Текст книги "Маленький лорд Фаунтлерой. Новый перевод"

Глава II
Вести из прошлого

За всю последующую неделю не было более изумленного маленького мальчика, чем Седрик; и не было недели более странной и фантастической. Во-первых, история, которую рассказала ему мама, была очень любопытной и завораживающей. Ему пришлось прослушать её два или три раза, прежде чем он смог что-то понять. Он не мог даже представить себе, что подумает и скажет об этом мистер Хоббс. И вот что это была за история.

Всё началось, как и полагается начаться любой истории – с яйца – с графов: его дедушка, которого он никогда не видел, как оказалось, был графом; и его кузен, если бы он не погиб, упав с лошади на мусорную урну, со временем тоже стал бы графом; а после его смерти другой его дядя стал бы графом, если бы внезапно не окочурился, в Риме, от скоротечной крысьей лихорадки. После этого его собственный папа, если бы был жив, тоже стал бы графом на свою голову, но, поскольку все они нарезали кони и в живых остался только Седрик, оказалось, что он теперь он в единственном числе станет графом после смерти незабвенного дедушки, и будет графом, пока тоже в конце концов не окочурится или не свалится с лошади. А пока что он был просто лордом Фаунтлероем.

Когда ему впервые сказали об этом, он стал бледен как полотно.

– О! Дорогуша! – сказал он в глубоком волнении, – Честно говоря, я бы предпочёл не быть графом! Ни один из мальчиков в округе не является графом! Разве я не могу быть одним из них?

Но это оказалось неизбежным. И когда в тот вечер они сидели вдвоем у открытого окна, выходящего на их убогую улицу, он и его мать долго говорили об этом. Седрик сидел на скамеечке для ног, обхватив одно колено в своей излюбленной позе, и лицо у него было растерянное, слегка покрасневшее от напряжения и дум. Дедушка послал за ним, чтобы он оставил свой дом и приехал к нему в Англию, и мама решила, что он должен отправится туда.

– Это надо сделать, – сказала она, печально глядя в окно, – потому что, я знаю, что твой папа хотел бы, чтобы это было так, Седди. Он очень любил свой дом, и к тому же есть много вещей, как говорил друг Горацио, которые маленький мальчик никогда не сможет понять до конца. Я была бы слишком эгоистичной маленькой матерью, если бы не послала тебя. Когда ты станешь мужчиной, ты поймешь всё.

Седди скорбно покачал головой.

– Мне будет очень жаль расставаться с мистером Хоббсом, – сказал он. – Я боюсь, что он будет скучать по мне, а я буду скучать по нему. И я буду скучать по всем вам!

Когда на следующий день приехал Мистер Хэвишем – семейный адвокат графа Доринкорта, посланный им за лордом Фаунтлероем в Англию, – Седрик услышал много нового. Но почему-то его не утешало известие о том, что скоро он станет очень богатым человеком, и когда вырастет, у него будут замки здесь и замки там, и большие парки, и глубокие шахты, и большие поместья, и разные землевладения. Он беспокоился о своем друге, Мистере Хоббсе, и вскоре после завтрака отправился к нему в магазин, пребывая в сильном душевном волнении.

Он застал его за чтением всегдашней утренней газеты и подошел к нему с серьезным видом. Седрик на самом деле чувствовал, что для мистера Хоббса будет большим потрясением узнать, что с ним случилось, и по дороге в магазин обдумывал, как бы поделикатнее сообщить другу эту новость.

– Привет! – сказал мистер Хоббс. – Доброе утро!

– Доброе утро! – сказал Седрик.

Он не стал взбираться, как обычно, на высокий табурет, а сел на коробку из-под крекеров, обхватив колени руками, и несколько мгновений молчал так тихо, что мистер Хоббс наконец вопросительно поднял глаза поверх газеты.

– Привет! – повторил он.

Седрик собрал всю свою силу духа воедино и начал.

– Мистер Гоббс, – сказал он, – скажите, вы помните, о чём мы говорили вчера утром?

– Ну, – ответил мистер Гоббс, – мне кажется, это была Англия!

