельски спокойные на смертном одре, и горячие слезы катились по его лицу, и он с горечью проглатывал их.

По ночам он спал на низенькой кровати, стоящей в ногах учителя. Однако сон его был прерывист, ибо Вагнер часто пробуждался от перемены тона или скорости постоянного бормотания Фауста и нередко вскидывался от внезапного громкого крика удивления или тревоги, садясь в постели.

Приходили гости – домохозяйки, ученые, живущие по соседству, и даже тяжело ступающий Брат Иосафат, – выражали сочувствие, приносили суп и всяческие панацеи, которые непременно дарили волшебное исцеление, когда у врачей опускались руки, но те на деле не оказывали никакого эффекта, если не считать ежедневных забот Вагнера, связанных со стиркой простыней.

И все же бóльшую часть дня и все ночи Вагнер оставался в полном одиночестве. Бессилие помочь учителю навеяло воспоминания о долгом пути пешком до Виттенберга, проделанном много лет назад; как он спал в амбарах, если ему разрешали, а если нет – в стогах стена или просто закутавшись в свой плащ, если других вариантов не было; вспоминал, как грыз черствый хлеб и ел разные дикие плоды и травы, попадавшиеся ему во время пути (но он, деревенский парень, достаточно хорошо знал лес и без особого труда переносил тяготы путешествия), и пил только проточную воду из ручьев, ибо мать часто предупреждала его, что застоявшаяся вода может вызвать столбняк.

Для молодого человека это была страшная и изнуряющая пора. Теперь ему с трудом верилось в то, что тяга к знанию подвигла его пуститься в дорогу. Ибо до той поры он ни разу не покидал родной Крузендорф. Однако он почувствовал непреодолимое стремление учиться в Латинской школе и занимался столь прилежно, что при порядочной помощи учителя Паумгартнера сумел выпросить у отца обещание, что когда-нибудь, когда настанет время, тот изыщет денег, чтобы послать Вагнера в университет.

Не потому ли после кончины родителей, когда его забрала к себе тетушка Шеурл, он при первой же возможности обратил свое лицо в сторону ближайшего университетского города? У Вагнера не было ни дома, ни имущества; не было и денег, чтобы поступить в ученики к какого-нибудь торговцу, и при том он был слишком молод и неопытен, чтобы наняться в услужение. Единственным его достоянием была страстная любовь к знаниям… и не менее страстное желание прочитать оды Пиндара, о которых он очень много слышал, но ни разу не видел.

Итак, Вагнер с пустым желудком двинулся по улицам Виттенберга, удивляясь и восхищаясь всем, что встречалось на пути, изумляясь тому, как высоки тут дома – некоторые были пятиэтажными! – и как широки вымощенные булыжником улицы. Он намеревался упасть на колени перед первым же ученым мужем, коего повстречает, и слезно проситься к нему в ученики в обмен на безропотное услужение. Но Вагнер настолько ослаб из-за перенесенных лишений, что попросту рухнул ничком в пыль.

К его бесконечной радости, на ноги его поднял ученый Фауст.

Фауст, изумленный и озадаченный, отвел голодающего в харчевню, принес ему тарелку сосисок и кружку пива и с пристрастием подверг испытанию его знание латинских глаголов, а затем проверил и осведомленность Вагнера в началах греческого.

– Недурно для провинциала, – наконец заключил он, и дело было окончательно решено.

Вагнер ничего не мог поделать с этими воспоминаниями и, снедаемый чувством вины, беспокоился, что станется с ним, если его благодетель умрет.

– Позови врача, – приказал брат Иосафат в свой второй приход.

Сердце Вагнера подпрыгнуло в груди.

– Неужели вы распознали болезнь? Она излечима? Вы и представления не имеете, сколь отрадно это слышать! Я уже потерял надежду, что он когда-нибудь вновь обретет разум.

