Текст книги "Заклинательницы ветров"

Ки решительно пододвинула к себе пергамент и пошарила глазами в поисках письменного прибора. Женщина в черном перехватила ее взгляд и невозмутимо достала из обширного кармана маленький футлярчик. Внутри него были кисточки для письма и скляночка чернил. Ки столь же невозмутимо взяла кисточку, обмакнула ее в чернила и теми же т'черийскими буквами начертала свою подпись. Покосилась на служанку и торопливо добавила еще два значка: один обозначал «свободнорожденная», другой – «не состоящая в вассальной зависимости». Если Глазки-Бусинки и удивилась, она ничем этого не показала. Разве что стала говорить с Ки еще более высокомерно, чем прежде.

– Итак, отправляйся в путь, – сказала она.

– Я бы сперва пополнила припасы, – ответила Ки.

– Как тебе будет угодно. Помни только, на все дела у тебя ровно четыре дня!

– Вот что, голубушка, – сказала ей Ки. – Ты свое дело сделала, а мне моим предоставь заниматься самой. Как я уже говорила, на рассвете я приеду за грузом, но прежде хотела бы взглянуть на него и прикинуть, каков вес. Где то, что я должна перевезти?

– Погружено в твой фургон, – ответствовала служанка. Круто повернувшись на каблуке, она проследовала вон из комнаты, не потрудившись хотя бы раз оглянуться. Шагала она, как и прежде, совершенно бесшумно. Ки только фыркнула в том направлении, куда она скрылась. Какое-то время она стояла у столика, потом дважды обошла комнату. И наконец поняла, что женщина вовсе не собиралась возвращаться, чтобы проводить ее вон. Ки обозлилась. Она-то было решила, что Глазки-Бусинки отправилась за пивом, которым по традиции скрепляли контракт. Нет, с подобной наглостью ей точно никогда еще сталкиваться не приходилось!

Кое-как разыскав без посторонней подмоги дорогу наружу, Ки прошла зябкими голыми коридорами и, моргая и щурясь, выбралась на яркий солнечный свет. И с изумлением убедилась, что Глазки-Бусинки говорила правду. На грузовой платформе фургона действительно красовалось семь ящиков. На всякий случай Ки пересчитала их. Все они были различных размеров, все – сколочены из неоструганных желтых досок. Что же до печатей, о которых столько говорилось, то они представляли собой всего лишь свинцовые блямбы, соединявшие завязанные узлами концы грубых веревок, охватывавших каждый ящик. Ки невольно подумала о том, что так пристало паковать соленую рыбу, а не фамильные редкости. Ки окинула двор довольно-таки злым взглядом, но никого, в том числе грузчиков, по-прежнему не было видно. Лишь черные стены, с которых свисали стебли и плети давным-давно засохшего плюща.

Ки взобралась на платформу и полезла на ящики, стараясь найти изъян в том, как они были погружены и закреплены. Тщетно. Груз был распределен по платформе равномерно и с умом, нигде ничего не ерзало и не шаталось. Что же до веревок, крепивших ящики к фургону, – Ки могла бы поклясться, что узлы были завязаны словно ее собственными руками. Ну дела. Да еще то малоприятное обстоятельство, что кто-то распоряжался ее фургоном как хотел, а бесстыжие кони не издали ни звука, чтобы предупредить хозяйку. Безобразие. Ки постояла на самом верхнем ящике, хмуро глядя себе под ноги. Потом пожала плечами, слезла вниз и уселась на передок. В конце концов, у нее было тридцать дрю – и время, чтобы их потратить.

…К вечеру из тридцати монет осталось всего две. Зато все рундучки в кабинке фургона счастливо наполнились. Ки глубоко и с удовольствием вздохнула, вбирая запахи изобилия. С потолочной балки свисали целые связки сушеных корней кара и пряных колбасок. В деревянных ларях покоились розовые глыбки соли, буровато-желтая мука и целые россыпи коричневых бобов. На полочке, завернутые в чистую мешковину, красовались полоски вяленого мяса и рыбы. Глиняный горшочек с медом и оплетенная бутылочка розового цинмесского вина были, конечно, уже роскошью, но Ки успокоила саднившую совесть, купив себе вместо новых башмаков два куска кожи и, соответственно, сэкономив: башмаки она уж как-нибудь стачает сама.

