Текст книги "Мнимые миры"

Бойлерная[2]2
  Так брокеры именуют операционный зал. – Прим. пер.


[Закрыть]

Миндаль горчил. Он взял еще один орех. Из приемника звучала мелодия «Лили была здесь». Три инструмента соперничали друг с другом: саксофон, ударник и гитара. Эта мелодия сопровождала его в разные моменты жизни. В периоды влюбленности она подстегивала его эротические желания, в плохие времена будила чувство бесконечной жалости к себе. То, что в баре эта мелодия зазвучала именно сейчас, было не случайностью, а статистической закономерностью. Он осмотрелся. Рядом у стойки было пусто, только в самом ее конце двое мужчин тупо пялились в свои пивные бокалы. А за спиной – большое зеркало над баром давало возможность подглядывать – сидела парочка, не обращавшая внимание на окружающих. Забулдыги и влюбленные, мелодия подходила и тем и другим.

Неплохой способ для самоубийства, soft suicide, посредством чрезмерного поедания миндаля, подумал он, глядя в зеркало на свою кривую усмешку. До полицейского часа оставалось немало времени. Он мог заказать себе еще один скотч, съесть еще пригоршню миндаля, и так без конца, а потом уехать на такси домой, ждать там в одиночестве воздействия синильной кислоты. Но такого количества будет недостаточно, наутро будет только тяжелое похмелье – его он себе уже обеспечил.

А начался день неплохо. Рано утром, пока Катя еще спала, он потихоньку выбрался из дома, хотя вчера вернулся поздно. Возможно, Катя лишь притворялась спящей. Важно, чтобы она не прожужжала ему своим ворчанием все уши, а то целый день был бы испорчен. Обругать себя он мог и сам, такое бывает необходимо для обретения душевного равновесия. Он знал это по армейским марш-броскам. С тяжелым ранцем на плечах приходилось идти, стиснув зубы; тут крепкое слово помогало зарядиться новой энергией, чтобы не выглядеть слабаком.

Чистки зубов избежать не удалось, зато при бритье он постарался не глядеть на себя в зеркало. На лице отражается вся история жизни, которую не хочется каждое утро перечитывать заново. Радостные вопли после счастливой ночи, как это бывало в юные годы, сменились равнодушным словом «наплевать!». Таким образом он избавлялся от недовольства самим собой, от фрустрации, очередной неудачи, чтобы набраться сил для очередного дня, новых сражений. Эзотерика поджидала повсюду.

Операционный зал биржи не место для сомнений. В девять часов они всегда выходили на террасу. При любой погоде, шел ли дождь или светило солнце. На ногах остроносые штиблеты. Неудобные узкие брюки. Предпочтение отдавалось джинсам, но главное, чтобы они были узкими. Шеф подгонял. Мол, сегодня надо преодолеть следующую планку, продать десять тысяч акций. Зато вечером все поедем в Цермат. За счет фирмы.

Да, все они были крутыми. У каждого – гаджет, позволявший вести переговоры в операционном зале. Они чувствовали себя дикими хищниками в клетке, особой клетке для крутых парней. Они носились по ней, избегая столкновений в самый последний момент, заводя себя своей неуемной энергией, так что клиенты на другом конце связи невольно поддавались их чарующим, убаюкивающим или настойчиво-зазывным голосам, соглашаясь на инвестиции. Он слыл в команде первым номером, но в затылок ему уже дышал турок, который, несмотря на заметный акцент, ежедневно улучшал свои результаты. Приходилось лезть вон из кожи, иначе тебя обойдут и оставят позади.

Трубку взяла женщина. Нет, муж говорить не может, неделю назад он скоропостижно скончался. Утешать вдову ему еще не доводилось. Но представившаяся возможность показалась соблазнительной. Он изобразил смятение. «Бедный Франц, как прискорбно. Примите мои искренние соболезнования. У нас были великолепные планы. Я просто в шоке». Последняя фраза получилась особенно удачной. Будто его и впрямь могло что-то шокировать. Но то было вчера, а сейчас, в баре, это уже не имело никакого значения. Вчера же, продолжая телефонный разговор, он параллельно заглянул в Гугл. «Дорогая Криста, – перешел он неожиданно на доверительный тон, – могу ли я чем-либо помочь?» Решение пришло за секунду. Не дожидаясь ответа, он предложил безутешной вдове своего друга воспользоваться уникальным шансом и сделать многообещающую инвестицию вместо покойного мужа. Ведь теперь, когда ей придется беспокоиться о себе самой, без поддержки супруга, качественное управление имуществом приобретает особое значение. Ему показалось, что преодоление очередной рекордной планки совсем близко. «Возможно, – проговорил он вкрадчиво, едва ли не елейным голосом, – мы даже сможем стать партнерами».