– Да, – сказал Седрик, – но как раз тогда, когда Мэри пришла за мной!

Мистер Гоббс потёр затылок.

– Мы говорили о королеве Виктории и аристократии. Не так ли?

– Да, – довольно неуверенно сказал Седрик, – и… и графы, разве вы не помните?

– Да, конечно, – ответил мистер Гоббс, – мы их немножко причесали против шерстки, не так ли?

Седрик покраснел до кудрявой челки на лбу. Никогда в жизни с ним не случалось ничего более стыдного, чем это. Он немного опасался, что это может немного смутить и Мистера Гоббса.

– Вы сказали, – продолжил он, – что не хотите, чтобы они сидели на ваших бочонках с крекерами.

– Так я и сделал! – решительно ответил мистер Гоббс, – И я не шутил. Пусть попробуют – и посмотрим тогда!

– Мистер Гоббс, – сказал Седрик, – на этом ящике сейчас расселся один из них!

Мистер Гоббс чуть не выпрыгнул из кресла.

– Что? воскликнул он.

– Да! – объявил Седрик с должной скромностью, – я один из них – или собираюсь им стать. Я не буду вас обманывать, это так!

Мистер Хоббс выглядел взволнованным. Он вдруг встал и пошел взглянуть на термометр.

– Моча ударила тебе в голову! – воскликнул он, обернувшись, чтобы всмотреться в лицо своего юного друга. – Сегодня такой жаркий день! Как ты себя чувствуешь? Голова не болит? Когда у тебя стало портиться самочувствие?

Он положил свою большую руку на голову мальчика. Седрику стало так неловко, как не было никогда.

– Спасибо, – сказал Седди, – со мной все в порядке. С моей головой тоже всё в порядке. К сожалению, это правда, Мистер Гоббс. Именно за этим Мэри и приехала, чтобы забрать меня домой. Мистер Хэвишем рассказывал обо всём моей маме, а он адвокат и всё знает.

Мистер Гоббс опустился в кресло и вытер лоб платком.

– У одного из нас солнечный удар! – воскликнул он.

– Нет, – возразил Седрик, – нам придется постараться привыкнуть к этому, мистер Гоббс. Мистер Хэвишем приехал из Англии, чтобы рассказать нам об этом. Его прислал мой дедушка.

Мистер Гоббс дико уставился на невинное, серьезное личико перед собой.

– А кто твой дедушка? – наконец спросил он.

Седрик сунул руку в карман и осторожно вытащил листок бумаги, на котором что-то было написано его собственным круглым неправильным почерком.

– Я не мог легко запомнить его, поэтому записал его на бумажке, – сказал он. И он медленно прочел вслух:

«Джон Артур Молинье Эррол, Граф Доринкорт» – Вот как его зовут, и он живет в замке – кажется, в двух или трех замках. И мой папа, который умер, был его младшим сыном, и я не был бы лордом или графом, если бы мой папа не умер, и мой папа не был бы графом, если бы его два брата не умерли. Но все они умерли, и нет никого, кроме меня, – ни одного мальчика, – и поэтому я должен стать одним из них! И мой дедушка послал за мной, чтобы я приехал в Англию!

Мистеру Гоббсу становилось все жарче и жарче. Он вытер лоб и лысину и тяжело вздохнул. Он начал замечать, что случилось что-то очень замечательное; но когда он взглянул на мальчика, сидевшего на коробке с крекерами, с невинным, тревожным выражением в детских глазах, и увидел, что он совсем не изменился, а остался таким же, как вчера, – просто красивым, весёлым, храбрым мальчиком в синем костюме и с красной ленточкой на шее, – однако все эти сведения о дворянстве привели его в недоумение и ступор. Он был тем более сбит с толку, что Седрик произнес это имя с такой простодушной простотой, совершенно не отдавая себе в этом отчета.

– Что ты сказал? Как? Повтори пожалуйста, как тебя зовут? – осведомился мистер Гоббс.

– Вот как! «Седрик Эррол, лорд Фаунтлерой», – ответил Седрик, – Так меня называл Мистер Хэвишем. Когда я вошел в комнату, он сказал: – А это маленький лорд Фаунтлерой!

