Электронная библиотека » Медина Мирай » » онлайн чтение - страница 7

Текст книги "Школония"


  • Текст добавлен: 1 октября 2022, 09:20


Автор книги: Медина Мирай


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Глава 13

Взрослые, желавшие удочерить или усыновить кого-то из детей, редко появлялись в наших стенах. По правде сказать, я видел их в коридоре всего пару раз. Один раз они уводили девочку. Она была немного напугана, но улыбалась, а через несколько дней ее вернули назад, и больше никто за ней не приходил.

Одного мальчика периодически забирала и возвращала одна семья. Он хвастался перед всеми, как на свободе ходил туда, куда хочет, как ел то, что хочет, как его спрашивали, какое он хочет мороженое и какую рубашку. А еще он сказал, что скоро его усыновят. И вот тогда меня стала пожирать зависть. Мне вспомнилась Настя. Последний раз она приходила на прошлой неделе, шесть дней назад. Такого большого интервала между нашими встречами еще не было.

В один из холодных дождливых дней, когда отменили прогулки на свежем воздухе, нас завели в игровую. В ней были дети из других групп. Вообще в детском доме было от силы сорок детей, включая нас с Ромой и Софией.

Евгения Николаевна спрашивала у всех, какой мультик они хотят смотреть. В тот момент я прочувствовал на себе всю мощь немоты, потому что спрашивали у всех, но мое мнение никого не могло интересовать, потому что я не мог его высказать. Выбор остановили на каком-то дурацком мультфильме о животных. Ненавижу такие, кроме разве что «Ледникового периода». К счастью, диск с этим мультфильмом оказался поврежденным, и нам включили «Миньонов».

Рома и София сидели рядом со мной на стульях.

В комнату в сопровождении Эльвиры Изольдовны зашли двое взрослых. Женщина и мужчина. Выглядели стильно, богато и неестественно для их вида взволнованно.

Дети стали на них оглядываться, впиваться своими умоляющими жадными взглядами, чтобы забрали именно их. Я заметил выражения лиц Ромы и Софии. Они были… такими живыми, даже у Ромы. Они смотрели на этих взрослых, как на воплощение божества. Глаза Софии были такими большими и такими просящими, что ее точно должны были заметить и удочерить, хотя бы из жалости.

Но вот взрослые, немного пошептавшись с Эльвирой Изольдовной, вышли из комнаты. Среди детей сразу повисло молчание, в воздухе витала печаль. Кто-то был взбудоражен, дергался, оглядывался, чтобы убедиться, не пришла ли эта парочка именно за ним. Едва ли кто-то теперь следил за происходящим на экране. Даже я не мог найти себе места, хоть и понимал, что меня уж точно не возьмут.

На следующий день пришла Настя. Она слабо улыбалась, слабо обнимала и без особого желания спрашивала, как я тут.

Что ж, это ведь произошло бы. Рано или поздно. Привязанность к чужому человеку не может длиться вечно, а я даже на себе испытал: чем быстрее ты к кому-то привяжешься, тем меньше с ним будешь и тем быстрее его покинешь.

Я так скучал по тем временам, еще месяц назад, когда смотрел на Настю как на воплощение добра и милосердия. Сейчас же, когда сомнения, словно голодные крысы, прогрызли дыры в моем доверии, я уже не мог лучиться радостью, глядя на эту девушку или вспоминая ее. И я впервые за все время мысленно отозвался о ней как об «этой девушке». Глубоко в душе процесс отторжения к Насте начался. Но надежда на правду все еще жила. Я должен узнать, я должен спросить. Я хочу знать правду!

«Она действительно не может меня забрать?»

Я собирался задать неудобный вопрос, который, возможно, навсегда отразится во взгляде Насти, как трещина на стекле, и через эту трещину он уже не будет видеться Насте доверчивым, искренним ребенком. Она поймет, что у меня есть коготки, которыми я и расцарапал это стекло. Я больше никогда не смогу смотреть ей в глаза и любить так, как раньше. Не из-за презрения, а из-за стыда. Я не смогу испытывать к ней привязанность. Нет, я буду продолжать тайно любить ее, но на глаза показываться – ни за что.

