Текст книги "Не засыпай"

Глава семнадцатая

Двумя годами ранее

Я еду в метро с работы домой, когда телефон вибрирует в моей сумочке. Это Эми. Она пишет, что отправляется в мини-отпуск, так как перед следующей сменой в больнице у нее свободны три дня: «Ранний подарок ко дню рождения. Плюс мне нужно поработать над загаром!» За сообщением следует вереница из эмоджи «солнышко» и «пляж».

«Ты этого заслуживаешь, милая», – отвечаю я.

Она действительно этого заслуживает. Эми вот-вот закончит интернатуру. Я никогда не видела, чтобы кто-то так усердно работал. На прошлой неделе она отработала шесть ночных смен подряд. В иные дни она на ногах уже в пять утра, чтобы отправиться на утреннюю смену, которая часто плавно перетекает в вечернюю. Ее преданность своим пациентам просто невероятна.

Нас с Эми познакомил на вечеринке общий друг, который знал, что мы обе искали соседа для съема квартиры. Мы тут же нашли общий язык, хоть и из разных миров, у нас разный жизненный опыт. И все же за пять лет жизни под одной крышей, наша связь стала куда крепче, чем у просто соседей или даже у близких друзей. Эми – это сестра, которой у меня никогда не было.

Она единственный человек, которому я когда-либо рассказывала о своем кочевом детстве, в котором я меняла города и школы всякий раз, когда мама встречала нового мужчину. Когда это происходило, мама делала все что угодно, но только не уделяла внимание мне, посвятив себя отношениям. Я уж не говорю о ее кризисах, когда ее браки разваливались, и о том, как она пыталась вызвать у меня чувство вины за то, что именно я была причиной ее сердечных страданий. «Мужчины не хотят женщин с прицепом», – говаривала она мне. Эми все это знает.

Я тоже знаю все ее секреты: как, например, она начала интрижку с Бреттом за месяц до того, как он развелся со своей женой, и о ее мечте всей жизни – поехать в Африку, чтобы работать врачом в гуманитарной организации. Очень немногое мы держим в тайне друг от друга.

Вернувшись домой, я осторожно отпираю входную дверь и толкаю ее. Она со скрипом открывается.

– Тут только я и ты, детка, – говорю я Шоне, которая приветственно трется о мои ноги.

Я насыпаю ей в миску еды и пишу Марко, чтобы предложить ему прийти ко мне и остаться на ночь. Он не отвечает. Я набираю его номер. Звонок сразу перенаправляется на голосовую почту.

Изучив содержимое холодильника, я решаю, что даже хорошо, что Марко не ответил. У нас закончилось все, кроме яиц и сыра. Мне стоит сходить в супермаркет и купить продуктов, но я слишком разбита. Вместо магазина я иду в ванную, где набираю горячую воду и наливаю в нее лавандового масла.

Мне бы хотелось присоединиться к Эми в ее мини-отпуске. Я тоже чувствую себя выгоревшей. Работа была напряженной. Приходилось собачиться с коллегами куда больше, чем обычно. Наоми все еще в ярости, что мне поручили написание итоговой статьи об искусстве. В течение недели все ее общение со мной ограничилось аккуратной критикой на редакторских совещаниях. Это изматывало.

Я соскальзываю в горячую ванну и кладу махровое полотенце на лицо. Вода такая теплая, что я проваливаюсь в сон. Когда я просыпаюсь, вода в ванне уже остывает, а поблизости раздается прерывистый грохочущий шум. Сначала я думаю, что где-то в доме кто-то забивает молотком гвоздь. Я прислушиваюсь к ударам и понимаю, что шум исходит откуда-то из моей квартиры.

Эми нет дома, поэтому это не может быть она. На мгновение я надеюсь, что это Марко получил мое сообщение и приехал принять мое приглашение. Но у Марко нет ключей от квартиры, поэтому это не может быть он. Единственный вариант, который остается – в моей квартире злоумышленник.

Холодный страх скользит внутри меня, словно жидкая ртуть, когда я аккуратно выбираюсь из ванны, стараясь не создавать всплесков воды. Я накидываю атласный халат на мокрое тело, не вытираясь, и прижимаю ухо к двери. Стук возобновляется.