– Ну, ты даёшь, – сказал мистер Гоббс, – чёрт бы тебя побрал!

Это было восклицание, которое он всегда использовал, когда был чересчур удивлен или взволнован. Он не мог придумать, что еще сказать в этот знаменательный момент.

Однако Седрик полагал, что это вполне нормальное и подходящее словоизвержение. Его уважение и привязанность к мистеру Гоббсу были столь велики, что он восхищался всем и одобрял все его замечания. Он еще не достаточно наблатыкался в высшем свете, чтобы понять, что иногда Мистер Хоббс не совсем соответствует правилам хорошего поведения. Он, конечно, знал, что мистер Гоббс ведёт себя не совсем так, как его мама, но ведь его мама была леди, и ему казалось, что леди всегда чем-то отличаются от джентльменов.

Он задумчиво посмотрел на мистера Гоббса.

– До Англии пока еще далековато, не так ли? – спросил он.

– Это за Атлантическим океаном! – ответил мистер Гоббс.

– Ну и сюрприз! – сказал Седрик, – Возможно, вскоре я очень долго не увижу тебя. Честно говоря, мне об этом вообще не хочется думать, мистер Гоббс.

– Ничего не попишешь! И лучшим друзьям приходится расставаться! – сказал мистер Гоббс.

– Ну, конечно, – сказал Седрик, – мы ведь дружим уже много лет, не так ли?

– С самого твоего рождения, – ответил мистер Хоббс, – Тебе было около шести недель, когда вы впервые вышли на улицу!

– Ах, – вздохнул Седрик, – я и не думал, что мне придется стать графом!

– Вы думаете, – сказал мистер Хоббс, – что этого не избежать?

– Боюсь, что нет, – ответил Седрик. – Мама говорит, что папа, если бы был жив, хотел бы, чтобы я отправился в Англию. Но если мне придется стать графом, я могу сделать только одно: постараться быть хорошим графом. И человеком! Я не собираюсь быть тираном. И если когда-нибудь будет ещё одна война с Америкой, я постараюсь её избежать!

Его разговор с мистером Гоббсом был долгим и серьёзным. Оправившись от первого потрясения, мистер Гоббс уже не был таким злопамятным, как можно было бы ожидать от него; он попытался смириться с ситуацией и, прежде чем беседа подошла к концу, задал Седрику множество вопросов. Так как Седрик мог ответить лишь на очень немногие из них, Гоббс принялся отвечать на них сам и, будучи достаточно начитанным на тему графов, маркизов и лордов, и при этом разъяснил многие вещи таким образом, что, вероятно, донельзя удивил бы мистера Хэвишема, если бы этот джентльмен случайно подслушал их беседу.

Нечего и говорить, мистера Хэмишема и без этого многое удивляло. Вся его жизнь прошла в Англии, и поэтому он совершенно не знал обычаев американцев. Без малого сорок лет он был адвокатом старого графа Даринкорта, и само собой разумеется, как свои пять пальцев знал все про его обширные, великолепные владения, его огромное богатство и общественный вес, и поэтому теперь с холодноватым любопытством присматривался к этому маленькому мальчику, которому предстояло стать наследником всего этого несусветного богатства.

Когда Мэри провела его в маленькую гостиную, он критически оглядел ее. Она была обставлена просто, но со вкусом; здесь не было ни обычных дешёвых безделушек, ни аляповатых безвкусных картин; немногочисленные украшения на стенах были прекрасного качества, а в комнате было вообще много красивых вещей, которые могли появиться здесь только благодаря заботливой женской руке.

«Пока все не так уж и плохо, – сказал он себе, – но, может быть, на всё это наложил отпечаток вкус капитана?»