Криста захотела его увидеть. Они встретились вчера в баре с креслами, обитыми синим плюшем, где сейчас он опрокидывал одну рюмку за другой. Пианистка хотя и сидела в центре зала, но музыка звучала приглушенно. Их столик на двоих находился неподалеку от входа. Она должна была узнать его по розе, которую он положил на мрамор. Однако появление Кристы явно контрастировало с боковым столиком. Вошла стройная женщина с белокурой львиной гривой, в накидке, отделанной стразами. Винтаж или авангард, издали разглядеть не удалось, но внутри у него прозвенел звоночек. Взгляды парочек и завсегдатаев бара устремились на нее.

Слишком роскошна для него, должен был признать он. Да и сегодня, опрокидывая рюмку за рюмкой и закусывая миндалем, он все еще сомневался, по плечу ли ему такая женщина. Но вчера при ее появлении он тут же вскочил с кресла с розой в руке и элегантно принял накидку, будто встретились два близких человека, возможно даже любовники.

Кельнер в черной ливрее, подлетев почти так же быстро, поклонился, после чего неподражаемым жестом забрал накидку и грациозно перекинул ее через свою руку. Она попросила чай с вербеной, после чего просто села на обтянутое синим бархатом кресло. «На улице ужасно холодно, хотя уже апрель, – сказала она. – А с тех пор, как не стало мужа, мне так не хватает тепла». После чего добавила, что приятно находиться в баре среди людей.

Предложенная инвестиция не слишком заинтересовала ее. Тем не менее он постарался во всех красках расписать уникальную выгодность новой компьютерной программы, которая эффективно работает в самых разных областях. Она лишь отмахнулась и приложила указательный палец к своим накрашенным красивым губам. «Вы сказали, что мы все обсудим в интимной обстановке». Он перевел взгляд с ее блеснувших глаз на не менее искрящиеся бриллианты, украшавшие обе руки. Движения правого мизинца было достаточно, чтобы кельнер подал ей накидку. Указательным пальцем она поманила его за собой. На улице их ждал черный лимузин с затененными стеклами, который повез их за город в дорогой отель с видом на озеро и горы.

Следующей ночью он стал жертвой амнезии. Катя сначала не хотела впускать его, когда рано утром он, выйдя из черного лимузина, постучался в квартиру. Ее ключ торчал в замке, поэтому открыть дверь снаружи было невозможно. После настойчивых звонков она наконец безмолвно отворила дверь. Ему не представилось ни малейшей возможности объясниться, пришлось довольствоваться кушеткой в гостиной. С тех пор они не разговаривали. Записка с номером мобильника Кристы потерялась. Позвонить ей он не мог.

Миндаль давал знать о себе, боль в желудке усиливалась. И психически он чувствовал себя погано. Он мог бы выразиться по этому поводу и покрепче. Карманы его были пусты. На этой неделе турок обставит его. Неуверенным шагом выйдя из бара, он поплелся через банковскую площадь к стоянке такси. Однако поехал не домой, а в офис, там включил компьютер.

Криста перевела ему на счет полмиллиона. Возможно, они еще увидятся.

Похоронный проект

Вальяжной походкой Гил вышел из стеклянного здания в квартале банков. Больше десяти лет он управлял здесь имуществом своих клиентов, но теперь с этим было покончено. Иностранцев, скрывающихся от налогов, не стало, а вместе с ними исчезли за горизонтом и надежды на успешный бизнес. Похоже, эра easy money[3]3
  Легкие деньги – (англ.).


[Закрыть] на швейцарском финансовом рынке окончательно канула в прошлое. Его бывшие партнеры еще держатся, стараясь приспособиться к новым условиям, но сам он теперь вырвался на свободу, а потому радовался солнцу, озарявшему его лицо. Пока он был еще гладко выбрит, но надолго ли сохранится такая привычка – неизвестно. Да и от галстука он как свободный предприниматель может отказаться. Пробил час для его собственного проекта.

