Текст книги "Акты отчаяния"

7

До Кирана я примерялась и к другим мужчинам. Я много чего перепробовала. Я вошла в странный возраст. Я уже была не едва достигшей совершеннолетия девочкой, а вполне опытной, обладавшей властью над мужчинами, однако нисколько не походила и на взрослую независимую женщину.

Я располагала к себе людей, потому что была, с одной стороны, вполне привлекательна, а с другой – безобидна. Жизнерадостная, доброжелательная, изредка в меру язвительная. Я выглядела и трахалась, как женщина, но пила, принимала наркотики и выражалась, как парень. Я могла привести к себе какого-нибудь долговязого женоподобного диджея, а наутро мы вместе слонялись по городу без неловких намеков на романтику и обязательства.

Прежде чем разойтись, мы, не снимая нелепых шуб, выпивали по чашке кофе или по заговорщицкой, слишком ранней кружке пива, а тем же вечером я встречала его в другом клубе с девушкой из тех, что выглядят куда более настоящими – высокие стройные студентки, изучающие изящные искусства и подрабатывающие моделями. Пожалуй, больше всего на свете я мечтала быть такой же настоящей, как они, но не знала другого способа сблизиться с парнями, кроме как потусить вместе. Я не была совсем уж лишена ценных качеств, вот только цениться я хотела за что-то иное, а как добиться этого, я понятия не имела.

Постепенно моя тусовочная жизнь сошла на нет. Я слишком часто спала с чужими парнями, меня рвало в слишком многих гостиных. Я перестала быть милой веселушкой, превратилась в веселушку истерическую, а потом и вовсе начала чувствовать себя слишком старой.

У меня вошло в привычку сходиться только с мужчинами гораздо старше себя. Занять себя я не умела, а втянуться в их жизнь было просто. Их не особо волновало, насколько я красива, талантлива и интересна. Все-таки я была еще очень юна, хотя уже и не могла сойти за клубную диковинку. Но достаточно юна, чтобы привлекать их одной своей юностью – настоящий символ всего того, что сами они уже потеряли.

Незадолго до знакомства с Кираном я познакомилась с одним таким мужчиной на презентации книги. Он работал редактором в «Американ» – маленьком независимом поэтическом журнале, – носил смешные толстые очки и вязаные жилеты и говорил гнусавым, слишком громким голосом, благодаря которому я его и заметила. На протяжении всех нудных речей на презентации он с таким безразличием к окружающим беседовал с другом, что я рассмеялась. Друг отвечал шепотом и пытался его урезонить, но редактор словно не замечал и продолжал монотонно разглагольствовать с тягучим калифорнийским акцентом. Он поймал мой взгляд, улыбнулся, и остаток вечера мы пили вместе.

Меня поражают не слишком-то привлекательные мужчины, которые считают, без особых на то оснований, что могут иметь все и делать все, что только пожелают. Я всегда с научной точностью определяла относительную красоту людей, с которыми хотела сойтись, и держалась подальше от тех, кто был намного красивее меня. А парни вроде этого редактора живут припеваючи и не задумываясь тянут руки за любой приглянувшейся блестяшкой. Справедливость сделки их не интересует, они просто подкатывают к девушкам со слегка боязливой улыбкой и настолько необъяснимой и завидной самонадеянностью, что кажутся почти очаровательными.

– У меня как бы есть подруга, – выдохнул он мне в рот после того, как прижал меня к стене.

– Ясно, – ответила я, закатила глаза и снова его поцеловала.

Через несколько недель он впервые привел меня к себе в дом, и я тут же утратила свое иллюзорное преимущество. Он был богат. Огромная трехкомнатная квартира на Меррион-сквер, сплошь бархатные диваны и кресла, была оформлена в бежевых тонах. С одного из диванов нам сонно моргала маленькая корги по кличке Горошинка. Иногда кажется, что молодость и красота равноценны реальной власти, но они ничто в сравнении с деньгами.

Он подвел меня к кровати, и я почувствовала непривычное стеснение. Великолепие его жилища меня подавляло, мое дешевое белье из масс-маркета показалось убогим. Наконец он меня полностью раздел, уложил на кровать и, склонившись надо мной, терпеливо отводил мои ладони всякий раз, как я пыталась прикрыться. Он делал это, пока я не перестала заслоняться и не замерла под его взглядом. Разглядывая меня, он выглядел таким счастливым. Он прикоснулся к каждому уголку моего тела и нежно поцеловал меня в лоб.

