Текст книги "Что скрывает прилив"

Мелинда Солсбери
Что скрывает прилив

Melinda Salisbury

HOLD BACK THE TIDE

Text Copyright © Melinda Salisbury, 2020

Серия «Young Adult. Коллекция фэнтези. Магия темного мира»

© Шаповал И., перевод на русский язык, 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

Второму любимому мною шотландцу.

Не думаю, что Дэвид Теннант читает мои книги, поэтому посвящаю эту тебе, Нил Берд.

Slàinte mhath!

Ад пуст, и все дьяволы здесь.

Уильям Шекспир. «Буря»

Пусть все знают, насколько пуста и бесполезна власть королей…

Генрих Хантингдонский. «История англов»

Тот монстр, которого я создал, все время был у меня перед глазами…

Мэри Уолстонкрафт Шелли. «Франкенштейн, или Современный Прометей»

Глава первая

Несколько правил для тех, кто живет под одной крышей с убийцей.

Первое: не привлекай внимания.

Тут все просто: если тебя не замечают, то и не захотят убить. Если нужно, стань призраком в своем собственном доме. В конце концов, призрака убить нельзя.

Конечно же, это невозможно, когда ты живешь вместе с убийцей, каждый день сидишь напротив него за обеденным столом, делишь с ним ванную комнату и кухню, а ваши спальни разделяют каких-то три с половиной метра и две тонкие стенки. Даже самое неуловимое привидение рано или поздно заметят. Из чего вытекает следующее правило.

Второе: если не можешь быть невидимой, стань полезной.

Готовь много и от души, и убийца окажется слишком сытым и сонным, чтобы зарезать тебя. Например, мясное рагу, густое жаркое или горы картошки. Никто никогда не отправлялся убивать людей, умяв килограмм пюре. Ломтик хлеба и немного сыра не спасут твою жизнь.

Тебе также стоит поддерживать в доме идеальную чистоту: подметай полы, взбивай подушки, натирай столовые приборы, пока в них не станет отражаться твое лицо. Не допускай, чтобы у убийцы заканчивалось свежее белье; всегда пришивай болтающиеся пуговицы прежде, чем они оторвутся и потеряются; штопай носки, как только они начинают протираться. Каждое утро до рассвета непременно забирай из курятника яйца и дои козу, какая бы ни была погода. Замерзшей и промокшей быть всяко лучше, чем мертвой, моя дорогая. Словом, сделай так, чтобы твоя смерть влекла за собой массу неудобств. Убийцы ненавидят неудобства.

Однако этого все равно недостаточно. Мы даже не близко.

И в продолжение третье правило: если не можешь победить врага, присоединись к нему.

Не в плане убийств, конечно, ты же не хочешь составить ему конкуренцию. Найди другой способ: стань его ученицей, помощницей, в которой он давно нуждался, но даже не подозревал об этом. Превратись в его правую руку, чтобы, если отрезали тебя, кровь пошла у него.

Развивай выносливость, чтобы день за днем, в дождь, снег или под солнцепеком наматывать круги вокруг озера, передвигаясь легко и быстро. Научись расставлять и закидывать сети, чтобы ловить озерную рыбу. Узнай, как разделывать свою добычу, доставать содержимое ее брюха, промывать внутренности, словно песок в безуспешных поисках золота. Тренируйся, пытайся избавиться от рвотного рефлекса, возникающего при виде вываленных на стол рыбьих потрохов. На тот самый стол, что ты вчера полчаса полировала до блеска.

Снова вымой стол.

Учись усердно. Узнай, как проверять, чистое ли озеро. Как чертить таблицы, высчитывая уровень воды, пока не начнешь определять на глаз, какой ее объем можно пустить на хозяйственные нужды. Доведи эти расчеты до совершенства, убедись, что можешь выполнять их в уме, всегда помни эти цифры, чтобы озвучить их в нужный момент. Записывай знаки, указывающие на приближение дождя или вероятность засухи. Готовься.

Более того, изучи строение острог, ножей и ружей, научись затачивать лезвие о точильный камень так, чтобы оно свистело, рассекая воздух. Узнай, как чистить ствол и смазывать спусковой механизм. Практикуйся, пока не станешь собирать длинноствольное ружье менее чем за тридцать секунд. Запомни, где хранятся патроны и порох, и следи, чтобы их запасы не иссякали.

