Текст книги "Пойдем играть к Адамсам"

Невнятное, бездумное и слепое, оно тем не менее разрасталось у нее внутри. Контроль человечества над жизнью, над природой обеспечивается лишь неусыпной бдительностью, мыслительной и практической деятельностью. Обездвиженные, крепко связанные, мы беспомощно наблюдаем, как сорняки и заросли захватывают территорию, как дом, оставленный без присмотра, гниет, а сад без полива засыхает. Оказавшись в плену, в изоляции, в неподвижном состоянии, мы теряем свои права, свое место в жизни и начинаем тонуть.

Барбара, конечно же, не думала ни о человечестве, ни о садах, ни о чем таком. Тем не менее она все понимала. Желая обрести успокоение, чувствовала, как постель под ее спиной холодеет, будто она лежит на черной отмели, а медленно накатывающие волны прилива растут и будут расти до тех пор, пока не утопят ее и не унесут в небытие.

Эта мысль, более пугающая, чем потеря контроля над разумом, едва не довела ее до слез, но она не могла плакать из-за кляпа во рту. Я не могу, – сказала себе Барбара, не задумываясь о том, какому из этих страхов она бросает вызов. Просто не могу освободиться.

Ее прервала отвлекающая мысль, пришедшая из другой части сознания: я свободна, когда сплю. И Барбара стала молиться о сне, от которого ее отделяли долгие и мучительные часы.

П

о мере того как тьма сгущалась, вечер становился все более угрюмым. Деревья поникли, образовалась преждевременная роса. Стало так тихо, что можно было услышать шорохи стрижей и летучих мышей, охотящихся в сумерках. В полной темноте, над деревьями, безмолвной рекой и лежащими дальше полями, то там, то здесь судорожно вспыхивали отблески молний. Кратковременно освещаемые ими, тяжелые черные тучи тянулись вдоль далекого залива на восток, к океану. Они напоминали бредущих великанов.

Синди сидела в одиночестве на заднем крыльце, босая и неряшливо одетая. Положив локти на колени и подперев руками подбородок, она с тревогой наблюдала за наступлением ночи. В свои десять лет она уже не боялась молний и грома как таковых. Но они по-прежнему напоминали ей о том времени, когда она была маленькой и когда в каждой второй вспышке молнии ей мерещились смутные очертания безымянных, страшных богов, крадущихся по небу. Она боялась, что в следующее мгновение их взгляды могут упасть на нее, и их гигантские ноги вдавят ее в землю. Она плакала и требовала утешения.

Теперь, когда эти явления стали больше ей понятны, она переносила грозы и бури так же, как и другие, то есть равнодушно. В небе не существовало никаких великанов. Но в те ночи в мире что-то было, что-то, постоянно присутствующее, но редко видимое глазу. С приближением грома, ветра и дождя Синди вспоминала все это, вспоминала, как плакала.

Но сегодня она чувствовала, что гиганты не придут. Янтарные вспышки молнии были тусклыми и далекими. Тем не менее она ощущала себя одинокой. Старшие дети отсутствовали уже несколько часов; Она поужинала вместе с Бобби, и он пытался поспать, пока не настал его черед сторожить Барбару. Передачи по телевизору были скучнее, чем когда-либо, и Синди осталась одна, в темноте, смотреть на ночь. Груз ответственности и одиночество были невыносимы. Она подняла голову и с беспокойством оперлась ладонями о ступеньку. Как вырваться на свободу?

Ответ был таким же, как и в более тихий вчерашний вечер: Барбара.

Хотя Синди не была такой избалованной, как думали люди, – на самом деле она считала, что ее избалованность или послушность не нарушают пределы разумного, – тем не менее она была по-детски уверена, что стоит одной ногой уже в мире взрослых. Она зависела от этого мира и тянулась к нему, особенно когда чувствовала себя так, как сегодня. И Синди раздражало, что ей ничего не позволяли делать, при том, что эта проблема была вполне решаема – как сейчас. Джон, Дайана, Бобби и Пол могли трогать Барбару как хотели, а ей разрешалось только смотреть. Она понимала, что ее роль в группе фактически сводится к простому наблюдению. Таким образом, Барбара, которая была ей дороже, чем кому-либо из них, стала для нее такой же далекой, как если бы находилась в Европе. Это тоже было невыносимо. И, думая наполовину об этом предгрозовом вечере, наполовину о собственных потребностях, Синди представляла, что может сделать.

