Текст книги "Прелестная сумасбродка"

Подняв взгляд, Мэри заметила, что подруга воспринимает ее пламенные речи как-то странно. Округлив глаза и приоткрыв рот, Пенни смотрела куда-то поверх головы Мэри; чашка в руке у нее накренилась, и чай капал на платье.

Схватив льняную салфетку, Мэри принялась вытирать пролитый чай.

– Да помоги же мне, Пенни! – говорила она, тщетно стараясь вручить подруге вторую салфетку. – И держи чашку как следует! Смотри, у тебя льется!

Но Пенни не отрывала глаз от дверей, где ясно обрисовывался высокий черный мужской силуэт.

– Г-герцог! – прошептала она еле слышно. Бедняжка Пенни была напугана почти до обморока.

Один бог знает, как долго герцог простоял в дверях, но, несомненно, он слышал и нелестные высказывания Мэри о своей персоне, и дерзкие предложения Пенелопы.

– Не говоря уж о том, – продолжала Мэри, – что я попросту не знаю, как взяться за такое дело! Я хочу сказать – как обворожить мужчину.

На мгновение она задумалась.

– Конечно, надо сбросить с себя одежду, пройтись по спальне обнаженной, потом лечь в какую-нибудь соблазнительную позу (знать бы только, какие позы у мужчин считаются соблазнительными!). Но, мне кажется, этого будет маловато. Чтобы человек вроде герцога Уэстермира согласился выложить свои денежки на школу и больницу, требуется нечто большее.

Зловещая темная фигура двинулась к ним. Толстый ковер заглушал ее шаги.

– М-может быть, – пролепетала Пенелопа, не отрывая глаз от герцога, – может быть, любящая и добродетельная женщина вроде тебя поможет ему осознать свои ошибки, и он займется благотворительностью добровольно, по зову сердца?

– Это было бы лучше всего, – со вздохом заметила Мэри. – Только откуда возьмется любовь? Вспомни, что пишет об этом Мэри Уоллстонкрафт: «Истинная любовь свободна, и там, где царят дружба и взаимное уважение, едва ли необходимы цепи брака».

Она отложила салфетку и потянулась за бутербродом.

– Такая любовь возможна только с идеальным мужчиной, – продолжала она мечтательно. – А где же его найдешь?

Мэри и не подозревала, что Доминик, герцог Уэстермир, в этот миг стоит у нее за спиной.

– О чем разговор? – рявкнул он ей в самое ухо. – Шантаж, мошенничество и свободная любовь?

Обе женщины с визгом вскочили с мест. Чашки полетели на пол – хорошо еще, что они были серебряные и не могли разбиться. Мэри уронила бутерброд; Пенни неизвестно зачем схватила свой черно-желтый плед и прикрылась им, словно щитом.

На лице герцога отразилось отчаяние.

– Опять! – простонал он. – Опять эта мерзкая пестрая тряпка!!

Вырвав плед из рук бедной девушки, герцог швырнул его в камин и принялся ожесточенно мешать угли кочергой.

– Будь я трижды проклят! – взревел он, вздымая кочергу к небесам. – Нигде нет спасения от просвещенных женщин! Господи, будет ли этому конец?!

Для Пенелопы это оказалось последней каплей. Бедняжка тихо ахнула и мешком повалилась на ковер.

3.

Не успел Доминик выехать из Бристоля, как его любимый жеребец по кличке Ватерлоо, полученный в подарок от герцога Веллингтона в память о знаменитой битве, потерял подкову.

Это досадное происшествие случилось в Суиндоне; дождь лил вовсю, а до Лондона оставалось добрых сорок миль. Доминик проклинал себя за то, что отправился в путешествие верхом, не взяв карету, но от проклятий и запоздалых сожалений было мало толку.

Коня пришлось оставить в придорожной гостинице, а вместо него нанять какую-то полудохлую клячу, что, конечно, не улучшило герцогского настроения. О том, что может сделать с жеребцом полупьяный деревенский кузнец, Доминик предпочитал не думать вовсе.

