Текст книги "Подари мне все рассветы"

Жуану безумно обидело его предположение относительно ее нравственности, хотя именно такого впечатления она добивалась, играя свою роль. Она мучительно страдала от чисто физической и эмоциональной неудовлетворенности.

Она улыбнулась.

– Поцелуй? Вы называете это поцелуем, Роберт! Довольно рискованный поцелуй, может быть, мне следовало бы пожаловаться на вас тетушке? Или Артуру?

– А они захотели бы знать, как я обнаружил здесь такое уединенное местечко. Нет, скорее всего, было бы разумнее не говорить ничего.

– Пожалуй.

– Прощайте, – сказал он, распрямляя плечи и отряхивая рукава мундира. – А теперь я пойду.

– Вы уходите? Поцеловали и убегаете, Роберт? Как неблагородно. Могли бы потосковать где-нибудь до конца вечера, чтобы все видели, что вы страдаете от безнадежной любви.

– Никто не поверит, – возразил он с усмешкой, от которой у нее подогнулись колени. – Я могу быть молчаливым, угрюмым, необщительным, но страдания от безнадежной любви не мое амплуа. Такие деликатные эмоции мне не по плечу. К тому же я завтра уезжаю и мне необходимо выспаться.

– Ах, – вздохнула она и, приподнявшись на цыпочки, прикоснулась двумя пальцами к его подбородку. – Поберегите себя, Роберт. Не дайте себя убить.

– Именно сегодня мне сказали, что я слишком упрям, чтобы умереть, – произнес он, поворачивая ее руку ладонью вверх и прижимаясь к ней губами. – Не тревожьтесь за меня, Жуана. И забудьте обо мне. Я не стою того, чтобы вы обо мне думали.

– Вы правы. – Она вздохнула. – Сюда ежедневно приезжает столько новых офицеров – один лучше другого. Прекрасное время для леди, которые хотели бы, чтобы войны никогда не кончались. – Она рассмеялась. – Проводите меня в бальный зал, Роберт, а потом можете исчезнуть. – Она взяла его под руку.

Он проводил ее до распахнутых настежь дверей зала.

– Значит, оревуар. – Она отпустила его руку. – Не буду говорить «прощайте», Роберт, потому что не верю в то, что мы расстаемся навсегда. Я надеюсь, что мы еще встретимся, и, возможно, раньше, чем вы думаете. А пока я вижу не менее полудюжины офицеров, которые сердито смотрят на вас и готовы схватиться за шпаги, потому что вы задержали меня дольше, чем длится один танец. Стыдитесь, капитан.

Она игриво прикоснулась к его руке кончиком веера и исчезла, не давая ему возможности ответить. И даже не потрудилась оглянуться, чтобы узнать, провожает ли он её взглядом или уже ушел, даже не взглянув вслед.

Она стояла и, обмахиваясь веером, смотрела на танцующих, а самой хотелось сесть посреди зала и взвыть от тоски.

Состояние было такое, как будто она влюбилась в капитана Блейка или сделала что-нибудь столь же глупое и смехотворное.

Глава 10

Несмотря на твердую решимость выбросить все из головы и сосредоточиться на том, что ему предстоит сделать в Саламанке, капитан Блейк направился в горы для встречи с руководителем «Орденанзы» Дуарте Рибейру. Дуарте Рибейру должен был сопроводить его до испанской границы. И тут Блейк понял, что ему ничего не удастся выбросить из головы, потому что он думал о своей жизни. А жизнь у него была тяжелая и не баловала его лаской и чьей-либо заботой. Разве что Жуана да Фонте, маркиза дас Минас, зацепила его своим вниманием. Но искренна ли она была с ним? Он старался даже мысленно называть ее не просто Жуаной, а величать полным титулом, не верить, что она к нему неравнодушна.

Она была кокеткой до мозга костей, и, по ее собственному признанию, он был одним из немногих мужчин, которые не поддались ее чарам. Она была вынуждена применить к нему тактику, которой обычно не пользовалась, изобразить нечто весьма похожее на искренность. А ему и впрямь начинало казаться, будто она искренна.

Он размышлял о вопросах, которые она задавала, о том, как пыталась побольше узнать о нем и о причине его вызова в штаб-квартиру. В такие моменты ему вдруг вспоминалось, что она наполовину француженка, и хотелось бы знать, известен ли такой немаловажный факт главнокомандующему и вообще имеет ли он какое-нибудь значение. Все-таки она наполовину англичанка, а также была замужем за португальским вельможей.