– Я давно этого хотел, – сказал он. – С тех пор как впервые тебя увидел.

– Я тоже, – соврала я, но на самом деле не хотела с ним спать.

Я хотела никогда с ним не спать, а просто переписываться, просыпаться от его сообщений, смешить друг друга. Я хотела, чтобы наши целомудренные кофейные свидания длились вечно, чтобы это никогда не кончалось, я знала, что секс станет для нас концом.

Было по-своему приятно, потому что он был очень возбужден, а мне нравилось вызывать в нем желание, но все, что он со мной делал, наполняло меня печалью. Все, что он делал, было очередным окончанием. Когда мы проделали все, что следовало, он отключился, а я, прижавшись к его успокаивающе полному, мягкому, уютному брюшку, так непохожему на животы тощих хипстеров, заплакала.

Утром я проснулась раньше него и пошлепала в кухню за водой. Я прогулялась по квартире, отмечая подробности, которые спьяну не разглядела накануне ночью. В одной комнате все стены были заставлены книгами, стоять возле которых было так спокойно и умиротворяюще. По углам – кресла, в которых два человека могли целый день читать в счастливом молчании, а вечером, когда настанет время быть вместе, снова заметить друг друга. Я погладила радостно запыхтевшую Горошинку, выглянула в окно на площадь и представила, каково было бы выгуливать ее там каждое утро и каждый вечер, – устоявшийся распорядок, жизнь, в которой знаешь, чем заняться по пробуждении.

Я вернулась в спальню и заметила на полу возле кровати, на которой я спала, пару туфель на высоких каблуках, флакон духов и увлажняющий крем от «Авен» на столике. Возможно, его подруга – ровесница моей матери, подумала я. Вот настоящая, реальная жизнь, в которую я вошла, притащив с собой свою грязь. Я никогда еще не чувствовала себя настолько жалкой, созданной для единственной цели – быть дешевкой. Он вызвал мне такси, и я поняла, что он никогда больше мне не напишет. Так и оказалось.

8

Я тогда работала официанткой в хипстерской гамбургерной и постоянно была на взводе от беготни и дорожек кокса, которые мы снюхивали в туалете в двойные смены. Мы с моей подругой Лизой жили вместе в доме, прозванном нами Лыжной хижиной за странные низкие деревянные потолки, которые словно бы медленно опускались на голову. Мы с Лизой познакомились в нашу самую первую неделю в Дублине – обе изнывали от волнения на задворках какого-то кошмарного мероприятия для первокурсников и с мучительным облегчением встретились взглядами. Она приехала из городка, слывшего среди самоуверенных дублинцев (считавших деревенщинами, фермерами и зачатыми в инцесте простаками всех, кто родился за пределами безнадежно провинциальных столичных окраин) еще более захудалым и отсталым, чем мой собственный.

Мы сразу подружились и продолжали общаться даже после того, как я неожиданно вылетела из университета. Когда она выражала желание сходить на танцы, то, к моему удивлению, говорила буквально и не имела в виду, что хочет напиться. Я была благодарна ей за то, что хотя я пила гораздо больше нее, она никогда не заставляла меня комплексовать на этот счет и даже не давала почувствовать, что замечает мое пьянство. Невинная и общительная, она редко бывала одна. Казалось, ей совсем не нужны ни анонимность, ни личное пространство, даруемые уединением. Я восхищалась ее непринужденностью и правильностью, ведь моя потребность в общении была иной, условной и обострявшейся, если ее не удовлетворить.

Мы съехались, когда она окончила университет и мы обе работали официантками на полную или почти полную ставку – в зависимости от прихотей наших менеджеров. По выходным мы кутались в пледы и флиски на нашем ужасном костлявом диване, слушали радио, писали в блокнотах, отправляли электронные письма или занимались «сбором информации», что в моем случае означало чтение статей в «Википедии» про малоизвестных серийных убийц и конспектирование поразивших меня подробностей: «Удерживая девушку в заложницах, он дал своей жертве почитать “Остров сокровищ” и посмотрел вместе с ней фильм “Капитан Крюк”». Или: «В подростковом возрасте убийца мог достичь сексуальной разрядки, только когда продырявливал женские фотографии».