Я начал писать заветные строки. Сильно тормозил, сидел несколько секунд, обдумывая, как же пишется элементарное слово. И вот оно. Готово. Резкий, но прямой вопрос. Я поднял глаза на Настю, ее умиротворенное лицо, на котором были слабая улыбка и добрый взгляд. И все это исчезнет сразу после того, как я вручу ей телефон.

А что, если это будет последний теплый взгляд Насти, который я вижу? Мне вспомнился Данил. Я вспомнил, как жалел, что не ценил каждую прожитую с ним секунду, а он ушел так резко, неожиданно, что я не успел насытиться его образом, его душой и теперь буду изнывать до конца своих дней. Я не хочу, чтобы это повторилось вновь. Не хочу.

Я стер все сообщение как можно скорее в страхе, что Настя сможет разглядеть даже маленький его кусочек.

«СПАСИБО ЗА ВСЁ», – написал я и дал ей телефон.

– Да не за что, Марк! – ответила она нежно, я снова увидел ее улыбку и… был так счастлив.

Убив свой вопрос, я лишь приложил подорожник к кровоточащей ране. Что сделает несчастный маленький листик против глубокой раны, что уже начинает гноиться?

На следующий день те взрослые снова пришли. Я видел их через окно с улицы. Они стояли в коридоре, что-то обсуждали с Эльвирой Изольдовной, улыбались и словно кого-то ждали.

Я со своей группой как раз заходил в здание, когда вдруг из узкого коридорчика со стороны спальни вышли Рома с Софией. С пакетами в руках, набитыми вещами.

– О боже, какие убогие пакеты, – заметила женщина, одна из взрослых. Вся из себя важная брюнетка с распущенными сожженными утюжком волосами, подкрашенными ярко-красным большими губами и точеной фигурой. – Неужели вы не могли дать им нормальные сумки?

Я отпустил кнопку кресла и с раскрытым ртом и нескрываемым шоком уставился на Рому и Софию. Они стояли прямо передо мной, но словно не замечали меня. Смотрели на своих новых родителей с таким восхищением, словно перед ними были ангелы. Они выглядели такими маленькими и даже… жалкими на фоне этих важных, очевидно, обеспеченных людей. И я думал так не из зависти. Я был рад за них, но еще больше – опечален. Потому что отныне я останусь один.

Надо же, даже в тот момент я думал только о себе. Не мог нормально порадоваться за своих друзей.

Наконец, София меня заметила.

– Марк! – окликнула она меня так, словно я был на другом конце города.

София подбежала ко мне, потрепанный полиэтиленовый пакет зашуршал, когда она меня обняла. Вслед за ней медленно подошел Рома. На его лице читалось непривычное для него чувство вины, словно он извинялся за то, что эти взрослые выбрали их, а не меня.

Я лишь кивнул ему в ответ на взгляд, в котором читалось все, что он мог бы выразить словами.

– Мы будем приезжать тебя навещать, – пообещала София.

– Это вряд ли, – пробубнил мужчина, теперь уже папа Софии и Ромы, – в этот город мы уже не вернемся.

Но София будто не верила. В детстве ты думаешь, что все возможно, даже если это на самом деле нереально. Ты думаешь, что сможешь изменить мнение взрослых, что можешь быть самостоятельным, принимать решения.

Рома, очевидно, вышел из этого возраста давно, потому что в его глазах я не заметил блеска надежды, какой разглядел в больших глазах Софии.

– Мы вернемся, – с улыбкой повторила она. – Тебя тоже заберут, правда-правда.

Она снова обняла меня, я провел рукой по ее коротким русым волосам и отпустил. Рома махнул мне, вежливо улыбаясь.

Они вышли на улицу, дверь за ними захлопнулась. Через окно я видел, как они садятся в машину, закрывают дверцы, а София с заднего сиденья машет мне, хотя смотрит совсем в другую сторону. По всей видимости, из-за падающего на окно света она меня не видела. Но все равно продолжала махать. Я знаю, что жест был посвящен мне, и от этого на душе становилось тепло.