Он хотел избавиться от мыслей о ней, но, как только он переставал усилием воли запрещать себе думать о ней, она возникала перед ним, проникая в его мысли, сны и эмоции. В его кровь. Бывали минуты, когда он сожалел, что прервал последний поцелуй, почувствовав, что она готова сдаться. Он мог бы тогда овладеть ею. И возможно, тогда сумел бы изгнать ее из своей памяти раз и навсегда.

Он теперь не мог тосковать по недоступному. Он ненавидел себя за то, что захотел невозможного, что забыл, кто он такой. Такая мысль тяжким бременем лежала на душе, отодвигая на второй план даже мысли о том, что он добровольно идет на опасное задание, возможно, на смерть, что его ждет унижение, связанное с пленом, трудная задача убедить врага в подлинности чертежей британских линий обороны Лиссабона, спрятанных в каблуке его сапога. И что пройдет, возможно, немало трудных месяцев, прежде чем его обменяют на какого-нибудь французского офицера.

За одиннадцать лет службы в армии он трижды получал известия от отца. Ответил он всего один раз – выразив соболезнование по случаю кончины его жены. С тех пор прошло почти восемь лет. Еще одно письмо он получил в Висо за несколько минут до отъезда: письмо пришло в штаб-квартиру и было направлено в дивизион легкой артиллерии на реке Коа, затем отправлено назад и переадресовано в лиссабонский госпиталь. Наконец у кого-то хватило ума узнать, что он находится в Висо, и переправить его туда.

Письмо было не от отца, а от его стряпчего. В письме сообщалось, что согласно завещанию маркиза Роберту оставлено поместье средних размеров в Брекшире и весьма приличное состояние. Судя по всему, известие о смерти отца затерялось в пути. Конечно, основную часть недвижимости и денег получил наследник маркиза, его троюродный брат и новый маркиз Кейни.

Отца теперь не было в живых, и не было причины сожалеть о том, что горечь и утрата иллюзий заставили их прервать всякие отношения.

Роберт не сожалел о разрыве. Он бы не смог прожить всю жизнь, испытывая унижение от человека, который произвел его на свет. Как будто человек не имеет права на заботу со стороны отца. Как будто на такую заботу имеет право только тот, кто родился в законном браке.

И все же лишь теперь он оказался по-настоящему один во всем мире, думал Роберт, шагая по горной дороге маршрутом, намеченным штаб-квартирой. Ему вспомнилось, как радовалась и хорошела его мать в те дни, когда они ожидали отца. Как родители держались за руки или обнимали друг друга за талию, сияя от радости, – и всегда улыбались ему. Вспомнилось, как отец держал его над головой и подбрасывал высоко вверх, прямо к небу, как мать визжала от страха, а он заливался смехом от восторга.

Он вспоминал о любви. И ненависти. О том времени, когда ему не казалось странным, что отец, любовник его матери, живет не с ними, а в большом доме со своей женой. О том времени, когда он не знал, что именно этот факт перевернет всю его жизнь. Когда он не сознавал, что забота о сыне будет для отца лишь актом благотворительности.

Маркиз умер, а он сам теперь в некотором смысле джентльмен. По крайней мере у него теперь есть собственность и деньги, чтобы обустроиться в жизни как подобает джентльмену. У него теперь есть деньги, чтобы покупать офицерские чины, если он того пожелает, и не ждать, когда откроется вакансия для их приобретения, которая чаще всего появлялась после гибели в бою одного из офицеров.

Возможно, его положение и деньги позволят ему теперь…

Нет! Много лет назад он решил, что жизнь надо прожить одному. Что в его жизни нет места женщине.

Нет места для цепей любви.

Он умышленно не горевал по отцу. Горевать было бы лицемерием. Но он не мог не горевать по давно прошедшему детству, по утраченной наивности и безоблачному счастью. Он горевал по ребенку, каким он был, и по мужчине, каким он мог бы стать.

Описывая другого Роберта, которого она некогда знала, Жуана сказала, что он был милым и нежным мальчиком. Мальчиком с мечтательными глазами. И он горевал по тому мальчику, каким он был, которого она, судя по всему, считала умершим.

И еще он помнил, как она однажды назвала этого милого, нежного мальчика ублюдком и высмеяла. И он снова попытался раз и навсегда выбросить ее из головы и из сердца.