Кто-то определенно в квартире. Я не взяла с собой в ванную телефон, поэтому не могу вызвать помощь. Вместо этого я бесшумно поворачиваю ручку двери вниз, считаю до трех, после чего открываю дверь и мчусь к выходу. На бегу халат развевается позади меня. Несмотря на мокрые руки, я быстро открываю замок. Я выхожу на лестничную площадку. С меня капает вода, и я чувствую себя полной идиоткой.

Внизу открывается уличная дверь. Я неуверенно подхожу к перилам, чтобы посмотреть, кто зашел. Это соседка, которая живет на четвертом этаже. Она не замечает меня, быстро поднимаясь по лестнице и переступая через две ступеньки за раз, ее глаза прикованы к телефону, так как она разговаривает по фейстайму. Дойдя до моего лестничного пролета, она поднимает взгляд и встречается со мной глазами, а потом идет дальше на свой этаж.

Встреча с соседкой заставляет меня почувствовать себя еще глупее. Конечно, нет никакого злоумышленника. Грохот, должно быть, издавали новые жильцы, собирая мебель, как они это уже делали недавно допоздна.

Я возвращаюсь в квартиру и закрываю за собой дверь. Уже внутри я звоню Марко.

– Все в порядке, Лив? – спрашивает он.

Бормотание голосов на фоне и лязг ножей о тарелки говорят мне, что он, должно быть, в ресторане.

– Ты получил мое предложение переночевать у меня? – я иду по коридору к спальне Эми, откуда раздавался грохот. Я чувствую себя храбрее, зная, что на телефоне кто-то, кто может вызвать копов, если что-то пойдет не так.

– Я только что увидел твое сообщение. Я бы хотел подъехать, но я не в городе.

– Где ты?

Половица позади меня скрипит. Я замираю.

– Технологическая конференция. Чикаго. Я вылетаю обратно в пятницу вечером.

– Я не знала, что ты на этой неделе в отъезде, – говорю я, чувствуя себя невероятно одиноко и беззащитно, так как Марко никак не сможет прийти мне на помощь. Я делаю еще шаг вперед.

– Я думал, что говорил об этом, – отвечает он довольно резковато. Марко ненавидит мое любопытство. – Ты звучишь так, будто из-за чего-то расстроена, – смягчается он, улавливая страх в моем голосе. – Ты уверена, что все в порядке, Лив?

– Я просто расстроена, что ты не можешь приехать. Эми нет, и квартира кажется очень… пустой, – отвечаю я, слишком стыдясь говорить ему, что испугалась быть одной в собственном доме.

– За мной должок, – обещает он с хрипотцой в голосе.

– Запишу на твой счет, – запинаясь, говорю я, прежде чем повесить трубку.

Стук возобновляется. Он определенно исходит из комнаты Эми. Я иду к ее спальне, держа телефон как оружие. Дойдя до ее комнаты, я легко пинаю дверь, чтобы она полностью открылась, и включаю свет.

Эми забыла закрыть окно на щеколду. Ветер, должно быть, открыл его, и теперь оно билось о стену.

Я закрываю окно и разворачиваюсь, чтобы осмотреть комнату. В ней есть гардеробная, а в углу у окна стоит стол. Когда Эми училась медицине, стол был всегда завален книгами. Теперь на нем нет ничего, кроме серебристого ноутбука.

На ее кровати лежит маленький чемодан, который она, вероятно, оставила во время сборов. Я полагаю, что она отдала предпочтение чемодану пообъемней, который вместит больше одежды. Эми всегда берет чемодан больше, чем надо. Ей неведомо то, что в недельную поездку можно брать два чемодана. Когда я поворачиваюсь, чтобы выйти из комнаты, то чуть не падаю, споткнувшись о хвост Шоны, торчащий из-под кровати Эми.

– Так вот ты где!

Шона открывает свой здоровый глаз и таращится на меня с презрением, а потом снова засыпает.

Я направляюсь на кухню, чтобы приготовить что-нибудь поесть, ясно понимая, что холодильник может предложить очень ограниченный ассортимент. Помимо яиц и сыра я нахожу банку спаржи в шкафчике. Я готовлю омлет с сыром и спаржей и ем его перед телевизором в гостиной.