Когда машина скрылась за поворотом, внутри поселился холод. Я чувствовал опустошенность, словно от меня оторвали часть, и рана на месте этой части кровоточила, болела и, в конце концов, доводила меня до слез. Я смахнул их, вздохнул, сжал губы и закрыл глаза.

София сказала, что они вернутся меня проведать, но я почему-то чувствовал, что этого не будет. Они уже никогда не вернутся.

Но это ведь был не конец. На этом моя жизнь не закончилась. Я уже привыкал к тому, что важные люди уходят из моей жизни. Живыми или мертвыми.

Глава 14

Что такое депрессия? Это когда тебе просто грустно? Временное состояние души или болезнь? Если второе, то как найти от нее лекарство?

Я начал больше задумываться над этим, когда стал замечать, как резко пропадает и появляется настроение. Часто бывает такое, когда тебе было хорошо, а потом резко стало плохо. Как будто настроение скатывается по горочке. Кубарем. По каменистой такой горочке. Прямо в кипящую лаву.

Я снова вернулся к раздумьям о своей инвалидности. Если раньше достаточно было взглянуть на Колю и убедиться, что на этом жизнь не заканчивается, то после ухода Софии и Ромы я вдруг задумался: а что, если никто меня не заберет, мне исполнится восемнадцать и меня выпустят во взрослую жизнь? Что я тогда буду делать? Один, фактически в незнакомом городе.

Многие люди ищут виновных в своем горе. Я исключением не стал.

Я не понимал, в чем провинился перед Богом. Он говорит, что все для него равны, но мы не равны друг для друга. Он говорит, что любит нас и тех, кто в него верит, но сам посылает испытания, заведомо зная, что мы их не пройдем.

А может, все это ложь? Что, если вера, какой бы она ни была – это всего лишь выдумка? Слабым людям нужно во что-то верить, надеяться на того, кто поможет им. Это как в гороскопе: если не сбывается, то думаешь, что тебе просто не повезло; если сбылось, то начинаешь верить. И здесь точно так же.

Моя дерзость длилась недолго. Я был в столовой, в бесконечном гуле детей и подростков, смотрел на свою манную кашу и хотел блевать. Мне вспомнился сон с отцом, его раны, кровь, эти противные пузыри от ожогов, наполненные гноем. Мне стало тошно и страшно. Я чувствовал себя так, словно меня час валяли в грязи, а затем трясли так, что желудок перевернулся. Меня охватил страх при мысли о Боге, стало страшно за собственные слова. А что, если он возьмет мой гнев на заметку, а затем перельет его в еще большее мучение? Я понимал, что потихоньку моя искренняя любовь к нему растворяется, уступая место веры из-за страха. Но это ведь не есть вера. Это моральное насилие.

– Марк! – позвала меня Эльвира Изольдовна. – Подойди сюда.

Я так и не притронулся к своему завтраку и направился к директрисе.

В коридоре за Эльвирой Изольдовной стояла Настя, укутанная в черную шаль. Я улыбнулся ей, но выражение моего лица было настолько измученным, что ее радость сменилась тревогой.

– Что с ним? – Настя испуганно взглянула на директрису.

– Тише, Настенька, – говорила она, – давайте пройдем ко мне.

Мы направились в кабинет директрисы. Я еще ни разу здесь не был, но интереса разглядывать его не появилось. Эльвира Изольдовна уселась в свое кресло, и оно жалобно скрипнуло, приняв на себя удар, наверное, в сто килограмм. Настя села напротив нее, я же пристроился рядом.

Эльвира Изольдовна заговорила:

– Марк, я знаю, как были важны Рома и София для тебя. Мы с воспитателями видим, что тебе трудно найти общий язык с другими из-за… В общем, тебе сложно, и мы это видим, но не знаем, чем помочь. Однако… – Она взглянула на Настю.

Настя была сама на себя не похожа, и оттого я испытывал смятение, смотря в ее опухшие от слез глаза.

– Я решила тебя усыновить.