Измученный, промокший насквозь, простуженный и злой на весь белый свет, герцог добрался наконец до своего лондонского особняка, влетел внутрь и, даже не сбросив плащ на руки верному дворецкому, устремился в библиотеку. Там, надеялся он, ждет его горящий камин и рюмочка бренди.

Однако у дверей герцог Уэстермир остановился как вкопанный: из библиотеки слышались приглушенные женские голоса. Похоже, его любимое место занято незваными гостями.

Заглянув в приоткрытую дверь, герцог увидел, как блестит серебряный чайник: очевидно, мисс Фенвик поставила на стол любимый сервиз его матери.

Прислушавшись к разговору женщин, Доминик различил слова, от которых у него потемнело в глазах, а по голове словно кувалдой ударили. Он не верил собственным ушам. Неужели эта наглая девица и вправду собирается его… тьфу ты черт… «обворожить»?!

Но нет, герцог не ошибся: трепетные юные девы с удивительным хладнокровием (тем более удивительным, что они сидели у него в доме, грелись у его очага и пили его чай) обсуждали, как превратить Доминика Уэстермира в «раба страсти» – иными словами, в жалкого слюнявого идиота, недостойного называться настоящим мужчиной.

А затем выманить у него «крупную сумму» на какую-то дурацкую благотворительность!

Черт побери, это уже слишком! Пока он, проклиная все на свете, скакал под дождем по раскисшей дороге, эти две хорошенькие мошенницы, греясь у огонька и лакомясь горячим чаем, решали, как бы половчее сделать из него дурака!

Были в их речах и другие интересные моменты, но Доминик решил, что услышал достаточно.

Он отворил дверь и начал бесшумно красться по персидскому ковру, желая застать негодяек врасплох.

Приглядевшись к блондинке, герцог мог бы ее узнать, но сейчас все его внимание было поглощено другой красоткой, статной и синеглазой. Дочкой священника, будь она трижды проклята.

Когда она наклонилась, чтобы вытереть с колен подруги пролитый чай, герцог рявкнул у нее над ухом:

– О чем разговор? Шантаж, мошенничество и свободная любовь?

Эффект был великолепен! Доминик едва не расхохотался во все горло, когда девицы вскочили с мест, визжа, словно вдруг увидали целую стаю мышей.

К несчастью, именно в этот миг усталый и раздраженный взгляд Доминика упал на полосатый плед, который прижимала к себе перепуганная блондинка, – тот самый омерзительный черно-желтый плед, с которым у герцога прочно связались воспоминания о лондонском рынке, нападении амазонки, изгнании из клуба и прочих неприятностях.

С самого детства двенадцатый герцог Уэстермир обладал развитым эстетическим чувством. Он не терпел никакого уродства и безобразия: грубые очертания или кричащее сочетание цветов оскорбляли его до глубины души. В детстве случалось, что безвкусная шляпка или старомодное платье какой-нибудь дамы вызывали у него настоящие приступы ярости.

Став взрослее, герцог, разумеется, научился владеть собой. Однако бывали случаи, когда самообладание ему отказывало. Например, сегодня.

Вырвав у барышни из рук злосчастный плед, герцог швырнул его в камин и, схватив кочергу, принялся с остервенением ворошить остывающие угли.

Слишком поздно он сообразил, что лучше было бы бросить плед на пол и как следует потоптать ногами – а сжечь всегда успеется…

Огонь взметнулся яркими алыми языками, раздался треск… Через несколько минут все было кончено: черно-желтый плед навсегда покинул сей мир.

Обернувшись, герцог обнаружил, что белокурая шотландочка лежит на ковре в глубоком обмороке, а синеглазая красотка стоит между ней и герцогом, раскинув руки, словно собирается закрывать подругу своим телом.

– Не смейте к ней прикасаться! – взвизгнула она.

– А вы не будьте дурой! – рявкнул в ответ Доминик. – Успокойтесь, я не собираюсь срывать с нее остальную одежду… Хотя стоило бы, – добавил он, разглядев непритязательный наряд гостьи. – Скажите, у вас в городишке все женщины шьют себе платья из старых одеял?

Дочь деревенского священника гневно сверкнула синими, как небо, глазами.