Мы пили крепкий чай, не доставая из кружек пакетиков, дымили самокрутками, а по вечерам иногда вместе разгадывали кроссворд. Мы готовили еду из консервированных бобов, пожухшей зелени с кучей чеснока, нарезанных помидоров и анчоусов – разбивали во все это яйцо, жарили на плите и вытирали тарелки остатками хлеба, принесенными одной из нас из ресторанов, где мы работали. Хотя я, в отличие от Лизы, беспокоилась и с тревогой ждала, что будет дальше, наш бытовой союз меня успокаивал. Меня восхищала ее способность превращать любое место в дом: уже через несколько дней после нашего заселения даже отвратительный сырой туалет обзавелся настенными украшениями и статуэтками и ощущался нашим.

Лиза была настолько неиспорченной, что иногда я невольно закатывала глаза: ее пикники, трезвые званые ужины со съедобными цветами и жаренными целиком рыбинами и приключения в поездах казались мне личным оскорблением. По правде говоря, я хотела всего этого хотеть, с радостью жила бы такой жизнью. Точнее, я с радостью производила бы впечатление, что ею живу. Все, что Лиза делала для удовольствия, хорошо смотрелось со стороны, но не привлекало меня само по себе. Я думала, что жизнь, которая выглядит такой чистой, размеренной и возвышенной, позволит мне получить то, чего я хочу на самом деле, – новых людей, их внимание, влечение, любопытство.

Иногда я испытывала к людям вроде Лизы – людям, которые никогда не выходят из себя, во всем соблюдают умеренность и ложатся спать не позже часа ночи, – что-то похожее на презрение. Я ценила в себе постоянную готовность потакать своим желаниям и поддаваться сиюминутным низменным телесным порывам, которую принимала за вольный дух. Возможно, этим благоразумным людям просто не хватает смелости вести такой же честный образ жизни, как я? Мне не приходило в голову, что Лиза поступает именно так, как хочет, что ей хочется жить своей спокойной и воздержанной жизнью. Я не считала так, потому что мне казалось непостижимым, что можно выпить и не захотеть еще. Я не понимала, что у некоторых нет такой потребности.

По вечерам Лиза иногда открывала красное вино, украденное одной из нас из ресторана, делала глоточек, потом глоток побольше и, с удовольствием выдохнув, отставляла бокал. Следующие пару часов она попивала из него, пока читала или возилась на кухне. Наслаждение первым бокалом вина было мне чуждо; я, морщась, осушала бокал залпом, алкоголь, накладывавшийся на вечное похмелье, был на вкус мерзким и кислым, пока не начинали действовать первые две порции.

В свой двадцать первый день рождения я устроила у нас дома вечеринку. Лиза и ее новая девушка Хен пекли в кухне торт для меня. Одеваясь у себя в комнате, я слышала внизу их нежное оживленное воркование, и когда я сошла по винтовой лестнице Лыжной хижины в летящем красном платье в пол, обе ахнули от восхищения.

Лизе удалось нечто, казавшееся мне столь же невозможным, как умеренность в выпивке: она оставалась одна – по-настоящему одна, даже на свидания не ходила, – пока не нашла своего человека. За время нашего знакомства она почти ни с кем не целовалась, и я втайне удивлялась, что ей не скучно и не одиноко, хотя и понимала, что ее образ жизни лучше моего. Благодаря воздержанию можно заслужить историю любви.

С Лизой так и произошло – она сама построила свою жизнь, счастливую и самодостаточную. Потом в эту жизнь вошла Хен, только и всего. Они были влюблены, и в их отношениях не было ничего мучительного и унизительного. Все сложилось так, как они рассказывали, и я знала, что со мной никогда не произойдет ничего подобного, потому что не могла провести и дня, не говоря уже о нескольких годах, не озираясь в поисках кого-то, на кого можно направить свои чувства.

Помню, что многие делали комплименты моему эффектному платью и просили меня покружиться, чтобы посмотреть, как оно красным облаком взлетает вокруг меня, и я чувствовала себя красивой и остроумной. Помню, что в какой-то момент все собрались в бар и, когда мы высыпали на улицу и курили на тротуаре, дожидаясь остальных, я поссорилась с нашим соседом. Помню, что чувствовала себя во всеоружии в своем праздничном наряде и держалась вызывающе и что, когда я ему грубила, Лиза положила руку мне на плечо. После помню только, что на следующий день почему-то проснулась не в своей постели, а в Лизиной.

Я осторожно, не чувствуя высоты, спустилась по лестнице и обнаружила Лизу, убирающую коробки из-под пиццы и переполненные пепельницы.

– Ох, что стряслось прошлой ночью? – спросила я с деланой непринужденностью и смехом в голосе. Живот свело от страха. – Почему я очутилась у тебя в кровати?

– Ночью ты перепачкала свою постель кровью, поэтому я прибралась и уложила тебя к себе.