Идея осенила его среди ночи. Кажется, разбудили его голоса подвыпивших пролетариев. Такое в жилом квартале старого города случалось. Мелькнувшая мысль не уходила: самым важным событием в жизни после рождения является собственная смерть. Подомное умозаключение выглядело банальным, однако оно застряло в голове.

В разговоре с докторшей Рут[4]4
  Намек на Рут Вестхаймер, популярную американскую телеведущую, специалистку по половому воспитанию и просвещению, написавшую множество книг. Она шутливо называет себя стосорокасантиметровым сгустком секса.


[Закрыть], низкорослой клиенткой, которой Гил дал это прозвище (она родилась в Кракове; о сексе он с ней, разумеется, не говорил, исключительно о деньгах), вновь вспомнилась мысль о смерти. Он как раз собирался продемонстрировать докторше Рут отличную презентацию инвестиционных программ для частных вкладчиков, и тут словно пелена с глаз упала. «В таком деле каждый захочет поучаствовать», – невольно вырвалось у него. Клиентка решила, что речь идет о прибыльном капиталовложении, поэтому на ее морщинистом лице появилась понимающая улыбка, но Гил не обратил на нее никакого внимания. Он уже видел себя обладателем счастливого билета. Оставалось только обналичить его. Присутствие на собственных похоронах – это же глубинное желание каждого человека, которое до сих пор никому не удавалось исполнить. Он сделает это.

Гил имел четкое представление о том, как он развернет свой бизнес. Главная роль отводилась маркетингу. Он собирался также задействовать социальные сети, создать event, то есть яркое событие и новую реальность. Присутствие на собственных похоронах сделается престижным. Сам он станет «маркетмейкером» и займет «поул-позицию». Гил любил английские термины. Это обогащало его, пусть не в финансовом отношении, зато повышало самооценку.

Юрист высмеял его: «Дорогой Гил, присутствие на собственных похоронах нельзя запатентовать, оно само собой разумеется. Можно спорить о том, умер ли ты окончательно или дух твой продолжает где-то витать, но с юридической точки зрения это несущественно. Защита твоего бренда представляется мне нереальной. «Присутствуй на собственных похоронах!» – звучит глупо. Вариант вроде «Приходи на свои похороны!» – тоже вряд ли может претендовать на защиту авторского права». В конце концов Гил и юрист сошлись на, опять-таки, английском термине. Бренд The Living Deth[5]5
  Смерть вживую – (англ.).


[Закрыть] должен быть запатентован для обозначения присутствия на собственных похоронах.

Гил шагал к своему любимому кафе La Stanza с привычной, располагающей к себе и несколько ироничной улыбкой на лице. Однако против обыкновения он думал сейчас не о своей нежной Нине, стоявшей дома у плиты, а о бренде The Living Deth, который завоюет мировой рынок. Исходя из численности населения планеты, он вполне реалистично считал, что около десяти процентов людей в состоянии оплатить присутствие на собственных похоронах. Если из этих десяти процентов он сумеет заполучить в качестве клиентов хотя бы один процент, то об инвестиционных ресурсах можно не беспокоиться. Деньги рекой потекут. Он довольно потер руки. Доброе предчувствие побудило его на ближайшие десять минут отказаться от очередной сигареты. Нельзя же торопить свой собственный уход именно сейчас, когда успех проекта так близок.

В табачном киоске возле кафе он купил гаванскую сигару. Ему довелось побывать на Кубе и самому насладиться пряным стилем жизни этого дешевого туристического рая. Будучи одаренным рассказчиком, он без труда придал своему отчету яркий колорит тех глянцевых фотографий с обложки музыкальных и лиричных CD-дисков известного старого кубинца. Именно в таком стиле он задумал перформанс своих похорон.

Оказалось непросто разместить рекламу проекта The Living Deth. Дама из отдела по приему рекламных объявлений назвала его заявку «извращением». Через издателя, многомиллионным имуществом которого он управлял, удалось выйти на начальника отдела. Решающую роль сыграла ссылка на то, что панихида состоится в католическом храме Либфрауэнкирхе. Если такую панихиду благословили даже католики, то уж протестантской прессе возражать и вовсе не пристало. О двух «Буркхартах»[6]6
  Самая крупная швейцарская купюра номиналом 1000 франков с портретом историка культуры Якоба Буркхардта.


[Закрыть], как называют святоши крупные купюры, обещанные прелату, Гил распространяться не стал.