Четвертое: не зли его.

По своему опыту могу сказать, что убийца с большей вероятностью прикончит тебя, если ты его разозлишь.

Прямо сейчас мой отец невероятно зол на меня.

Глава вторая

– Альва. – Требуется масса усилий, чтобы научиться не оборачиваться, когда убийца стоит у тебя за спиной. Однако я давно отработала этот навык на практике. – Альва.

Я понимаю, что он зол, по интонации, с которой произносится мое имя. Он словно ломает это слово: звук «в» очень резкий, а вторая «а» задыхается еще до того, как слетает с его губ. Крошечные волоски у меня на руках невольно встают дыбом. От страха резко холодеет в желудке. Когда он так проговаривает мое имя, оно становится похоже на сердитый рык в темноте, который прямо намекает на то, что нужно бежать и прятаться. Или хотя бы вести себя осторожно.

Что же мне делать? Я тяжело вздыхаю.

– Подожди минутку, па.

Демонстративно вывожу последние три слова в предложении и спокойно кладу перо. И только потом отворачиваюсь от письменного стола и обращаю на него свой взгляд.

Потому что есть пятое правило, самое важное из всех.

Не подавай виду, что тебе что-то известно.

Хочешь выжить – стань умнее его. Если бы я шла на поводу у своих инстинктов, если бы убегала, когда он входит в комнату, вздрагивала всякий раз, когда он берет в руки нож, или молоток, или ружье, он бы понял, что что-то не так. Начал бы задавать вопросы, волноваться, и тогда мне пришлось бы беспокоиться по-настоящему. А последнее, что тебе нужно, – это заставлять убийцу нервничать. Фокус в том, что необходимо сохранять самообладание и вести себя так, словно все в порядке. И поэтому я не съеживаюсь от страха, а реагирую так, как отреагировал бы любой шестнадцатилетний подросток, если бы в его комнату внезапно зашел отец.

– Что случилось? – Я стараюсь, чтобы мой голос звучал скучающе, даже немного раздраженно.

Я довольна собой, но, когда встречаюсь с ним взглядом, это чувство исчезает. Он совершенно точно мной не доволен.

Я выдавливаю улыбку. Он не улыбается в ответ. Ох, черт. Отец стоит, заслоняя собой проход и пригибая голову, чтобы не удариться о дверной косяк. А я пытаюсь свыкнуться с мыслью, что он перекрыл единственный выход. Он настоящий гигант. Когда я была совсем еще крохой, то помещалась у него на ладонях. Он наклонялся вперед, приподнимал за руки и качал меня взад и вперед между ног, и я никогда даже близко не доставала до земли. Я не унаследовала его рост, но мне достались темные кудри, похожие на гнездо, и угольно-черные глаза – характерные признаки представителей семьи Дуглас. Сейчас глаза моего отца непроницаемы, холодны и бездонны, как вода в озере и, встретившись с ними, я изо всех сил стараюсь не вздрогнуть.

– Ты проверила сети? – спрашивает он.

– Да.

– Все?

Я киваю, а мой взгляд падает на охапку лохмотьев в его правой руке. Нет. Не лохмотьев. Остатков сети. О, дьявол. Вот в чем дело: я проверила не все сети. Один-единственный раз решила не идти к самой дальней, что стоит у горы на севере, чтобы вернуться и закончить переписывать текст. В свою защиту могу сказать, что последние три года я исправно проверяла эту сеть дважды в неделю. В нее никогда ничего не попадало – ни одной крошечной рыбешки – и ее ни разу не требовалось чинить. До сегодняшнего дня.

– Альва?

В продолжение вранья смысла нет, однако это меня не останавливает.

– Я забыла. На прошлой неделе она была в порядке, – оправдываюсь, поднимаясь со стула, и мой пульс тут же учащается.

В ответ он разворачивает сеть, и я вздрагиваю, когда вижу размер дыр, которые в ней образовались. Семь лет я училась чинить сети и достигла высот в этом деле, но во всей Ормсколе не найдется столько бечевки, чтобы привести эту в порядок. Я легко пролезла бы в одно из отверстий.