В отличие от Бобби, она не осмелится освободить Барбару. В отличие от Джона или Дайаны, не станет перемещать ее в одиночку. Но – если Барбара согласится – она может убрать у нее кляп изо рта и хотя бы поговорить с ней. А в данный момент ей только этого и хотелось. Это было опасное и смелое желание. Но как иначе ей продержаться до прихода Бобби? С решимостью и с улыбкой Синди встала и, громко хлопнув дверью, вошла на кухню.

Барбара не спала.

От вспыхнувшего с тихим щелчком верхнего света она заморгала и посмотрела на Синди. Та, в свою очередь, убедилась, что все под контролем и пленница никуда не развязалась. На этом безмолвное обоюдное созерцание закончилось. Синди подошла к кровати, а затем, внезапно осмелев, села на край и сложила руки на коленях.

Последовал краткий миг, когда ребенок и девушка, пленительница и пленница встретились взглядами и внимательно посмотрели друг на друга. Затем Синди спросила:

– Не спишь?

Кивок – «Да».

– Хочешь поговорить?

Какое-то время Барбара никак не реагировала. Она не могла пожать плечами, но вскоре качнула головой, словно говоря «мне все равно».

Этот жест показался Синди усталым, и ей вдруг стало жалко Барбару. И тем не менее ее проблема была важнее.

– Будешь тихо себя вести, если я вытащу у тебя кляп изо рта?

Усталый кивок – «Буду».

Синди провела рукой по голове и, подхватив прядь своих коротких волос, принялась чувственно накручивать на палец. Затем улыбнулась:

– Ты позволишь мне снова его вставить, когда мы закончим говорить?

«Да-да». Кивок, еще кивок.

Какое-то время Синди колебалась, чувствуя себя одновременно робкой и дерзкой, праведной и непослушной. Потом она склонилась над Барбарой.

– Хорошо, поверни немного голову…

Положив свои маленькие пальчики на щеку Барбары, она сумела поддеть ногтями скотч и потянуть. Она видела, как это делали старшие дети, но до сего момента не осознавала, насколько липкая эта лента и насколько крепко она держит кожу. Тем не менее она продолжала тянуть, и липкий ремешок начал мало-помалу отходить, пока не оторвался полностью.

– Ммм… – Барбара вытолкнула изо рта часть махровой тряпки, выполнявшей роль кляпа.

Синди испытала некоторое отвращение – это было похоже на какую-то непристойную, неизвестную детям физиологическую функцию, – и все же изящно наклонилась, вытащила тряпку и положила на ночной столик. Барбара облизнула губы.

– Ты в порядке?

– Нет. У меня все затекло и болит, – Барбара попыталась немного пошевелиться и, очевидно, не смогла. – Просто развяжи меня.

– Прости… – произнесла Синди с искренним сожалением в голосе.

Минуту они смотрели друг на друга.

– Есть хочу. – сказала Барбара скучающим тоном, поскольку детей данная проблема никогда не волновала. – И пить.

– Все съедобное мы уже съели. Завтра Дайана пойдет за покупками, но я могу сделать тебе бутерброд с арахисовым маслом и налить кока-колы.

Барбара вздохнула.

– Сделать?

– Давай.

Синди встала и подошла к двери. Там она чопорно повернулась и спросила:

– Хочешь желе с арахисовым маслом?

– Да. Что угодно.

На кухне Синди аккуратно и с чувством собственной важности принялась выполнять обещание. Осознание того, что взрослые не будут убирать за ней, постепенно прививало ей чувство собственности. В данную минуту Синди была хозяйкой дома и смотрительницей пленницы. А это очень важная роль. Сделав бутерброд, она убрала хлеб, желе, арахисовое масло и нож, затем вытерла крошки. Налила кока-колу в стакан с трубочкой и поставила все на маленький поднос, которым ее мать пользовалась, когда кто-то заболевал и должен был есть в постели. Вернувшись в комнату Барбары, она даже немного возгордилась собой.