– Для фотонов одинаковой энергии, – бормотал Фауст, – мощность выделяемой энергии при прохождении потока фотонов в интересующей нас точке пропорциональна коэффициенту поглощения…

– Послушайте этого человека! Он умирает и бредит. Доктора спасти его уже не в силах. Но они способны своими лекарствами и процедурами достаточно продлить ему жизнь, чтобы он исповедовался и причастился. – Гневный взгляд монаха остановился на множестве научных и учебных экспонатов на стенах, где в числе прочего висела лютня и выгравированное на стальной пластине изображение носорога. Но он нигде не заметил распятия. – Неужели ты не чувствуешь демонов, собравшихся вокруг твоего учителя и жаждущих утащить его в клоаку ада? Фауст растратил свою жизнь, занимаясь бесполезной грамматикой и языческими письменами! Но Господь всемилостив. В миг покаяния и истинного раскаяния душа грешника может ускользнуть от цепких когтей демонов и свободно воспарить к небесам.

Брат пришел от собственной речи в такое возбуждение, что, когда замолчал, тяжело дышал, как собака. Его руки и челюсти сжались так крепко, что на лбу вздулись вены. От этого его обещание христианского искупления звучало угрожающе.

– Излучательная способность нагретого тела характеризуется отношением его излучения в выбранном направлении к излучению в том же направлении черного тела той же температуры…

– Он презирает докторов! – ужаснувшись, вскричал Вагнер. – Много раз я сам слышал, как он говорил…

– В твоих силах помочь ему почить в вечной жизни Бога-Отца, – прорычал брат Иосафат, – или обречь его на пребывание в бесконечной ночи проклятия. Подумай хорошенько – а еще поразмысли о благоденствии своей души!

– Сударь, вы судите моего учителя чересчур сурово. Уверен, что он не сделал ничего, что могло бы вызвать недовольство Создателя.

– Изометрический переход метастабильного нуклида – это преобразование в другой нуклид того же элемента с испусканием при этом гамма-лучей.

– Это – азбука самого дьявола! – вскричал монах и в ярости топнул ногой. – Я больше не намерен это слушать!

И вышел.

Вот так случилось, что Вагнер, терзаясь чувством вины и тревогой, исследовал шкафчики и прочее имущество Фауста до тех пор, пока не обнаружил небольшое количество монет, отложенных для трат до следующего семестра, и изъял оттуда достаточно, чтобы заплатить врачу. Затем, по совету фрау Виртен, хозяйки дома, он послал за доктором Шнобелем.

Доктор Шнобель славился выдающимся чутьем, огромным и весьма чувствительным органом обоняния, посредством которого он почти мгновенно распознавал недуги и определял самые незначительные изменения в течении недомогания, а также безошибочно предсказывал близкую кончину больного. Он вошел в комнату стремительно и внезапно, настежь распахнув дверь, словно пациенту грозила страшная опасность и невозможно было терять время на такие мелочи, как закрывание за собой дверей. Он уселся рядом с кроватью больного так резко, что Вагнер едва успел принести и подсунуть под докторский зад табуретку.

Фрау Виртен, женщина простая, да к тому же очень низкого роста, оказалась ярой поклонницей фантастических и романтических историй о демонах и убийцах и, сверх того, всяких медицинских откровений. Она появилась в дверном проеме, взлетев по лестнице сразу за доктором, словно кусок бумаги, занесенный порывом воздуха от его движения. Взволнованно сжав губы, она на цыпочках вошла в комнату больного.

Доктор низко склонился над Фаустом, поводя носом над каждым сантиметром тела ученого. Изящным белым пальцем он постучал по лбу пациента и, поднеся палец к ноздрям, закрыл глаза с розовыми прожилками и шумно вдохнул воздух. Эффектным жестом он извлек крошечный белый носовой платок, чтобы вытереть палец, и приподнял краешек довольно скверно выстиранной ночной рубашки, чтобы тщательно обнюхать все под ней.

