Текст книги "Принцесса на посту"

Ладно-ладно, к папе это не относится. Но здесь, в Дженовии, я вижу его реже чем дома, потому что он вечно пропадает на парламентских заседаниях, ходит под парусом на регатах и тусит с мисс Чехией.

Одним словом, разговоры с Майклом для меня – сплошное удовольствие. Что в этом плохого? В конце концов, он мой парень!

Жаль только, что я его недостойна! Ну сами посудите: про день его рождения не помню, что подарить – не знаю, сама ни к чему не способна. Удивительно, что такой парень, как он, вообще обратил на меня внимание!

И вот мы уже прощались, с приятностью побеседовав о Дженовийской ассоциации оливководов и о группе, которую Майкл пытается собрать (какой же он талантливый!), и не назвать ли ее «Префронтальная лоботомия» или это перебор, и я как раз собиралась с духом, чтобы сказать: «Скучаю по тебе» или «Люблю тебя», – надеясь спровоцировать его на подобную реплику в ответ и наконец разрешить дилемму «любит или дружит», – когда на заднем плане раздался голос Лилли, требующей дать ей трубку.

Майкл рыкнул:

– Убирайся!

Но Лилли не унималась:

– Мне нужно с ней поговорить! Я вспомнила, что должна спросить у нее кое-что важное!

Тогда Майкл буркнул:

– Да не лезь ты к ней с этим!

И на миг мое сердце перестало биться. А вдруг Лилли внезапно вспомнила, что все-таки Майкл крутил за моей спиной шуры-муры с какой-нибудь девицей по имени Анн-Мари? Не успела я сказать хоть слово, как Лилли вырвала у него трубку (Майкл при этом охнул, похоже, от боли – она то ли пнула его, то ли еще что) и затарахтела:

– Господи, я же совсем забыла спросить! Ты это видела?

– Лилли, – сказала я. Боль Майкла я ощущала даже за восемь тысяч миль. Лилли бьет сильно – уж я-то знаю, сколько мне от нее доставалось. – Понимаю, ты привыкла, что я принадлежу тебе от и до, но придется научиться делить меня с братом. Если нам нужно обозначить границы в наших отношениях, давай это сделаем. Я считаю недопустимым, чтобы ты выдирала трубку у Майкла из рук, когда он готов сказать мне нечто очень…

– Да хватит уже о моем распрекрасном братце, помолчи хоть минуту! Я тебя спрашиваю: ты это видела?

– Видела что? Ты о чем вообще?

У меня даже мелькнула мысль: может, опять кто-то пытался запрыгнуть в клетку к белому медведю в Центральном зоопарке.

– Да фильм же! – выпалила Лилли. – Фильм о тебе! Вчера вечером шел по телику. Ты что, не слышала, что историю твоей жизни экранизировали?

Честно говоря, я ни капельки не удивилась. Что обо мне снимают телефильм, мне передавали. Но в дворцовой службе по связям с общественностью меня заверили, что фильм не покажут раньше февраля – у телевизионщиков там какой-то отчетный период. Ага, не показали одни такие.

Впрочем, какая разница. В продаже болтаются уже четыре мои биографии, и никто их со мной не согласовывал. Одна в мгновение ока стала бестселлером. Я ее читала. Ну так себе. Но, возможно, мне так показалось, потому что я уже знаю, чем дело кончится.

– Ну и? – проворчала я. Меня зло взяло. Она что, прогнала Майкла от телефона, чтобы потрепаться о каком-то идиотском фильме?

– Але, – сказала Лилли. – Фильм! О твоей жизни! Ты там такая стеснительная и неловкая.

– Я и в жизни стеснительная и неловкая, – напомнила я.

– И бабушка твоя вся из себя добрая, понимающая, – продолжала Лилли. – Это же надо настолько переврать прототип! Я такого не видела со времен «Влюбленного Шекспира», где Уильяма выставили горячим парнем с кубиками пресса и полным набором зубов.

– Жуть какая, – сказала я. – Можно я все-таки договорю с Майклом?

– Ты даже не спросила, как там изобразили меня, – обвинительным тоном сказала Лилли. – Твою верную подругу!

– И как же там изобразили тебя, Лилли? – поинтересовалась я, глядя на большие шикарные часы, стоящие на большой шикарной мраморной полке над большим шикарным камином. – И давай побыстрей, у меня ровно через семь часов завтрак, а потом прогулка с Дженовийским конным обществом.