Пришлось потрудиться, чтобы освободить место для подноса и настроить свет. Наконец Синди спросила:

– Что хочешь сначала, бутерброд или кока-колу?

Барбара с жадностью попила, а затем стала есть, чуть медленнее. Синди кормила ее, как маленького ребенка. Получилось довольно аккуратно – ничего не накрошили и не пролили. Когда они закончили, Синди отнесла поднос обратно на кухню, но там забыла о своей аккуратности. Просто бросила поднос на кухонную стойку и побежала обратно в комнату Барбары. Как же весело! По крайней мере, это уже что-то. Было бы веселее, если б они вместо этого просто сидели, скрестив ноги, на кровати и болтали как настоящие подруги или сестры, а не так, как сейчас.

– Неужели так больно быть все время связанным? – Синди осторожно села на край кровати.

– Да.

– Я так и думала, – Синди нахмурилась, словно укрепившись в каком-то своем подозрении, которое ее мучило. – Мне тоже было больно, – сказала она, – раньше.

– Тебе?

– Когда мы играли в эту игру. Я редко участвовала, но иногда меня отпускали с ними.

– Куда?

– В лес, в домик прислуги, куда угодно, где они хотели играть в Пленника.

– Они проделывали это и с тобой? Ты, наверное, была совсем маленькой.

– Ага, – согласилась Синди. – Но через это проходили все по очереди, это было частью игры.

Синди была польщена внезапным интересом со стороны Барбары.

– Что это вообще была за игра?

– Я не очень хорошо помню, – ответила Синди и все же напрягла память. – Джон был королем, а Дайана, конечно же, королевой. А Бобби был генералом – каждый за что-то отвечал. У нас были карты территории и все такое.

– И вы захватывали пленных? – спросила Барбара.

– Ага. – Синди снова принялась накручивать прядь волос на палец. Она засунула бы ее кончик себе в рот, если б та была достаточно длинной. Вместо этого она просто протянула ее вниз, вдоль щеки, и задумчиво уставилась в пространство. – Через какое-то время стало скучно.

– Значит, сейчас вы играете не в эту игру? – произнесла Барбара задабривающим тоном.

– Не-е-е-а! – категорично ответила Синди. Она покачала головой и продолжала смотреть куда-то вверх, за кровать Барбары. – По-моему, эта игра называется «Свободная Пятерка». Пол придумал ее; она гораздо веселее. Типа мы – кучка партизан, живем в лесу, стреляем в людей, взрываем поезда и все такое.

– О-о…

Синди улыбнулась. Ей казалось, что Барбара более или менее понимает, что история там довольно непростая.

– Мы похищаем заложников, берем пленных, пытаем их и все такое. Это весело.

– Весело!

– Ну, – Синди замялась, как бы извинилась, – когда не твоя очередь быть пойманной. Даже тогда в целом все не так уж и плохо. Хотя Пол очень злой. Когда он тюремщик, будь осторожна.

– В каком смысле?

– Ну… он всегда придумывает что-то новое. Однажды он связал меня так туго, что даже пережал мне пальцы ног. А потом щекотал меня.

– А где были остальные?

– Рядом. Просто была моя очередь.

– И они ничего не сделали?

– Неа. Через какое-то время я начала кричать и плакать – тогда я была младше, – и им пришлось меня отпустить. Они боялись, что я всё расскажу.

– О-о.

Какое-то время никто из них не проронил ни слова. Погруженная в собственные мысли, Синди сперва даже не заметила этого. Но потом продолжила с того места, на котором остановилась.

– Полу нравятся женские ножки, – хихикнула она. – Он лучший в пытках.

– В настоящих или притворных? – невозмутимым голосом спросила Барбара.

Она все понимает, – решила Синди. Как и говорили ребята.

– И в тех и в других, – весело ответила она.

– Лучше бы они меня не мучили!