– Сэр, вы невыносимы! Неужели все, на что вы способны, – оскорблять женщин? Сперва вам не нравилось, как я одета, теперь вы критикуете наряд бедняжки Пенелопы… Да, моя подруга бедна, ее отец – скромный школьный учитель, она не в состоянии одеваться по последней моде; но знали бы вы, что она за человек! Великодушная, преданная, самоотверженная… Если бы не ее помощь и поддержка, я ни за что не сумела бы претворить свои стремления в жизнь!

«Так я и думал, – мрачно сказал себе Уэстер-мир. – Еще одна треклятая заговорщица».

Скинув мокрый плащ, он подхватил бесчувственную гостью на руки и уложил ее на софу. В это время дверь распахнулась, и в библиотеку вошел дворецкий с подносом, на котором позвякивали бутылочки и бокалы из богемского хрусталя. По пятам за ним следовал Джек Айронфут, кучер, – он нес седельные сумки герцога и еще какой-то черный кожаный футляр странной формы, размером со шляпную коробку. Этот загадочный предмет Джек с величайшей осторожностью поставил на столик у окна.

– Нюхательные соли и другие укрепляющие средства, ваша светлость, – провозгласил дворецкий, ставя поднос.

Доминик торопливо пробормотал благодарность. У старины Помфрета было настоящее чутье на такие вещи: годы службы у покойного герцога настолько развили его слух, что даже из своей комнаты в задней части дома дворецкий мог расслышать стук падения легкого девичьего тела на толстый ковер.

Среди «укрепляющих» Доминик обнаружил бутылочку французского бренди. Пока Помфрет и девица Фенвик хлопотали вокруг гостьи и подносили ей к носу соль, герцог присел и отдал должное своему любимому лекарству.

В конце концов, он заслужил отдых. О шотландской фее найдется кому позаботиться и без него. Кроме того, что-то подсказывало герцогу, что обморок ее продлится недолго.

Так и случилось. Едва вдохнув нюхательной соли, Пенелопа села и объявила дрожащим голосом, что не знает, что это на нее нашло, очень извиняется и думает, что уже поздно и ей пора домой.

Повинуясь знаку хозяина, Помфрет принес из гардеробной черное шерстяное пальто с капюшоном, отделанным лисой, и предложил девушке принять его взаймы взамен черно-желтых ошметков, догорающих в камине. Пенелопа не стала отказываться. Длинные полы пальто прикрыли ее поношенную юбку, а надев капюшон и застегнув его под горлом, хорошенькая Пенни превратилась в настоящую красавицу – это признал даже герцог.

– Думаю, ты имеешь право оставить это пальто себе, – сурово заметила Мэри. – Ведь герцог лишил тебя твоего собственного!

– Да, разумеется, – великодушно отозвался Доминик.

Он сам дошел с девушками до входной двери. Старина Помфрет распахнул дверь, и все трое вышли на крыльцо, куда Джек Айронфут уже подогнал карету.

– Пенелопа, может быть, тебе не стоит ехать? – заметила Мэри. – Уже поздно. Конечно, с тобой будут кучер и верховые, но все же…

– Очень даже стоит, – прервал ее Доминик, снова вспомнив о подслушанном разговоре.

При мысли о предложении, которое он сделал отцу девушки, голову герцога снова стиснула тупая боль. Конечно, своим рабом прекрасная Мэри его не сделает, но вот жизнь попортить сможет, и изрядно. И сейчас герцог больше всего хотел остаться один, чтобы отдохнуть после тяжелого дня и спокойно обдумать, во что он ввязался и что из всего этого выйдет.

Кроме всего прочего, он чувствовал, что заболевает. Герцог всегда был склонен к ангинам: вот и сейчас у него зверски першило в горле. Должно быть, простыл во время обратной дороги, а может быть, подхватил заразу от кого-нибудь в Бристоле.

Однако выпроводить мисс Макдугал оказалось непросто. Дважды девушка садилась в экипаж, но тут же выскакивала назад в слезах, крича, что ни за что не оставит свою лучшую подругу в логове хищника, а затем, бросаясь Мэри на шею, умоляла ее не жертвовать собой и вернуться домой.