Спустя некоторое время он обратился к обоим звучным уверенным голосом:

– Мой дорогой наставник доктор Гейер, ныне почивший – да упокоится его душа в мире, – не только обнюхивал выделения своего пациента, но и… вы не поверите – пробовал их на вкус, а знаете почему? Чтобы произвести впечатление на клиента, видите ли. Больной князь (или купец – да все равно кто!) думал: «Вот на какие крайности он пускается ради моего блага!» И решал заплатить за свое выздоровление исключительно щедро. Ибо в те дни гонорар доктора зависел от выздоровления больного.

Что ж, в некотором роде это были примитивные времена. Теперь же мы справляемся с такими вопросами более цивилизованным способом и, выздоровеет пациент или нет, требуем плату, положенную за свою работу. – Он замолчал и многозначительно уставился сквозь очки на Вагнера: – Шутка, мой славный юный друг!

Вагнер покраснел. Но смех фрау Виртен, заполнивший комнату, был добродушный и одобрительный. Она протиснулась вперед и ткнула в лежащего без сознания ученого костлявым пальцем.

– Выходит, он умрет?

Последовала спокойная улыбка, которая плавно перешла в печаль, а затем доктор поднялся и тяжело вздохнул:

– Не стану лгать, – промолвил доктор Шнобель. – Сепсиса нету, и потому надежда есть. Кроме того, нет гнойничков, язв или жидкостных выделений. Будь магистр Фауст торговцем, монахом или даже придворным, я бы сказал: «Оставьте его в покое! Пусть спит, а природа сделает свое дело». Но ваш жилец, увы, человек образованный и, как следствие, одарен богатым воображением и способностями, а это заставляет его, терзаясь умозрительными химерами, ужасающими видениями, вести себя бунтарски, не так, как все. Я же фактически тружусь над систематикой таких отклонений, желая свести их в инструкцию и напечатать буклет (мне следует заказать еще ксилографии; расходы будут ужасающе чрезмерны, однако они необходимы, если я хочу донести свою книгу до масс), содержащий описания мрачных и знаменитых болезней рассудка, – и все это под общим названием «Безумие ученых». – Он смотрел все более мечтательно. – Какое же название дать недугу Фауста? «Безумие от магии» или, быть может, «безумие от алхимии»?

Возмущенный Вагнер схватил доктора за руку – фрау Виртен обомлела, увидев это, – и, упав на колени, умоляюще закричал:

– Сударь! Конечно же, это предварительное мнение. Я не могу признать, что магистр безумен, особенно ввиду того, что он впал в беспамятство; в лихорадке любой человек наболтает чего угодно, это самое обычное дело! Подумайте о том, что ваш пациент имеет высокую репутацию! Умоляю вас, займитесь его лечением.

Доктор Шнобель приступил к хорошо знакомому ему делу. Он снова профессионально вздохнул.

– Это будет нелегко, поистине нелегко.

Он засучил рукава, словно буквально готовился пойти врукопашную с силами жизни и смерти, распоряжавшимися судьбой его пациента. Потом доктор открыл саквояж и вытащил два матерчатых мешочка с деревянными патрубками, напоминающими небольшие шланги, несколько бумажных пакетиков с лекарствами – таблетками и порошками – и флакон с пиявками. В кожаном мешочке, прикрепленном к поясу, он выбрал самое острое из многочисленных лезвий.

– Мне понадобится ванночка, а если есть, то две. Три было бы еще лучше.

– У позвоночных гормоны производятся в специальных органах – в надпочечной коре, яичках, яичниках и плаценте.

Возвратившись в комнату, держа в каждой руке по ванночке (третью фрау Виртен несла над головой), Вагнер произнес:

– Простите мое любопытство, сударь, но не могли бы вы сказать, какие именно процедуры собираетесь сделать, прежде чем совершать их? Нет, я не ставлю под сомнение ваши способности! – поспешил заверить он. – Но магистр имеет свои воззрения на некоторые аспекты искусства врачевания.