Но вот чему уже совершенно не было оправдания, так это крохотному пузырьку с ароматическим маслом. Ки завернула его в тряпочку и убрала в выдвижной ящик.

Выпрямившись, она оглядела кабинку. Кабинка была невелика, но очень опрятна, и надо ли говорить, что ни ноготка свободного места даром здесь не пропадало. Под спальной лавкой и то были устроены шкафчики. Повсюду были полки, ящички, лари и крючки; единственное окошко было забрано ставнями, чтобы спастись от пыли. Поверх одеял на постели лежало покрывало из мохнатой шкуры оленя… Из угла, точно подмигивая, мерцала потертая рукоять Вандиеновой рапиры.

Наверное, Вандиен уже добрался в Горькухи. Интересно, подумала Ки, удалось ли ему нанять там упряжку. И если да, то сколько с него за это слупили. Вообще-то она не особенно сомневалась, что упряжку он раздобыл. Язык у него без костей: он, пожалуй, и дина уговорит мясо есть. А не сумеет обольстить и улестить, тоже ничего: продаст какие-нибудь из своих побрякушек, и дело в шляпе. Если же и это не поможет… Ки решительно направила свои мысли в иное русло. Уж Вандиен как-нибудь о себе позаботится. Он появлялся в ее жизни и вновь исчезал с удивительным постоянством, но всякий раз как бы случайно. И не то чтобы он боялся накрепко связывать с нею свою судьбу: просто не видел в том необходимости. Он был бесстрашен и безрассуден, сумасброден и невероятно верен в дружбе. Еще не хватало беспокоиться о нем. Никуда не денется, рано или поздно явится снова. И снова учинит кавардак в ее размеренной, обустроенной жизни. Проклятье, до чего все понятней и проще, когда этот тип не сшивается поблизости. И самое скверное, что она ко всему этому безобразию успела привыкнуть.

Ки выбралась из кабинки наружу и плотно задвинула за собой скользящую дверь. Усевшись на сиденье, она взяла в руки вожжи и пинком ноги сняла фургон с тормоза. Тряхнула вожжами – и кони тронулись с места. Сгущались сумерки, принося с собой некое подобие прохлады. Луна все ярче разгоралась в небесах, когда Ки миновала городские ворота и стражников, проявивших поразительное безразличие к ее грузу. Сегодня ночью она наконец-то будет спать на зеленой траве подле фургона, а кони смогут как следует попастись на свободе. За то время, что она провела в Дайяле, ей успели до смерти надоесть ночевки в тесной духоте кабинки, под тяжкие вздохи переминающихся снаружи коней. То ли дело опять катить вдаль по дороге!

3

Торг в Горькухах мало чем отличался от дайяльского. Кажется, единственная разница заключалась в неистребимом запахе рыбы. Вандиену трудно было поверить, что рыба, выловленная в Обманной Гавани, после двухдневного путешествия на возах еще годна в пищу, – однако народ ее так и расхватывал. Да еще и улыбался торговцу, который заворачивал осклизлые вонючие тушки в мешковину и передавал покупателям. Из чистого любопытства Вандиен просунулся вперед какого-то покупателя и ткнул жестким пальцем серебристую рыбину. На тушке осталось ясно видимое углубление. Вандиен натянуто улыбнулся торговцу и выбрался из толчеи у прилавка, вытирая палец о штаны.

Запах свежей выпечки, внезапно достигший его ноздрей, перебил рыбную вонь. Сглотнув, Вандиен начал протискиваться к лотку, с которого какой-то ко всему безразличный дин торговал хлебом и пирожками. Пышные поджаристые ковриги соседствовали с глянцевито поблескивавшими зеленоватыми плюшками, которые особенно нравились т'черья. Рука Вандиена сама собой потянулась к плоскому кошелю на ремне. Там лежали две мелкие монетки и несколько небольших самоцветов. Сюда, в Горькухи, Вандиен добрался на телеге какого-то кожемяки; кожевник не только вез его и кормил, но и деньги заплатил за то, что Вандиен помогал ему разгружать привезенные кожи. Плата была не ахти какая, но ведь и Вандиен, в общем, не перетрудился. Он серьезно подозревал, что заплатили ему не столько за работу, сколько за неистощимые россказни, которыми он с помощью своего шнурка помогал коротать поездку.