– Нет, – признала Синди, – думаю, не будут. Мама и папа приедут домой, а тебе нужно вернуться в колледж. Хотя очень жаль…

– В смысле «очень жаль»? – Барбаре казалось, что она начинает медленно «закипать», как это бывает у взрослых.

Синди попыталась успокоить ее.

– Ну, не знаю. Просто весело, когда ты здесь и играешь с нами.

– Я не играю.

– Ну, как бы играешь.

– Вовсе нет. Я хочу знать, когда вы отпустите меня. А то мне больно.

– Ну, в любом случае, они сделают это не раньше, чем послезавтра. Наверное.

– Почему послезавтра? – Барбара, казалось, снова успокоилась. Голос у нее стал мягче.

– Они собираются снять с тебя ночную рубашку.

– Что? – Барбара вдруг подняла голову с подушки и уставилась на девочку. Было почти слышно, как вопрос по буквам вылетает у нее из ее рта: Ч-т-о?

– Что?

– Это типа как «нициация», – Синди слегка отпрянула. Она могла излагать свои мысли так же хорошо, как и все остальные, и даже быть чопорной и резкой, если сердилась. Однако, когда просто бездельничала, то по-детски глотала буквы (иногда чтобы казаться миленькой). Из «партизана» получался «артизан», а из «инициации» – «нициация».

– Мы все это проходили, – сказала она. – Это не так уж и плохо. Плохо, когда пленник ты, все смеются и все такое, а когда кто-то другой, то весело. Мальчики смотрят…

– Где ты это услышала? – Барбара не повысила голос, но в нем явственно прозвучала угроза.

Синди встала с кровати и попятилась в безопасное место.

– Бобби так сказал за ужином. Он плакал. Они избили его и заставили пообещать, что он будет помогать.

– Ну, это конец! – Барбара посмотрела на свои запястья и сердито дернула веревки. – Немедленно приведи сюда Бобби, я имею в виду немедленно, или я закричу.

– Но тебе нельзя быть без кляпа, – испуганно произнесла Синди. Сердце у нее начало бешено колотиться, в голове заметались тревожные мысли.

– Я сказала, немедленно!

Синди недовольно вздохнула. Ситуация неожиданно вышла из-под контроля. Другие дети устроят ей за это взбучку.

– Бобби! Боб-би-и-и! – закричала Барбара. – Бобби, вставай!

Затем она завизжала. Это был не совсем безудержный визг – в этом у нее было мало практики, – но достаточно громкий.

Перепуганная, Синди выбежала из комнаты в поисках Бобби, после чего раздался еще один крик, на этот раз гораздо более громкий. В коридоре она едва не сбила брата с ног.

Бледный, помятый, с выпученными глазами, мало что видящий и понимающий, он заметался взад и вперед, переступая с ноги на ногу и пытаясь пройти мимо Синди.

– В чем дело?

– Быстрее! – крикнула Синди.

– Она развязалась? – Бобби резко отпрянул, готовый броситься наутек.

– Нет. Нет! Она хочет поговорить с тобой, идем же! – Синди наконец заставила его двигаться, и вместе они ввалились в комнату к Барбаре.

Та продолжала дергать веревки и сотрясать кровать.

– Бобби, отпусти меня немедленно. Я серьезно. Развяжи меня.

Застигнутый врасплох страшным, не терпящим возражений тоном разгневанного взрослого и в то же время неспособный повиноваться, Бобби застыл на месте.

– Я сказала, развяжи меня!

– Банка, банка! – охваченная ужасом Синди, пыталась быстро что-то придумать. – Дай ей банку с той жидкостью.

Вместо этого Бобби повернулся к ней – на этот раз он потерял самообладание – и тоже принялся кричать.

– Ты вытащила у нее кляп! Ты сделала это! Теперь нам попадет! Нам обоим!

Потом Барбара снова закричала. На этот раз крик был что надо. Мощный, пронзительный, звериный и продолжительный. Он привел Бобби в чувство.

Подбежав, мальчик вытащил подушку из-под головы Барбары, бросил ей на лицо и прижал.

– Банка на комоде. На комоде, а не на туалетном столике!