– Якобы я неодобрительно отношусь к твоей королевской жизни! – почти прокричала Лилли в трубку. – Насочиняли всякого! Например, что я издевалась над тобой, когда ты сделала эту дурацкую стрижку: мол, это пошлость и конформизм!

– Угу, – отозвалась я, все дожидаясь, когда же она доберется до главной мысли. Потому что, конечно, Лилли никогда особо не одобряла ни мою стрижку, ни мою королевскую жизнь.

Но оказалось, что до главной мысли Лилли уже добралась.

– Я же всегда тебя поддерживала! – взвизгнула она так, что мне пришлось отодвинуть трубку от уха – а то барабанным перепонкам пришел бы каюк. – Никто тебя так не поддерживал, как я!

Это была такая откровенная неправда, что я подумала, что Лилли шутит, и засмеялась. Но, когда мой смех был встречен снежно-ледяным молчанием, до меня дошло: она абсолютно серьезно. Вот она, избирательность памяти: Лилли помнит все хорошее, что делала, и ничего плохого. Прямая дорога в политику.

Ведь если бы Лилли так уж меня поддерживала, я не сошлась бы с Тиной Хаким Баба. Я подсела к Тине в столовой в октябре, когда Лилли перестала со мной разговаривать из-за всех этих принцессовых дел.

– От души надеюсь, Миа, – проговорила Лилли, – что ты смеешься, ибо тебе смешна сама мысль, что я могла хоть в чем-то тебя не поддержать. Понимаю, у нас бывали разногласия, но даже если я обходилась с тобой сурово, то только в тех случаях, когда ты пыталась обманывать саму себя.

– Хм, – отозвалась я. – Ну наверно.

– Я намереваюсь написать студии, которая склепала этот гнусный пасквиль, – продолжала Лилли. – Потребую принести извинения в письменной форме за клеветнический сценарий. А если извинений не последует – таких, чтоб на целую полосу в Variety[10]10
  Variety – американский еженедельник, посвященный шоу-бизнесу.


[Закрыть], – я на них в суд подам. Я этого так не оставлю! Надо будет – до Верховного суда дойду. Эти пройдохи голливудские думают, что могут снимать любую чушь, а зрители все схавают. Нет, может, быдло и схавает, но лично я намерена бороться за правдоподобное изображение реальных людей и событий. Еще не хватало, чтоб он меня принижал!

Я спросила, кто такой «он», полагая, что она имеет в виду режиссера или еще кого-то конкретного, но она только твердила:

– Он! Ну, он! – как будто я с особенностями развития или бог знает что.

Тогда трубку снова взял Майкл и пояснил, что «он» – это аллюзия на власть имущих: как фрейдистский психоанализ все валит на «мать», блюз-музыканты исторически винят во всех своих бедах «его». Как правило, уточнил Майкл, подразумевается, что «он» – это белый, финансово успешный человек, обладающий значительной властью над другими.

Мы стали обсуждать, не назвать ли группу Майкла «Он», но отвергли эту идею во избежание возможного женоненавистнического толкования.

Через семь дней я снова окажусь в объятиях Майкла. О, пусть часы несутся как крылатые птицы!

Вдруг подумала: то, как Майкл описал «его», – это же и к моему папе подходит! Хотя сомнительно, что все эти блюзовые певцы имели в виду дженовийского принца. Насколько я знаю, папа и в Мемфисе-то ни разу не был.

Понедельник, 12 января

Королевский распорядок дня

20:00–24:00

Королевская Дженовийская симфония

Как только мне кажется – ну хотя бы кажется! – что удача начинает поворачиваться ко мне лицом, тут же все по какой-то причине рушится.

И обычно эта причина – бабушка.

Я весь день спала на ходу, и она, похоже, догадалась, что я опять полночи болтала с Майклом. Так что утром, между прогулкой с Конным обществом и встречей с Обществом развития пляжей Дженовии, бабушка усадила меня и прочла нотацию. На этот раз – не о том, что подобает дарить мальчику на день рождения. На этот раз – о Правильном Выборе.

– Амелия, – начала она, – конечно, очень мило, что тебе нравится этот мальчик…

– Ах так! – воскликнула я в праведном негодовании. – Ты ведь даже не встречалась с ним ни разу! Что ты можешь знать о Майкле? Ничегошеньки!

Бабушка бросила на меня свирепый взгляд.

– Тем не менее, – продолжила она, – я обязана тебя предостеречь. В высшей степени неблагоразумно допускать, чтобы увлечение этим, с позволения сказать, Майклом отвлекало тебя от других, более подходящих претендентов, таких как…