Все-таки он решительно миновал лоток булочника. Ему хотелось есть, но с этим можно было и обождать. Сперва – дело. Вандиен миновал ряды, где торговали курами, поросятами и верещащими глибами, миновал т'черийские лавочки, украшенные кисточками и флажками всех оттенков блестяще-зеленого цвета. Чуть в сторонке грозно насупленный брориан распоряжался палаткой, где подавали «горячее мясо». Подавалось и поедалось это самое мясо в особой пристройке. Внезапно оборванный предсмертный визг глиба, донесшийся из пристройки, поведал Вандиену, что там как раз кто-то обедал. «Горячим мясом» брорианы называли плоть только что убитого животного, еще не растратившую жизненный жар.

Достигнув лавочек ремесленников, Вандиен невольно замедлил шаги. Чего только здесь не было! Бусы и дорожные сапоги, латы, оружие и приворотные снадобья – все лежало одно подле другого и все притягивало взгляд. Спустя некоторое время т'черийский купец, хозяин лавочки, вежливо поинтересовался, не может ли он быть чем-то полезен уважаемому человеку, столь долго рассматривающему его товары. Вандиен с улыбкой указал ему на бледно-желтый кристалл.

– Две штуки, – прошепелявил купец на Общем. Вандиен выразительно похлопал свой кошелек и отрицательно покачал головой. И отошел прочь, не переставая, однако, улыбаться. Новая идея осенила его; он зашагал в возчицкий угол площади, более не оглядываясь по сторонам.

Здесь поджидали возможного нанимателя всего три упряжки. Покрытый шрамами брориан держал под уздцы двух чудовищного роста коней. Беспокойно переступавшие копыта были окрашены алым. Упряжь сплошь покрывали тяжелые шипы и нашлепки. Гривы подстрижены ежиком, хвосты коротко обрезаны… Эти кони были предназначены не для крестьянской сохи, а для охотничьей колесницы, несущейся сквозь заросшие кустарником заливные луга. Им не нужен даже возница – они приучены сами следовать, не отставая, за гончими псами. Вандиен обошел их стороной, опасаясь страшных копыт: помимо прочего, эти кони умели добивать опасных зверей, помогая охотнику.

Неподалеку сидел и подремывал в теньке человек – владелец здоровенного коня, привычного к плугу. На этого коня Вандиен посмотрел всего один раз и потерял к нему всякий интерес. Поседелая морда и поредевший хвост без слов говорили о том, что конь стар. Шерсть его давно утратила блеск, а одна нога распухла возле копыта…

Следующими были два мула в упряжи. Возле них стоял молодой человек, почти мальчишка. Он смазал маслом копыта мулов и заплел им гривы, точно на праздник. Глуповатые животные потряхивали головами, с любопытством настораживая длинные уши на каждый выкрик, доносившийся с площади. Вандиен с сожалением посмотрел в старательно умытую мордочку мальчишки, с надеждой взиравшего на него снизу вверх.

– Прости, малыш, – сказал он. – Они просто недостаточно велики для того, что мне нужно сделать.

– Да они ради меня из шкур вылезут! – настаивал мальчик, умоляюще глядя на Вандиена.

– Не сомневаюсь, – с самым серьезным видом ответил Вандиен. – В другой раз, договорились? Отличная у тебя упряжка, честное слово.

Вот уж не везет так не везет. Возчиков, ищущих нанимателя, на площади больше не было. Вандиен прошел чуть подальше, обдумывая, в каком положении оказался. Ему непременно надо было раздобыть здесь упряжку, да еще и привести ее в Обманную Гавань, а там выдать за свою собственную, лично выращенную и выученную. От того, какое впечатление он там произведет, зависело очень многое. В Обманной Гавани ждут умелого и настырного возчика. Они не потерпят, если он поведет себя как шут, явившийся попользоваться дармовым гостеприимством и посмеяться над их обычаями. То есть, как и говорила Ки, дело ему предстояло практически невозможное. Стоит ему дать им повод усомниться в себе – и он проиграет уже наверняка.