Мои веки наливаются тяжестью, и я засыпаю на диване посреди передачи. Я просыпаюсь от грохота. Снова окно Эми. Я не могу взять в толк, как оно смогло открыться, если до этого я плотно его закрыла. Я опять захожу в комнату, включаю свет и закрываю окно. В этот раз я дважды его проверяю, чтобы убедиться, что оно случайно не откроется вновь.

Будильник у постели Эми говорит мне, что время близится к полуночи. Я плетусь в ванную и чищу зубы, а потом открываю дверь в свою спальню.

Я включаю свет и встаю на пороге как вкопанная. Когда я уходила утром на работу, все было прибрано. Сейчас все не так. В моей комнате царит хаос. Кровать измята. Дверцы шкафа и часть ящиков комода приоткрыты. Как будто кто-то копался в моих вещах.

Одна из фоторамок лежит на полу посреди осколков стекла. Это фото нашей с Марко поездки в штат Мэн на выходные. Я поднимаю рамку и разбитое стекло и ставлю на стол у кровати. Грудь спирает от страха, когда я вижу окно. Кто-то нарисовал сердце, проткнутое стрелой, на пыльном оконном стекле.

Я звоню в 9-1-1, хоть мне и не по душе обращаться в полицию. Во мне глубоко сидит недоверие к представителям власти с тех пор, как той ночью, когда меня забирала служба опеки, коп вырвал меня из рук мамы. Это воспоминание меня никогда не покидает. Это ощущение усугубил инцидент, когда в студенческие годы меня жестко задержали и заковали в наручники из-за того, что я случайно оказалась поблизости от студенческих протестов. Копы отпустили меня, когда еще раз посмотрели записи с видеокамер, которые показали, что я в этом не участвовала, но тот опыт только углубил мое недоверие.

Двое полицейских в форме прибывают через двадцать минут. К тому времени я переодеваюсь в спортивные штаны и сижу, сжавшись на кресле в гостиной, делая глубокие вдохи и стараясь взять себя в руки. Полицейские вежливо слушают мой детальный рассказ о том, что произошло.

– То есть вы не заходили в свою спальню, когда пришли домой? – спрашивает грузный коп с тонкими усами, пока его молодой темноволосый напарник проверяет защелки на окнах в кухне и гостиной на предмет отсутствия взлома.

– В последний раз я была в своей спальне этим утром, перед тем как пойти на работу. Все было прибрано. Постель заправлена. Она не выглядела так, как сейчас, – я указываю руками на беспорядок.

Я иду за младшим копом в комнату Эми, где он проверяет окно.

– Похоже, оконную задвижку надо починить. Вот почему она открывается настежь, когда дует ветер, – объясняет он, играя пальцами с щеколдой.

Он говорит мне, что никто не смог бы вскарабкаться по внешней стене нашего дома, чтобы забраться через окно.

– Только если это кот-взломщик. Не знаете, у вашей соседки не пропало ничего ценного?

– Трудно сказать, – мой взгляд приковывается к серебристому ноутбуку Эми. – Ее компьютер все еще тут.

– Вот это испарилось бы за секунду, если бы дом ограбили. И вот это, – он указывает на золотое ожерелье и другие украшения в хрустальной вазе на прикроватном столике Эми.

Он вращает задвижку, чтобы убедиться, что в этот раз окно закрылось как надо, и говорит, чтобы утром я позвала арендодателя его починить.

– Я предлагаю вам пойти спать и завтра поговорить с вашей соседкой. Может, она в шутку нарисовала на окне сердце, – басит мне грузный коп с усами, когда мы возвращаемся в гостиную.

– Я правда думаю, что тут кто-то был, – неуверенно произношу я.

– Нет никаких следов взлома с проникновением. Мы тщательно все обследовали.

– Только то, что нет никаких следов взлома, не означает, что его не было. Можете хотя бы отпечатки снять?

– Мэм, нет никаких признаков преступления. Ничего не было украдено. Коты могут шкодить, если их оставить одних. Они умнее, чем думают люди.