Но когда миссис Эррол вошла в комнату, он стал думать, что она сама могла иметь к этому какое-то отношение. Если бы он не был вполне сдержанным и чопорным старым джентльменом, то, вероятно, вздрогнул бы, увидев ее. В простом чёрном платье, плотно облегавшем ее стройную фигуру, она больше походила на молодую девушку, чем на мать семилетнего мальчика. У неё было красивое, печальное, молодое лицо и очень нежный, невинный взгляд больших карих глаз – невероятно печальный взгляд, который никогда не сходил с её лица с тех пор, как умер её муж. Седрик привык видеть её такой; она оживлялась только тогда, когда он играл или разговаривал с ней, и при этом употреблял какое-нибудь старомодное выражение, или использовал какое-нибудь причудливое слово, которое он вычитал из газет или обрёл в своих нескончаемых разговорах с мистером Хоббсом. Он любил употреблять длинные, странные слова и всегда радовался, когда они заставляли её хохотать во всё горло, хотя и не мог понять, почему они были смешны для неё. Но теперь пришло время серьёзных дел. Опыт адвоката научил мистера Хэмишема очень проницательно разбираться в людях, и как только он увидел мать Седрика, то понял, что старый граф совершил большую ошибку, посчитав ее вульгарной, корыстолюбивой и жадной женщиной. Мистер Хэвишем никогда не был женат, он даже никогда не был влюблён, но он догадался, что это милое юное создание с нежным голосом и печальными глазами вышло замуж за капитана Эррола только потому, что она любила его всем своим нежным сердцем, и что она никогда не считала важным, что он был сыном графа. И он понял, что у него не могло быть никаких проблем с ней, и он начал ощущать, что, возможно, Маленький лорд Фаунтлерой не будет таким уж испытанием для этой благородной семьи, в конце концов. Капитан был красивым парнем, а молодая мать – очень хорошенькой девушкой, и, возможно, мальчик в будущем станет очень хорош собой.

Когда адвокат сказал Миссис Эррол, зачем пришел, она сильно побледнела.

– О! – сказала она, – неужели вы хотите отнять его у меня? Мы так любим друг друга! Он для меня такое счастье! Он -всё, что я име! Я старалась быть хорошей матерью ему.

И её нежный юный голос задрожал, а на глаза навернулись слезы.

«Вы никогда не поймёте, кем он был для меня!» сказала она.

Адвокат откашлялся.

«Я вынужден сообщить вам, – сказал он, – что граф Доринкорт не очень-то дружелюбен по отношению к вам. Он старый человек, и его предрассудки очень стойки. Он всегда особенно не любил Америку и американцев и был очень взбешен женитьбой своего сына. Мне очень жаль, что я являюсь носителем столь неприятного сообщения, но он твердо решил не видеться с вами. Его план состоит в том, чтобы лорд Фаунтлерой получил образование под его собственным руководством и впоследствии жил с ним. Граф всей душой привязан к замку Доринкорт и проводит там львиную часть своего времени. Он – стандартная жертва воспалительной подагры и потому очень не любит Лондон. Поэтому лорд Фаунтлерой, скорее всего, будет жить главным образом в Доринкорте. Граф предлагает вам в качестве жилища домик привратника, который расположен в приятном месте, и находится не очень далеко от замка. Он также предлагает вам приличное содержание. Лорду Фаунтлерою будет позволено навещать вас; единственное условие – вы сами не должны навещать его и входить в ворота парка. Видите ли, вы не будете по-настоящему разлучены со своим сыном, и я уверяю вас, мадам, условия не так суровы, как могли бы быть. Преимущество такого окружения и образования, как будет у лорда Фаунтлероя, я уверен, вы сами увидите, будет очень велико.»

Он чувствовал себя немного неловко, боясь, что она расплачется или устроит сцену, как, он знал, поступили бы многие женщины. А его смущало и раздражало, когда женщины плачут.

Но она этого не сделала. Она подошла к окну и несколько мгновений стояла, отвернувшись, и он увидел, что она пытается взять себя в руки.

– Капитан Эррол очень любил Доринкорт, – наконец промолвила она, – Он любил Англию и всё английское. Его всегда огорчало, что он был вынуждён расстаться со своим домом. Он гордился своим домом и своим именем. Он хотел бы – я знаю, что он хотел бы, чтобы его сын узнал прекрасные старые места и воспитывался таким образом, чтобы это соответствовало его будущему положению.