Проигрывать Вандиен ни под каким видом не собирался.

Эге!.. Оказывается, на площади была-таки еще одна упряжка, которую он поначалу не заметил, потому что животные лежали растянувшись на брюхе и зарывшись плоскими лапами в нагретую солнцем пыль. Хвосты их были туго свернуты на крупах, словно толстые серые змеи, приготовившиеся к броску. Маленькие глазки над поросячьими рыльцами были закрыты. От дыхания возле ноздрей поднимались фонтанчики пыли. Тварей в упряжке было четыре, все толстокожие, пестрые, в серо-черную крапинку. Тело у каждой было в длину примерно с лошадиное, но тем сходство и исчерпывалось.

– Кто ж вы такие? Свинки или ящерицы? – обратился к животным Вандиен. Они ему не ответили. Лапы у них были короткие, но толстые, налитые бугрящимися мышцами. От железного кольца, надетого на вколоченный в землю колышек, к сбруям, надетым на каждого зверя, веером расходились четыре ремня. Вандиен огляделся, разыскивая взглядом владельца, и обнаружил его рядом с упряжкой.

Это был т'черья, и по примеру своих упряжных тварей он лежал на земле. Суставчатые конечности почти полностью втянулись под панцирь. Какая-то проехавшая мимо повозка погребла т'черья под толстым слоем пыли, и, если бы не сонно никнущие глаза на стебельках, возчик вполне сошел бы за камень. Вандиен прокашлялся, и стебельки зашевелились. Упряжка была не вполне похожа на то, что он подыскивал, зато хозяин – как раз таков, какого он мечтал встретить.

Некоторое время т'черья молча осматривал Вандиена темно-красными глазами на ножках. Потом, в знак уважения к человеческим обычаям, приподнялся на суставчатых ногах так, что его лицо – или то, что у т'черья могло сойти за таковое – оказалось вровень с лицом Вандиена. Глазные же стебельки, наоборот, опустились почти на уровень жвал. Вандиен торжественно поклонился: манеры т'черья произвели на него впечатление. Он не знал ни одной другой расы, способной на подобную предупредительность. Т'черья отчаянно торговались и в деловом отношении были несгибаемы, как брорианы, но жесткость эту прикрывал бархат вежливости.

– Я хочу нанять упряжку для перевозки тяжелого груза, – сказал Вандиен.

– Значит, моя упряжка – это именно то, что тебе требуется, – ответствовал т'черья. – Вы, люди, редко используете скилий. Ты, верно, тоже привык к этим вашим длинноногим коням и, без сомнения, считаешь моих зверей безобразными…

Шепелявый т'черья помедлил, давая Вандиену время возразить. Вандиен знал: многие люди отказывались иметь дело с т'черья, утверждая, будто их речь на Общем невозможно понять из-за чудовищного акцента. Вандиен, однако, давно наловчился разбирать их своеобразный говор и не испытывал никаких затруднений. И он ответил учтивостью на учтивость:

– Я не одобрил бы того, кто станет судить упряжное животное по его внешности. Если ты говоришь, что они здорово тянут, у меня нет причин не верить тебе, хотя бы, на мой взгляд, они и выглядели странновато. Позволь спросить тебя, как ими правят: так же, как лошадьми, или требуется какое-то особенное искусство?