Фрау Виртен выглядела рассерженной, но не проронила ни слова.

– Стереоизомерность – важная особенность не только для углеводов, но для всех соединений, у которых возможны стереоизомеры.

Доктор Шнобель наклонился, чтобы понюхать у Фауста веки и складки в уголках глаз.

– Этому человеку двадцать девять лет, я прав?

– Да, где-то около тридцати.

– Двадцать девять, – твердо произнес Шнобель. – Его Сатурн находится в третьем декане Водолея. – Глядя искоса, он, шевеля губами, проделал какие-то подсчеты. – Нет, не совсем тридцать. – Затем он непосредственно обратился к Вагнеру. – Мой подход – сама ортодоксальность. Тело – это микрокосм, субъект законов роста и разложения. Нечто очень похожее происходит и с макрокосмом, то есть с цельным единым организмом, который также существует в собственном мирке, независимом и саморегулирующемся. Именно поэтому течение болезни в каждом отдельном случае имеет свои особенности.

Пока доктор Шнобель говорил, фрау Виртен улыбалась и кивала, придерживая одну руку другой, чтобы вдруг не зааплодировать. Тем не менее Вагнер испытывал колебания.

– Но что конкретно вы собираетесь сделать? – осведомился он.

– Мозг вашего учителя перегрелся вследствие дисбаланса «соков» в телесных жидкостях. Его организм надо очистить. Начнем с простого: поддержим тонус его тела при помощи клизмы, рвотного и отхаркивающего. Точно так поступила бы и любая опытная крестьянка. Потом нужно будет сделать кровопускание, чтобы сбить жар и очистить тело, и вот это потребует от меня всех моих врачебных навыков, ибо недостаточное очищение не остановит развитие недуга, а слишком сильное может привести к смерти. Все дело в равновесии, восстановление которого требует и опыта, и знаний.

– Для чего же две клизмы? – с интересом спросила фрау Виртен.

– Вторая клизма, уважаемая фрау, для промывания, которое дополняет спринцевание. И когда мы все сделаем, то вполне вероятно, что наш славный ученый будет все еще не способен принимать пищу через рот. В этом случае мы приготовим успокаивающую смесь из бульона и вина, чтобы вливать ее – вот так. – И он показал. – Понятно?

– А-а, – проговорила она, очарованная и восхищенная. – Никогда бы не подумала, что пищу можно принимать через столь особое отверстие.

– Разумеется! Подобные специфические знания – достояние профессионалов вроде меня.

Вагнер расправил плечи и глубоко вздохнул. И с некоторым испугом заметил:

– Сударь, я слышал о методе, который вы вознамерились применить, и не могу допустить ничего подобного. Доктор Фауст часто рассказывал о подобных подходах, а однажды провел тщательное сравнение здоровья человека, которому сделали кровопускание, со здоровьем другого, не подвергнутого этой процедуре. И вынес неотвратимое решение: очищение лишь ухудшает здоровье.

– Откуда только он это узнал? – вскричала фрау Виртен, уже неспособная сдерживаться. – Я каждый месяц, как только выйдет полная луна, сама делаю себе кровопускание, и посмотрите на меня! Я не болела уже три года, тогда как моя голова распухала до трех раз и ее…

– Да, да, да, – сказал доктор Шнобель, открывая флакон и наполняя чашку водой с пиявками. От этого действия прежде вялые обитатели флакона пробудились и стали биться о поверхность воды. Врач предусмотрительно держал пальцы как можно дальше от пиявок. – Мне известно, что Фаусту пришлось как-то поработать хирургом, – заговорил он слегка приглушенно, с легкостью сочетая рассуждения с работой. – Это было, когда он служил в Польше. Да, он не верил в профилактическое кровопускание. Но, уверяю вас, мы должны переубедить его. – Он открыл крошечный бумажный пакетик и ловко, одним щелчком, отсыпал аптекарскую драхму белого порошка. – Через год он будет самым пылким из верующих. С песнями будет идти на кровопускание и забудет о прежних предрассудках.