Она наводила порядок, стараясь не встречаться со мной взглядом.

– О господи, Лиза, прости, пожалуйста. Я, наверное, по пьяни вытащила тампон. Боже, я ужасно извиняюсь.

– Ты была там с Питером, – сказала Лиза, нахмурившись. Ее расстраивало и само случившееся, и то, что ей пришлось мне об этом сообщить.

Питер находился в прерывистых отношениях с нашей общей близкой подругой, милой девушкой по имени Грета, на которую все, зная, насколько она слепа к его изменам, смотрели с покровительственным сочувствием.

Я не нашлась что сказать, поэтому визгливо рассмеялась и повторила «О господи!», словно Лиза рассказала мне про обычный конфуз вроде пролитой выпивки. Тогда она наконец на меня посмотрела, и я почувствовала себя раздавленной ее взглядом, в котором было больше беспокойства, чем осуждения. В тот момент я поняла, что только Лиза видит меня такой, какая я есть. Она одна видит переполняющий меня океан зависимости, который никогда не перестанет выплескиваться через край, уничтожая все на своем пути, но не ненавидит меня за него, а жалеет. Пораженная этим мгновенным страшным осознанием, я, вздрогнув, отвернулась, ушла наверх и не спускалась, пока не услышала, что она выходит из дома.

Вскоре после той вечеринки Лиза сказала, что переезжает в Берлин с Хен. В глубине души я почувствовала облегчение. Жить с ней после того, как она так посмотрела на меня в то утро, было выше моих сил, но вместе с тем мне было невыносимо, что она меня бросает. Я не хотела, чтобы она была рядом, потому что она единственная видела меня настоящей, но по той же причине не могла ее потерять.

В месяцы до ее отъезда я постаралась быть верной и заботливой подругой. Я пыталась без слов сказать, что она мне нужна, она – моя единственная здоровая потребность, сказать, что после того, как она меня покинет, я буду нуждаться в ней еще сильнее. Лиза пообещала, что не перестанет дружить со мной только из-за переезда, и по большому счету сдержала слово.

9

После первого свидания мы с Кираном начали видеться по нескольку раз в неделю. Закончив вечернюю смену в ресторане, я пешком или на такси отправлялась к нему. Он жил в квартире на первом этаже, возле Килмэнхемской тюрьмы. Мой рабочий график его не смущал. Он всегда страдал от бессонницы, засыпал только между четырьмя и восемью утра. От меня пахло кухней и слегка потом. Он набирал мне ванну, и я нежилась в ней, слушая, как он, напевая себе под нос, заваривает нам чай или горячий шоколад, выкладывает на блюдце черствые печенья.

Он почти не пил и был совершенно равнодушен к еде. В детстве, после автомобильной аварии, он лишился обоняния и практически полностью потерял чувство вкуса, а потому никогда не держал дома ничего, кроме продуктов, необходимых, чтобы подкрепиться, – огромных запасов пресных мюсли, консервированного нута, белого риса. После того как я спускала воду в ванне, он давал мне свою футболку и дырявые, мягкие от старости кальсоны из вафельной ткани. Я часто оставалась у него, но пижаму приносить не хотела: мне нравилось ощущать прикосновение его одежды, чувствовать запах его мыла «Пирс».

Потом мы в обнимку сидели на диване и, медленно поглаживая друг друга, тихо обсуждали, как прошел день. Как добры мы были в те вечера! Мы негромко, снисходительно смеялись над высказанными друг дружкой маленькими наблюдениями и касались друг друга бережно и нежно, словно боясь разрушить соединившее нас новое чувство.

Когда мы впервые занялись сексом, я была вне себя от счастья и очевидной правильности происходящего между нами. От его рта исходил какой-то идеальный запах, почти ощутимый на вкус, – я знала, что этот не поддающийся определению запах вызывают те же химические вещества, которые влекут друг к другу наши тела.

(Через несколько недель один из поваров с моей работы приготовил трюфельную эссенцию. «Понюхай!» – сказал он и протянул ее мне. Поводив ею под носом, я сразу подумала: «Это Киран».)

Вечером мы часто слушали пластинки. Ему нравились Боб Дилан и Хэнк Уильямс, поэтому я тоже их полюбила. Иногда мы брали напрокат фильмы и смотрели, забравшись в постель. Он был такой большой, что я могла сидеть у него на коленях, не причиняя ему никакого неудобства. Мы смотрели дрянные малобюджетные ленты пятидесятых годов, которые нравились нам обоим, но особенно веселили его. Мне всегда было любопытно, что его смешит и радует, ведь обычно он был очень серьезным.