В ту же секунду во мне что-то рухнуло. Быть может, это были страхи и ожидания новых грез? Нет, то были мысли о том, что я сгнию в детском доме. В душе я был готов кричать от радости, и волнения, и счастья, которые будто били в голову и от которых я почти терял сознание. Но внешне я не показал этого, ибо все еще жил прошлым, не смея его отпускать.

Я протянул к Насте руки в желании ее обнять, и это горячее объятие было получено мгновенно. Она сделала это. Она выдернула меня из черствых лап реальности. Еще утром я винил Бога в том, что он так жесток ко мне, и думал о награде, которую должен получить после всех этих потерь, тем самым восстановив баланс. И вот она – награда. Я получил ее и был счастлив.

Мои вещи собрали быстро. Настя вызвала такси, и водитель помог нам погрузить их в багажник. Когда я выходил за порог здания, в котором происходили маленькие радости и трагедии, мне стало грустно. До слез. Детский дом отпустил меня в далекое плавание по жизни, давая понять, что все закончилось и больше не о чем грустить. Покидая этот дом, я чувствовал, что отчасти покидаю себя – себя старого. Маленького напуганного ребенка, что боялся быть один. И каким же горьким и сладким было осознание начала новой жизни. Моих угрызений совести, депрессии и одиночества будто не было никогда.

Нажимая одной рукой на кнопку, в другой я держал телефон Данила – единственную память о нем.

Мы сели в машину, и она тронулась. Я оглядывался назад, пока мы были во дворе, но как только выехали за пределы территории, стал смотреть лишь вперед. Настраивал себя не оборачиваться на прошлое.

И тогда прошлое пришло ко мне само. Завибрировал телефон Данила, издав короткий сигнал. Такого не было еще никогда. Я открыл сообщение. В нем было всего несколько слов, приведших меня в ужас, потому что я сразу вспомнил, что уже слышал подобное.

Неизвестный номер, сегодня 10:17:

«Это нечестно. Почему именно он?»

Глава 15

«Настя, почему ты вся в черном?»

– Потому что у меня были черные дни.

«А почему у тебя были черные дни?»

– Потому что из моей жизни ушел любимый человек.

«А почему он ушел?»

– Потому что время его настало.

«А кто ушел?»

– Моя мама.

Мы были в одной лодке. Наши миры пересеклись. Стали единым целым. Мы есть друг у друга, и нам никто не нужен. Мы счастливы, пока находимся друг с другом, и будем несчастны, пока будем находиться врозь.

С тех пор, как началась новая жизнь, прошло два месяца. Больше шестидесяти дней умиротворения и покоя, радости и взаимопонимания с самым близким по духу человеком. Мы лепили фигурки из глины, смотрели фильмы и ели поп-корн, заказывали пиццу и врубали музыку так громко, что жаловались соседи. Мы смеялись и шутили, пусть и делали это по-разному. Мы вели переписки, чтобы быть наравне, чтобы ничто не мешало нашему равенству, и я был рад этому и в то же время разочарован тем, что ради меня Насте приходилось меняться. Мы рисовали мелками на стенах, а потом сами же их оттирали. Мы ложились на пол и просто лежали, представляя вместо потолка звездное небо. Мы жили в одной комнате и не ложились спать, не сказав друг другу спокойной ночи. Она вслух, я же – мысленно. Мы были неразлучны.

Каждый день, когда просыпался, я не мог поверить, что еще два месяца назад о таком мог лишь мечтать. Еще жалкие тридцать дней назад меня терзали сомнения в честности Насти. Все изменилось настолько резко, что в какой-то момент я решил, что это все сон. Думая об этом, мне хотелось навсегда остаться ребенком.

Настя была психологом на дому и работала как со взрослыми, так и с детьми. Она уходила на работу, иногда я оставался один, иногда она просила подруг со мной посидеть. Говорила, что на сиделку денег пока нет.

Мы переписывались постоянно, и каждый раз, когда я открывал сообщения на телефоне Данила, взгляд сразу фокусировался на первой строке уведомлений от Насти. На второй находилось сообщение: «Это нечестно. Почему именно он?».