Синди дважды обернулась, прежде чем разглядела ее. За спиной у нее творился пугающий хаос, который она предпочитала не видеть. Кровать качалась, как на сильном ветру. Бобби пытался не свалиться с нее и удержать подушку. Губа закушена, лицо полно решимости.

– Неси сюда, – крикнул он.

Из-под подушки доносились приглушенные звуки отчаяния.

– Теперь держи подушку. Можешь уже не бояться! Держи.

Синди стала держать, но от недостатка сил получалось у нее плохо. Барбара смогла повернуть голову в сторону и закричать. В ее приглушенном голосе звучал ужас.

– Прекратите. Прекратите это! Вы же меня задушите. Я не могу дышать! Прекратите!

Слышать все это Синди было невыносимо.

Трясущимися руками ее брат наконец открыл банку и вытащил пахучую тряпку.

– Продолжай держать. Мне все равно, что она говорит. – Он наклонился и сунул тряпку под подушку, откуда доносились крики. Затем подскочил к Синди, чтобы помочь ей удерживать подушку. Через некоторое время шум утих, и Барбара обмякла. После этого, все еще сильно дрожа, Бобби отбросил подушку с лица Барбары, чтобы дать ей немного воздуха. Через некоторое время дыхание у нее стало более или менее ровным. Тем не менее, он сел у кровати и еще долго ждал, прежде чем вернуть ей в рот кляп и зафиксировать его двойным слоем скотча.

Стоящая у двери и в любой момент готовая убежать Синди спросила:

– С ней все в порядке?

– Ты еще здесь? – Бобби, казалось, забыл о ней.

– Ага.

Он обернулся, все еще бледный. И лишь обычно розовые щеки теперь были ярко-красными.

– Она отключилась.

Синди осторожно вернулась к кровати.

– Смотри, она поранилась.

Так и есть. Веревки, которые Барбара дергала, соскользнули к запястьям, содрав кожу и оставив красные пятна. Бобби откинул мятую простыню и увидел, что Барбара исцарапала одну лодыжку до крови, но ни одна из ран не выглядела серьезной. Он вздохнул.

– В целом с ней все в порядке. – сказал он, вышел на заднее крыльцо и сел.

Какое-то время Синди пребывала в растерянности, затем, все еще напуганная, а теперь и раскаявшаяся, тоже вышла и молча села рядом с братом. Она стала смотреть на бредущих по небу гигантов – теперь они были еще дальше – и ждать, когда полиция, шериф или ФБР приедут на шум и арестуют их. Когда этого не произошло и ее стало клонить в сон, она ушла к себе и спряталась под одеяло.

4

Барбара проснулась, внезапно охваченная страхом. Кляп со скотчем походил на прижатую ко рту руку с тряпкой. Она не могла дышать. Чувствовала, что ее снова душат; подушка опять оказалась у нее на лице. Резко открыв глаза, она подняла голову. Напряглась, будто пытаясь вырваться на поверхность воды после глубокого погружения. А потом, конечно же, все вспомнила. Комната. Потолок. Она повернула голову – рядом спал усталый Бобби. Весь ее мир вернулся. Всего лишь еще один день, третий. Все остальное было прошлой ночью.

Опустив голову и снова закрыв глаза, она сделала несколько долгих медленных вздохов, как обычно бывало перед заплывом. У нее разболелась голова – причиной была нехватка кислорода, – поскольку прошлой ночью Бобби дал ей слишком много хлороформа. Кроме того, болели запястья и лодыжки в тех местах, где она поранила их в борьбе с Бобби. Руки и ноги заледенели и онемели. Все тело затекло, мышцы ныли. В памяти всплыли слова Синди о том, что они собираются еще снять с нее ночную сорочку.

Каждый день, вместо того чтобы начинаться по-новому, как обычно бывает, когда человек свободен, обрушивал на нее, беспомощную, всю тяжесть предыдущих дней, отчего казалось, будто она совсем не спала. Это был не сон, а какое-то забытье, которое не помогало организму восстановиться. Когда Барбара очнулась, ощущение было такое, будто она все еще спускалась по лестнице, шла вниз по дороге во тьму, дна которой не было видно.