– Моя кошка умная, но даже она не может открывать и закрывать ящики и дверки шкафа. И сердца на окнах она не умеет рисовать.

– Может, это сделала ваша соседка перед тем, как отправиться в отпуск, – предполагает грузный коп, пытаясь остановить меня. – Может, она одолжила какие-то ваши вещи и так спешила, что оставила после себя бардак.

– Эми так не сделала бы. Она знает, что я та еще чистюля. Кто-то другой был тут.

Он нетерпеливо вздыхает.

– Послушайте, мы осмотрели вашу квартиру. Тут не было никого кроме вас, – он открывает входную дверь и движением головы приглашает напарника последовать за ним.

– Кто-то, должно быть, вошел в квартиру и перерыл все в моей спальне. Даже если этот человек ничего не украл, это все еще нарушение закона. Взлом с проникновением. Разве нет? – я раздражена тем, что они не делают буквально ничего, чтобы разобраться в ситуации.

– Это было бы нарушением закона, если бы это произошло, – произносит он, повернувшись ко мне так, что я вижу блеск осуждения в его глазах. – Нет никаких свидетельств, что был взлом. Ничего не пропало. Никакого насильственного вторжения. Есть ли кто-то, кто, по вашему мнению, мог бы вломиться в вашу квартиру, только чтобы вам насолить? Кто-то, кто затаил обиду? Бывший? Сосед?

– Никто из тех, кого я знаю, так бы не поступил!

– А что насчет тех, кого вы не знаете? – встревает младший коп, получая за это раздраженный взгляд от своего напарника.

– Что вы имеете в виду?

– В последнее время вы не подвергались никаким домогательствам, мэм? Анонимные сообщения? Звонки? Угрозы какого-либо рода?

– Вы спрашиваете, не преследует ли меня кто-нибудь?

– Да, именно.

Кевин, официант из «Кафе дель Мар», оставил мне еще три сообщения на работе. Я не стала бы определять это как преследование. Он никогда не делал ничего большего, только оставлял безобидные сообщения. Но мне кажется странным, что официант, с которым у меня была мимолетная беседа, отследил меня в моем офисе и названивает мне.

Я уже почти называю его имя, но затем передумываю. Некоторые люди просто очень плохо считывают социальные сигналы. Кевин мог быть из их числа, поэтому он продолжает названивать мне на работу. К тому же он может оказать сопротивление, если полиция насядет с вопросами по поводу его звонков мне. Все всегда идет наперекосяк, когда в дело вмешивается полиция.

– Никто меня не преследует, – говорю я с большей уверенностью в голосе, чем есть у меня на самом деле.

Глава восемнадцатая

Среда, 12:42

Клодин складывает ладони вместе от восторга и велит мне повернуться, когда я выхожу из примерочной в подобранной ею одежде.

Она наклоняет голову вбок, будто бы не совсем уверенная насчет моего внешнего вида, а затем копается в шкафу и достает асимметричный серебряно-голубой кардиган, такой длинный, что он доходит до верха моих бедер. Он сочетается с моим нарядом: узкие джинсы и кашемировая черная кофта с большим круглым вырезом.

– Все еще чего-то не хватает, – говорит Клодин.

Она исчезает в кладовой и возвращается с ожерельем, сделанным из горного хрусталя различных оттенков синего. Стоя позади меня, она застегивает замочек ожерелья.

– Еще кое-что, и затем можете идти, – обещает она.

Она достает ворох косметических пробников из коробки и подбирает оттенки, которые подойдут к цветовой гамме одежды.

– Это станет вишенкой на торте.

Когда я накладываю макияж, то вижу в зеркальце свое отражение, которое превращается обратно… в меня.

Мне почти удается обмануть себя, что все будто бы вернулось на круги своя, пока я не вспоминаю неровный шрам на своем теле. Как ни стараюсь, я не могу вспомнить, откуда он у меня. Между тем моментом, когда я отвечаю на телефонный звонок за своим столом и когда определенно был безоблачный летний день, и моментом, когда я просыпаюсь на лавочке в парке этим почти зимним морозным утром, зияет провал в памяти. Я говорю себе, что потеря памяти временная, что это последствия недосыпа или реально серьезного джетлага. Ясность вернется очень скоро.