Подобное я слышал во сне от маленького истерзанного мальчика: «Это нечестно. Почему именно я?».

Меня бросало в холодную дрожь.

Самое страшное, что эта фраза была мне до боли знакома. Словно я уже где-то слышал ее в реальности, но никак не мог вспомнить, от кого, когда и где. Но точно где-то слышал. Искренне надеялся, что все это совпадение и я запомнил ее из какого-то фильма, а потом она мне просто приснилась. Но как тогда объяснить то, что сейчас отображается на экране мобильного?

Сотни раз в голову приходили мысли удалить сообщение, этот привет из прошлого, и каждый раз что-то меня останавливало. Оно обременяло, почему-то заставляло вспомнить Данила и папу, представлять их мертвые тела. Приходилось отвлекаться на обыденные вещи, чтобы не сойти с ума.

Может, это сообщение и не мне адресовано? Наивное предположение.

В этот день Настя задерживалась. На часах было уже шесть вечера.

Ее подруга Катя подождала еще десять минут и ушла, сказав, что дома ее уже ждут. Поэтому я остался один. На удивление, мне не было страшно. Моя еда всегда стояла в холодильнике на самой нижней полке, на столе всегда был кувшин с водой и кружка. Моя кружка. Благодаря таким моментам я учился быть самостоятельнее. Даже когда Настя была дома, я не всегда обращался к ней за помощью. Не хотел чувствовать себя зависимым от кого-то, не хотел висеть на ее шее до конца своих дней. Рано или поздно мне придется ее покинуть, неизбежно повзрослеть и, в конце концов, жить одному. Возможно, даже завести семью. А если я буду приучать себя быть от кого-то зависимым, то что же будет потом?

Здоровые дети тоже через это проходят. Кто-то рано, кто-то поздно, а кто-то и в сорок на шее у родителей сидит.

Я старался помогать Насте по дому, но пока моя помощь ограничивалась вытиранием пыли с тех мест, до которых дотягивались руки.

Иногда, чтобы сделать ей приятно, я доставал книги по кулинарии из нижнего книжного шкафчика и подыскивал подходящий рецепт, чтобы и ингредиенты были. Процесс приготовления не представлялся сложным. Как и раньше, у меня был свой маленький столик, за которым я ел. Настя боялась сажать меня за высокий стол, за которым сидела сама. Боялась, что я не удержусь и упаду. Она не знала, что когда ее нет, я практикуюсь в самостоятельной посадке на высокий стул, ем за высоким столом, что-то делаю, а вот сегодня состряпал крабовый салат и обильно заправил его майонезом. Если честно, то результат «немного» отличался от салата на фотографии из книги. Куски были больше, порезаны не очень, а потому и вкус немного пострадал. Но я старался. К тому же нужно было с чего-то начинать.

Прошел час, затем еще один и еще. По телевизору уже начались вечерние новости, на улицах горели фонари, фары машин мерцали в непроглядной тьме.

А Насти все не было.

Она не отвечала на сообщения, не поднимала трубку, а в какой-то момент, позвонив ей, я услышал: «Абонент недоступен. Пожалуйста, перезвоните позже».

Я находился возле окна и каждые тридцать секунд оглядывался на входную дверь, ожидая, что возле нее волшебным образом окажется Настя. Смотрел в окно и с высоты третьего этажа пытался разглядеть ее в ком-то из прохожих, узнав по походке, или по любимому серому пальто до колен, или по короткой стрижке. Я думал, что проглядел ее, и направлялся в коридор, открывал дверь и прислушивался, не цокают ли внизу ее каблуки. Прислушивался к лифту в надежде, что сейчас он вздрогнет, загрохочет, раздвинет свои двери, и там будет стоять Настя с пакетом еды в руках и улыбкой. Мне уже мерещился ее радостный возглас, отражающийся от стен лестничной площадки.