Потом она вернулась к столу и встала, очень приязненно глядя на Мистера Хэвишема.

– Мой муж, я уверена, хотел бы этого, – сказала она, – Так будет лучше для моего маленького мальчика. Я знаю, я уверена, что граф не будет столь жесток, и не попытается научить его не любить меня; и я знаю – даже если бы он попытался, – что мой маленький мальчик слишком похож на своего отца, чтобы причинить мне какой-либо вред. У него тёплая, верная душа и доброе сердце. Он любил бы меня, даже если бы мы были в разлуке, а если к тому же мы сможем видеться, я не буду очень страдать.

«Она очень мало думает о себе! – подумал адвокат, – Ей даже не приходит в голову ставить какие-либо условия!»

– Мадам, – сказал он вслух, – Я очень высоко ценю и приветствую ваше гуманное отношение к сыну. Он возблагодарит вас за это, когда станет мужчиной. Уверяю вас, лорд Фаунтлерой будет очень хорошо охраняться и граф приложит все усилия, чтобы обеспечить его счастье. Граф Доринкорт будет так же озабочен своим комфортом и благополучием, как и вы сами!

– Я надеюсь, – сказала нежная маленькая мама довольно прерывающимся голосом, – что дедушка полюбит Седди! У маленького мальчика такая нежная душа, и его всегда все любили!

Мистер Хэвишем снова закашлялся. Он не мог даже представить себе, чтобы подагрический, вспыльчивый старый граф смог полюбить кого-нибудь очень сильно, но он знал, что в его интересах было быть добрым, хотя бы по расчёту, к ребёнку, который должен был стать его единственным наследником. Он знал также, что если бы Седди оказался достоин его имени, то дед несомненно гордился бы им.

– Я уверен, что лорду Фаунтлерою будет там удобно! – сказал он, – Граф желает, чтобы вы были достаточно близко к мальчику, и имели возможность часто видеться с ним, всё это только ради его счастья.

Он не думал, что будет благоразумно повторить точные слова графа, которые на самом деле не были ни вежливыми, ни любезными.

Мистер Хэвишем предпочел выразить предложение своего благородного патрона более мягким и учтивым языком.

Он испытал еще один лёгкий шок, когда миссис Эррол попросила Мэри найти ее маленького мальчика и привести его, и Мэри сказала, где он находится.

– Конечно, я сейчас же приведу его, сударыня, – сказала она, – потому что он у мистера Гоббса – они там, как ни в чем не бывало, рассиживаются на тарных ящиках между мыла, свечей или корзин с картофелем и рассуждают о большой политике, или играют во что-нибудь.

– Мистер Гоббс знает его всю жизнь, – сказала миссис Эррол адвокату, – Он очень добр к Седди, и между ними большая дружба.

Он вспомнил, как мельком видел магазин, когда проходил мимо него, с этими всегдашними бочками с картошкой и яблоками, и всякими вещами и разносолами, мистер Хэвишем почувствовал, что оживают его всегдашние сомнения. В Англии сыновья джентльменов не вели дружбу с бакалейщиками, и было очень неловко, если бы у ребенка были дурные манеры и склонность пропадать в дурной компании. Одно из самых горьких унижений в жизни старого графа заключалось в том, что его два старших сына любили кутить в кампании с простолюдинами. Может быть, подумал он, что этот мальчик разделяет их скверные качества, а не хорошие свойства его отца?

Он с тревогой думал об этом, разговаривая с миссис Эррол, пока ребенок не вошёл в комнату. Когда дверь открылась, он немного помедлил, прежде чем взглянуть на Седрика. Возможно, многим людям, которые знали его, показалось бы очень странным, если бы они могли узнать любопытные ощущения, которые испытал мистер Хэвишем, когда взглянул на мальчика, который бросился в объятия своей матери. Он испытал трепет, чувство, которое захватило его. В одно мгновение он понял, что это был один из самых красивых и прелестных малышей, которых он когда-либо видел.