Когда я появляюсь в главном офисе в новой одежде и со свежим макияжем, там уже никого нет. Я чувствую себя обделенной чем-то, когда вижу, как все оживленно переговариваются в стеклянных комнатах для совещаний, рассеянных по офису. Они, вероятно, обсуждают новый выпуск журнала.

Я больше не часть этого места. От этой мысли меня глубоко внутри пронзает ощущение невосполнимой утраты. Мне нравилось работать в «Культуре». Находиться тут, заниматься этой работой – один из самых счастливых периодов. Я не знаю, как я стала посторонней в своей собственной жизни. Я могла бы попросить Джоузи или кого-то еще ввести меня в курс дела, но мне стыдно показать, насколько я растеряна.

Я снова набираю Эми. Она доктор. Она скажет мне, что делать. Я почти слышу ее слегка удивленный голос, говорящий мне проспаться – точно так же, как она делала бесчисленное количество раз, когда у меня была ватная голова из-за похмелья или сильная простуда.

К несчастью, телефон Эми все еще выключен. Я подумываю позвонить ей в больницу, но знаю, что Эми очень не любит, когда ей звонят на работу по личным вопросам. В конце концов я звоню Марко. Подлинное облегчение пробегает по телу, когда на мой звонок отвечают.

– Марко!

– Кто это? – выпаливает мужчина.

– Марко? – мой голос неуверенно срывается.

– Тут нет никакого Марко.

– Но… это телефон Марко?

– Послушайте, дамочка, в миллионный раз говорю: вы ошиблись номером. Сколько еще раз мне нужно повторить вам одно и то же!

Сдавленный щелчок говорит мне, что на том конце повесили трубку. Я снова набираю этот номер. На этот раз я дважды проверяю его, чтобы убедиться, что он верен.

– Дамочка, – говорит мне тот же неприветливый голос, что и раньше. – Я уже сказал вам: вы ошиблись номером.

– Это точно номер Марко, – во мне просыпается истерика.

– Нет, не его. Как я вам и сказал в прошлый раз, когда вы позвонили. И еще раз до этого. И до этого. Вы поняли последовательность.

Я не понимаю. Я уверена, что это телефон Марко.

– Марко меня игнорирует? – спрашиваю я. – Скажите, что звонила Лив. Я его девушка. Мне нужно с ним поговорить. Это срочно.

– Поверьте, дамочка. Вы ошиблись номером. Вам нужно перестать названивать, – перекрикивает он тарахтящий мотор грузовика, а потом вешает трубку.

Этот разговор иссушает меня. Я закрываю лицо руками. Все изменилось до неузнаваемости. Офис. Я. Шрам, думаю я, пока рассеянно тру его через одолженную дизайнерскую одежду.

На экране офисного телевизора снова начинается новостной репортаж и показывают тот кадр, где на окне квартиры написано: «ПРОСНИСЬ!»

На моей коже написано то же самое. Это должно быть больше, чем совпадение. Я поглощена сильным желанием пойти туда. Может, там ко мне вернется память, рассеется смятение, повисшее надо мной, словно туман, мешающий мне видеть, с того момента, как я проснулась на скамейке в парке.

В статье, которую я прочитала ранее, указан адрес здания, где было совершено убийство. Я снова читаю статью. Это недалеко от пересечения Пятьдесят Третьей улицы и улицы Лексингтон.

Когда я выхожу из офиса, администратор спрашивает меня, говорила ли я с мужчиной, чей звонок мне переадресовали. Я вздрагиваю, когда вспоминаю пугающий голос в телефоне, его обвиняющий и одновременно упрашивающий тон.

– Я говорила с ним.

– Он снова звонил. Сказал, что в первый раз звонок сбросили. Я переадресовала его, но вы не взяли трубку.

– Я была на совещании.

– О. Он сказал, что заскочит чуть позже. На самом деле, он попросил передать вам, чтобы вы оставались в офисе, пока он не подъедет. Он сказал, что это важно.

– У меня встреча, и я уже опаздываю, – вру я, вылетая из офиса еще быстрее.