Я вернулся обратно в квартиру и проехал мимо темного коридорчика, ведущего в ванну. Остановился. Глядя в его глубину, вздрогнул: фантазия создала картины чудовищ, движущихся в темноте. В какой-то момент я поверил, что там живет монстр, и поспешил уйти в светлую комнату. Если бы не пение какой-то артистки по телевизору, я бы сошел с ума от страха, а мое сознание нафантазировало бы кровожадных существ, ползущих ко мне из глубин коридора.

Находиться в ночи, в тишине, в одиночестве было безумно страшно. Такое со мной происходило впервые.

Я решил сделать звук телевизора громче, чтобы приглушить свои мысли, и направился к шкафчику с книгами.

Раздался сигнал телефона Данила с тумбочки. Это Настя!

Я схватил телефон и открыл сообщение. Но оно было не от Насти:

Неизвестный номер, сегодня 21:19

«Ты боишься остаться один?»

В голову ударил холодный страх, словно паразит или болезнь, охватывающая каждый миллиметр моего тела, заставляющая дрожать и покрываться мурашками. Строки сообщения плыли перед глазами. Телефон чуть не выпал из мгновенно ослабевших рук.

Я поднял взгляд, ожидая увидеть перед собой того, кто отправил сообщение. Но перед глазами был телевизор, а в нем – надрывно поющая женщина.

Я успокаивал себя мыслью, что это адресовано не мне. Наверняка Данилу, номер ведь его. Никто, кроме Софии, Ромы и Насти, не знал, что его телефон теперь принадлежал мне. Никто.

Телефон завибрировал. На экране высветилось следующее послание:

«Это нечестно. Почему не ты?»

Я почувствовал себя придавленным к инвалидному креслу. Сердце потяжелело. Внутри поселилась тревога, которая кричала, заглушая мысли. И я вскрикнул сам, не имея больше сил с ней бороться. Все мои попытки самовнушения были бесполезны, потому что это сообщение предназначалось мне. Тот, кто его послал, знал, кому сейчас принадлежал телефон. Зато я о нем не знал ничего.

Я снова вспомнил мальчика из сна. Его раны, несчастное лицо, разодранную одежду, каштановые волосы. И глаза. Большие сине – голубые глаза. Сине – голубые, совсем как у…

Раздался звонок в дверь. Я вскрикнул от испуга.

На дверь посыпались удары ногами и руками, слышались женские мычания и невнятный голос. Я осторожно подкатывал к двери, пока на нее продолжали сыпаться удары. До глазка, как и до цепочки, я не дотягивался, спросить, кто это, тоже не мог.

За дверью была явно не Настя.

Может, если я буду сидеть тихо, то этот человек уйдет?

Что-то пробралось в скважину замка, и тот жалобно хрустнул. У незваных гостей были ключи от нашего дома!

Я не успел откатиться в зал. Дверь открылась. На пороге стояла до боли знакомая девушка. Тревога отступила, но не до конца.

– О! – развела она руками. – А ты что здесь забыл?

Я смотрел на нее как на древнее изваяние, и, судя по внешнему виду и запаху, это было почти так.

– Ты чего, оглох, а?

Анита была выпившей, от нее пахло так неприятно, что хотелось зажать нос. Одежда была помята, высокие сапоги на каблуках в грязи, колготки в сетку разодраны.

Она уже не была той сиделкой Анитой, которую я знал. Ухоженной девушкой, которая всегда смотрела на всех свысока и манерно болтала со своими подружками.

Откуда у нее ключи?

– Марк! – услышал я с лестничной площадки.

По ступенькам, держа в руках багаж, поднималась Настя. Немного потрепанная, запыхавшаяся, с глухим от усталости голосом. У меня мгновенно отлегло от сердца.

– Че ты уставился? – спросила Анита, слегка сгорбившись. – С дороги!

– Ань, – обратилась к ней Настя, – оставь его в покое и иди в ванную мыться.

– Н-но… – лениво начала Анита.

– Сейчас же!

Анита икнула и вразвалку направилась по темному коридору в ванную, по дороге едва не ударившись о дверной косяк.

Настя небрежно бросила на пол два чемодана, уперлась ладонями в колени и тяжело выдохнула. Я не отводил от нее взгляда, испытывая смешанные чувства: счастье снова быть с ней, радость от того, что я не один в этой мрачной квартирке, и в то же время смятение от происходящего.