«Черта с два она вернется!» – угрюмо думал герцог, наблюдая за этой трогательной сценой с крыльца.

Всякий раз, как мисс Макдугал в очередной раз меняла решение, молодые лакеи, всегда готовые услужить хорошенькой леди, кидались ей навстречу, распахивали перед ней дверь, помогали сойти или подняться и производили невероятную суматоху. Наконец Джеку Айронфуту это надоело. Щелкнув кнутом, он приказал юнцам отправляться на запятки. Герцог захлопнул дверь, кучер стегнул лошадей, и карета отправилась в путь.

Час спустя Уэстермир ужинал в библиотеке в блаженном одиночестве. Девицы Фенвик рядом не было: бог знает, где и как она принимала пищу, но герцога это совершенно не касалось.

Домоправительница миссис Кодиган подала на ужин миску наваристого мясного супа, а к нему – бутылочку лучшего лондонского кларета и хлеб с подсоленным маслом. Как и Помфрет, миссис Кодиган обладала необыкновенным чутьем во всем, что касалось ее обязанностей: она догадалась, что герцог заболевает, и сытный горячий ужин, быть может, поможет его организму справиться с ангиной.

Затем она позвала своего племянника Чарльза, служившего в доме помощником привратника, и с его помощью распаковала «машину» – так называли слуги сложный и дорогой прибор с трудным иностранным названием, который герцог возил с собой в Бристоль.

Достав «машину» из кожаного футляра, экономка и ее племянник осторожно водрузили ее на стол с мраморной крышкой у центрального окна.

Прежде чем сесть за ужин, Доминик внимательно осмотрел «машину» и убедился, что та не пострадала во время путешествия. Если бы с драгоценным прибором что-то случилось, ему кусок не полез бы в горло.

Затем он сел у камина, налил себе супа и принялся с аппетитом есть. Однако во время трапезы герцог то и дело поглядывал на мраморный столик, и каждый раз лицо его омрачалось досадливой гримасой. Доминик де Врие тяжело переживал свою неудачу.

Несколько дней назад он отправился в Бристоль, чтобы убедить одного из тамошних судей, сэра Роуленда Секвилла, в полезности использования новейших научных достижений в полицейской практике.

И вернулся ни с чем.

«Английские судьи вообще не отличаются умом, но Секвилл – это что-то особенное!» – думал Доминик. Сэр Роуленд стал судьей не из-за каких-то талантов или хотя бы склонности к юриспруденции, а лишь оттого, что его папаша-граф решил пристроить тупоумного сыночка на почетное и непыльное место. Ко всему, что выходило за пределы его ограниченного кругозора, Секвилл относился недоверчиво и подозрительно: судьба же подсудимого, висящая на волоске, его, казалось, не интересовала вовсе.

Битых три часа герцог рассказывал ему об устройстве микроскопа, о первых неуклюжих машинах, в которых вместо линз использовались капельки воды, о том, как голландец Левенгук усовершенствовал микроскоп для своих ботанических опытов…

Бристольский судья в ответ хмыкал, фыркал и кряхтел. Слово «ботаника» не вызвало у него никаких ассоциаций, а вот сама идея увеличительного прибора показалась смешной до колик.

– Что вы говорите! – восклицал он неожиданно тонким голосом, и жирная туша его тряслась от хохота. – Значит, вы смотрите в стеклышко, и какая-нибудь песчинка превращается для вас в целый утес? Я знаю людей, которые этим занимаются много лет – только смотрят они в рюмку, ха-ха-ха!

От смеха он поперхнулся вином и, откашлявшись, продолжал:

– Забавный народ эти голландцы, ей-богу, вечно что-нибудь такое выдумают! Очки, линзы, теперь еще этот мелко… мерко… как его там? А я бы им посоветовал лучше заняться Новым Амстердамом, что на Гудзоне, – такая колония пропадает! Право слово, землю бы лучше пахали, чем тратить время на всякие безделушки!

И Секвилл ткнул толстым пальцем в драгоценный груз, который Доминик привез с собой из Лондона в седельной сумке.