– Вынужден настаивать, – сказал Вагнер, отстраняя руку фрау Виртен.

Доктор Шнобель вытащил из мешочка на поясе маленький стальной прутик и тщательно перемешал раствор.

– Начнем с рвотного. Будьте так любезны, подержите ванночку, а я приподниму ему голову.

– Вам следует все же уйти, сударь, – сурово произнес Вагнер. Он направился к двери, желая отворить ее, и обнаружил, что она по-прежнему не закрыта. Удовлетворившись этим, он драматическим жестом указал в коридор. – Я не приветствую ваше присутствие здесь и не собираюсь платить за вашу работу, равно как не дам ничего делать с этим славным человеком!

Доктор Шнобель в досаде поднял на него глаза.

– Если вы не способны воздержаться от идиотского блеяния и пронзительных воплей, мой юный друг, мне придется выставить вас из комнаты.

Вагнер снова показал ему на дверь, на этот раз сильно топнув ногой.

– Вон!!!

Это не возымело действия. Шнобель по-прежнему горбился над своими медицинскими принадлежностями, а рядом с ним беспокойно вертелась фрау Виртен.

Со смущенным видом Вагнер возвратился к больному.

– Фридрих Вильгельм фон Вондхейм, – сказал Фауст, – скончался после шестинедельного курса кровопускания.

Врач озадаченно нахмурился.

– Что он говорит?

Фауст открыл глаза.

– От потери крови скончался и Карл Мельбер, а также фрау Тучер, Иеронимус Нютзель, Беттина Хотшюхер и Шарлотта Кестер. Берндта Плитца отправила на тот свет чрезмерная доза ртути, использованной в качестве предполагаемого средства от morbus gallicus[6]6
  Французская болезнь, сифилис.


[Закрыть]. Лефкадио Романо был отравлен подобным образом, однако он отделался лишь несильным расстройством нервной системы; соседи теперь подшучивают над ним, предлагая ему миску супа. Фрау Виерузовски и ее так и не родившиеся близнецы сегодня были бы живы, будь у ее супруга достаточно здравого смысла, чтобы вызвать обычную повитуху. – Тут Фауст с горящим взором сел на кровати. – Все эти люди умерли в прошлом году, и кого им следует благодарить за это, кроме вас?

Доктор Шнобель начал подниматься, роняя медицинские инструменты.

– Откуда я мог знать обо всем этом? Лечение ртутью запатентовано мною. Я сам разрабатывал эту методологию. Да как вы смеете… – Он запнулся, и внезапно на его лице появилось подозрительное выражение. – Неужели вы следили за мной? Какой дьявольской силой вы обладаете?

Крошечная фрау Виртен, стоявшая за его спиной, поспешно перекрестилась.

– Можете говорить, что дьявол нашептывает мне на ухо, если вам угодно. Можете говорить любую глупость, какую пожелаете. Какие мои ошибки можно сравнить с вашим неизмеримым самодовольством? Даже обвиненный в убийстве, вы прежде всего спешите защитить секрет своих мошеннических манипуляций! Вы отказываетесь взглянуть правде в глаза – а правда в том, что вы не ведаете, что творите. Кровь служит трем целям: она разносит питательные вещества по всему телу. Убирает мертвые клетки. И содержит чрезвычайно мелкие тромбоциты, которые убивают ничтожно маленькие организмы, вызывающие недуг. Делая кровопускание пациентам, вы подавляете их природные защитные свойства и тем самым ослабляете их, усиливая инфекцию и способствуя развитию болезни – той самой болезни, с которой вы поклялись сражаться.

Он встал, олицетворение гнева. Двое врачей стояли друг напротив друга в тускло освещенной комнате, и один явно сдерживал неистовую ярость, которую испытывал к другому. Издав громкий вопль, фрау Виртен отступила в тень.

Шнобель слабо и примирительно улыбнулся.