– Я знаю, это прозвучит странно, но… – начала Настя, отдышавшись, – но с сегодняшнего дня с нами будет жить моя младшая сестра. Я вытащила ее из… одного плохого дома, жить ей негде, к тому же, как видишь, она стала сильно выпивать. В пуб… плохом доме таких работниц не очень любят, поэтому ее выгнали, и, естественно, она без копейки в кармане.

Сиделка Анита – сестра Анастасии?! Это как если бы мне сказали, что у меня есть тайный брат, и это Данил. Учитывая странности, которые стали происходить вокруг меня, это вполне могло быть правдой.

Заметив шок на моем лице, Настя продолжила:

– Все хорошо, мы найдем всем место, не переживай.

Я как-то даже и не подумал о том, где же теперь придется спать. В зале, она же спальня, были раскладной диван и раскладное кресло, на котором я спал. Наверное, они будут спать на одном диване.

Что ж, ладно, но волновало меня не это, хотя на секунду я решил, что теперь Настя отправит меня обратно в детский дом. Меня больше пугало соседство с бывшей сиделкой.

Из ванной раздался грохот.

– Свет хоть включи! – крикнула Настя, сбросила на пол пальто, издала обреченный стон, закатила глаза и ринулась к сестре, попутно включая в коридоре свет.

Наша с Настей спокойная жизнь закончилась. В каком-то смысле мне стало даже радостно, что нас теперь трое в одном доме, и жизнь станет более насыщенной. А вот в каком плане насыщенной: прибавится радостей или проблем – думать мне не хотелось.

Под недовольные возгласы Аниты и замечания Насти я вернулся в комнату.

На экране телефона ждало новое сообщение:

«В каждом театре есть закулисье. Как и в жизни».

Так больше не могло продолжаться. Мне хотелось сбежать от этих слов. Казалось, что прямо сейчас хозяин сообщений следит за мной и ждет момента, когда сможет показаться.

Зачем меня запугивать? Кто это человек? К чему это должно привести?

Вопросов было много, а ответов никаких, и от растерянности я не нашел ничего лучше, кроме как просто уйти от всего этого. Забыть. Пусть эти тайны тухнут под слоями пыли, глядишь, и сгниют. Это было гораздо проще – сбегать от проблем. Делать вид, будто ничего и не было.

Я разобрал телефон и вытащил сим-карту. Недолго смотрел на нее, потом отправил в свою коробочку с финтифлюшками и положил в дальний угол своей тумбочки.

Рука словно немела, когда я собирался удалить сообщения. Что-то не давало этого сделать. Казалось, сообщения имели какую-то ценность и могли пригодиться. Но когда и для чего? Я понимал, что однажды все-таки вернусь к ним, а сейчас просто решил отсрочить свои моральные мучения. К тому же за неуплату тарифа сим-карту могли бы просто заблокировать.

А Настю попрошу купить новую симку.

Я переместил сообщения в папку «Черновики».

Мы сели ужинать, когда Анита привела себя в порядок. Она надела халат, намотала на голову мокрое полотенце и сидела, постукивая пальцем по столу, изредка задевая им пустую тарелку. Настя наложила салат каждому и тоже села за стол.

– Молодец, Марк. Ты у меня на все руки мастер, – похвалила она.

Преодолев свою угрюмость от появления Аниты, я смущенно улыбнулся Насте.

– Откуда? – спросила Анита. – Откуда ты взяла его? – Она показала на меня вилкой.

– Я оформила опекунство над Марком, – невозмутимо ответила Настя.

– А ты в курсе, что, когда я еще была в сиделках, я несколько лет ухаживала за ним?

– Правда? – Настя пережевывала салат и переводила взгляд с меня на сестру. – Как тесен мир.

Я без особого интереса разбирал каждый ингредиент салата в отдельные горки. Уже представлял каждодневные скандалы с Анитой, ее крики, ругательства и подготавливал свои нервы, чтобы в один прекрасный вечер не подмешать в ее чай пару-тройку таблеток слабительного, чтобы потом ее забрали в больницу хотя бы на недельку.