Вначале казалось, что это невинная и даже восхитительная серьезность малыша, познающего окружающий мир, – реакция, вызванная новой информацией. Возможно, Киран просто еще не освоился в Дублине, думала я. Но когда мы узнали друг друга получше, его серьезность открылась с иной стороны.

Очень многое вызывало у него злость или, еще чаще, отвращение. Ему были непонятны мелкие происшествия, которые мне казались неприятными, но совершенно обыкновенными. По воскресеньям, когда мы гуляли по Меррион-сквер или Феникс-парку, дети на улице иногда выкрикивали ему вслед насмешливые дразнилки из-за его очков и поношенной одежды. «Почему они так себя ведут?» – требовательно спрашивал он у меня, сгорая от ярости, и оглядывался на них, словно собираясь вступить в перепалку. Я сочувствовала, соглашалась и старалась как можно деликатнее увести его прочь.

У него в квартире наши разговоры могли привести к получасовым возмущенным тирадам о бездомном, который каким-то образом оскорбил его на улице, или художнике, нагрубившем ему при случайной встрече. В конце концов Киран вставал, сердито сворачивал самокрутку и принимался мерить шагами комнату, куря и пересказывая мнимую обиду. Поскольку его злость всегда была довольно сдержанной, я не беспокоилась; в том, что он изливал мне свои жалобы, было даже что-то умилительное, объединяющее и сплачивающее.

Я выражала комически преувеличенное сочувствие, дергала его, расхаживающего туда-сюда, за потрепанный рукав и тянула к себе на диван.

– Бедный кроха! – сюсюкала я и, прижав его голову к груди, покрывала его лицо градом поцелуев, пока не удавалось его рассмешить.

10

В конце мая я позвала Кирана в галерею на чтения, которые устраивали мои друзья. С кем-то из них он уже мельком пересекался, других немного знал по выставкам. В тот раз мы впервые вместе отправились на мероприятие и вели себя на людях как пара. На мой взгляд, мы уже провели вместе столько времени, что, по сути, и были парой, как нас ни называй.

Киран с самого начала был раздражен и держал каменное лицо. Он не хотел идти, но уже условился встретиться со мной вечером и не придумал убедительной отговорки. Пока я общалась с другими гостями, он молча смотрел поверх наших голов, словно тяготясь присутствием кого-то не видимого никому из нас.

Несколько раз мои собеседники переглянулись, вероятно заметив его странное поведение. Киран и раньше бывал неразговорчив, но никогда не вел себя настолько грубо. От неловкости я заговорила громче и быстрее. Я нежно держала его за руку и, когда речь зашла об издании, на которое он иногда работал, повернулась и задала ему какой-то вопрос. Киран слегка кивнул и, продолжая смотреть в сторону, вырвал у меня ладонь и сунул руку в карман.

Во время чтений на его лице застыло почти комическое презрение. Я смотрела прямо перед собой и надеялась, что никто ничего не заметит. Когда все закончилось, я схватила его за рукав и вытащила на улицу, пока никто не пристал к нам с разговорами.

– Что ты творишь? – спросил он, стряхнув мою руку.

– Почему ты так грубо себя ведешь?

Я была готова расплакаться и ненавидела себя за эти подступающие слезы. Мне не терпелось пойти туда вместе, со всеми его познакомить, похвастаться своим красивым, интересным парнем.

– Чтения были паршивые. – Киран покачал головой, роясь в сумке в поисках табака.

Подняв глаза и поймав мой взгляд, он увидел, что я вот-вот разрыдаюсь, выпятил подбородок и поджал губы – впоследствии я очень хорошо узнала эту гримасу отвращения и возненавидела ее до глубины души.

– Разумеется, паршивые! – сказала я. – Это просто дурацкие чтения. Хорошие друзья ходят друг к другу на чтения для моральной поддержки и притворяются, что им все понравилось, даже если это не так.

– Эти люди мне не друзья. Они не становятся моими друзьями только потому, что мы с тобой вместе спим.

Я не знала, что ответить. Сведя наши отношения к сексу, он нарочно постарался сделать мне больно. Я опустила голову и расплакалась, зная, что знакомые, перешептываясь, смотрят на меня с крыльца галереи.

– В чем дело? – спросил он. – Ты хотела, чтобы я сказал, что начинаю в тебя влюбляться? Потому что это не так.

– Нет, – сказала я и, не в силах больше препираться, развернулась и пошла домой.