– Сейчас в вас говорит безумие. Вам надо лечь и как следует отдохнуть.

– О-о, да вы, оказывается, и впрямь болван. Невежественный самодовольный сноб! Может, мне следует продолжить перечисление примеров вашей полной некомпетентности? Ну хорошо! Женщина, которую по вашему доносу приговорили к сожжению как ведьму и которая в результате навсегда сбежала из Саксонии, была всего-навсего травницей, чье незамысловатое лечение приносило куда больше пользы, чем все ваши яды и патентованные средства. А ведь из-за ее отсутствия уже пятеро горожан покоятся в могилах, ибо попали в ваши в руки.

– Герр Фауст, вам надо держать себя в руках. Ваше настроение…

– Какое бесстыдство! Я поднесу к вашей гнусной роже зеркало, которое даже вас заставит покраснеть: ваш родной брат умирал, и вы стали резать его, чтобы вылечить каменную болезнь. – Фауст схватил кочергу и гневно взмахнул ею. – Не помните, как он улыбался и сжимал вашу руку перед операцией? С какой любовью ее целовал? Как, пристально глядя вам в глаза, говорил, чтобы вы не обращали внимания на крики, ибо он знал – ваши руки, руки брата, исцелят его? Ваши руки… Он остался бы жив, если бы вы удосужились вымыть их как следует! Ах, треснуть бы вас по жирной морде – во имя милосердия!

Издав сдавленный вопль, доктор Шнобель помахал рукой перед глазами и, спотыкаясь, вышел из комнаты. Фрау Виртен устремилась за ним, взмахивая руками, как ребенок.

Фауст рассмеялся и отбросил кочергу.

– Наполните одну из ванночек водой, – распорядился он. – Мне надо помыться и одеться. Удостоверьтесь, что чернильницы наполнены. И как следует наточите дюжину гусиных перьев.

– Магистр! – радостно вскричал Вагнер. – Вы…

– Шевелитесь, быстрее же. Нам следует взяться за перо. Весь мир дожидается моих откровений. – Фауст на некоторое время замолчал и презрительно окинул взглядом разбросанные инструменты Шнобеля: его пинцеты, ножи, клизму, микстуру и пиявки. – Однако для начала уберите отсюда этот хлам!

Вагнер поклонился и принялся выполнять распоряжение учителя. В один миг все было очищено.

Поздней ночью – потом он потратил на это много ночей – Фауст диктовал письма всем великим людям Европы и бесчисленному множеству людей не столь знаменитых, в общих чертах описывая свои открытия и озарения. Он надиктовал письмо Иоганну Тритейму, аббату бенедектинского монастыря Шпонгейм, публикующему свои труды под светским именем Тритемий, о том, что все цвета суть составные части белого цвета и что белый цвет может быть разложен на составляющие его цвета. Конраду Мудту, ученому, известному, как Муциан Руф, он описал силу, которую можно обнаружить в молнии и без труда продемонстрировать при помощи металлических пластин и свежих лягушачьих лапок; а еще он описал такие устройства, посредством которых эту силу можно обуздать. Иоганну Виру, личному врачу герцога Клевского, известному также под именем Виерус, а иногда подписывающемуся именем Писцинариус, он предоставил внятное описание кровообращения вместе с замечаниями о предназначении второстепенных органов. Он также диктовал памфлеты о безболезненной хирургии, о происхождении болезней, общее описание для расчетов, имеющих дело с производными, и еще очень многое, достаточно, чтобы утолить аппетит целой армии книготорговцев.

Все эти документы он подписывал NEOPROMETHEUS[7]7
  Новый Прометей.


[Закрыть], объяснив Вагнеру, что, во-первых, его собственное имя очень мало известно, а во-вторых, при распространении просвещения это было бы нескромно.

– Нет, – промолвил он, – мои открытия не настолько велики, чтобы затмить открытия всех ученых и мудрецов античности, равно и современности. Либо я – Новый Прометей, либо пребываю в полном заблуждении. В данном случае середины быть не может.

