Текст книги "Джонатан без поводка"

Вместо этого ему пожала руку молодая высокая женщина без следов косметики на лице, с короткими волнистыми волосами и серьезным выражением лица.

– Здравствуйте, – сказала она с британским акцентом. – А это, наверное, Сисси?

– А, да, – ответил Джонатан, смущенный таким приветствием, и подтолкнул собаку вперед, как застенчивого ребенка в школе танцев.

– Поставьте ее, пожалуйста, на весы.

Он подвел Сисси к большим напольным весам и придержал ее несколько секунд.

– Хорошо, – доктор Клэр вбила результат в свой компьютер, – теперь поставим ее на стол.

Джонатан поднял ее, и врач послушала сердце Сисси.

– Хорошая девочка, – похвалила она, тщательно прощупывая лапы и вытягивая тазобедренные суставы вверх и назад, а плечевые – вверх и вперед. – Хорошо, – теперь она сгибала голеностопы, нажимала на спину вдоль позвоночника и осматривала зубы.

– Какая ты милая девочка! И выглядишь ты прекрасно. Давай посмотрим теперь твоего друга.

Джонатан подвел Данте к весам, а затем – к столу, где ветеринар провела с ним все те же самые манипуляции, проверяя конечности, сердце, суставы, спину и зубы.

– Отлично, – сказала она через минуту. – Можете ставить его на пол.

Джонатан спустил Данте со стола, а доктор Клэр занялась документами на компьютере. Наконец она повернулась к нему.

– Итак, оба питомца в прекрасной форме. Вы пришли просто на контрольную проверку? Или есть какие-то проблемы?

– Ну… – протянул Джонатан, глядя в потолок, – и да и нет.

Доктор Клэр недоуменно смотрела на него.

– Мне кажется… Я даже не знаю, как это выразить. Понимаете, это не мои собаки. Мне брат их оставил на полгода. Я мало что знаю о собаках, но я боюсь, что они несчастны.

Доктор Клэр по-прежнему недоумевала.

– Вы отмечали какое-нибудь навязчивое поведение? Они бегают за собственным хвостом? Грызут что-нибудь? Скулят постоянно? Проявляют агрессию?

– Нет, ничего этого нет, – покачал головой Джонатан.

– От еды не отказываются?

– Нет, – вздохнул он. – Но я не уверен, что они получают то же удовольствие от еды, что и раньше.

– Что вы говорите?! – удивилась доктор Клэр.

Джонатан понял, что она подумала: «Ну и идиот. Очередной самовлюбленный придурок, который мое время тратить пришел».

– Я понимаю, что это всего лишь собаки, – попытался объяснить он. – Но у меня такое чувство, что они несчастны. Данте ведь должен стада овец охранять, не так ли? Мне кажется, он очень умен. А Сисси… она ни на что не жалуется, но мне часто кажется, что ей чего-то не хватает. Куропаток, может? Я не знаю. Просто они оба какие-то… не от мира сего, – и он посмотрел на Данте, выражение морды которого было абсолютно нейтральным. – Взгляните на него. Понимаете, о чем я? Мне иногда кажется, что он… злится.

– Злится?..

– Вот Сисси не злая. Она изо всех сил старается сохранять жизнерадостность, но часто просто проваливается в грусть.

Доктор Клэр глубоко вздохнула, выдохнула и чуть прикрыла глаза.

– Я не психиатр, – сказала она. – На мой взгляд, с вашими собаками все в полном порядке. Бывает, что собаки, живущие в городских условиях, слишком мало двигаются и не получают достаточно внимания от хозяев. У вас есть где с ними в мячик поиграть? Или, может, сдавать их на день в стационар или нанять человека, который с ними будет гулять? Или оставляйте резиновую игрушку с едой. Набейте ее гранулированным кормом в арахисовом масле. Это займет собак на долгие часы.

Джонатан уже один раз так сделал. Данте разделался с ней за минуту и закинул ее за диван с выражением, которое Джонатан принял за презрение.

– Это не поможет, – грустно покачал он головой. – В их жизни нет чего-то важного.

– Чего, например?

– Не знаю, – потерянно сказал Джонатан.