Отец яростно глядит на меня сквозь сеть, и мне вдруг кажется, что он пойман. Потом я понимаю, что с его ракурса выгляжу добычей я, и у меня пересыхает во рту.

Я отвожу глаза и начинаю разглядывать прорехи, заставляя себя подойти поближе. Удивительно, что у отверстий ровные, не рваные края, словно их не выгрызали зубами, а прорезали. У того, кто это сделал, должно быть, зубы или когти, как бритвы.

– Кто способен на такое? – изумляюсь я, на секунду забывая об осмотрительности и протягивая руку, чтобы дотронуться до аккуратных краев, словно это поможет найти ответ на вопрос. Самые крупные хищники из живущих в озере – это выдры. Но не может быть, чтобы они это сотворили. То же самое касается обитающей тут рыбы. – Волк? Медведь?

Отец тут же качает головой.

– В этих местах больше не водятся медведи. И если бы рядом были волки, мы бы их слышали.

Это правда. Когда волки близко, это сразу понятно.

– Может, луга? Возможно, в сети попал олень, и она полезла за ним?

Я и раньше находила запутавшихся оленей. Это довольно глупые животные. А луги – горные кошки – как раз охотятся у озера, но обычно зимой.

Отец смотрит на сеть, будто ожидая, что та расскажет ему, как пришла в такое состояние.

– Это может быть луга, как думаешь? – спрашиваю я.

– Луга должна умирать с голоду, чтобы спуститься с гор весной, – наконец произносит он. – Или болеть бешенством. Надо расставить несколько ловушек. – И добавляет едким тоном: – В любом случае сеть нужно заменить сегодня.

У меня замирает сердце. Мало того, что я не проверила эту сеть, так еще и отец нашел ее в таком виде. В любой другой день я бы уже бежала в сарай за новой, по пути нашептывая себе под нос извинения и молитвы. Но сегодня мне нужно спуститься в деревню, чтобы встретиться с Марреном Россом и забрать у него свои вещи. Найти, проверить и оттащить новую сеть к берегу северной горы, находящемуся в шести километрах отсюда, займет большую часть дня, а потом еще надо ее устанавливать. Придется потратить целый день, а я не могу себе этого позволить.

Сейчас самый неподходящий момент для подобного происшествия.

Мне в голову лезут мрачные мысли. Сети на севере годами стояли нетронутые, но именно сегодня, в единственный день, когда я не стала проверять, одна из них порвалась. И не просто порвалась, а чуть не расползлась на куски, как будто ее порезали ножом. И так совпало, что отец ее нашел…

Кожа у меня на плечах покрывается мурашками. Мог ли он сам это сделать? Известно ли ему о моих замыслах? Ведь если он знает, это значит…

– Альва? Сеть. Сегодня, если тебя не затруднит.

Раздражение в его голосе выводит меня из задумчивости.

– Прости.

Я отгоняю свои подозрения. Сейчас я веду себя глупо. Если бы отец был в курсе, что я задумала, он бы не стал портить собственные сети, чтобы удержать меня. Он бы, скорее всего, просто меня убил.

Я накрываю свои записи куском телячьей кожи, чтобы не запылились, и второпях сворачиваю старый свиток, который переписываю. Несколько обрывков сусального золота выпадает из него и опускается на стол. Уже много лет я складываю в банку кусочки золотой фольги, которые монахи забывали в свитках или не утруждались собирать. Наверное, сама банка стоит больше, чем ее содержимое, но мне нравится думать, что у меня есть небольшой бочонок с золотом.

– Я отправлюсь прямо сейчас, – обещаю, все еще надеясь, что он даст мне отсрочку. Принимая во внимание вероятность встретить затаившуюся где-то неподалеку бешеную лугу, нормальный отец задумался бы, прежде чем отправлять единственного ребенка в шестикилометровый поход вдоль берега озера с целью поставить новую сеть. Он бы пожалел свою дочь и позволил бы ей сходить в деревню, чтобы забрать бумагу, которая, как она уже упоминала, нужна для завершения работы. Однако мой отец не такой.

– Возьми пистолет и будь осторожна, – говорит он, отворачиваясь. – И возвращайся до наступления сумерек.