Панихида была назначена на третье мая. Гил выбрал для виртуальных похорон дату своего дня рождения. От первоначального замысла пришлось отклониться. Найти клиента, который, профинансировав панихиду, сыграл бы роль живого покойника, оказалось невозможным. Поэтому Гил решил лично подать пример, став первопроходцем. «На панихиду отпеваемого приглашаются все друзья с семьями, начало в двадцать часов». Пригласительный билет окаймляла траурная рамка. При вскрытии конверта надувался черный воздушный шарик, на котором красовался череп, нарисованный Ван Гогом. Шарик служил пропуском на панихиду, его полагалось предъявить при входе. Гил предоставил свою картотеку адресов, и девушка-менеджер перформанса разослала приглашения по двум тысячам адресов.

По мере приближения назначенной даты у Гила росли сомнения. Все ли продумано? Вопросы начинались с дресс-кода. Следовало ли ему, герою дня, явиться в белом саване или же лучше будет выглядеть классический смокинг? Не будет ли выпирать из-под савана округлившийся живот? Уместен ли бокал шампанского в сочетании с саваном? Кроме того, к савану нет подходящих штиблет.

К храму Либфрауэнкирхе подкатывали тяжелые лимузины. Сначала из салона появлялись черные воздушные шары с черепом, за ними дамы в траурных платьях. Они выходили из до блеска отполированных лимузинов с черными шарами, привязанными к запястью, многие на высоких каблуках. Гил поставил на входе кинооператора, чтобы снимать прибывающих. Сам он лежал посредине нефа в изысканном гробу из вишневого дерева. Смартфон показывал ему, что творится перед храмом. Он с любопытством разглядывал входящих. На его дорогой Петре были, разумеется, ее высокие до колен сапоги, но хлыст отсутствовал, что не без сожаления констатировал Гил. Публика вела себя предельно тихо, ее смущала непривычная обстановка. У некоторых поблескивали на глазах слезинки, но кое-кто не мог удержаться от радостного приветствия, встретив знакомого, стоящего, впрочем, без бокала шампанского, как это было заведено на обычных приемах. Гил мог непосредственно наблюдать за происходящим с помощью современной техники.

Заиграл орган. Гил счел наиболее подходящим для музыкальной программы адажио Альбинони. Его уход из этого мира подобало отметить печальным прологом. Но чтобы ощутить прощание в полной мере, ему надлежало выступить в активной роли. Он нажал кнопку. Крышка гроба, раздвинувшись, спряталась в боковинах. По мановению невидимой руки гроб поднялся из горизонтального положения в вертикальное. Гил, словно король в своем белоснежно-шелковом гробу, обращаясь к скорбящей публике, распростер руки, улыбнулся хорошо известной всем улыбкой, подмигнул Петре. Затем Нине, потом Джулии, но не проронил ни слова. Покойники немы.

Адажио умолкло. Церемониймейстер (священника на эту роль уговорить не удалось) поблагодарил публику, откликнувшуюся на приглашение Гила принять участие в его панихиде. Повторяться в таких случаях не принято, поэтому каждому из присутствующих предоставляется единственная возможность напутствовать Гила при его уходе в мир иной. Поначалу Гил хотел написать «сопроводить», но потом скорректировал текст. Ведь он рассчитывал, что присутствующие закажут у него себе такие же панихиды, и, разумеется, не бесплатно. Все, кто знал Гила, ничуть не удивились, услышав Фредди Меркьюри – The Show Must Go On.

Свою биографию Гил поручил написать другому. Ведь хвалить самого себя неприлично, присутствующим это не понравилось бы. Зная своих друзей и знакомых, он понимал, чем расположить их к себе. Несколько трогательных деталей, небольших приоткрытых секретов и сюрпризов. Например, никто не знал о дипломе специалиста по финансам, полученном в Ванкувере. Или о его пожертвованиях сестре Терезе. Или о ежегодных бесплатных угощениях для бездомных на Гельвецияплац.

Все это были маленькие звездные моменты его биографии, вызывавшие восхищение даже у завистников. Гил глубоко вздохнул в своем гробу под впечатлением от прожитой жизни и от собственной панихиды, на которой ему посчастливилось присутствовать. Теперь можно спокойно умереть хоть завтра, ведь торжественный акт самоутверждения уже свершился. Он чувствовал себя изобретателем смерти, сладкой смерти, которую остается лишь дождаться.