Они оба теперь смотрели на собак.

– И меня не только это беспокоит. А вдруг Данте заскучает настолько, что в один прекрасный день безо всякой причины ему не понравится какой-нибудь маленький ребенок, он бросится на него и разорвет ему лицо в клочья? А кто-то снимет это на телефон, видео соберет миллионы просмотров в интернете, мне вчинят дорогущий иск и история попадет на обложку «New York Magazine». Я оскандалюсь, и мне придется прятаться от позора где-нибудь в Айове. И хотя Данте винить будет не в чем, его, скорее всего, убьют.

– Он когда-нибудь рвал чье-нибудь лицо в клочья? – спросила доктор, критически оглядывая Джонатана.

– Конечно же, нет! – он пришел в ярость от того, что ей могло прийти это в голову. – Но это не значит, что он никогда этого не сделает. Чужая душа – потемки.

Доктор Клэр перевела взгляд на Данте.

– Я достаточно хорошо разбираюсь в собаках, – сказала она, – Данте совершенно не похож на пса, который способен броситься на ребенка, – и, чуть помедлив, добавила, – я думаю, вам стоит перестать волноваться о том, чего нет.

Джонатан долго ничего не говорил.

– А что если он ненавидит свою жизнь?

Врач наклонила голову и, нахмурившись, смотрела на него.

– Одно из достоинств собак состоит в том, что они не бывают несчастны без причины.

– У вас есть собака, доктор Клэр?

– Да.

– У вас не возникает ощущение, что жизнь вашей собаки не совсем удовлетворительна?

Врач помолчала.

– Ну, ей не нравится оставаться дома одной, поэтому я иногда привожу ее с собой на работу. Нью-Йорк – не идеальное место для собак, – сказала она, улыбнувшись. – Но то же самое можно сказать и про людей. Мы привыкаем.

Тут врач украдкой взглянула на часы.

– Простите. Больше не буду отнимать у вас время.

– Попробуйте поиграть с ними в мяч. Или наймите человека, который бы с ними гулял, – и доктор Клэр отвернулась к компьютеру. – Позвоните, если появятся вопросы.

«Но только не такие странные и абстрактные, как сегодня, – стал фантазировать Джонатан. – А такие, с которыми обращаются к ветеринарам, вроде сломанных лап, или глубокой раны, которую можно зашить, или заворота кишок. Или хромоты. Но только не с меланхолией, или апатией, или собачьим вельтшмерцем».

Джонатан задавался вопросом, почему все слова, подходящие для описания состояния его собак, заимствованы из других языков. Английскому языку настолько не хотелось вникать в тонкости душевных переживаний? Неужели англо-американской психике настолько все равно, что она даже не желает знать об экзистенциальной тревоге? На английском приходится говорить что-то невнятное типа «мне как-то не по себе» или «у меня такое чувство, что в мире все как-то не так». Или просто: «У меня депрессия». Разве это может сравниться с емким «вельтшмерц», в котором предельно четко выражено состояние глубокого психологического дискомфорта, вызванного пониманием того, что мир – ужасное место, пронизанное непоправимо ущербной атмосферой жестокости, несовместимой с человеческим (и собачьим) психологическим благополучием?

Носители английского языка вынуждены, приходя к врачу в состоянии глубочайшего разочарования текущим положением вещей, формулировать свои ощущения с помощью фразы «я подавлен». Ну что за никчемный язык!

Он не понял, почему Алегра рекомендовала доктора Клэр. Ей же не было никакого дела до внутреннего мира его собак! Как это свойственно англоязычному человеку – поджать губы и не дать себе труда задуматься о психологической подоплеке. «Мы привыкаем», – сказала она, но так ли это на самом деле? Привыкаем ли мы, уважаемая врач? Под силу ли нам привыкнуть к бессердечно враждебному окружающему миру, в котором вместо деревьев и чернозема – сталь и стекло?