– Особое искусство, чтобы управлять скильями?.. Ты оказываешь слишком большую честь бедному земледельцу вроде меня. Нет, скильи – это кроткие и безропотные звери, с которыми играючи справится и только что вылупившийся младенец. Когда же ими правит возчик столь опытный, как, например, я, для нас поистине нет ничего невозможного. Наше упорство и сила способны передвинуть тягчайший из грузов. Вероятно, тебе требуется очистить поле от валунов? Или, может быть, притащить с холмов поваленный лес? Мои скильи справятся. Самый скупой работодатель не прогадает, наняв таких, как мы с ними. Они кормились три дня назад и не проголодаются ранее, чем еще через два срока…

Вандиен быстренько подсчитал в уме: вот это да, оказывается, скилий кормили один раз в девятнадцать дней. Свойство, весьма ему подходившее в его нынешнем положении. Очень, очень осторожно приступил он к деликатной части переговоров:

– Без сомнения, именно твоя сноровка и опыт сделали эту упряжку лучшей из лучших. Но в деле, которое мне предстоит, вожжи держать должен буду я, и я должен знать, послушаются ли они чужака? Я хотел бы, чтобы на десять дней ты поручил их моему присмотру и заботе. Устроит ли тебя подобная сделка?

Глазные стебельки т'черья закачались из стороны в сторону. Таким образом это племя подражало человеческому жесту, означавшему «нет».

– Увы, – сказал т'черья, – я вынужден тебе отказать. Моя упряжка для меня дороже детей. И единственное средство добыть себе пропитание – особенно при нынешней засухе, вызванной немилостью Заклинательниц Ветров. Твое лицо говорит об искренности, чужестранец, а панцирь – о благородстве, но доверить упряжку незнакомцу я не могу. Хотя и буду счастлив сопровождать тебя в любом предприятии, которое ты задумал. И ты, я уверен, возрадуешься, видя, как легко справятся с самой тяжелой работой мои скильи, направляемые столь умелой рукой, как моя. Любой зверь работает лучше, если знает хозяина и доверяет ему. Может быть, на том и договоримся?..

Вандиен глубоко и шумно вздохнул. Поднял руки до уровня плеч, а потом уронил их, в свою очередь подражая тому, как никнут глазные стебельки у опечаленных т'черья.

– Увы, я должен с уважением отнестись к твоим опасениям. Я глубоко чту тех, кто понимает, сколь высокую ответственность накладывает звание хозяина. Всяческой похвалы достоин возчик, проявляющий заботу о своих упряжных животных. Более того, я уверен, что твою решимость не способна поколебать никакая сумма денег. О да, ни за какие деньги не поручишь ты благородных скилий первому встречному…

– Моя честь не продается ни за какие деньги, – подтвердил т'черья. И он, и Вандиен понимали, что фигуры для совершения сделки расставлены, пора приступать к делу. Т'черья ждал…

– Со своей стороны, – сказал Вандиен, – я никогда не стал бы оскорблять твои чувства, предлагая тебе презренные монеты. В самом деле, что ты обо мне знаешь? Кто я такой, чтобы рассчитывать на твое доверие, а с ним и на ту услугу, которая мне от тебя требуется? Об этом и еще о многом я себя спрашивал, пока мы стояли здесь, среди многошумной суеты торжища, пытаясь разговаривать и торговаться, как положено цивилизованным существам… насколько это возможно посреди сутолоки и звуков праздной болтовни. Что могу я о себе рассказать, как могу завоевать твое уважение, когда вокруг блеют и ревут животные, поднимая пыль, садящуюся на наши лица, а прохожие, понятия не имея о вежливости и манерах, проходят столь непочтительно близко от нас, что обдают нас запахами своих тел… Как могу я доказать тебе, что и мы, люди, существа, не наделенные высшей чувствительностью – наследным достоянием т'черья, – уж не вовсе подобны бесчувственным камням?

Медленно и со вкусом перечисляя неудобства, которые, как он знал, доставали т'черья гораздо крепче, нежели его самого, Вандиен прямо-таки видел, как под впечатлением его слов тот понемногу прятался обратно в панцирь. Т'черья предпочитали прохладу, приглушенный свет и негромкие звуки. Т'черья, добывающий себе пропитание в городе, населенном по преимуществу людьми и брорианами, обрекал себя на колоссальные трудности.

– Ни за какие деньги?.. – прошепелявил т'черья. У этого племени не было голосовых связок: они не выговаривали, а скорее выдыхали слова. Вандиен, однако, отлично разобрал сказанное и понял, что удобный момент наступил.