Вагнер сильно изумлялся, но записывал все, что ему приказывали.

Пока он записывал, Фауст все время рисовал: графики молекулярного строения кристаллов, орбитальная механика планет, подробная карта Антарктики, математическое доказательство сходимости бесконечных последовательностей, чертеж приспособления, которое он окрестил «листовая рессора» и которое предназначалось для того, чтобы сделать более мягкой езду в карете, счетные машины, разнообразные двигатели, паровые насосы для шахт. Все это прилагалось к письмам в качестве пояснений их содержимого.

– Крайне необычные наблюдения, – заметил Вагнер по поводу письма в Дюссельдорф об экономике запасов и потребностей. Идеи, выходящие из-под его пера, вызывали головокружение; для каждой нужен был месяц, а то и три, чтобы оценить их правильность и разобраться во всех их сложностях. Вместо этого Фауст тратил всего несколько минут, чтобы успеть продиктовать ту или иную мысль, прежде чем рой идей снова налетал на него, требуя каждая такого же напряжения сил, что и предыдущая. Странные и вызывающие мучения знания переполняли его голову; было бы значительно проще и менее хлопотно бездумно отказаться от них. Будь у них другой источник, Фауст так бы и поступил. – Когда же вы нашли время собрать такие подробные сведения о количестве зерна и цене на хлеб в стольких городах – и так быстро?

– Вдохновение, Вагнер! Наитие свыше! Факты выстраиваются логически именно озарением.

– Но…

– Свежий лист бумаги! Что ты зажал ее в руке? Надо еще много сделать! Наш моральный долг перед потомками не велит отдыхать!

Недели летели, как в лихорадочном сне: Вагнер записывал и изумлялся. Фауст выуживал из головы способы создания невероятных механизмов. Он рисовал здания, каких ни разу не видел и даже не придумывал ни один человек в мире. Он рассказывал о замечательных вещах, которые можно отыскать в капле воды, и сочинял чертежи инструментов из трубок и линз, которые открыли бы эти чудеса другим людям. С легкой грустью он говорил о солдатах, скончавшихся от гнилокровия после удачного отнятия членов. Однако его печаль быстро проходила.

– Утром, – проговорил он, – ты отправишься к шлифовщику стекол. Мне потребуется несколько предметов из его запасов и еще кое-что, что должно быть изготовлено в точности по моему описанию. Я дам тебе список. – Он начал писать, затем резко поднял голову и диким взором посмотрел на ученика. – И лен! Мне нужен лен!

– Лен?

– Чтобы летать. Мы изготовим для меня крылья, такие, каких еще никто не видывал. Крылья круглые, сферические, как земной шар.

И Фауст расхохотался.

Днем Вагнер едва успевал выполнить все поручения. Его гоняли от плотника к медеплавильщику, от жестянщика к аптекарю, собирающему травы на полях в окрестностях Виттенберга, несколько раз за отрезком медной проволоки, которая была трижды отвергнута Фаустом, поскольку оказывалась слишком толстой. Особенно Фауст беспокоился по поводу двух оптических устройств из кожаных трубок и поэтому обещал двойную оплату за спешность их изготовления. И все же Вагнер, который обшарил все комоды и сумки в комнате ученого, перед тем как позвать доктора Шнобеля, отчетливо сознавал, как мало денег у его учителя, и финансовые дела магистра его очень беспокоили.

Возбуждение Фауста достигло критической точки, когда подмастерье изготовителя инструментов наконец-то появился на пороге его комнаты с двумя крепко-накрепко перевязанными свертками. Мурлыча от удовольствия, Фауст развернул сверток поменьше и поставил заказанное устройство на стол.