Джонатан негодовал. Что же это за доктор, если она не обращает внимания на ментальную составляющую здоровья? Даже ему, полному профану, стоящему на низшей ступени иерархии собаковладельцев, была очевидна необычайная сложность душевного устройства его питомцев, выраженная в глубоком взгляде карих глаз. Возможно, собакам и не хватает ума, чтобы построить небоскреб в 106 этажей, изобрести разрывную пулю и разрушить жизнь в океане, но, по мнению Джонатана, это не означает, что психологически они менее развиты или менее сложно устроены, чем люди.

На углу он увидел молодую девушку, игравшую на музыкальном инструменте, в котором он распознал скрипку, и остановился послушать. В открытом чехле стояла табличка с надписью: «Зарабатываю на консерваторию».

Джонатан посмотрел на Данте и Сисси, а они, в свою очередь, выжидательно посмотрели на него. В плане способностей к музыке люди, безусловно, превосходили собак, но Джонатан не знал, где на шкале таланта, на одном крае которой была эта девушка, а на другом – моллюски, находится он. Он и собаки были бы где-то посередине и, вероятно, гораздо ближе друг к другу, чем ему хотелось бы надеяться.

Он представил себе, насколько приятнее быть моллюском, а не этой бедной девушкой, вынужденной заниматься сотни тысяч часов, день за днем заучивать мелодии на этой странной конструкции из дерева и натянутых овечьих кишок, чтобы впоследствии развлекать пресыщенную публику, которая чаще всего просто спит. Джонатан засунул руку в карман, вытащил целую горсть мелочи и переложил ее в скрипичный чехол. При наличии выбора мудрее было бы стать моллюском. Она кивнула ему в знак благодарности, и Джонатан с собаками продолжили свой путь в состоянии полной неопределенности относительно своего места в мире.

5

На следующее утро кто-то съел почту. Джонатан всегда оставлял ее на полке у входной двери, но на этот раз там было пусто, и только обрывок счета за квартиру виднелся из-под кресла. Газета осталась нетронутой, но, пролистав ее, Джонатан обнаружил, что спортивный раздел исчез. Когда собаки подбежали поприветствовать его, в уголках рта Данте он заметил кусочки папье-маше. Нетронутым осталось объявление из раздела про породистых животных и реклама виртуального VIP-клуба для городских собак, которая была прислонена к стене так, словно кто-то это сделал намеренно. Над ним хотели подшутить? Джонатан пристально взглянул на Данте, который был глубоко погружен в созерцание вида за окном.

Вздохнув, Джонатан налил себе чашку вчерашнего кофе, добавил молоко и выпил его холодным. По плану была утренняя прогулка, так что сразу после кофе он пристегнул поводки и пролетел пять лестничных пролетов.

Был один из последних холодных зимних дней. Резко похолодало, и люди в основном были одеты недостаточно тепло. Хорошо еще, что не было дождя. На площадке он сел на скамейку, съежился и стал тереть руки, чтобы согреться. Собаки стояли и смотрели на него. Разве это может считаться нормальным поведением? Почему они не носятся, не играют? Понимают ли они, сколько всего ему сегодня предстоит сделать? Чтобы убить время, он достал из кармана блокнот, карандаш и начал делать наброски нового романа в жанре комикса под названием «Нью-йоркский ад». В нем молодой поэт в сопровождении своего духовного проводника, бордер-колли, проходит девять кругов Нью-йоркского ада. Он взглянул на своего Данте, и от его внимания не ускользнуло ни чуть заметное кривление губ, ни его навостренное ухо. Джонатан подумал, что Данте идеально подошел бы на роль проводника по аду для неискушенного туриста, каковым он сам и являлся.

Дома собаки неспешно подошли к своим подстилкам и улеглись. Сисси – тихо вздохнув (так, как это умеют делать спаниели). Данте – медленно покачав головой. Джонатан подумал, читают ли они его мейлы, пока он на работе. А газету, прежде чем съесть?

Перед тем, как оседлать велосипед и поехать на работу, он оставил каждому по кости.

Велосипед был самой дорогой собственностью Джонатана. Рама из ультралегкой высококлассной углеродистой стали, а на руле был компьютер, показывающий скорость и частоту оборота педалей. Джонатан постоянно боялся, что велосипед уведут прямо из-под него. Единственным выходом для него было ездить так быстро, чтобы никто его не смог поймать. И он ни на минуту не выпускал велосипед из виду.