Да, па. Я тоже тебя люблю.

Сараи, где мы храним запасные сети, лодки и еще кучу других принадлежностей, находятся в пятистах метрах от дома. Их множество, и они тесно прижимаются друг к другу. Когда я подхожу к ним, мне уже жарко: руки вспотели в шерстяных перчатках, а арисэд[1]1
  Арисэд – шотландский женский костюм, представлял собой тартан длиной около 2,5 м, который заворачивался вокруг талии и закалывался на груди брошью.


[Закрыть] давит на плечи.

Когда я была совсем маленькой, то любила играть у сараев. Отец сажал меня на шею, и мы весь день проводили вместе. Я забиралась в одну из лодок и играла в пирата, или залезала в одну из клеток и выла как волк, пока родитель не начинал грозиться, что закинет меня в воду. Иногда я заворачивалась в сети, притворяясь пойманной русалкой, и обещала исполнить любое желание в обмен на пирог, который мама заворачивала нам с собой.

Порой я тихонько сидела рядом с отцом, тренировалась вязать узлы из старых обрывков бечевки, а он тем временем перебирал сети, иногда отвлекаясь, чтобы взъерошить мне волосы.

Я не припоминаю, чтобы в детстве эти строения пугали меня, но сегодня, даже в лучах яркого весеннего солнца, они, несомненно, выглядят зловеще. Высокие и узкие, сбитые из черной древесины и покосившиеся, кажется, они заваливаются друг на друга и обступают меня. Я делаю шаг с освещенного солнцем участка в их тень, и в ту же секунду по моей коже бегут мурашки. И дело не столько в холоде, сколько в возникшем ощущении тревоги.

Мрачное чувство усиливается, когда на крышу одного из сараев садится жирная сорока. Пока я прохожу мимо, птица следит за мой, приоткрыв большой клюв, и от этого создается впечатление, что она надо мной смеется. Говорят, что у них под языком затаился черт. Легенды гласят, что, если дать сороке выпить людской крови, пробудится дремлющий в ней дьявол, и она заговорит человеческим голосом.

Черт бы ее побрал, если это правда.

Я снимаю свой арисэд и размахиваю им, чтобы согнать птицу, но она продолжает таращиться на меня, осуждающе качая головой. У меня вдруг появляется абсурдное ощущение, что она вот-вот что-то скажет и даже никакой крови не понадобится.

– Убирайся прочь! – подаю голос первая. – Сегодня у меня нет времени на дьявольщину!

Сорока склоняет голову набок, а потом начинает чистить клювом перья, которые на солнце переливаются чернильно-синим и изумрудно-зеленым цветами. Я одновременно испытываю и стыд, и облегчение. Так как на меня больше не обращают внимания, решаю забыть об этом происшествии и продолжаю путь к дальним сараям.

Оказавшись внутри, я зажигаю лампу и какое-то время наблюдаю за пляшущими на стенах тенями, чтобы крысы успели скрыться из виду. Я слушаю, как где-то в глубине помещения скребутся крошечные лапки, как дерево скрипит под солнцем, рассыхаясь от возрастающей температуры. Зима наконец-то покидает горы.

В сарае пахнет плесенью и влагой от развешенных под потолком сетей. Когда они высохнут, их необходимо починить и сложить для использования в дальнейшем.

Мне нужны уже свернутые сети, но света лампы не хватает, чтобы как следует их рассмотреть. Ругаясь и чертыхаясь, я несколько часов вытаскиваю рулоны на улицу, разворачиваю, проверяю, а потом, испытывая разочарование, снова складываю. Наконец нахожу сеть достаточно длинную, чтобы заменить испорченную. Но и тут я вижу, что кто-то ее погрыз, оставив после себя потрепанные края и торчащие нити. Ее нужно усилить, прежде чем можно будет использовать. Представив, что придется вернуться сюда и чинить очередную сеть, я издаю громкий стон.

И в тот же момент ошарашенно осознаю, что, быть может, этого делать не придется. Возможно, я в последний раз пришла к сараям. Если все пойдет по плану, через несколько дней меня здесь не будет. И я никогда не вернусь. Никогда больше не буду сидеть на этом самом месте и перебирать сети. Это все останется лишь воспоминанием.