Его красота не была уж совсем необычной. У него было сильное, гибкое, изящное маленькое тело и мужественное маленькое лицо; он поднял свою детскую головку и храбро держал себя в руках; он был так похож на своего отца, что это было просто поразительно; у него были золотые волосы отца и карие глаза матери, но в них не было ничего печального или робкого. Это были невинные, бесстрашные глаза; он выглядел так, словно никогда никого в жизни не боялся и никогда не сомневался ни в чём.

«Он самый красивый, самый прелестный малыш, которого я когда-либо видел!», – думал мистер Хэвишем. То, что он сказал вслух, было попроще:

– Итак, как я вижу, предо мной – маленький лорд Фаунтлерой!

И впоследствии, чем больше он наблюдал за маленьким лордом Фаунтлероем, тем больше удивлялся. Он очень мало знал о детях, хотя видел в Англии их очень много – прекрасных, красивых, радостных девочек и мальчиков, о которых заботились их воспитатели и пеклись гувернантки, и которые иногда были стеснительны, а иногда оказывались мелкими, шумными щалунами, но никогда они не были очень интересны для замкнутого, чопорного, жёсткого старого адвоката. Возможно, его личный интерес к судьбе маленького лорда Фаунтлероя заставил его присмотреться к Седди больше, чем он присматривался к другим детям; но, как бы то ни было, он определенно обнаружил, что тот притягивает его внимание так сильно, как никто. И он стал пристально наблюдать за ним.

Седрик не знал, что за ним ведётся слежка, и вёл себя в своей обычной манере. Он дружески пожал руку мистеру Хэвишему, и когда они были представлены друг другу, отвечал на все его вопросы с той неослабной готовностью, с какой всегда отвечал мистеру Гоббсу. Он не был ни стеснительным, ни дерзким, и когда мистер Хэвишем разговаривал с его матерью, адвокат заметил, что Сэдди слушает его речи с таким же интересом, как если бы он был вполне сложившимся, взрослым человеком.

– Мне кажется, перед нами очень зрелый маленький мужчина! – наконец сказал мистер Хэвишем матери Сэдди.

– Я думаю, вы правы, потому что о некоторых вещах он судит не по годам зрело! – ответила она, – Он всегда очень быстро учился и много общался со взрослыми людьми. У него есть забавная смешная привычка использовать длинные, причудливые слова и выражения, которые он вычитал в книгах или слышал от других, но он очень любит и детские игры. Я думаю, что он довольно умён, но иногда он ведет себя как настоящий мальчишка!

В следующий раз, когда мистер Хэвишем столкнулся с ним, он убедился, что последнее было совершенно верно. Когда его экипаж заворачивал за угол, он увидел группу совсем маленьких мальчишек, которые явно были очень сильно возбуждены. Двое из них собирались бежать наперегонки, и один из них был его юной светлостью, и кричал так громко, как самый буйный из его спутников. Он стоял бок о бок с другим мальчиком гордо выставив маленькую красную ножку.

– Раз, на старт! – завопил стартер, – Два, готовсь! Три – пошёл!

Мистер Хэвишем поймал себя на том, что высовывается из окна своего купе со странным чувством интереса. Он действительно никогда не видел ничего подобного. Красные чулки его светлости так и замелькали вместе с его панталонами, когда он оторвался от Земли и бросился бежать по сигналу. Его маленькие руки были сжаты в кулачки, он с удовольствием подставлял лицо свежему ветру, и светлые кудри струились сзади.

– Ура, Сед Эррол! – закричали все мальчишки, приплясывая и визжа от возбуждения. – Ура, Билли Уильямс! Ура, Седди! Ура, Билли! Ура! – Рэй! – Рэй! Давай!»

– Я уверен, что он победит! – сказал мистер Хэвишем. То, как красные ноги летали и мелькали вверх и вниз, крики мальчиков, дикие усилия Билли Уильямса, чьи коричневые чулки мелькали чуть сзади, и он уже почти наступал на красные пятки – всё это заворожило его. «Я действительно… я действительно уверен, что он победит! – сказал он, виновато покашливая. В этот момент самый дикий вопль поднялся над танцующими, прыгающими мальчиками. Одним последним отчаянным прыжком будущий граф Доринкорт первым достиг фонарного столба в конце квартала и коснулся его, за две секунды до того, как Билли Уильямс, тяжело дыша, бросился на него.