Кожаная трубка располагалась под углом на опоре и имела ручки, регулирующие расстояние между линзами, и зажимы, чтобы удерживать тонкий прямоугольник отшлифованного стекла, а также зеркало, чтобы отражать солнечный свет наверх, через стекло в трубку. Взволнованный, Фауст осторожно установил это устройство и вылил на стекло каплю застоявшейся воды, которую Вагнер днем раньше принес из лужи за городской чертой. Поместив каплю на стеклянный прямоугольник, Фауст приставил глаз к трубке и отрегулировал ее должным образом. Долгое время он оставался спокойным и не говорил ни слова.

Потом издал победный вопль.

– Это правда! – дико заорал он, хватая Вагнера за рубашку и поворачивая его к устройству. – Смотри! – приказал Фауст, мощной рукою с силой пригибая голову ученика. – И скажи мне, что ты видишь?

– Я… свое отражение, магистр. Отражение моего глаза.

– Идиот! Открой оба глаза! А теперь смотри в трубку! Медленно поворачивай эту ручку, пока не увидишь отчетливое изображение.

В полной нерешительности Вагнер повиновался. Сперва в линзе было что-то расплывчатое. Затем появились очертания: еле различимые, более четкие и, наконец, резкое изображение.

– Там полно чудовищ!

Фауст хихикнул.

– Нет, это не чудовища, мой дорогой Вагнер. Не чудовища… это будущее.

– Я… я… не понимаю.

– Конечно, не понимаешь! – Фауст развернул сверток побольше и установил рядом второе устройство. – У тебя есть глаза, однако ты по-прежнему ничего не видишь. – Он любовно огладил ладонями изящно изготовленную трубку. – Перед тобой изобретение, которое пронесет мое имя эхом через века! Ни один ученый олух или ученая черепаха в панцире из ученых степеней и многих лет пребывания в должности, черепаха, крепко держащаяся за свое теплое местечко и заросшая мхом, не сможет отрицать того, что увидит в этом!

– Увидит в чем? – хмуро осведомился Вагнер.

– Да какая разница? Называй, как хочешь. Подбирай слова из классических языков. Назовем одно из этих устройств «микроскоп», а другое – «телескоп». От греческого «видеть малое» и «видеть далекое». Впрочем, спорить из-за названия я не буду. Все будет ясно видно сегодня ночью. Я смогу сделать свои первые наблюдения. А завтра – баня. О, как будут восхвалять меня леукополитанцы! Как они будут изумлены!

Фауст поспешно отставил в сторону телескоп и подошел к окну. Положив ладони на подоконник, он оперся на вытянутые руки и уставился на луну. Бледная и полная, она висела в темно-синем ночном небе. Долгое время Фауст просто стоял и не двигался. Потом быстро произнес:

– Как ты думаешь, мы доживем до того времени, когда люди будут прогуливаться по Луне? Наверное, этого можно будет достичь за одну-единственную жизнь?

– Прогуливаться по Луне? – Утверждение было забавное, что-то сродни летающим лошадям и сапогам-скороходам, о которых Вагнер привык слушать в раннем детстве, весело смеясь и хлопая в ладоши. Однако он давно не был ребенком, а Фаусту пошел четвертый десяток, он был слишком стар и – на посторонний взгляд – слишком степенен для подобных диковинных врак. Вагнера все это сбивало с толку. Может быть, Фауст говорил метафорически? Возможно, это своего рода аллегория?

Его учитель возвратился к прибору. Спустя несколько минут он вперился в него, глядя поверх скатов крыш на луну, затем выпрямился и со вздохом промолвил:

– Я хочу видеть планеты! Что, ночь никогда не наступит?

– Уже скоро, магистр. Солнце садится.

Повернувшись спиной к окну и городу, небу и луне, Фауст раздраженно вскричал:

– Да нет же, это линия горизонта поднимается!

Наступил именно тот миг, когда все мелкие детали и события нескольких прошедших недель сошлись вместе таким образом, что Вагнер уже не смог отогнать от себя эту мысль: весь Виттенберг скоро узнает, что знаменитый ученый Иоганн Вильгельм Фауст сошел с ума.