Ошеломленная, присаживаюсь на корточки и сжимаю в кулаке сеть, пока не становится больно ладоням, и я не возвращаюсь в реальность.

С привычной аккуратностью сворачиваю ее и достаю следующую, а потом еще одну, а потом еще, пока наконец не нахожу подходящую.

Протолкав деревянную тележку с сетью шесть километров вдоль берега, я едва не поджарилась на солнце, волосы прилипли ко лбу, дышалось с трудом. Жажда заставила меня четыре раза опустошить и снова наполнить фляжку водой из озера. И хотя не снимала перчатки, чтобы не натереть мозоли, арисэд я бросила сверху на сеть и серьезно подумывала снять еще и жилет, чтобы пойти ставить сети в одной блузе и юбках. К черту приличия. У меня ужасно болят ноги и руки, и я мрачно размышляю о горах, землетрясениях, скрытых подземных озерах и о том, как все это испортило мне жизнь. Почему я не родилась триста лет назад, когда озеро было втрое меньше? Зачем дурацкому землетрясению понадобилось смещать эту самую гору, из-за чего открылся подземный резервуар, о существовании которого никто и не подозревал? Если бы не упомянутые события, я бы уже давно закончила с сетью и весело шагала в деревню. Но нет, я все еще здесь, все еще тащу эту проклятую сеть, потная, уставшая и сердитая.

Дурацкое, дурацкое землетрясение.

Странствующий проповедник, приходящий в Ормсколу дважды в год, чтобы напомнить о наших грехах, говорит, что землетрясение наслал единый и истинный бог. Он хотел преподать язычникам севера урок, и нам следует помнить об этом. Я поднимаю взгляд к небу в поисках разряда молнии. Однако вместо грома слышу бурчание собственного живота.

Я умираю с голоду. Я не взяла с собой еды, и теперь желудок воет как зверь, что наводит меня на мысли о луге. Сразу вспоминается, что нужно смотреть по сторонам и быть осторожной, как мне велели.

И тут я кое-что замечаю, безумно радуясь, что не разделась до нижних юбок. Это хуже, чем луга. Хуже, чем дьявол, говорящий с тобой в образе сороки.

Облокотившись на дерево, с перекинутой через плечо сумкой (наполненной грехами), стоит и наблюдает за мной своими ледяными голубыми глазами не кто иной, как Маррен Росс.

Глава третья

– Скажи, ради всего святого, что ты тут делаешь? – Я бросаю ручки тележки, смахиваю с лица волосы и упираю руки в боки. – Ты с ума сошел?

– Ты не пришла. Я думал, мы договорились о встрече.

Он рывком отталкивается от дерева и направляется в мою сторону. Несмотря на свою хромоту, парень довольно быстро приближается ко мне. И вот он уже стоит прямо передо мной, и я заглядываю в его веселое лицо.

– Я же сказала: приду, если смогу.

Рен вскидывает бровь.

– То есть я впустую потратил утро, дожидаясь тебя в условленном тайном месте? Мне казалось, что у нас были определенные обязательства друг перед другом.

– Я бы не сказала, что таверна Мака – тайное место. И официально заявляю, что скорее утоплюсь в озере, чем обзаведусь обязательствами перед тобой, Маррен Росс.

– Ах! – хватается он за сердце.

Я закатываю глаза.

– Серьезно, что ты здесь делаешь? Я просила тебя не подниматься на гору. Обещала же, что сама к тебе спущусь.

Он окидывает меня оценивающим взглядом.

– Все так. А потом ты не пришла. Может, и не давала железных гарантий, но раньше ты всегда приходила, если был уговор. Поэтому я начал беспокоиться. – Он кисло улыбается мне. – Могла бы постараться и изобразить хоть немного благодарности. Я тут почти километр в гору взбирался, а потом еще шесть намотал вокруг озера, чтобы убедиться, что ты жива.

Помимо воли я бросаю взгляд на его больную ногу, и он это замечает. Мы оба краснеем.

– Ну… спасибо тебе, – бормочу себе под нос, пряча глаза. – Я в порядке. Просто нужно заменить одну из сетей. – Я медлю. – Тебе лучше уйти. Ты же знаешь, что мой отец не любит, когда деревенские поднимаются сюда и суют нос в его дела.