– Троекратное ура Седди Эрролу! – завопили мальчишки. – Ура Седди Эрролу!

Мистер Хэвишем высунул голову в окно своего экипажа и с холодной улыбкой откинулся назад.

– Браво, Лорд Фаунтлерой! Браво! – сказал он.

Когда его карета остановилась перед дверью дома миссис Эррол, победитель и побежденный в сопровождении шумной команды возвращались домой. Седрик прошёл мимо Билли Уильямса и заговорил с ним. Его личико было красным от возбуждения, кудри прилипли к горячему влажному лбу, руки засунуты глубоко в карманы.

– Видите ли, – заговорил он, очевидно, с намерением облегчить тяжесть поражения своего незадачливого соперника, – я думаю, что победил, лишь потому, что мои ноги чуть длиннее твоих. Причина наверняка в этом! Видишь ли, я на три дня старше тебя, и это даёт мне преимущество. Я ведь на три дня старше!

И этот взгляд на ситуацию, казалось, так развеселил Билли Уильямса, что он снова начал улыбаться всему миру и почувствовал, что может немного приободриться, как будто он выиграл гонку, а не проиграл ее. Так или иначе, у Седди Эррола был способ заставить людей чувствовать себя комфортно рядом с ним. Даже при первой триумфальной вспышке своей радости он вспомнил, что побеждённый человек, возможно, не испытывает такого ликования, как он, и ему хотелось уверить того, что он мог бы стать победителем при других обстоятельствах.

В то утро мистер Хэвишем довольно долго беседовал с победителем забега – беседа, которая заставила его много раз улыбнуться злобноватой улыбкой и несколько раз потереть подбородок костлявой рукой.

Миссис Эррол вызвали из гостиной, и адвокат с Седриком остались вдвоем. Сначала мистер Хэвишем не знал, что сказать своему маленькому спутнику. У него мелькнула мысль, что лучше всего было бы сказать несколько слов, которые могли бы подготовить Седрика к грядущей встречей с дедом и, возможно, к тем великим переменам, которые несомненно должны были произойти с ним. Он видел, что Седрик не имеет ни малейшего представления ни о том, что ему предстоит увидеть, когда он доберётся до Англии, ни о том, какой дом его там ждёт. ещё даже не понимал, что будет жить там вдали от матери. Миссис Эррол и мистер Хэмишем, посовещавшись, решили, что лучше дать ему пережить первый шок самому, и не травмировать его преждевременными рассказами.

Мистер Хэвишем сидел в кресле по одну сторону открытого окна, по другую – стояло кресло побольше, и Седрик сидел в нём и пристально смотрел на мистера Хэвишема. Он сидел в глубине своего большого кресла, откинув кудрявую голову на мягкую спинку, скрестив ноги и глубоко засунув руки в карманы, совсем как Мистер Гоббс в своей лавке. Он пристально наблюдал за мистером Хэвишемом, когда его мама оставалась в комнате, и после её ухода продолжал смотреть на него с почтительной задумчивостью. После ухода миссис Эррол воцарилось короткое молчание, и Седрик, продолжил изучать мистера Джека. Он изучал мистера Хэвишема, а мистер Хэвишем, несомненно, изучал Седрика. Он никак не мог решить, что пожилой джентльмен может сказать маленькому мальчику, который выигрывал бега, и носит короткие панталоны и красные чулки на ногах, ноги котороги были так малы, что свисали с большого кресла, не доставая до земли.

Но тут Седрик успокоил мистера Хэвишема, внезапно начав разговор сам.

– А знаете, – сказал он, – я ведь знать не знаю, что значит слово «граф».

– Неужто? – с деланным удивлением отреагировал мистер Хэвишем.

– Нет, – ответил Седди, – Я полагаю, что, когда мальчик собирается стать графом, он должен знать, что это значит…. Не так ли?

– Ну да! – ответил мистер Хэвишем.

– Не могли бы вы, – почтительно сказал Седди, – не могли бы вы расшифровать мне, что это такое – быть графом?