Когда тяжесть осознания этого вновь легла на ее плечи, ее охватили какая-то странная грусть и чувство одиночества, или, скорее, потерянности. На улице наступал очередной тихий летний день. Ночная гроза снова миновала, и в небе появился мягкий свет – Барбара определила это по его присутствию в комнате. Вокруг дома пели птицы, как бывало только ранним утром. Вода в реке искрилась, и вид с кухни был очень красивым.

Если б я только могла…

У Барбары сложилось настолько широкое представление о свободе, что его нельзя было описать никакими словами. Она увидела себя сидящей на краю кровати, каким-то чудесным образом освободившейся и недоверчиво потирающей запястья. Затем встала и свободно пошла, практически побежала, куда глаза глядят. Свобода была чем-то обыденным. Эта короткая сценка, такая чарующая и недостижимая, настолько понравилась Барбаре, что она проигрывала ее в голове несколько раз. Пока та, конечно же, не потускнела.

Хоть бы кто-нибудь нашел меня, – подумала Барбара. Помогите мне. Пожалуйста, помогите мне.

Эти слова своим тоном немного напоминали ее детские молитвы. «Боже, пожалуйста, помоги мне найти новые наручные часики, которые подарил мне папа». «Боже, пожалуйста, помоги мне получить на Рождество то-то и то-то». «Боже, пожалуйста…»

На самом деле, и это вполне естественно, Барбара почти не получала помощи от Бога. При том, что ее природа нуждалась в Нем, она уже давно сделала вывод, что Он – не тот, кто решает мелкие проблемы по первому требованию. Можно было бы сделать вывод (чтобы сохранить уважение), что Он либо слишком занят, либо находится слишком далеко, на каком-то более высоком уровне управления.

«Бог помогает тем, кто помогает себе сам», – говорила ее мать, и Барбара всегда старалась рассчитывать только на себя. Будучи жизнерадостным и деятельным человеком, она обнаружила, что Бог действительно помогает тем, кто помогает себе. Хорошие вещи случаются. Он был справедлив, а еще это было символом ее веры.

Никто не будет ее искать, никто не будет ей помогать, если только она сама не поможет этому случиться. Ее мать в данный момент – если не спала, – вероятно, думала, как хорошо, что Барбара проводит две недели в деревне. Адамсы же думали о том, как им повезло, что у них есть такая компетентная молодая няня. Бог думал о своих делах, а Барбара должна думать о своих.

Извиваясь в тщетной попытке найти удобное положение, Барбара сказала себе: хорошо, я часть игры. Вероятно, это началось давным-давно с кукол, игрушечных солдатиков и историй, которые дети сами придумывали на основе увиденного и услышанного. Затем, когда они подросли и игрушки поднадоели, они вышли на улицу, ради большей свободы. Но игра не прекращалась. Дети взяли на себя роль кукол. Сами стали куклами. Игра – это упражнение, с которого ребенок готовится к жизни, как любили повторять учителя. Дети расширили для себя королевство, в котором стали править. И оно было безнадзорным – еще одно учительское определение – и существовало целиком вне мира взрослых. Барбара понимала это. У кого в какой-то период не было своего личного королевства? Барбара представляла, как они ревниво оберегали свою тайну от взрослой среды, в которой были бессильны.

Но возраст и знания все портят. Наступил момент, когда они перестали верить в королей и королев, когда потребовались новые образцы для подражания, и игра пошла дальше.

Она продолжалась, – сказала себе Барбара. Продолжалась неторопливо, принимая причудливые формы, словно имела случайный характер (хотя Барбара так не считала). Тем не менее, с точки зрения детей, получалось, что в один день они играли в эту игру, на следующий день она им надоедала, а на третий они уже играли во что-то новое (хотя вовсе не являвшееся таковым). Уйдя в холмы и леса, они превратились в обездоленных партизан своего бывшего королевства, в его Движение Сопротивления. А потом им это наскучило – разве Синди не говорила, что до этого момента они не так часто и играли? – и тут появилась Барбара.

И тут появилась я, – сказала себе Барбара. Что-то в этой фразе привлекло ее. И тут появилась я. Все стало предельно ясно. Я – четвертый уровень игры.