Дорога на работу была бесконечной чередой маневров – срезаний и объездов. Он ощущал себя олимпийским чемпионом по гигантскому слалому, несясь по городу с опущенной головой на высокой скорости, в потоке собственных мыслей. Его целью было никогда не снижать темпа, никогда не останавливаться. И когда наконец он затормозил перед офисом агентства «Комрейд», он чувствовал себя лучом света – таким же ясным и стремительным.

Внутри он понес велосипед наверх, через три лестничных пролета, и пристегнул его к поручню на лестничной клетке, которая просматривалась с его рабочего стола.

– Привет, Джонатан.

– Привет, Шей.

Шей – это правая рука босса, оказывающая ему дополнительные услуги.

Джонатан прошелестел своими углеродными подошвами в мужской туалет – на случай, если кто-то еще не заметил, что в офисе он появился самым последним. В туалете он сменил итальянскую лайкру на джинсы, футболку и шерстяной лимонный кардиган от Brooks Brothers 1960-х годов. Он купил его в винтажном магазине, хотя у его деда наверняка было бесчисленное количество таких свитеров. Его очень раздражало то, что родители вынуждали его покупать их заново в дорогущих секонд-хэнд бутиках по раздутым ценам.

– Встреча в три, – напомнила Шей.

Ее свидания с Эдом (основателем, владельцем и исполнительным директором «Комрейд») происходили во время обеденного перерыва, и звуки, доносившиеся из переговорной (запертой, конечно же) вызывали у сотрудников чувство глубокой печали. Одно то, что Эд, которому не было еще и тридцати, имел в собственности лофт в Вильямсбурге и ездил на серебристо-голубом «Мерседесе 280 SL» 1972 года, действовало на нервы всему офису. А секс был последней каплей, ежедневно демонстрирующей всем, что такой жизни у них не будет никогда. Хотя вряд ли кто-то из сотрудников хотел бы заняться с Эдом сексом в переговорной.

Офис «Комрейд» располагался на третьем этаже лофта, который когда-то был магазином ламп и светильников. Во время ремонта подвесные потолки убрали, и за ними обнаружились деревянные перекрытия. Гипсокартон оторвали, обнажив кирпичные стены, а под дешевым линолеумом 50-х годов оказались широкие дубовые половицы. И вот именно так все и выглядело бы наилучшим образом, но, чтобы убедить клиентов, что «Комрейд» – это высококреативная организация, Эд купил на аукционе обстановку советского железнодорожного вокзала – всю, от щитка до кассы, – и перевез ее в Трайбеку. И у него почти получилось реализовать свою идею, но не совсем. Народ отпускал шуточки по поводу Сибири и сравнивал Эда со Сталиным. А огромные уродливые вокзальные часы тикали так громко, что однажды, в тихий воскресный день, один из сотрудников не выдержал, взял промышленный степлер и разгромил их на тысячу частей.

Столы сотрудников в «Комрейд» были расположены в случайном порядке, чтобы придать пространству «дух открытости и спонтанности», хотя открытость тут же разбивалась о множество импровизированных перегородок, роль которых выполняли горы книг, антикварная стойка для шляп, мольберты и даже занавеска для душа, висящая на металлической стойке для одежды. Для приватности годилось все.

Джонатан вел самого дорогого клиента «Комрейд» – «Бродвей Депо». Компания ежедневно размещала рекламные блоки в многочисленных местных газетах, баннеры и всплывающие окна на сайтах. Все они сливались в бесконечную реку до ужаса однотипных заголовков типа «Скидка 20 % на все ручки» или «Бумага для принтеров, самые низкие цены в городе».

Такого рода фразы кого угодно сведут с ума. Джонатан ежедневно пытался придумывать заголовки, которые были бы хоть сколько-нибудь интереснее текущих, и ежедневно же «Бродвей Депо» их отвергало. Точнее, это делала Луиза Кримпл, занимающая зеркальную с ним позицию на стороне клиента.

– Привет, Джонатан. Все хорошо?

– Все отлично, Луиза.

И он уже знал, что случится дальше.