Его короткую куртку перетягивал коричневый матерчатый пояс, на котором висел кошелек. Рука Вандиена поползла к поясу, но кошелек миновала. То, что он собирался достать, ни в коем случае не следовало таскать среди монет. Он осторожно развернул складки пояса, и в ладонь ему выскользнул некий предмет, завернутый в мягкую серую тряпочку. Т'черья пристально следил за каждым его движением. Поначалу он даже выпустил было глазные стебельки, дабы ничего не упустить из виду, но потом вспомнил о принятом среди людей и торопливо втянул их. Вандиен, впрочем, заметил его интерес и приложил все усилия, чтобы разжечь его как только возможно.

Он неторопливо поправил пояс, в котором хранил хрупкое сокровище, потом, опять-таки без лишней спешки, одернул куртку и по очереди обтер каждую ладонь о штаны. И только тогда начал медленно, медленно разворачивать тонкий, мягкий серый клочок, действуя двумя руками, словно бы из страха, что лежавшее внутри может выпасть и затеряться. И вот, наконец, его ловкие пальцы отвернули последний слой ткани. Т'черья неожиданно застрекотал своими мандибулами. Какое-то время ни тот ни другой не произносили ни слова.

На ладони Вандиена лежал оранжевый кристалл, длиной и толщиной примерно с его безымянный палец. С бесконечными предосторожностями Вандиен повернул его к свету, словно кристалл мог рассыпаться от малейшего прикосновения. Солнечные лучи заиграли на множестве граней: то, что казалось единым целым, было в действительности разросшейся друзой.

Движением опытного актера Вандиен поднес кристалл к своему носу и почтительно понюхал. Его обоняние не могло уловить почти никакого запаха. Т'черья взирал на него с молчаливым отчаянием, выдавая владевшее им возбуждение лишь чуть заметным подрагиванием клешней-пальцев передних лап. Торг кругом них продолжал шуметь, но Вандиен знал, что т'черья ничего более не слышит и не замечает.

– Да, – сказал, вернее, прошептал он наконец. – Ни за какие деньги…

– Что ты предлагаешь? – прошипел т'черья. И нерешительно добавил: – Это очень маленький кристалл…

Сбить Вандиена с толку подобным замечанием было невозможно.

– Верно, – сказал он. – Ты прав. Обрати внимание на его роскошный, глубокий цвет. Такой кристалл составит гордость и сокровище богатейшей из королев. Он достаточно мал, чтобы носить его все время с собой и иметь возможность насладиться им всякий раз, когда сутолока заполненного работой дня станет грозить внутреннему покою, столь ценному для всякого цивилизованного существа. О, я бывал в жилых пещерах состоятельных т'черья и видел гирлянды кристаллов, украшавшие стены их жилищ и решетки для приготовления пищи… но почти не встречал таких, которые могли бы сравниться с этим кристаллом по цвету и запаху. Сколь долго утешал он меня в пути! Любуясь, как дробится в нем свет, вдыхая его аромат, навевающий сонный покой, пережил я многие горести и неудачи. И мне кажется, этот кристалл сможет убедить тебя в том, что я – существо, как и ты сам, цивилизованное. Я достоин доверия, хотя бы я и пришел нанимать твою упряжку и даже намереваюсь на некоторое время забрать ее у тебя, и к тому же, обитая, как и все мы, среди корыстолюбцев, поневоле вынужден предлагать тебе за это презренные деньги…

Карие глаза Вандиена прямо смотрели в т'черийские глаза на ножках, излучая самую убедительную искренность. Пальцы его между тем помаленьку заворачивали кристалл обратно в тряпочку, словно бы для того, чтобы спрятать на место. Т'черья выдал себя, затрепетав одним из своих глазных стебельков. Он не отрывал взора от кристалла, уже исчезавшего в складках ткани. Его мандибулы снова застрекотали. Спохватившись, он перешел на Общий:

– Твое доказательство впечатлило меня, человек. Никогда прежде не видел я, чтобы твой соплеменник носил с собой сонный кристалл, – разве что на продажу. Меня зовут… – тут он что-то прострекотал, – по-вашему – Паутинный Панцирь, из-за узора на моей броне…

– А я – Вандиен, – прозвучало в ответ. Они торжественно поклонились друг другу; можно было приступать к серьезной, деловой части беседы. Все, что говорилось до этого, было всего лишь прелюдией, расстановкой сил и разведкой. – Итак, Паутинный Панцирь, – продолжал Вандиен, – сегодня ты обнаружил, что не все люди – варвары и дикари. Кое-кто из нас дорожит своим покоем не меньше, чем вы…

– Что же это за дело, для которого тебе понадобились мои скильи? – спросил т'черья.