Доминик почувствовал, как к горлу подступает тошнота. «Безделушка», иначе называемая ахроматическим микроскопом, обошлась ему в целое состояние. Таких совершенных моделей в Англии было всего две: одна принадлежала герцогу, другая – его старинному другу и знаменитому ученому, доктору Джозефу Джексону Листеру. И эту драгоценность назвали «безделушкой»!

Судья крякнул и налил себе еще портвейна. Герцог молча уговаривал себя успокоиться. В конце концов, чего ждать от человека, который уверен, что Нью-Йорк до сих пор принадлежит Голландии и называется Новым Амстердамом? Неудивительно, что микроскоп не вызвал у сэра Роуленда Секвилла ни малейшего интереса.

– Это не безделушка, милорд, – ответствовал Доминик, сверхъестественным усилием воли сохраняя на лице доброжелательную улыбку. – С вашего позволения, я готов показать, каким образом этот прибор может помочь полиции в исследовании вещественных доказательств.

Доминик говорил медленно и отчетливо, словно обращаясь к несмышленому ребенку. От его ораторских способностей сейчас зависела не просто научная истина, а человеческая жизнь.

Несколько месяцев назад отставной солдат, а ныне возчик по имени Орис Ладберри, выпив после тяжелого рабочего дня, возвращался из пивной на свою квартиру в рабочем квартале Бристоля. Внимание его привлек крик о помощи; прибежав на зов, Орис увидел, что трое грабителей напали на прохожего и, повалив его на землю, бьют ногами. Когда Орис подбежал к бандитам, несчастная жертва была уже без сознания, и преступники обшаривали ее карманы.

Бандитов было трое, а Ладберри – всего один, однако он, не колеблясь, бросился на выручку пострадавшему. В драке он получил немало синяков и ссадин, но в конце концов бандиты скрылись… оставив отважного возчика разбираться с подоспевшей полицией.

Бедняга-прохожий был уже мертв и ничего объяснить не мог. Ладберри стоял над трупом, зажав в руке золотые часы, брошенные грабителем. В кулаке у жертвы была зажата прядь рыжих волос. Именно из-за часов и пряди Ориса Ладберри и обвинили в убийстве с целью ограбления.

– Если вы рассмотрите эту прядь под микроскопом, – говорил Доминик, – и сравните ее с волосами Ладберри, разница станет для вас очевидна! Да, Ладберри тоже рыжий, но он молод и здоров, и волосы у него густые и крепкие, без признаков седины. А человек, чью прядь зажал в руке умирающий, уже немолод. В волосах невооруженным глазом видна седина, а под микроскопом вы увидите, что и фактура у них другая, тонкая и слабая. Нельзя же отрицать очевидные вещи, милорд! Ладберри говорит правду: он не убийца. Зато один из убийц – рыжий, с сединой, и его-то ваши люди и должны искать в первую очередь.

– Не будем мы никого больше искать! – твердо ответил сэр Роуленд. – Подумайте головой, Уэстермир! Этот дурень стоял над трупом с часами в руках – полицейские видели его собственными глазами! Для присяжных этого достаточно! И для меня, кстати, тоже.

Доминик в последний раз попытался подвести судью к микроскопу, но тот только руками замахал.

– Нет, нет, Уэстермир, и близко не подойду к этой треклятой штуковине! – пропыхтел он. – Стар я уже глаза ломать! И что я там увижу? Две пряди волос, обе рыжие. Какая еще, к черту, разница? Вы все равно ни за что не убедите остальных двоих судей. Убийца пойман на месте преступления с добычей в руке – все ясно как день, о чем тут еще говорить!

Этот разговор происходил вчера.

Доминик отодвинул пустую тарелку и одним махом осушил последнюю рюмку кларета. Камин догорал, но герцогу не хотелось вставать и мешать угли. У него кружилась голова, и по телу разливалась непривычная слабость. Доминик определенно заболевал.

Сегодня утром жизнерадостный Секвилл и двое его коллег, без сомнения, столь же тупоумных, рассмотрели дело Ориса Ладберри и вынесли приговор: преступник виновен и не заслуживает снисхождения. Приговаривается к повешению в субботу на рассвете.

Ахроматический микроскоп, равных которому не было в Англии, вернулся на свое обычное место – великолепный и, увы, никому не нужный.

Герцог уже собирался позвать слугу и потребовать вторую бутылку кларета, когда дверь распахнулась и невозмутимый Помфрет пропустил в библиотеку кучера Джека Айронфута.

– Какого черта ты так быстро вернулся? – поинтересовался Доминик, вручив дворецкому пустую бутылку и жестом приказывая принести новую.

Кучер подошел к камину и, повернувшись к нему спиной и приподняв полы камзола, принялся греться у огня.

– Я подумал, что могу вам понадобиться, – объяснил он, – и, чтобы не тратить времени попусту, довез барышню до остановки Йоркминстерского экспресса и посадил в дилижанс. – Широкая физиономия его озарилась лукавой улыбкой. – А чтобы она не боялась ехать одна, отправил с ней Гарольда – нет-нет, не в дилижансе, конечно, а верхом. Видели бы вы, как просиял мальчуган, когда я приказал ему проводить даму! Небось размечтался, как будет ее спасать, если на дилижанс нападут разбойники. Впечатлений ему хватит до конца года. А вот Деннис всю обратную дорогу ехал нахохлившись – еще бы, ему-то выпало «провожать» не молоденькую красотку, а старого ворчуна!

Он подошел к столу и, не спрашивая позволения, налил себе вина.

Доминик с улыбкой смотрел на своего старого сержанта. Джек все такой же, как был пять лет назад в Испании. В то время он муштровал рекрутов – сейчас школит молодых лакеев. Джек суров и придирчив, но лакеи и конюхи его обожают, как когда-то обожали своего сержанта новобранцы.

Джек Айронфут допил вино и вытер рот тыльной стороной ладони.

– Итак, на этот раз Ладберри влип, – произнес он.

Доминик нахмурился.

– Да, мне не удалось уломать этого осла-судью. Очевидность для него ничего не значит, а о научной логике он и вовсе не имеет никакого понятия.

– Должен вам сказать, сэр, – философски заметил Джек, – меня это нисколько не удивляет. Сказать по правде, я и не надеялся, что у вас что-то выйдет. А Ладберри не везет: вечно влипает в какие-то истории. Солдат из него был что надо, а вот от мирной жизни он скучает и начинает заливать тоску вином.

В самом деле, в Испании Орис Ладберри проявил себя отлично. В отряде, которым командовал герцог Уэстермир, трусов не держали; любого из «Девяноста стволов» можно было без преувеличения назвать героем, но Ладберри даже среди них выделялся неукротимой отвагой.

Герцог налил себе еще кларета. Руки у него слегка дрожали: наверно, не стоило так много пить. Самое обидное, что от вина ему становилось только хуже. Теперь першило не только в горле, но и в груди.

– И не смотри на меня так, Айронфут! – проворчал он. – Неужели ты думаешь, что мы позволим отправить нашего боевого товарища на виселицу? Казнь назначена на субботу и состоится в тюремном дворе. Я три дня подряд бродил вокруг тюрьмы и заводил знакомства со стражей. Нашел нескольких человек, которых легко подкупить. Поверь, это было не так-то легко – судья Секвилл, хоть и дурак, догадался следить за каждым моим шагом!

Одним махом он опрокинул в себя бокал кларета и откинулся на спинку кресла, уставившись в потолок.

– Теперь давай подумаем, кого отправить на дело. Ты, Мерс Коффин, Мортимер – если только тебе удастся оторвать его от жены и детишек…

Мрачная физиономия кучера осветилась улыбкой – словно солнышко выглянуло из-за туч.

– Об этом не беспокойтесь, командир, справлюсь! А вот вам лучше в Бристоле больше не появляться. Тамошние судьи знают, что вы были в городе и интересовались делом Ладберри – так что, если во время казни произойдет что-то непредвиденное… – Тут медвежеватый кучер хрипло рассмеялся. – А что-то произойдет, за это я ручаюсь! – подозрение сразу падет на вас. Так что, пока мы с Мерсом и Мортимером будем обделывать дельце в Бристоле, вы, ваша светлость, оставайтесь в Лондоне и почаще показывайтесь на всяких там балах и раутах – чтобы побольше народу могло подтвердить, что видели вас здесь.

Доминик подмигнул в ответ, хотя, сказать по правде, сейчас ему вовсе не хотелось на бал. Хотелось лечь в постель и не вставать дня два, а лучше три. Но он понимал, что Джек прав.

– Верно, Джек, – ответил он, – так я и сделаю. Однако вызволить Ладберри из темницы будет куда легче, чем посадить его на корабль, идущий в Сидней или в Бостон. В Англии или даже на континенте ему оставаться опасно. Война окончена, но наши старые враги еще живы, и я вовсе не хочу, чтобы Ладберри снова попал в переделку.

– Для Ориса самый страшный враг – бутылка, – согласился Джек. – Да, лучше ему будет уехать в Америку или в Австралию и начать там новую жизнь. Но, командир, что-то мне подсказывает, что капитан и матросы возьмут за свои услуги и за молчание побольше бристольских тюремщиков!

– Не сомневаюсь, – устало ответил герцог. – Зайди ко мне утром, Джек, я посмотрю, сколько золота осталось в сейфе. Придется платить наличными – ведь по банковским чекам полиция легко выйдет на меня.

Вошел Помфрет, чтобы унести пустую посуду. Вслед за ним ушел и Джек, в отличие от дворецкого он передвигался с шумом и топотом, а выходя из библиотеки, так хлопнул дверью, что, казалось, сотрясся весь дом.

Доминик откинулся в кресле-качалке, глядя усталыми, слезящимися глазами на языки пламени, пляшущие в камине.

Было уже поздно – должно быть, больше двенадцати. Пора спать… Но герцог не мог заставить себя встать с кресла.

Итак, думал он, Ладберри будет спасен – но спасен с помощью силы и хитрости, которым научились его люди на войне под командованием Веллингтона. План герцога не увенчался успехом.

Доминик понимал, что этого следовало ожидать, но на душе у него было очень и очень тоскливо.

За судьбу Ориса он не беспокоился: Мерс и Мортимер – лучшие солдаты в отряде, а о самом Джеке и говорить нечего. Ладберри в безопасности… Но кто поможет сотням и тысячам несчастных, которые, как и он, ежедневно становятся жертвами судебных ошибок?

Должно быть, он задремал и проснулся от ощущения, что в комнате кто-то есть. Спросонья Доминик подумал, что это миссис Кодиган зашла проверить, убрал ли дворецкий посуду, или, может быть, кто-то из лакеев, привлеченный топотом Джека, решил узнать, что за шум…

Доминик открыл глаза и хотел заговорить – но в следующий миг язык его словно примерз к небу.

«Должно быть, все дело в выпивке, – думал он. – Я слишком много выпил, и теперь мне мерещится всякая чушь. А может быть, у меня началась лихорадка и я брежу наяву?»

По комнате, освещенной лишь слабым мерцающим светом углей в камине, бесшумно скользило привидение. Стройная легкая фигурка, облаченная во что-то длинное и белое, нерешительно остановилась посреди библиотеки, а затем направилась к мраморному столику с микроскопом.

Доминик отчаянно заморгал – и это помогло. Теперь он понял, что видит перед собой не гостью с того света, а всего лишь трижды проклятую девицу Фенвик, поклонницу Мэри Уоллстонкрафт.

И эта чума в женском обличье сейчас подбирается к его самому драгоценному достоянию!

– Не трогайте… – прохрипел Доминик.

Он хотел потребовать, чтобы девица немедленно отошла от микроскопа и никогда больше к нему не приближалась. Хотел добавить еще, что от женщин одни неприятности, а от ученых женщин в особенности. Хотел сказать еще много горьких, но справедливых слов… но из воспаленного горла его вырвалось только невразумительное сиплое карканье.

Девушка подпрыгнула от неожиданности, но в следующий миг обернулась к герцогу, радостно всплеснув руками. Лазурные глаза ее сияли восторгом, на губах играла такая счастливая улыбка, словно Мэри Фенвик встретилась с лучшим другом после долгой разлуки.

– Боже мой! – воскликнула она. – Это же микроскоп! Настоящий ахроматический микроскоп!