Фиаско

Вопрос смутил его. Да и до этого его мучили сомнения. Собственный текст, прочитанный вслух, показался ему чужим. Текст следовало бы переработать, но он был давно опубликован, неоднократно переиздан, переведен на разные языки и разошелся по всему миру. «Последний вопрос», – объявил аудитории профессор, организовавший его выступление. Приглашенный писатель, обведя взглядом поднятые руки, указал на сидевшую в первом ряду маленькую студентку с каштановыми волосами, завязанными в конский хвостик. Она напомнила ему Алису в ее прежние годы, которая теперь ждала его дома.

Он не запомнил точную формулировку вопроса. Симпатичная студентка, перечислив несколько его произведений, отметила, что в них то и дело появляется проститутка, занимая нередко центральное место, а потом спросила, не имеет ли это какое-то отношение к личной жизни автора. Вопрос прозвучал наивно. Однако ему послышалась в нем ехидная усмешка.

Блеснувшие глаза девушки вновь напомнили ему Алису. Как она глядела на него, когда он делал ей предложение с букетом алых роз в руке. Взгляд был полон любви и одновременно сомнений. Проведя рукой по лбу, он стряхнул воспоминания. Первый пришедший на ум ответ остался непроизнесенным. Как отреагировать на этот подвох, чтобы выглядеть правдивым, но отвести от себя подозрение, что он пользовался услугами проституток? Почему он выбрал для последнего вопроса именно эту маленькую студентку? Сам он догадывался, почему выбор пал именно на нее, – вероятно, догадывались и другие. Пауза затянулась, следовало немедленно загладить оплошность.

«Другие заводят себе любовниц, а я люблю Людвига Холя»[7]7
  Людвиг Холь (1904–1980) – швейцарский писатель.


[Закрыть] – такую фразу студенты-германисты наверняка запомнят. Дальше он процитировал по памяти этого писателя, влачившего когда-то жалкое существование в Берне, а завершил выступление его фразой: «Все есть творение». Этим было сказано, что правда и художественный вымысел – разные вещи. Таким элегантным, как ему показалось, способом он выкрутился из затруднительного положения. Продолжительные аплодисменты студентов тронули его, но свое облегчение он все же постарался скрыть. Малышка с конским хвостиком присоединилась к аплодисментам, однако при этом лукаво прищурилась.

После выступления студенты сидели с ним за круглым столом в ресторане «Павлин», где любил бывать Фридрих Глаузер[8]8
  Фридрих Глаузер (1896–1938) – швейцарский писатель.


[Закрыть] и Хайнрих Гретлер[9]9
  Хайнрих Гретлер (1897–1977) – швейцарский актер.


[Закрыть] попивал красное вино; конский хвостик в компании отсутствовал. Он не знал, что делать с этими молодыми людьми из буржуазной среды. Ему было одиноко. Профессор заказал в честь гостя дорогое розовое вино «Oeil de Perdrix», но он предпочел бы сейчас крепкое красное. К тому же он решил уже сегодня вечером уехать домой. Хотя в последнее время там стало мрачно, но кроме маленькой студентки, побеспокоившей его своим вопросом, его ничего в Цюрихе не удерживало. Примерно через час он откланялся, сославшись на долгий путь.

На гонорар за последнюю успешную книгу он купил себе тяжелый черный «бенц». Шестицилиндровый мотор гудел, как пчелиный рой. Новый автобан напоминал ему бесконечный туннель. Сумеет ли он когда-нибудь выбраться из депрессии? Шоссе перед Билем встряхнуло его, и он снова вспомнил о «конском хвостике».

У Бильского озера он попытался разглядеть остров Просветителя[10]10
  На островке Бильского озера жил Жан-Жак Руссо. – Прим. пер.


[Закрыть], но было слишком темно. Такой же темной была душа этого Просветителя, который одного за другим спроваживал своих детей в сиротский приют. Как вообще смогло выжить человечество, если столь низко падали в нравственном отношении его великие мыслители?

«Да и моя душа темна…» – подумал он и встряхнул головой, будто отгоняя банальную мысль; опустив окно, он закурил сигарету.

На подъезде к Невшателю он включил повортник и спустился к озеру, там на обочине стояла Мари, которая тоже носила «конский хвостик». Он медленно проехал мимо, направляясь домой.