(Иногда, употребляя свои длинные слова, он произносил их не совсем правильно.) —

– Логично, – ответил мистер Хевишэм.

– Итак… Кто назначает человека графом?

– Во-первых, король или королева! – сказал мистер Хэвишем, – Обычно человек становится графом после того, как он оказал какую-то серьёзную услугу своему государю или совершил некий великий подвиг!

– О! – сказал Седрик, – тогда он вроде как президент!

– Неужели? – сказал мистер Хэвишем, – Разве ваших президентов избирают за великие заслуги?

– Да, – весело ответил Седди, – Когда человек очень хороший, умный и порядочный и много знает, его всегда избирают президентом. При этом проходят пышные факельные шествия и оркестры исполняют марши, а люди произносят речи. Я часто думал, что буду президентом, но никогда не думал о том, чтобы стать графом. Я ничего не знал о графах, – честно сказал он довольно поспешно, чтобы мистер Хэвишем не счел невежливым его нежелание стать графом, – если бы я знал о них, то, наверное, подумал бы, что неплохо стать ещё и графом.

– Это совсем не то, что быть президентом! – сказал мистер Хэвишем.

– Неужели? – спросил Седрик, – Каким образом? Разве в Англии нет факельных шествий?

Мистер Хэвишем скрестил ноги и осторожно соединил кончики пальцев. Он подумал, что, возможно, пришло время объяснить всё более ясно.

– Граф – это очень важная персона, – начал он.

– Как и президент! – вставил Седди, – Факельные шествия тянутся на целых пять миль, и кругом гремят пушки, летят ракеты и зажигаются фейерверки, а как оркестр играет! Мистер Гоббс водил меня смотреть на всё это!

– Граф, – продолжал Мистер Хэвишем, чувствуя некоторую шаткость в своих словах, – часто имеет очень древнее происхождение…

– Что это тзначит? – спросил Седди.

– Он из очень древней семьи, очень старинной, с древней родословной…

– А-а! – сказал Седрик, засунув руки поглубже в карманы, – Я полагаю, что так же обстоит дело и с женщиной– торговкой яблоками, которая торгует ими возле парка. Осмелюсь сказать, что она из древнего рода Лин-Ленаж. Она так стара, что вы удивитесь, как она умудряется ещё стоять на ногах. Ей лет сто, я думаю, и все же она стоит там в любую погоду, даже когда идёт дождь. Мне жаль ее, когда я её вижу, и другим мальчикам тоже. У Билли Уильямса когда-то был почти доллар, и я попросил его покупать у нее яблоки на пять центов каждый день, пока он не истратит их все. Это заняло двадцать дней, и через неделю он устал от яблок. Но потом – это было очень удачно – один джентльмен дал мне пятьдесят центов, и я купил у неё все яблоки. Так жалко любого, кто беден и имеет такую древнюю родословную. Она говорит, что её старые кости коченеют, а в дождь ей совсем худо.

Мистер Хэвишем растерялся, глядя в невинное, серьёзное личико своего собеседника.

– Боюсь, вы меня не совсем поняли, – пояснил он, – Когда я сказал «древняя родословная», я имел в виду не старость, я имел в виду, что фамилия такой семьи было известно в мире уже очень давно, возможно, в течение многих сотен лет и человек, носящий это имя, был известен, знаменит и вошёл в историю своей страны…

– Как Джордж Вашингтон, – сказал Седди, – Я знал о нём с самого рождения, и о нём знали задолго до этого! Мистер Гоббс говорит, что его никогда не забудут! Это из-за Декларации Независимости, вы знаете, четвертого июля. Видите ли, он был очень храбрым человеком.

– Первый граф Доринкорт, – торжественно произнёс мистер Хэвишем, – обрёл титул и стал графом четыреста лет назад.

– Ну, хорошо! – сказал Седди, – Это было так давно? Вы сказали об этом Дорогуше? Это бы ей очень понравилось. Мы скажем ей, когда она придёт. Она любит слушать про всякие курьёзы. Что еще делает граф, кроме того, что его сделали?