– Нужно исправить вчерашний заголовок. Используй тему «купи-продай». Не нужно акцентировать внимание на проблемах.

Проблемах?

– Тебе не нравятся мои заголовки?

– Я их обожаю! Но давай пока отложим в сторону вчерашний вариант.

Он был готов к этому.

– Тебе просто не нравятся мои заголовки.

– Нам нужно стимулировать потребление, Джонатан.

– Я их переделаю.

– Отлично, мы оба от этого выиграем. Класс!

Энтузиазма у Луизы было с лихвой. И она была довольно привлекательна, только вот вместо мозга у нее была сломанная заводная игрушка. Ее способность выражать свои мысли и воображение можно было сравнить с затычкой для раковины. Только они в «Бродвей Депо» не продавались.

Да, может, его заголовки и не являли собой идеальный образец креатива и не могли изменить мир, но они были гораздо лучше, чем «Только сегодня ручки по $2.99!». Он яростно спорил с Луизой Кримпл по телефону, в мейлах и лично, доказывая, что вечные истины, заключенные в его заголовках, доносят до потребителя (на сублиминальном уровне), что «Бродвей Депо» понимает глубину их эмоциональных отношений с ручками. Они обеспечивают лояльность к бренду компании, не говоря уже о повышении продаж, и, таким образом, улучшают жизни и сотрудников «Бродвей Депо», и покупателей. Но все его доводы разбивались о стену непонимания. Луизу не интересовали абстракции.

– У людей не бывает никаких отношений с ручками, – говорила она с лучезарной улыбкой девушки-чирлидера. – Заканчивается одна, покупают новую. И делу конец.

Джонатан терпеть не мог выражение «и делу конец». Он ненавидел все ее выражения. Однажды он пригласил ее на обед и попытался объяснить, какая связь существует у писателей и художников с ручками. Что когда пишешь гелевой ручкой – это как скользить по грязи или переносить штрихи из мозга прямиком на бумагу. А владелец шариковой ручки – это человек эконом-класса, с которым и знакомиться-то не стоит. Либо же кто-то очень требовательный, но изо всех сил маскирующийся под свою противоположность. А от одной мысли о том, чтобы рисовать ручкой-маркером, ему вообще становилось плохо. Во вьетнамском фьюжн-ресторане, который он выбрал за его тонкие вкусовые подтексты и текстуру, она заказала хорошо прожаренный стейк, а потом так пристально и долго на него смотрела, что ему пришлось идти в туалет и проверять, не превратилось ли его лицо в миндальное печенье.

– Луиза, – наконец сказал он, изо всех сил стараясь не заорать на нее. – Неужели тебе не скучно? Неужели тебе до смерти не надоела эта никчемная работа в никчемной компании с никчемной рекламой изо дня в день, каждый из которых не менее никчемен?

Она выслушала его, задумалась надолго, а потом посмотрела на него особенным взглядом красивых пустых серых глаз.

– А десерты здесь съедобные?

Когда исходники для сегодняшних рекламных блоков упали к нему на рабочий стол, он открыл файл. «Скидка 30 % на пластиковые папки, только сегодня». «Новое поступление! Струйные картриджи из Китая!» «Спецпредложение на кресла для руководителей! С низкой или высокой спинкой!» «Шкаф для картотеки, 5 новых дизайнерских оттенков!» (Когда в последний раз кто-то покупал шкаф для картотеки?) Список был бесконечным. Он не смог заставить себя дочитать его, поэтому приступил сразу к делу. Первая задача – обновить сайт, с которого магазины распечатывали флаеры. Ему доверяли настолько, что он мог вводить эти короткие рекламные заголовки прямо в макеты без одобрения руководства. И он этим воспользовался: «Предложение дня на кресла для руководителей! Ваши ягодицы заслуживают самого лучшего!» и «Ваш совершенно никому не нужный отчет будет смотреться гораздо лучше в папке с 20 % скидкой!».