Родители уехали и, по детским меркам, надолго. Теперь дети могли, теперь они могли – что? Кто знает? Этому мешала лишь глупая Барбара, тупая Учительница, выскочившая на сцену в голубом летнем платьишке. Как легко все сошлось – необузданное детское воображение и возможность заполучить Барбару в качестве жертвы. Теперь они смогут поиграть по-настоящему.

Если смогут. Если осмелятся.

И они осмелились.

Но что это был за четвертый уровень?

Внезапно в голове у Барбары промелькнуло нечто холодное и темное, и поселилось в недосягаемой глубине ее сознания. Предчувствие.

Она задумалась.

Ладно, я их новая игрушка. Как сказала Терри. Хожу, разговариваю, когда мне разрешают. Они могут двигать моими руками и ногами. Могут даже одевать и раздевать меня, если захотят. Но как они играют с куклами?

Кто-то может представить себе довольно безобидную сцену, где маленькая девочка вроде Синди в истерике швыряет свою куклу через всю комнату. Она перестанет плакать, поскольку, если кукла сломается, кто-нибудь ее починит или купит новую. Таким образом Синди научится больше ничего не ломать. Но что, если кто-то вдруг сам стал куклой? При этой мысли кукле-Барбаре показалось, что лицо Синди увеличилось в размерах, а ее ясные, любопытные глаза стали грозными и холодными, как у кошки.

Опять же кто-то может не увидеть ничего плохого в том, что Пол отводил своих игрушечных солдатиков в темницу, привязывал их веревкой к столбам из прутиков и расстреливал по команде. Пол давал выход своей мальчишеской агрессии. В любом случае завтра утром они снова будут готовы сражаться, терпеть поражение и быть казненными. Настоящих солдат, реальных людей, конечно же, казнят лишь один раз. Один раз. Маленький Пол внезапно показался Барбаре еще бо`льшим чудовищем.

Разве Синди не говорила, что они отводили пленников и заложников в лес или в заброшенный домик прислуги, он же штаб Свободной Пятерки, и пытали их, чтобы выведать секреты? Даже в этом было не так много плохого. Эротические игры, открытия, разбор ценностей. На следующий день пленники возвращались невредимыми, угрюмыми и не желающими никому ничего рассказывать, а значит, снова готовыми к пыткам. Но если пленники были настоящими?

Дальнейший шаг был логичен. На четвертом уровне игры пятеро детей, предподросткового и подросткового возраста, собирались медленно замучить Барбару до смерти. Барбара сразу отвергла эту мысль. Она не игрушка, а они не могли делать все, что им взбредет в голову, ведь мир, где существовала порка, наказания и органы власти, никуда не делся. Ее беспокоила лишь мысль о том, что они задумывались об этом.

И том, как они вообще до такого додумались.

В своих играх дети изображали жизнь такой, какой, по их мнению, она была или какой они хотели ее видеть. Барбара узнала это еще на первом курсе. Но если то, чему учили ее как будущую учительницу правда, то почему эти дети хотели верить, что жизнь именно такая? На ум ей пришли веревки, лейкопластырь и страдания.

Материалом для детей являлось все то, что они наблюдали, выдумывали и имитировали. Весь их мир. Никто не говорит о том, что кругом полно войн, преступности и грязи, и дети впитывают все это, – подумала Барбара. Господи, некоторые люди даже критикуют сказки за излишнюю жестокость. Но есть и другая среда – полная любви, тепла, веселья и заботы. Эти дети, безусловно, жили в такой, ни в чем не нуждаясь (вот бы у меня было все это, – сказала себе Барбара). Так почему же, получив в жизни все, эти дети выбирали для своих игр самые мрачные темы? Были ли они злыми от природы? А если и были, то кто не был немного злым от природы? Что сказала бы Терри?

Терри (даже не удосужившись полностью материализоваться) сказала:

– Может, им не нравится то, что они видят в мире, который мы считаем «красивым». Может, он слишком сложный, слишком скучный, слишком тяжелый или вроде того. Может, они чувствуют, что, чтобы быть частью его, им нужно слишком ограничивать себя. Может, то, что мы считаем наградой, для них всего лишь наказание. Может, они вообще не хотят взрослеть. Может, этот мир сейчас закрыт и им негде жить.