– Марк, что с тобой? – обратилась ко мне Настя. – Что случилось?

– Ха-ха, – Анита отправила себе в рот первую порцию салата, – мы друг друга ненавидим. Я душу этому поганцу отдала, а он еще недовольный.

Если она мне душу отдавала, запирая в комнате и поздно подавая пригоревший завтрак, то страшно представить мою жизнь, если бы она выкладывалась лишь наполовину.

Глядя на нее исподлобья, я сжигал образ Аниты. В какой-то момент даже поверил, что реально смогу это сделать.

– Фу, – протянула она и скривилась, – что за дерьмо ты мне дала? Это же просто ужас.

– Чем тебе не нравится салат Марка? – спросила Настя.

– О-о-о, так это ты его приготовил!

Анита взяла тарелку и перевернула ее. Весь мой труд тут же со шлепком распластался на полу.

От обуревавшей меня злости я застыл на месте. Сидел с поднятой вилкой и переводил взгляд с сиделки Аниты на мой испорченный труд. Теперь он выглядел таким жалким. Как же хотелось расцарапать рожу Аниты, повыдирать волосы и клеем налепить их на ее лицо!

Настя так и не проглотила салат, продолжая стеклянными глазами смотреть на довольное лицо сестры.

– Ну и что же ты мне сделаешь, а? – она снова продолжила постукивать по нему пальцем, своим ноготком-коготком.

Анита улыбалась во все зубки, которые мне хотелось выбить и окрасить ее рот кровью, чтобы она захлебнулась.

Во мне пробуждалась непривычная жестокость. Что-то близкое к тому состоянию, когда я хотел отомстить Юле из детского дома за оскорбление, только жестче. Так, чтобы на всю жизнь запомнилось, чтобы хоть на грамм передать Аните весь негатив, посеянный ею в моей душе. Он должен вернуться к ней бумерангом.

Я опустил руки и напряг плечи.

– Ну?

Стук за стуком от ее ноготков-коготков натягивал мои нервы, как струны на гитаре. И вот одна струна лопнула. Я достал из-под стола руку и вонзил вилку в ее кисть со всей силой, которая у меня только была. Кровь брызнула прежде, чем весь дом окатили дикие женские крики. От боли Анита вскочила с места так резко, что упал стул.

– Ты чудовище! Животное! Ненавижу тебя! – кричала она.

Вилка упала на пол. Анита с воплями убежала в ванную, сшибая все на своем пути. Настя смотрела на меня расширенными глазами. Я не понял, что было в ее взгляде: жалость, ужас или осуждение. Она ринулась к сестре, не говоря ни слова.

Гнев испепелил силы и нервы, вылившись в удар. Теперь я был опустошен.

Кровь била в виски от все еще бурлящих внутри чувств, и среди них не было ни капли сожаления о содеянном. Наоборот. Я испытывал чувство удовлетворения и облегчения, вспоминая этот глухой звук, когда вилка впивалась в руку сиделки Аниты, вновь воспроизводил его в голове и пытался передать всему телу те ощущения, что и привели меня к успокоению после стольких лет скрываемого, подтачивающего мои силы гнева.

Если бы я был силен, то продолжил бы бить ее вилкой по руке, вновь и вновь слыша душераздирающие крики. Но я не испытывал бы к ней жалости, нет. Осознав, что вершу судьбу человека, которого ненавижу и которому мысленно причинял боль тысячи раз, которого тысячи раз убивал, я испытал удовлетворение.

Но оно прошло в мгновение. Я испугался самого себя. Испугался мыслей, что лезли в голову, испугался собственного наслаждения от содеянного. Ведь это плохо – причинять кому-то боль? Но разве она сама не причиняла ее мне? Нет, то была боль моральная, и залечить ее, в отличие от боли физической, нельзя. Я обошелся с ней даже легко… Нет, мой поступок ужасен, мысли скверны, желания дики!

Одумайся, одумайся, одумайся!


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации