Текст книги "Все нечестные святые"

Мэгги Стивотер
Все нечестные святые

Посвящается Дэвиду,

наконец-то

Колорадо, 1962 год

Глава 1

Чудеса лучше всего слышны после заката – в темноте они далеко разносятся.

В этом смысле чудеса похожи на радиоволны. Мало кто понимает, что у обычной радиоволны и сверхъестественного чуда много общего. Предоставленные самим себе, радиоволны слышны на расстоянии в сорок-пятьдесят миль, не больше. Удаляясь от своего источника, они путешествуют строго по прямой и, поскольку Земля круглая, очень быстро расстаются с ее поверхностью и устремляются прямо к звездам. Разве все мы не поступили бы так же, получи мы такую возможность? Как жаль, что радиоволны и чудеса невидимы: только представьте, что за дивное получилось бы зрелище, если бы по всему миру протянулись прямые, ровные ленты чудес и звука!

Впрочем, не все радиоволны и чудеса ускользают никем не услышанные. Некоторые отскакивают от нижних слоев ионосферы: очень кстати колеблющиеся там в полной гармонии свободные электроны отталкивают их обратно на Землю под новыми углами. Таким образом, сигнал может вылететь из Росарито или Ногалеса, стукнуться головой об ионосферу, тут же оказаться в Хьюстоне или Денвере и вдобавок остаться таким же сильным. А если радиовещание ведется после заката? Многие вещи в этой жизни работают лучше в отсутствие назойливого внимания Солнца, и этот процесс из их числа. Ночью радиоволны и чудеса могут столько раз скакать вверх-вниз, что в некоторых непредвиденных случаях достигают радиоприемников и святых, которые находятся в тысячах миль от источников собственно радиоволн и чудес. Таким образом, случившееся в крошечном Бичо Раро[1]1
  Bicho Raro – чудак, чудик, сумасброд (исп.).


[Закрыть] маленькое чудо может разноситься аж до Филадельфии, и наоборот. Что это – наука? Религия? Даже ученым и святым нелегко вычленить разницу между этими двумя понятиями. Пожалуй, это неважно. Если вы сажаете невидимые семена, то навряд ли ожидаете, что все вокруг одинаково представляют себе невидимые всходы. Намного проще просто признать, что они мирно растут.

В ночь, когда начинается наша история, и святой, и естествоиспытатель прислушивались к чудесам.

Тьма стояла хоть глаз выколи, так темно бывает лишь в пустыне, а трое кузенов Сория собрались все вместе в кузове грузовичка. Высоко над ними более крупные звезды выпихивали звездочки поменьше из их небесного дома, проще говоря, сыпались очаровательным дождем уже около часа. Чуть пониже небо чернело непроглядным мраком до самых зарослей кустов и колючек, покрывавших долину.

Тишину нарушали только отзвуки радио и чудес.

Грузовичок стоял, припаркованный посреди моря кустарников, в нескольких милях от ближайшего городка. Зрелище он из себя представлял не ахти какое – всего-навсего полинялый красный «Додж» 1958 года выпуска, хотя вид машинка имела довольно оптимистичный. Один задний габаритный огонь треснул. Правая передняя шина вечно была накачана меньше левой. На пассажирском сиденье темнело пятно, неизменно пахнущее вишневой колой. На зеркале заднего вида висела маленькая деревянная алебрихе[2]2
  Алебрихе – ярко раскрашенные мексиканские народные игрушки, изображающие фантастических зверей.


[Закрыть], полускунс-полукойот. На грузовичке стояли номерные знаки Мичигана, хотя находился он вовсе не в Мичигане.

Играло радио. Только не в кабине, а в кузове – зеленовато-голубой приемник «Моторола», взятый с кухонного стола Антонии Сория. Приемник был настроен на радиостанцию кузенов Сория: не ту, что им хотелось бы послушать, а ту, что они создали. Грузовичок служил им радиовещательной студией на колесах.

«Им, они». На самом деле грузовик принадлежал Беатрис Сория, и это была радиостанция Беатрис Сория. Это история про всех членов семьи Сория, но в большей степени про Беатрис. Пусть не ее голос летел по АМ-радиоволнам, зато именно ее мятущееся и неутомимое сердце приводило их в движение. Другие люди выражают чувства с помощью слез и улыбок, а у Беатрис для этих целей имелся напичканный радиопередатчиками грузовичок в пустыне Колорадо. Если Беатрис случалось порезаться, акустические колонки в грузовичке истекали кровью.

– …если вы устали от песенок, которые поют только ради дрыганья, – пообещал между тем диджей, – вы найдете нас сразу после заката, но до восхода.

Голос принадлежал самому юному из кузенов, Хоакину. Шестнадцатилетний Хоакин полагал себя взрослым и серьезным и предпочитал, чтобы остальные воспринимали его всерьез. Миловидный и чисто выбритый, он прижимал наушники к одному уху, дабы не испортить прическу – высоченный «помпадур», как у Элвиса. Два электрических фонарика освещали его золотистым светом, точно очень маленькие сценические прожекторы, а всё прочее тонуло в фиолетовом, синем и черном. Хоакин носил ту же рубашку, в которой ходил последние пару месяцев: красный экземпляр в гавайском стиле с коротким рукавом; ворот рубахи был поднят.

В единственном фильме, который Хоакину удалось посмотреть в 1961 году, один герой носил рубашку именно так, и молодой человек поклялся воссоздать тот образ на самом себе. У его ног выстроился целый лес бутылок из-под газировки, наполненных водой. Хоакин до дрожи боялся обезвоживания и, чтобы справиться с этой фобией, постоянно носил с собой запас воды на несколько дней.

С наступлением темноты Хоакин Сория становился другим человеком. В колесившей по пустыне передвижной радиостанции он называл себя Дьябло Дьябло. И мать, и бабушка Хоакина были бы глубоко шокированы, узнай они об этом диджейском псевдониме, потому-то на него и пал выбор. Вообще-то, подобная смелость немного шокировала самого Хоакина. Чувство близкой опасности приятно щекотало нервы всякий раз, когда он произносил эти два слова, ибо в душе его жило суеверное убеждение, что дьявол и впрямь может явиться, если в третий раз прошептать «дьябло».

Вот чего хотел Хоакин Сория: стать знаменитым. Вот чего он боялся: умереть в одиночестве на испепеляющем песке, за пределами Бичо Раро.

– …новые песни и мечты, – продолжал голос Дьябло Дьябло, – самые горячие мелодии шестьдесят второго, от Дель-Норте до Бланки, и от Вилла-Гроув до Антонито, музыка, которая спасет ваши души.

Двое других находившихся в кузове кузенов, Беатрис и Даниэль, подняли брови. Подобная заявка на покрытие всей долины Сан-Луис попахивала явным обманом, но интересы Хоакина тяготели скорее к вещам приятным, пусть и воображаемым, нежели к тому, что существовало на самом деле. Да, их радиостанция не покрывала всю долину, но как прекрасен был бы этот мир, если бы она ее покрывала!

Даниэль чуть пошевелился, пытаясь устроиться поудобнее. Кузены сидели в кузове грузовичка, почти соприкасаясь коленями, и из-за этой вынужденной тесноты длинная ступня Даниэля нечаянно сдвинула с места одну из бутылок с водой. Металлическая крышечка ударилась об пол, заплясала на горлышке – как нарочно, того и гляди откроется. Лежавшие на полу провода шарахнулись в разные стороны, спасаясь от воды. Казалось, беда неминуема. Хоакин схватил бутылку и погрозил ею Даниэлю.

– Не сломай грузовик, – предупредил он. – Машинка новая.

Грузовик был далеко не новый, а вот статус радиостанции для него действительно был в новинку. До того как на грузовик обрушилась такая ответственная роль, им пользовалась семья сестры жены брата Аны Марии Сория, чтобы развозить братьев Алонсо с покрасочных работ по барам. От такой скукотищи грузовик устал и сломался, а поскольку братья Алонсо предпочитали красить и пить, вместо того чтобы поднять грузовичку настроение, машину бросили зарастать сорняками. По правде говоря, за это время грузовик собрал столько влаги, что хватило бы на маленькое болото, на его крыше и капоте быстро разрослись тимофеевка и осока, и машина возвышалась посреди пустыни, точно огромная болотная кочка. Животные приходили издалека, преодолевая много миль, чтобы только пожить в этом оазисе: сначала бобер, потом двенадцать леопардовых лягушек, чье кваканье походило на скрип кресла-качалки, потом – тридцать форелей-головорезов, которые так жаждали обрести новый дом, что пришли к грузовику через всю долину. Довершило картину прибытие четырех дюжин канадских журавлей ростом с человека, только шуму они производили в два раза больше. Из-за царившего в этом болоте гомона никто не мог заснуть ни днем ни ночью.

На Беатрис возложили задачу разогнать животных.

Тогда-то она и обнаружила под всем этим разнообразием грузовик. Беатрис восстанавливала грузовик медленно, поэтому животные выселялись постепенно, и новая топь едва ли заметила, что ее попросили на выход. Вскоре большинство членов семьи Сория вообще забыли про шум; даже сам грузовик почти исчез из их памяти. И хотя на деревянном полу до сих пор краснели круги ржавчины, оставленные банками с краской, единственным воспоминанием о том времени, когда грузовик был маленькой экосистемой, служило яйцо, которое Беатрис обнаружила под педалью газа. Огромное, размером с кулак, пятнистое, словно луна, и легкое, как воздух. Беатрис сделала для него гамак из тонкой сетки для волос и повесила в кузове грузовика – на счастье. Теперь яйцо раскачивалось туда-сюда над радиопередатчиками времен корейской войны, полученными через третьи руки кассетными магнитофонами, сломанными проигрывателями пластинок, перегоревшими лампочками, резисторами и конденсаторами.

Дьябло Дьябло (Дьябло!) тихо, проникновенно вещал:

– Затем вас ждет кое-что из творчества группы The Drifters – мы послушаем песню Save the Last Dance for Me… но мы на этом танцевать не заканчиваем, поэтому оставайтесь с нами.

Вообще-то, Хоакин не поставил пластинку The Drifters, хотя объявленная песня действительно зазвучала: заработал один из магнитофонов. Вся сегодняшняя программа была заблаговременно записана на кассету, на случай, если радиостанции придется в спешке сниматься с места. Федеральная комиссия по связи пессимистически относилась к тому, что американская молодежь в свободное время организует нелицензированные радиостанции, особенно ввиду того, что американская молодежь ничего не смыслит в хорошей музыке и грезит о революции. Нарушителей ждали штрафы и тюрьма.

– Как думаете, нас могут выслеживать? – с надеждой в голосе спросил Хоакин. Перспектива стать объектом государственного преследования юношу не радовала, но он так хотел быть услышанным, что чувствовал себя обязанным пойти на любые жертвы ради достижения цели.

Беатрис сидела рядом с радиопередатчиком и рассеянно перебирала пальцами в воздухе, с головой погрузившись в мир своего воображения. Осознав, что Хоакин и Даниэль ждут от нее ответа, она сказала:

– Нет, если только дальность вещания вдруг не увеличилась.

Беатрис была второй по старшинству из трех кузенов. Если Хоакин был шумным и ярким, то восемнадцатилетняя Беатрис – невозмутимой и мрачной. Она обладала внешностью хипповатой Мадонны: разделенные на прямой пробор темные волосы обрамляют лицо, нос в форме буквы «J» и маленький, загадочный рот. Мужчины, скорее всего, сравнили бы ее губы с лепестками розы, но сама Беатрис говорила просто «мой рот». У нее было девять пальцев: один она случайно отрезала в возрасте двенадцати лет, но не тужила, подумаешь, мизинец на правой руке (Беатрис была левшой). В конце концов, это был по-своему очень интересный эксперимент, да и палец уже не отрастет.

Хоакин сидел в грузовике-радиостанции ради славы, а Беатрис участвовала в деле исключительно ради интеллектуального удовольствия. И восстановление грузовичка, и дальнейшее его переоборудование в радиостанцию девушка рассматривала в качестве задачек на сообразительность, а всякие головоломки она обожала. Беатрис понимала в них толк. В три года она разработала секретный втяжной мост, ведущий из окна ее спальни к загону с лошадьми: по этому мосту она могла ходить босиком под покровом ночи, не боясь напороться на колючки, в изобилии покрывавшие землю. В семь лет она придумала, как соединить крестовину от детского мобиля и набор маленьких куколок, так что она могла лежать в постели и смотреть, как кукольная семья Сория танцует для нее. В девять лет она начала создавать тайный язык, на котором разговаривала со своим отцом, Франсиско Сория, и который они до сих пор оттачивали. В письменном виде слова и предложения этого языка состояли из цепочек цифр; в устной форме – из нот, соответствующих математической формуле нужного предложения.

Вот чего хотела Беатрис: посвятить всё свое время осмыслению того, чем бабочка похожа на галактику. Вот чего она боялась: что ее попросят заняться чем-то другим.

– Думаете, мама или бабушка слушают? – не отставал Хоакин (Дьябло Дьябло!). Он не хотел, чтобы его мать или бабушка узнали о его второй личности, но страстно мечтал, что они услышат Дьябло Дьябло, а потом будут шепотом сообщать друг другу, дескать, этот радиопират наверняка хорош собой, а голос у него в точности как у Хоакина.

– Нет, если только дальность вещания вдруг не увеличилась, – повторила Беатрис.

Она и сама уже задавалась этим вопросом. Сигнал их первой радиостанции распространялся всего на несколько сотен метров, хотя Беатрис и дополнила их систему большой телевизионной антенной. В настоящий момент девушка перебирала в уме все места, до которых не дотягивался их сигнал.

Хоакин бросил на кузину мрачный взгляд.

– Не обязательно говорить это вот так.

Беатрис не пожалела о своих словах, потому что произнесла их без всякой задней мысли. Она просто их произнесла. Впрочем, порой и этого вполне достаточно. Дома, в Бичо Раро ее иногда называли la chica sin sentimientos[3]3
  La chica sin sentimientos (исп.) – бесчувственная девушка.


[Закрыть]. Беатрис не имела ничего против того, что ее называли бесчувственной девушкой. Она полагала это утверждение вполне справедливым.

– И вообще, как же они услышат? Ведь мы забрали радио.

Все посмотрели на радиоприемник, утащенный с кухонного стола Антонии Сория.

– Не всё сразу, Хоакин, – посоветовал Даниэль. – Даже очень тихий голос – это всё же голос.

Это был третий и самый старший из присутствовавших в грузовике кузенов. Звали его Даниэль Лупе Сория, ему было девятнадцать лет, и родители его умерли еще до его рождения. С каждой костяшки его пальцев, кроме больших, смотрели глаза-татуировки, так что всего у него их было восемь, как у паука, да и сам Даниэль сложением походил на паука: длинные конечности, выпирающие суставы, маленькое туловище. Гладкие, прямые волосы его свисали до плеч. Даниэль был святым Бичо Раро, и у него это очень хорошо получалось. Беатрис и Хоакин очень его любили, и он тоже их любил.

Даниэль знал, что Беатрис и Хоакин пытаются создать радиостанцию, но до сего дня не бывал в грузовичке, потому что обычно всё его время было занято чудесами. Будучи святым, Даниэль посвящал почти все свои мысли и дела круговороту чудес, и это занятие доставляло ему огромное удовольствие, а уж ответственность налагало еще большую. Но сегодня ночью он хотел провести время с кузенами, потому что весь день боролся с чувством собственной значимости и стремился напомнить себе, почему в этом вопросе следует проявлять крайнюю осторожность.

Вот чего хотел Даниэль: помочь тому, кому ему не позволено было помогать. Вот чего он боялся: уничтожить всю свою семью из-за этого тайного желания.

– Тихий голос – всё равно тихий, – сердито возразил Хоакин.

– Однажды ты прославишься под именем Дьябло Дьябло, и уже мы, как пилигримы, будем ездить в Лос-Анджелес, чтобы тебя повидать, – сказал Даниэль.

– Или хотя бы в Дуранго, – добавила Беатрис.

В мечтах о будущем Хоакин предпочитал видеть себя в Лос-Анджелесе, нежели в Дуранго, но протестовать более не стал. Довольно и того, что сейчас кузены в него верят.

В некоторых семьях слово «кузен» ничего не значит, но для этого поколения Сория всё было по-другому. В то время как отношения между старшими Сория навевали мысли о камешках, стесывающих друг о друга края, эти три кузена Сория неизменно держались вместе. Хоакин был капризен, но в этом грузовике все наслаждались его непомерным честолюбием. Беатрис со всеми держалась отстраненно, но в этом грузовике Даниэль и Хоакин не требовали от нее ничего сверх того, что она сама легко давала. И все любили святого из Бичо Раро, но в этом грузовике Даниэль мог оставаться обычным человеком.

– Вот. Пойду, проверю дальность передачи, – сказала Беатрис. – Передай мне радиоприемник.

– Сама передай, – ответил Хоакин. Однако Беатрис преспокойно сидела на месте, пока Хоакин наконец не протянул ей прибор. Уж в чем в чем, а в искусстве ожидания Беатрис не было равных.

– Я пойду с тобой, – быстро сказал Даниэль.

В Бичо Раро жила парочка козлов-близнецов, их звали Феа и Моко, и родились они при весьма примечательных обстоятельствах. У коз часто рождается двойня, а то и тройня, так что в том, что Феа и Моко уродились близнецами, ничего выдающегося не было. Необычность заключалась в том, что, производя на свет Моко, мать Феа решила, что не имеет ни сил, ни желания рожать второго козленка за одну ночь. И вот, несмотря на то, что Феа с удовольствием появилась бы на свет через несколько минут после Моко, она оставалась в утробе матери еще несколько месяцев, пока та собиралась с духом, чтобы родить еще раз. В конце концов родилась и Феа. За то время, что маленькая козочка оставалась в материнской утробе, лишенная солнечного света, ее шкурка сделалась черной, как смоль. Сторонний наблюдатель счел бы Феа и Моко дальними родственниками, а может, и вовсе не посчитал бы их за родичей, но, будучи близнецами, козочки всё равно держались вместе, отлично понимали друг друга и всегда радовались обществу друг друга.

Точно так же обстояло дело с Беатрис и Даниэлем. Хоакина, Беатрис и Даниэля связывали тесные узы, и всё же Беатрис и Даниэль были друг другу еще ближе. Оба они были очень спокойны, и внешне, и внутренне, и вдобавок с одинаковым жадным любопытством стремились познать этот мир. К тому же их сближали чудеса. Все члены семейства Сория обладали способностью творить чудеса, но в каждом поколении появлялись немногие избранные, наиболее подходящие для этого дела. Они отличались от остальных своими странностями – или степенью святости, смотря с какой стороны посмотреть. В настоящее время Даниэль и Беатрис были святее всех, и, поскольку Беатрис отчаянно не хотела быть святой, а Даниэлю только этого и хотелось, установилось определенное равновесие.

За пределами грузовика над холодной пустыней раскинулось, словно бесконечная история, небо. Беатрис поежилась: ее мать, Антония, как-то сказала, что у ее дочери сердце ящерицы – и действительно, Беатрис разделяла любовь рептилий к теплу.

В складках юбки Беатрис скрывался аккуратно прикрепленный фонарик, впрочем, девушка к нему не притронулась. Она ничуть не тревожилась из-за Федеральной комиссии по связи, однако не хотела обнаруживать свое местонахождение. Беатрис не покидало ощущение назревающих чудес – порой члены семейства Сория очень хорошо чувствовали такие вещи, – а ведь ей всю жизнь говорили, как говорили всем Сория, что вмешательство в чудеса никогда не проходит без последствий.

Поэтому кузены шли в полутьме. Света месяца вполне хватало, чтобы различать очертания юкк, зарослей толокнянки и креозотовых кустов. В воздухе витал сырой, теплый запах можжевельника; колючие листья солянки так и норовили дернуть Беатрис за юбку. Далекие огни Аламосы окрашивали небо в коричневатый цвет, так что казалось, будто раньше времени рассветает. По радио Дьябло Дьябло вещал, мол, подождите, послушайте, вот увидите, сейчас я такой сингл поставлю, вы не поверите, горячий хит для больших мальчиков.

Мысли так и кипели в сознании Беатрис Сория – с ней всегда так происходило. Пока они с Даниэлем шли через темноту, Беатрис размышляла о такой простой и хитроумной штуке как портативное радио, которым они сейчас пользовались, а также о тех временах, когда люди думали, будто ночью воздушное пространство ничем не заполнено, а еще о выражении «спертый воздух». Потом она представила, что с трудом продвигается по переполненному крошечному городу невидимых химикатов, микроорганизмов и волн, причем последние поддаются обнаружению лишь благодаря этой волшебной коробочке, способной принимать их и извергать, направляя прямо в уши смертных. Беатрис прильнула к этим невидимым радиосигналам, согнулась, словно шла против сильного ветра, и, резко выбросив вперед руку, сжала кулак, точно ей под силу было ухватить радиоволну. У Беатрис часто возникали такие порывы: вот бы прикоснуться к невидимому. Еще в детстве, после множества переосмыслений, Беатрис научилась обуздывать эти порывы, давая им волю, только если рядом не было ненужных зрителей. (Даниэль в этом смысле зрителем не считался.)

Но она чувствовала лишь, как медленно подползает к ним новое чудо. Радиосигнал начал истончаться; какая-то другая радиостанция поглощала его, звук за звуком.

– Беатрис? – окликнул ее Даниэль. Голос его прозвучал глуховато – чашка, в которой нет воды, беззвездное небо. – Как думаешь, последствия имеют значение, если мы сами их не видим?

Порой, если вопрос связан с каким-то секретом, люди склонны задавать другой вопрос на смежную тему, надеясь получить ответ, подходящий под оба вопроса. Беатрис сразу же поняла: именно такой фокус пытается сейчас провернуть Даниэль. Она не знала, как отнестись к внезапному наличию у кузена секретов, и всё же попыталась ответить максимально честно:

– Думаю, неподтвержденное утверждение – это всего лишь гипотеза.

– Как по-твоему, я хороший святой?

И вновь Даниэль спрашивал не о том, что его беспокоило, притом что любому человеку, успевшему провести в Бичо Раро хотя бы минуту, и в голову не пришло бы усомниться в набожности Даниэля Лупе Сория.

– Ты лучше, чем была бы я.

– Ты могла бы стать отличной святой.

– Факты противоречат этому утверждению.

– Где же твоя наука? – возмутился Даниэль. – Один факт – еще не наука.

На этот раз его голос звучал веселее, но Беатрис это не успокоило. Даниэля было не так-то просто вывести из душевного равновесия, и теперь она не могла забыть отзвук беспокойства в его голосе.

Беатрис слегка повернула радио, пытаясь уменьшить помехи.

– Некоторые эксперименты можно прекращать, получив всего один результат, просто чтобы убедиться в бессмысленности дальнейших экспериментов.

Шум помех сделался громче, и Даниэль, помолчав немного, сказал:

– А тебе не приходило в голову, что мы, возможно, идем не тем путем? Мы все?

Наконец-то прозвучал настоящий вопрос, хоть и несколько размытый. Чтобы найти ответ на такую загадку, одной ночи мало.

Неожиданно беседу кузенов прервал какой-то шорох в кустах неподалеку. Заросли вздрагивали и подергивались, а потом из них с хохотом выскочила какая-то тень.

Беатрис и Даниэль даже бровью не повели, ибо принадлежали к семье Сория. Если Сория начнет подпрыгивать при виде каждой внезапно появившейся тени, то ему придется здорово накачать икроножные мышцы.

Хохот сменился громким хлопаньем крыльев, и тень превратилась в огромную летящую птицу. Она пронеслась так близко от Беатрис, что волосы девушки взметнулись, огладив ее щеку. Это была сова.

Беатрис немало знала о совах. У сов большущие, зоркие глаза, однако эти внушительные глазные яблоки крепко удерживаются на месте костными выступами, именуемыми склеротикальными кольцами. Именно из-за них совы вынуждены вертеть во все стороны головой, вместо того чтобы поводить туда-сюда глазами. Некоторые виды сов обладают асимметричными ушами, которые позволяют птицам с огромной точностью определять, где находится источник звука. Многим людям невдомек, что совы не только обладают отличным зрением и прекрасным слухом, они еще и питают страсть к чудесам, хотя природа сего явления и остается малоизученной.

Даниэль наклонился выключить радио, и вокруг них мгновенно стало тихо.

В той стороне, откуда появилась сова, вдалеке вспыхнули две фары. В подобном месте можно идти всю ночь, так и не встретив ни одной машины, поэтому Беатрис с интересом наблюдала, как крохотные огоньки движутся то вправо, то влево. Машина ехала слишком далеко от них, и всё же Беатрис так хорошо знала шуршание покрышек по гравию, что ее уши словно наяву его услышали. Она вытянула руку, пытаясь уловить звук кончиками пальцев.

Даниэль закрыл глаза, его губы шевелились. Он молился.

– Фары! Вы что, совсем сдурели? – Сидевший в кузове грузовичка Хоакин уже измучился ждать кузенов и теперь торопился вывалить на них страшное известие. – Это же фары! Почему вы сразу не сказали? Это Федеральная комиссия по связи!

Беатрис сжала пальцы в кулак, опустила руку и сказала:

– Они едут не сюда.

– А ты откуда знаешь?

– Они едут в…

Девушка вяло взмахнула рукой, и этот жест завершил ее незаконченную фразу.

Хоакин метнулся вглубь кузова, выдернул подключенные к батарее провода, потом выпрыгнул обратно и принялся вырывать провода заземления с видом человека, силы которого удесятерены отчаянием. Однако Беатрис, как обычно, оказалась права. Фары, не останавливаясь, целеустремленно двигались дальше, выхватывая из мрака то неподвижную антилопу, то заросли травы. Машина несомненно направлялась прямиком к Бичо Раро; она гналась не за радиосигналом, а за чудом.

Даниэль открыл глаза и проговорил:

– Мне нужно добраться туда раньше них.

Какое же чудо без святого?