– Да есть кое-какая работенка в Обманной Гавани.

– Обманная Гавань?.. Ее жители грубы и шумливы, и ничего хорошего там, говорят, нет. Т'черья там совсем не живут, а обитатели из числа людей – сплошь злодеи. Могу ли я быть уверен, что моей бесценной упряжке там ничто не грозит? Как я удостоверюсь, что их там не украдут, не отравят или не покалечат ради забавы?..

Вандиен медленно поводил рукой с кристаллом перед своим лицом – человеческий эквивалент т'черийского жеста, изображавшего крайнее расстройство.

– Да оградит нас Луна от подобного непотребства!.. – Рука Вандиена медленно поползла к поясному кошелю. Т'черья по-прежнему не отрывал глаз от его ладони, в которой лежал кристалл. Вандиен похлопал по кошелю так, что две мелкие монетки звякнули одна о другую. – Задал ты мне, друг мой, задачу, – сказал он т'черья. – Если я тебя правильно понял, ты готов предоставить мне свою упряжку, если я сумею уверить тебя в ее безопасности. Или, может быть, скудость Общего языка некоторым образом извратила мысли, которые ты облекал в слова?

– Предположим, ты понял меня верно, – уклончиво ответил т'черья. – И если бы я в самом деле собрался предоставить тебе на некоторый срок этих несравненных скилий… скорее, друзей, нежели рабочих животных… что послужило бы залогом их безопасности на то время, что они пробудут с тобой?

Вандиен снова звякнул содержимым тощего кошелька:

– И правда, что?.. Когда я вернусь, твои тревоги будут оплачены деньгами, но сейчас речь не о них. Какой-нибудь грубый невежда начал бы предлагать тебе деньги прямо сейчас, не понимая, что звон монет отнюдь не всегда равноценен добрым намерениям. Я же полагаю, что наша с тобой сделка заслуживает чего-то особенного, личного. Можно даже назвать это заложничеством… – Вандиен помедлил, возведя глаза к небу. Постояв так и помолчав некоторое время, он якобы с неохотой засунул кристалл в складки своего пояса. Мандибулы т'черья еле слышно застрекотали, но Вандиен притворился, будто не слышал. Крепко сжав губы и придав своему лицу отрешенное выражение, он принялся стаскивать с левой руки перстенек. Перстенек медленно сдвинулся, открыв полоску незагорелой кожи. С тяжелым вздохом Вандиен протянул его т'черья.

Глазные стебельки ненадолго склонились над перстнем. Тот ничего особенного собой не представлял: квадратная вставочка из черного камня не сверкала, лишь тускло поблескивала гранями, металл же был простым серебром. Вандиен взвесил его на ладони:

– Вот, возьми… Давно, очень давно не снимал я его со своей левой руки. Но если тебе нужно свидетельство моего благородства – вот, прими… Он перешел ко мне от бабушки отца моей матери… – Он вновь помолчал и вздохнул поглубже, словно бы для того, чтобы очистить голос от горестной хрипотцы: – Немногое, увы, слишком немногое напоминает теперь о тех высотах знатности и богатства, с которых выпало низвергнуться моему роду… Лишь этот перстень я сохранил как символ славного прошлого, которое я намерен, не жалея сил, возродить к жизни. Ничто и ни при каких обстоятельствах не заставит меня расстаться навсегда с этим перстнем! Нет, никогда!.. Либо я верну тебе твоих скилий в целости и добром здравии, либо погибну…

Его ладонь сжалась в кулак, судорожно стискивая перстень. Жилы и мускулы вздулись, обрисовавшись под кожей. Он сморгнул, якобы пряча непрошеную скупую слезу. И с угрюмой решимостью протянул перстень Паутинному Панцирю на ладони. Было видно, как дрожала его рука.