Рен смеется.

– Мне совершенно неинтересны дела твоего па. Я пришел к тебе. К тому же, знаешь, как я тебя нашел? Он сам подсказал мне, где тебя искать.

На секунду я теряю дар речи. Тревога сжимает пальцы на моем горле.

– Ты ходил в дом? В мой дом? Ты с ним разговаривал? – с трудом выдавливаю из себя. – Рен, ты вообще слушаешь, что я тебе говорю?

– Да, каждое слово. Но иногда я предпочитаю игнорировать услышанное. Я называю это свободой выбора.

– Серьезно…

Рен протягивает навстречу руки, чтобы успокоить меня.

– Кажется, он не был против. И предложил мне чаю.

У меня отвисает челюсть.

– Я ответил, что тороплюсь и, может, в следующий раз, – ухмыляется Рен, демонстрируя заостренные резцы, из-за которых становится немного похожим на волка. Я же просто отворачиваюсь, пытаясь совладать с собой.

У Рена есть и другие волчьи черты: острые скулы, настороженный взгляд. Он поджарый, осторожный и всегда немного растрепанный. И, главное, к нему нельзя поворачиваться спиной, потому что ты и глазом моргнуть не успеешь, как этот парень уже будет дышать тебе в затылок. Словно доказывая правоту подобных наблюдений, рука Рена ложится ко мне на плечо. Стоило мне отвлечься, и он подобрался ближе.

– Не злись, – заискивающе уговаривает он, притягивая меня к себе. Его слишком длинные волосы щекочут мне ухо. – Он и вправду не показался мне рассерженным.

Я отталкиваю парня и скрещиваю руки на груди.

– Как ты это понял?

– Я знаю, как выглядят рассерженные мужики. Ты же видела, какие типы ухлестывают за моей ма.

Его голос дрогнул, но выражение лица все такое же веселое: уголки губ приподняты вверх, вокруг глаз собрались морщинки, из-за которых он выглядит старше своих семнадцати лет.

– Давай помогу? – Он кивком указывает на тележку за моей спиной. – Заглажу свою вину за то, что потревожил тебя.

– Ты разве не должен быть на работе? – спрашиваю я.

– Ночная смена. До конца дня я в твоем распоряжении. – Он двусмысленно ухмыляется.

– Прекрати.

Рен лениво пожимает плечами.

– Я серьезно. Позволь мне помочь.

Я нехотя киваю. Вдвоем мы справимся быстрее, да и мой па все равно уже знает, что он здесь. Так что можно извлечь из этого пользу.

– Ладно. Видишь там, у берега, столбы? – Я показываю на них пальцем. – Сверху и снизу сети есть петли. Оба края нужно закрепить на столбах. Положим сеть на берег, пока будем этим заниматься. Ты начинай отсюда, а я пойду в другой конец. Встретимся посередине.

Парень скидывает с плеча свою сумку и аккуратно пристраивает ее под деревом, пока я складываю арисэд и развешиваю его на ручках тележки. Рен помогает мне донести сеть до берега и развернуть ее. Мы начинаем закреплять ее на столбах. Занимаемся мы этим молча, споро поднимая и привязывая, потом снова. Работая синхронно, вскоре мы уже подтягиваем центральную часть сети к последнему столбу.

Рен все это время не отстает от меня, работает с той же скоростью, и – что меня немного раздражает – он, кажется, даже не устал. На моей блузе под мышками и на спине расползлись пятна пота, и не нужно смотреть в зеркало, чтобы понять, что лицо у меня ярко-красного цвета. А парень выглядит так, будто только что проснулся от освежающего дневного сна; на его щеках нет ни капли румянца. Видимо, работа на лесопилке помогает оставаться в хорошей физической форме.

Рен выпрямляется и смахивает волосы с глаз.

– Тебе нужно подстричься, – замечаю я.

– Предлагаешь свои услуги?

– Ага, иди сюда, – соглашаюсь, доставая из кармана небольшой складной ножик.

Парень смеется, зачесывает волосы назад рукой и кивает в сторону сети.

– Теперь в воду? – интересуется он.

Мы подтаскиваем ее за нижнюю часть к озеру, и я замечаю ухмылку Рена.