Вздохнув с сожалением, он стер написанное и принялся за работу. Ровно в двенадцать Макс вышел со съемки, и они пошли на обед. В «Комрейд» почти никто не ходил обедать. Многие покупали хумус из соевых бобов и ели его с домашней органической питой и салатом коул-слоу со свеклой и рисовым уксусом. Кто-то ел салат из груши и граната или роллы с кожей лосося в симпатичных контейнерах из японского ресторана ОриГами. Джонатан и Макс ходили за гигантскими сэндвичами с ростбифом и горчицей на белом хлебе, которые продавались в последней оставшейся в Трайбеке старомодной столовой. Сидели они отдельно друг от друга за соседними столиками. Макс слал Джонатану по имейлу ссылки на сайты типа befilthy.com и dirtymoms4U с темой письма «потенциальные жены», а Джонатан в ответ слал картинки из не менее пошлых произведений 1950-х годов с заголовками «Голубой клинок» и «Фанни Хилл».

Наконец день подошел к концу, как и все в этом энтропийном мире. Джонатан снова переоделся в велокостюм, водрузил велосипед на плечи, сбежал по ступенькам и поехал домой. Город проносился мимо, а он концентрировался только на траектории и углах. Езда успокаивала его и на целые несколько секунд помогала забыть о том, какая у него тупая работа.

6

Сисси явно была ему рада, но Данте удостоил его лишь беглым критичным взглядом. Джонатан потрепал их за уши, застегнул ошейники, быстро прошел десять кварталов, вернулся домой, дал им вкусняшек («Ешьте, ешьте, будьте счастливы, несмотря на однообразную жизнь в клетке»), достал из холодильника два стейка из лосося, обернул их фольгой, высыпал в тарелку пачку салатных листьев, набрал в кастрюлю воды, чтобы сварить в ней картошку, и посмотрел на часы. Было семь пятнадцать. Джули сказала, что приедет в половине восьмого, а значит, она будет здесь ровно в семь тридцать, если только за оставшиеся пятнадцать минут гигантский астероид не сотрет с лица земли все человечество.

Больше всего Джонатану нравилось то, что Джули отличалась от всех, кого он знал. В Сент-Луисе она работала менеджером по продажам в «Невеста-360» – глянцевом журнале и сервису по онлайн-планированию свадеб «на 360 градусов» со слоганом «От первого свидания до дружбы навек». Дружба навек ассоциировалась у Джонатана с нескончаемой шахматной партией, а еще с ужасающей ситуацией, когда собаки слипаются при спаривании. Даже Джули находила этот слоган весьма странным. Но когда в нью-йоркском отделении открылась вакансия руководителя отдела продаж, она решила, что пришло время идти вверх по карьерной лестнице.

– Мы поживем вместе и посмотрим, как пойдет, – сказала она, и Джонатан подумал: «Ты глупенький романтик».

Он втайне надеялся, что с помощью своего организаторского таланта она найдет им квартиру попросторнее, и больше не придется зависеть от того, откажут ли какому-нибудь сидельцу в просьбе об условно-досрочном освобождении.

Джонатан частенько размышлял об иронии судьбы: патологически несентиментальная Джули попала на работу в свадебное агентство.

– Я не понимаю, почему женщины зациклены на свадьбах, – сказала она ему однажды. – У нас в офисе только об этом и говорят.

Джонатан еле удержался, чтобы не сказать, что разговоры о свадьбах вполне ожидаемы в компании с названием «Невеста-360». И подумал, что ей гораздо больше подошла бы работа инженера или юриста.

Ровно в семь двадцать шесть в дверь позвонили. Джонатан запустил картошку в кипяток, вытер руки и побежал ее встречать.

Они встретились на лестнице, и не успел он забрать у нее сумку, как черно-белый вихрь пронесся мимо него и бросился на Джули с громким радостным визгом, в котором Джонатан расслышал сарказм. За Данте, так же радостно визжа, последовала Сисси с развевающимися рыжими ушами. Собаки прыгнули на его подружку и нанесли серьезный урон ее сумке, из которой вылетели губная помада и айфон.