– Верни свой перстень на его законное место, – проговорил т'черья. – Мой народ не носит на панцирях металлических украшений, но мы знаем, сколь высоко цените их вы, люди. Я не могу заставить тебя расстаться с предметом, столь для тебя драгоценным, ради простой сделки, заключаемой на торжище, где властвует корысть…

Вандиен не спешил убирать протянутую руку:

– И все-таки я непременно должен нанять твою упряжку. Я убежден, что они, и только они способны выполнить задуманную мною работу. Прошу тебя! Длящийся разговор лишь усиливает мое беспокойство и муку…

Т'черья громко застучал жвалами. Вандиен стиснул челюсти и отвел глаза. Он намеренно употребил выражение «беспокойство и мука», отлично зная, что именно этими словами обычно переводили т'черийское выражение, означавшее высшую степень умственного и эмоционального напряжения, могущую повлечь за собой серьезную телесную болезнь.

– Нет! – вскричал т'черья, и Вандиен ощутил на руке прикосновение его клешни. – Скорее спрячь сокровище своего рода, о человек! Мне достаточно и твоей готовности с ним разлучиться. Я не в силах требовать от тебя таких жертв, скорее уж я соглашусь на время расстаться со своими скильями. Зрелище твоей честности и нравственной чистоты покорило меня. Я не стану испрашивать у тебя задатка…

Вандиен смотрел на т'черья, торопливо надевая перстень обратно на палец. Потом переменил позу: руки, скрещенные на груди, до некоторой степени уподобили его т'черья, изображающего смирение.

– У меня нет слов, государь мой, – сказал он. – Я не осмеливаюсь воспользоваться подобным великодушием. Похоже, тем, кто имеет с тобой дело, приходится ограждать тебя от последствий твоей же учтивости! Увы, я мало что могу тебе предложить, но потребуй же у меня в залог хоть что-нибудь! Хоть что-нибудь! Любую вещь, какую изберешь…

– Любую? – словно бы в замешательстве переспросил т'черья.

Вандиен только рад был сунуть голову в петлю.

– Любую! Я доверю тебе в залог все, что только ты пожелаешь…

– Осмелюсь ли выговорить…

– Прошу тебя, назови!

– Твой кристалл, человек. Доверь его мне, как я доверяю тебе свою упряжку.

На лице Вандиена отразились ужас и осознание непоправимости содеянного. Его плечи поникли, руки безвольно опустились.

– Я предложил тебе выбирать… – проговорил он так тихо, что т'черья был вынужден наклониться вперед, чтобы расслышать. Вандиен покачал головой, негромко посмеиваясь над собственным скудоумием: – Я совсем забыл поговорку, гласящую: «С вежливостью т'черья можно сравнить только их хитрость». Что ж, я велел тебе выбирать, и ты выбрал. Откуда же мне было знать, что ты потребуешь именно такого залога!.. Мой душевный покой, моя защита от суеты и безумия этого мира… И все-таки… – Вандиен сунул руку в складки матерчатого пояса и извлек серую тряпочку с завернутым в нее кристаллом, – мое слово свято.

Он протянул кристалл т'черья, и тот немедленно сомкнул на нем свои клешни. Паутинный Панцирь принялся разворачивать тряпочку, да так быстро и ловко, что Вандиену только и осталось, что удивляться про себя. Вот подрагивающие от нетерпения жвалы охватили кристалл. Выдвинулись нежные реснички и начали гладить блестящие грани, оценивая их качество. Глазные стебельки т'черья начали медленно никнуть. Это был отличный кристалл. Странствующий торговец, встреченный около Келсо, отдал его Вандиену за три меры соли, благо т'черья в Келсо не жили, а кроме них, сонные кристаллы ни для кого ценности не представляли. Другое дело, ни один т'черья никогда не поверил бы, что разумное существо может как-то без них обходиться.