Барбара ничего не сказала.

Ты хочешь повзрослеть, Барб?

Барбара снова промолчала.

– Ты думаешь, что эти дети странные, не такие, как все, и испорченные. Но откуда ты знаешь, что они сильно отличаются от других? Что ты думала о них, когда приехала сюда? Ты думала, что они милые и забавные. Что ты думала о них, когда возила в воскресную школу? Тебе хотелось быть их матерью и чтобы их отцом был какой-нибудь красивый, известный мужчина, вроде твоего доктора Адамса. Что ты думала о том, как они слушались тебя и веселились, когда ты водила их купаться? Ты упивалась этой своей любовью. Меня тошнит от тебя, – сказала Терри. – Человек – это сложный организм. Премьер-министры, наверное, тоже играют сами с собой, когда ложатся спать. То, что эти дети делают с тобой, является частью их игры; все сходится. И это вполне естественно.

Барбара молча покачала головой. Она снова отказалась принять эту логическую цепочку.

– Я тебе не верю, – сказала она. – Не все дети такие. И мы не были такими.

– Не были?

Барбара замерла. Что-то в тоне воображаемой Терри вызвало у нее воспоминание о хихикающих на парковке подростках из ее собственного детства. Она снова ясно видела их, снова отчетливо слышала. Их лица то появлялись, то исчезали, чередуясь с лицами Джона, Дайаны, Пола, Синди и Бобби.

– Нет! Они не делали ничего подобного.

– У них не хватило наглости, – пожала плечами Терри.

– Что ж, возможно, – согласилась Барбара. Что они сделали бы? Что сделал бы любой человек, получив полную власть над другим человеком? Что, в частности, будут делать неопытные дети? Кто знает, что думают люди в детском возрасте, когда мы их еще не сломали?

Д

ень был ясный, погожий и солнечный.

Барбара уже не сомневалась, что дети разденут ее донага. Это было не так уж сложно; ребята становились все увереннее. В конце концов, это не смертельно.

Я и раньше была голой, – сказала себе Барбара, но в ожидании продолжала чувствовать себя неловко.

В команде по плаванию, в общежитии, у врачей и – случайно, конечно же, – в семье ее определенно видели без одежды. Но эти случаи были кратковременными, вынужденными и не особенно приятными. Для поколения, которое как минимум на словах предпочитало откровенный внешний вид, открытую одежду и секс, она оставалась закрытой и сдержанной, избегая своей наготы и обычно отводя глаза от чужой. Естественно, ее беспокоило то, что она ханжа – в ее среде это было сродни смертному приговору, – что из-за своей робости и нерешительности она пропустит стремительно надвигающуюся волну любви и спаривания и останется в стороне. Но все эти страхи, казалось, не могли одолеть девичью застенчивость, негласное табу, сковывающее ее.

В попытке оправдаться Барбара сказала себе, что это лишь вопрос времени, места и ценностей. Она знала – хотя никто, кроме Сексуальной Барбары, не говорил ей об этом, – что в момент веры, доверия и любви она сможет, испытывая радость, освободить тело и жить. В этом присутствовал элемент исповеди, покорности и единства. На самом деле у нее было немало девичьих снов на эту тему. Просто такое событие еще не произошло, и, как следствие, приближалось время, когда она могла бы оглянуться назад и понять, что «берегла себя для мужа» или, по крайней мере, для серьезного романа. Подход, несомненно, старомодный – но довольно неплохой. Так ей стало казаться с возрастом.

Однако сегодняшние непристойности не имели ничего общего с потребностью, любовью, признаниями или дарением приятных подарков. Что вызывало у нее отвращение и мурашки по коже, так это то, что за всем этим скрывались грязь, злоба, подлость и секс в съемной комнате, за опущенными жалюзи. Ее затягивало обратно в примитивный глупый мир серости, щупанья, ухмылок и хихиканья. Целью было доставить мучение, и она боялась показать, насколько хорошо это удается.