– Трус, – ворчу себе под нос. На воде появляются пузыри из-за того, что сеть начинает тонуть. Когда ее верхняя часть все еще лежит на поверхности, они исчезают.

Несколько секунд мы тяжело дышим и смотрим на озеро.

– Тут мелко, – говорит Рен, указывая на уровень воды. – Смотри, по этой мели можно дойти до самой горы.

Он кивает вправо, где среди болотистой почвы проглядывает дно озера, образуя топкую тропинку, ведущую к горе. Вдоль тропинки тянется темная полоса, отмечающая прежний уровень воды. Теперь граница озера располагается намного ниже, и от этого парень хмурится.

– Ты говорила своему па… – начинает он.

– Конечно, говорила, – перебиваю Рена. Я сообщила отцу еще до того, как уровень воды упал до верхней отметки на столбах. Они как раз служат для измерения глубины. – К тому же он не слепой. – Я подбородком указываю на ближайший столб. На нем виднеются три зарубки, демонстрируя, насколько обмелело озеро. – Он и сам это видит.

Я смотрю на эти отметки, и у меня что-то сжимается в животе. Отец видит, что происходит, я это знаю, но он ничего с этим не делает. А ему следовало бы. Это его работа. Это единственная причина, почему нас еще не выгнали из деревни.

Мой отец – наевфуиль, или смотритель озера. Представители семьи Дуглас присматривали за озером еще с тех пор, как Ормскола представляла собой четыре тростниковые хижины, обмазанные глиной и имеющие претензии на величие. Это было за несколько сотен лет до землетрясения и слияния озер. Для отца это не просто работа, это его призвание, его священный долг – следить за озером, понимать его состояние, заботиться о нем, оберегать его. Предупреждать жителей деревни, когда что-то идет не так. Но, как мне кажется, предупреждать родитель никого не собирается.

И это большая проблема, потому что в последнее время все в Ормсколе вращается вокруг одного – бумажной лесопилки Стюартов. А она работает за счет воды, которая поступает из нашего озера.

– Твой отец не беспокоится по этому поводу? – интересуется Рен, словно читая мои мысли. – Очевидно же, что это не сулит ничего хорошего для лесопилки. И ты знаешь, что Джайлзу это не понравится.

Я отвечаю парню сердитым взглядом, потому что мне прекрасно известно, что бывает, когда Джайлзу Стюарту что-то не нравится. Перейди дорогу этому человеку и вдруг обнаружишь, что у тебя или у твоих родственников сократились часы работы на лесопилке, или что люди престали покупать молоко и яйца на твоей ферме, или что посетители прекратили заглядывать в твою таверну. Куда бы он ни пошел, все следуют за ним с единственной целью – оставаться на его стороне. В Ормсколе становится очень неуютно, если ты в плохих отношениях с Джайлзом Стюартом. Я сужу по собственному опыту. И ни я, ни кто-либо другой ничего не может с этим поделать.

Ормскола – небольшое поселение, и тут не нужен мэр. Мы даже священника и почтальона раз или два за год видим. Однако это не остановило Джайлза в его намерении стать здесь властителем и хозяином. И кто осмелится пойти против человека, который владеет лесопилкой и платит всем за работу на ней?

Разве что я и мой па. Отец и Джайлз издавна друг друга недолюбливают. Так что если Стюарт выяснит, что от него скрывают такую серьезную проблему, он придет за нами. Небо мне свидетель, он уже давно ждет повода.

– Летом он планирует расширять производство. Если уровень воды в озере опустится ниже… – Рен смотрит на меня вопросительно.

– С каких это пор ты печешься о Джайлзе Стюарте? – быстро спрашиваю я. Рен не болтлив, но если он при ком-то упомянет, даже мимоходом, об уровне воды и это дойдет до Джайлза, тот тут же примчится сюда, чтобы самому убедиться. А я не могу этого позволить. Не сейчас. – Вот уж не думала, что тебе нравится работать. Уверена, ты будешь только счастлив, если лесопилка ненадолго закроется.

Лицо Рена мрачнеет.

– Да, хорошо же ты меня знаешь, – произносит он с надрывом в голосе. – Мне лишь бы целый день дурака валять. Я лентяй и работы боюсь, как и все, подобные мне.