Девять остановок метро и пять минут ходьбы спустя я стою у того многоквартирного здания из новостных сводок.

Машина полиции и фургон криминалистов припаркованы возле полицейского ограждения. Копы в форме стоят на тротуаре у входа. Несколько жителей дома ждут, когда их пустят внутрь. Их очевидно раздражает то, что им приходится стоять в очереди, чтобы попасть домой.

Зеваки толпятся за ограждениями. Я не иду к ним. Я чувствую страх от присутствия такого количества полиции. Я иду в дорогой обувной магазин прямо через дорогу. Я делаю вид, что разглядываю ботинки на оконной витрине, а на самом деле украдкой смотрю на полицию у здания.

– Я могу чем-то помочь? – я практически подпрыгиваю, когда продавщица подходит ко мне сзади.

– Конечно, – говорю я, указывая на ботинки до колена на витрине. – У вас есть такие тридцать седьмого размера?

Она исчезает на складе и возвращается с большой обувной коробкой.

– А что там происходит? – спрашиваю я.

– Кого-то убили в доме напротив, – осторожно шепчет она, хотя в магазине нет других покупателей.

Она поднимает крышку коробки и достает ботинки, нахваливая итальянские кожаные стельки и внутренние швы.

Она замолкает на полуслове, когда в магазин заходит полицейский.

– Почему бы вам не померить эти ботинки и самой не убедиться в их комфорте, – предлагает она, а после убегает к полицейскому, чтобы отвести его в угол у кассы.

Надевая ботинки, я внимательно слушаю, о чем они там шепчутся. Он говорит ей, что полиция собирает записи с видеокамер магазинов на этой улице.

– Мы думаем, что убийца мог попасть на камеру, когда покидал место преступления, – говорит он. – Мы ходим по всем магазинам этого района, нам нужны записи, сделанные начиная с раннего утра.

Продавщица заметно понижает голос.

– У нас есть камеры, направленные на улицу. Вам нужно поговорить с менеджером, чтобы получить копии. У вас есть какие-то догадки, кто это мог быть? – спрашивает она. – Я имею в виду убийцу.

– С жертвой видели женщину с длинными темными волосами до пояса. В последние дни вы не замечали поблизости никого, подходящего под описание? – спрашивает полицейский.

– Насколько я помню – нет, – отвечает она.

Я смущенно дотрагиваюсь до своих коротких волос, по телу проползает паника. Мои волосы были длинными, когда этим утром я проснулась в парке, в точности такими, какими их описал коп. Слово «ПРОСНИСЬ!» написано на моем запястье. Это больше, чем совпадение. У меня ужасное чувство, что я связана с этим преступлением.

Я прохожу по магазину в ботинках, создавая убедительное, надеюсь, впечатление, что я раздумываю, брать их или нет. Как только полицейский уходит, я снимаю ботинки и надеваю обратно свои.

– Ну разве эти ботинки не потрясающие? – спрашивает продавщица.

– Они милые, но у меня очень широкая стопа, и мне в них не совсем комфортно. Я подойду, чтобы померить другие, когда у меня будет больше времени, – говорю я прежде, чем торопливо выйти из магазина.

Я медленно иду прямо к скоплению людей, вытягивающих шеи, чтобы посмотреть на здание через дорогу.

– Кто-то там сегодня погиб. Закололи его, – мужчина в джинсах и ветровке цвета хаки указывает на окно шестого этажа. – Убийца написал что-то на окне. Видите?

Я, прищурившись, смотрю вверх. Я не вижу надпись с этого расстояния.

– Я слышал в новостях, что надпись сделана кровью самой жертвы. Вот почему я пришел сюда. Хочу сам это увидеть, – говорит кто-то в толпе, поднимая над головой айфон и пытаясь приблизить изображение нужного окна в камере.

– Как думаете, что это значит? – говорит женщина, не спрашивая кого-то конкретного.

– Убийца посылает нам сообщение, – отвечает мужчина.

– Это предупреждение, – заявляет еще кто-то истерично высоким голосом. – Мы должны проснуться и раскаяться в собственных грехах, пока не поздно.