Джули не стала на них кричать. Не говоря ни слова, она успела схватить с пола телефон до того, как Данте и Сисси начали играть им в футбол, подобрала помаду, кошелек и сумку с косметикой и направилась вверх по ступенькам так, словно собак и не существовало вовсе. Псы же, воодушевившись новой игрой, лизали ей щиколотки, глодали подол ее платья, терлись о ее голени, отгоняли от нее воображаемых мух. Для всего этого требовалась сложная хореография, и Джонатан смотрел на их грацию с искренним восхищением. То, как они двигались в этой маленькой квартире, можно было сравнить с Нью-Йоркским балетом, выступающим в телефонной будке. Джонатан заговорщически смотрел на своих питомцев и хмурился, Джули игнорировала их, и всем было хорошо. Кроме Джули.

– Добро пожаловать в Нью-Йорк! – сказал он, обняв ее. Через десять минут, потраченных впустую на то, чтобы попытаться подружить Данте и Джули, он сдался. – Не обращай внимания. Они к тебе привыкнут.

Джули осмотрелась.

– Квартира как-то уменьшилась по сравнению с прошлым разом.

Джонатан проследил за направлением ее взгляда. Она была права, в квартире и правда стало меньше места из-за собачьих подстилок. И самих собак.

– Как долетела? – Джонатан выложил стейки лосося на тарелки и поставил их на стол. – Есть хочешь?

– Не то слово! – откликнулась Джули. – Выглядит аппетитно! У меня даже не будет времени на то, чтобы привыкнуть к новому месту. У нас аврал, делаем номер, полностью посвященный цветным свадьбам. Весь день отвечала на запросы от прессы. Свадебный мир в шоке!

– Цветным свадьбам? – уточнил Джонатан. – Имеется в виду цвет кожи или цвет платья?

– Цвет платья, – ответила Джули, не прекращая жевать. – И цвет кожи тоже.

– Ух ты!

Джонатан подивился причудам свадебного мира и подумал, что же могло так шокировать эту важнейшую часть общества. Он представил себе невест в ярких красно-черных лохмотьях, босых и хромающих, с маленькими рожками вместо вуалей, с горящими факелами, раздвоенными языками и зелеными змеиными хвостами. Женихи, в волосатых набедренных повязках на блестящих животах, играли роль сатиров, а подружки невесты все ходили голышом, кроме…

Джули посмотрела на него и нахмурилась.

– Сейчас же перестань фантазировать. Под цветом имеется в виду серо-зеленый, дымчатый, металлик, баклажан. Вот и все.

– Баклажан? Есть такой цвет?

Джули, казалось, его не слушала. Почему-то тот факт, что она отказывалась понимать и ценить его видение окружающего мира, заставлял его любить ее еще больше. Ведь она такая сильная, умная, рассудительная, красивая и деловая. А он – всего лишь неуклюжий, запутавшийся и бесконечно неуверенный в себе смертный. То, что она снизошла до него, озаряло ее щедрый дух священным огнем.

Все то время, что они жили в разных городах, она неизменно присутствовала в картине его Нью-Йоркского ада. Там она являлась статуей в туфлях на высоченных платформах с айфоном в одной руке и маленьким пакетиком с ягодами годжи в другой. Она словно не замечала мучений окружающих ее людей. Картинку он подписал так: «Ведь они же знали правила?».

Когда Джули прикончила лосося, Джонатан поставил тарелки в посудомойку и начал мысленно рисовать следующий эпизод Нью-Йоркского дантового ада. Он не рассказывал Джули, что она фигурирует в его последнем творении. Он планировал подарить ей его после рождения их первого ребенка в качестве сюрприза. Или – учитывая ее отношение к сюрпризам – никогда.

– Было вкусно, – сказала Джули, убирая со стола и взглянув на часы. – Но мне столько всего нужно сделать.

– Правда? – обнял он ее. – Я так по тебе скучал.

– Да? Я тоже, – она повернулась к нему, и он поцеловал ее, ведя рукой по изгибу ее бедер.

За четыре года отношений Джонатана и Джули Макс так и не смог понять, в чем ее прелесть.

– Слушай, – говорил он, выстраивая логическую цепочку. – Я много чего знаю о женщинах. Она столь же сексуальна, как бухгалтерский отчет. Плюс ко всему, она никогда не улыбается.

– Это тебе она никогда не улыбается, – ответил Джонатан.

– О чем и речь.