– Что? Я не это имела в виду… Рен…

Парень отходит к дереву, аккуратно присаживается рядом со своей сумкой и открывает ее. Его губы сжаты в нитку, а я стою и смотрю на него в недоумении.

Дело в том, что я действительно хорошо знаю Рена. И прекрасно понимаю, каково это, когда у каждого есть предвзятое мнение на твой счет. Я дочь Лаклана Дугласа, человека, которого все презирают, потому что так сказал Джайлз Стюарт. Меня же не любят и не доверяют мне за компанию. А Рен, также известный как Маррен Росс, – падкий на женщин сакс, не признающий авторитетов.

Я и Рен, мы как гнилые яблоки, упавшие прямо к корням дерева, на котором выросли.

До сих пор я даже не подозревала, что его это беспокоит.

– Я просто пошутила, – мягко проговариваю. – Я знаю, что ты не… я знаю тебя.

Парень достает из сумки фляжку с водой и делает долгий глоток, потом протягивает ее мне, избегая смотреть в глаза.

Я расцениваю это как знак того, что он меня простил, усаживаюсь рядом и беру фляжку, радуясь холодной и чистой воде. Когда он достает сверток с сэндвичами и молча протягивает один, мне хочется обнять Рена.

Несмотря на ужасное чувство голода, я стараюсь как следует распробовать угощение. Тонкие кусочки мяса ягненка с соусом из красной смородины лежат меж двух увесистых ломтей хрустящего хлеба, намазанных таким толстым слоем соленого масла, что на нем остаются отпечатки моих зубов. Я радостно жую, и мы с Реном передаем друг другу его фляжку, запивая куски хлеба, пока вода не заканчивается, а от сэндвичей не остаются одни крошки.

– Это было прекрасно, – замечаю я, когда мы заканчиваем трапезу. – Спасибо, что поделился.

Рен улыбается.

– Не за что. Я специально их приготовил.

Ну-ну. Скорее всего, он стащил их у какого-нибудь зеваки.

Я смотрю на сумку, в которую Рен снова запускает руку и достает оттуда кусок фруктового пирога. Он разламывает его надвое и большую часть предлагает мне.

– Ты принес мне мои вещи? – спрашиваю, принимая пирог.

Парень смотрит вдаль на озеро и задумчиво жует свой кусок.

– Я не смог, – проглотив, отвечает он, искоса поглядывая на меня. – Видимо, тебе придется прийти завтра в деревню.

На секунду мне кажется, что Рен снова шутит, ведь зачем-то он полез на гору со своей больной ногой. Какой в этом смысл, если не взял то, о чем я просила? Однако он не улыбается, не подмигивает, а просто продолжает смотреть на тихую гладь воды. И я понимаю, что парень говорит серьезно.

– Понятно. – Пытаясь скрыть недоумение и разочарование, я быстро обдумываю, что нужно будет сделать в течение следующей пары дней, прежде чем приедет почтовая телега. – Ничего страшного. Правда, не уверена насчет завтра. Посмотрим. – Посмотрим на настроение моего отца. – Ты можешь подержать их у себя, пока я не приду за ними?

Он улыбается.

– Если только кто-то другой первым их не заберет. Я шучу! – добавляет он, заметив выражение моего лица. – Они твои. Я достал их специально для тебя. Думаю, будет справедливо, если ты расскажешь, зачем они тебе.

Я пожимаю плечами.

– Я думала, это и так понятно.

– Конечно. Но для чего они?

Я устала от этого разговора, потому что мы ведем его уже далеко не в первый раз.

– Рен, я тебе не скажу. Ни сегодня, ни завтра. Никогда. Так что перестань спрашивать.

Он смотрит на меня испепеляющим взглядом, но я не сдаюсь. Я прекрасно умею хранить секреты. Рен моргает и снова переводит взор на озеро.

– Собирается туман, – сообщает он, и я вижу, что парень прав.

Клубы тумана оседают у прибрежных зарослей камыша, отчего те приобретают немного размытые очертания. Рыба плещется у поверхности, и по воде идет рябь. В то же время температура будто бы падает, и я потираю руки, внезапно ощутив холод.