Джули не стала сопротивляться, когда Джонатан взял ее за руку и повел в крошечную спальню.

– Тебе же не нужно работать в эту самую секунду, нет? – он ласкал ее шею, а она, хмурясь, выскользнула из юбки и сбросила с себя кардиган. Потом она закрыла дверь, оставив любопытствующих собак по ту сторону.

– Добро пожаловать домой, – сказал он, целуя ее.

Когда все закончилось, Джули села за кухонный стол и стала что-то вбивать в таблицы на мониторе. Джонатан мысленно рисовал сцену ее раздевания для второго круга ада (похоть), пытаясь поймать в ней что-то неуловимое, чего он не замечал раньше. Сначала он подумал, что это то, как она хмурится. Или то, как вздрагивают ее плечи, когда она снимает бюстгальтер. Или ее одинокость, даже когда они занимаются сексом.

Он перебрал все, но все было не то.

Позже, лежа с открытыми глазами в постели и смотря в потолок, Джонатан задумался, не страдают ли собаки меланхолией. Или апатией. Что если их боль не психологическая, а физическая? Он слышал от кого-то, что иногда у собак бывает чумка, и хоть этот диагноз и представлялся вполне вероятным, он не имел четкого представления о том, в чем он проявляется. Он решил, что утром первым делом поищет в интернете симптомы. Или можно отвезти собак к ветеринару, для большей уверенности. Он взглянул на дверь спальни и через стекло увидел, как Сисси печально смотрит на него. На него и на Джули.

Джонатан вздохнул, вылез из постели и понес свою подушку и одеяло на диван. Там его утром и обнаружила Джули, спящего на боку в обнимку с маленьким спаниелем, уткнувшимся мордой ему в шею.

7

Утром в «Комрейд» творилось что-то странное. Когда Джонатан прибыл, никто даже головы не поднял. Можно подумать, все были настолько поглощены проектами, что даже его новая дорогущая реплика желтого костюма Тур-де-Франс не стоила трех секунд внимания. В его голове тревожно зазвучал набат. Сначала он громко прошлепал к туалету, затем, переодевшись, проскрипел к рабочему месту по вощеному полу резиновой подошвой своих ретро-кед Jack Purcell. Никто даже не шевельнулся. Сердце у него заколотилось, как бешеное. Их что, всех уволили? Кто-то умер? Все умерли? Он умер? Это ад?

Он позвонил Луизе Кримпл, чтобы удостовериться, что «Бродвей Депо» не расторгло контракт с агентством.

– Луиза! – сказал он, когда она подняла трубку.

– Джонатан, – услышал он в ответ.

– У вас там ничего не происходит?

– Мы горим.

Интересно, что она имела в виду?

– Это просто фантастика, Луиза!

– Что у тебя для меня есть, Джонни-бой? Дай стране угля!

О боже.

– Мои жернова день и ночь мелют для тебя муку, Лу! – глухой звук на том конце означал, что она повесила трубку.

Все же пара преимуществ в работе в «Комрейд» была. Там царила дружная атмосфера, и у сотрудников было много общего – они были молоды, привлекательны, модно одевались, получали меньше, чем заслуживали, их эксплуатировали на полную катушку, и энергия у них била через край. Но работа, клиенты! Всеобщая и всепоглощающая бесполезность этой деятельности убивала. А в остальном все было прекрасно.

Эда нигде не было видно. Как, впрочем, и Шей. Они что, уже уединились? Ведь еще нет и десяти утра. Постепенно до Джонатана донеслись взволнованные голоса откуда-то из отдела персонала. Что же произошло?

Он шумно смял бумажный пакет, который ему дали в кофейне, и громко запел Брукнеровский «Te Deum», недоумевая, как монахи умудряются брать две ноты одновременно и задаваясь вопросом, пробовали ли они петь таким образом бродвейские мюзиклы. Допив кофе, он метнул пустой стакан в ближайшую урну, не попал, громко застонал, поднял его и сделал новую попытку. Никто не пошевелился. Даже Макс, обычно составлявший ему партию в этих бесплодных попытках, был полностью погружен в работу. Это было ужаснее всего.