Дуарте Рибейру покинул свой дом и земельные угодья на юге, опустошенные армией Жюно, которая шла на Лиссабон три года назад. Как он слышал и даже видел собственными глазами, когда время от времени ненадолго появлялся там, друзья из арендаторов и крестьян восстанавливали хозяйство. Но он не собирался возвращаться домой до тех пор, пока с родной земли не прогонят окончательно и бесповоротно ненавистных французов.

Он не мог бы сосчитать, сколько французов убил собственными руками за последние три года. Он не мог бы даже приблизительно подсчитать число убитых бойцами его отряда, в состав которого входили около сорока мужчин и несколько женщин. Но всегда казалось, что этого мало. Совсем недостаточно, чтобы отомстить за смерть семьи его брата и зверское изнасилование и убийство его сестры. Он не смог простить себя за то, что не был в тот день дома. Теперь он утолял жажду мести свою и членов своего отряда – за зверства французов. Дуарте Рибейру, когда более или менее продолжительное время находился на одном месте, жил в деревне Мортагоа, расположенной в скалистых горах к востоку от Буссако. Он находился здесь большую часть весны благодаря тому, что английская армия с успехом сдерживала французов, очистив территорию Португалии и от отдельных солдат, отставших от своих частей. Его люди даже начинали ворчать, жалуясь на бездействие.

Однако все же чувствовалось постепенно нарастающее возбуждение. Все полагали, что если французам удастся прорваться сквозь линии обороны фортов Сьюдад-Родриго и Алмейда, а виконт Веллингтон не сможет оказать существенную поддержку их гарнизонам, то французы в скором времени появятся здесь. Но если даже виконт Веллингтон их и поддержит, французы, наступая на Алмейду, будут находиться на португальской земле. А как только они попадут на землю Португалии, тут же превратятся в законный объект охоты для бойцов «Орденанзы».

Дуарте, стоя в дверном проеме белого каменного коттеджа, который временно называл своим домом, наблюдал, как Карлота Мендес, его жена, сидя на скамейке в лучах послеполуденного солнца, кормит грудью их новорожденного сына.

– Думаешь, он придет сегодня? – спросила она.

– Сегодня или завтра. Когда-нибудь да придет. Мне надоело сидеть без дела.

– Понятно, – скорчила она недовольную гримасу. – А я, значит, останусь здесь с женщинами и детьми. С нашим малышом можно было подождать до конца весны. – Она с нежностью взглянула на сына.

– Дети получаются в результате того, чем мы прошлым летом занимались с таким энтузиазмом, когда не воевали с незваными гостями нашей страны, Карлота. Запомни на будущее.

Она улыбнулась ему белозубой улыбкой и, отняв сонного малыша от груди, положила его головку себе на плечо и нежно похлопала по спинке.

– Мы занимались этим вдвоем, – сказала она. – А теперь я одна должна оставаться дома и скучать, вместо того чтобы бороться с убийцами моих родителей.

Отца Карлоты, известного врача, убили вместе с женой после того, как умер раненый французский офицер, которого он лечил. Карлоты в то время не было дома, она навещала семью брата.

– Я уйду ненадолго, – сказал Дуарте. – Мне надо всего-навсего проводить британского солдата до границы и передать его с рук на руки Бекеру и его людям. Судя по всему, ему предстоит выполнить какое-то секретное поручение в Испании.

– Вот видишь? – Карлота вложила в ротик сына сосок другой груди. – Будь твоя воля, ты бросил бы меня до конца лета.

Он погладил ее по голове.

– Ничего подобного. Если бы не печальная необходимость, Карлота, я ни на один день не оставил бы тебя. Но маленькому Мигелю нужен теплый, надежный дом. Я не хочу, чтобы ты подвергала себя опасности, особенно теперь, когда ты стала матерью моего сына.

– Вот как? – возмущенно воскликнула она. – Значит, отцу моего сына подвергать себя опасности можно?

– Да, – спокойно ответил он. – Наш сын должен иметь возможность мирно жить и расти в своей стране, Карлота.

Она погладила его руку и улыбнулась. Дуарте оглянулся и, указав кивком на узкую улочку за спиной, сказал:

– Похоже, Франсишку и Теофилу нашли нашего человека и ведут его сюда.

Вдоль по улице между двумя его друзьями шагал высокий светловолосый мужчина в зеленом мундире британских вооруженных сил, с кривой саблей на боку, красной лентой, означающей, что он офицер, и ружьем за спиной, означающим, что он офицер боевой.

– Вот и он, – заявил Теофилу Кошта, одаривая всех белозубой улыбкой, – он даже ни разу не сбился с пути в горах. Может быть, ему помог его кривой нос? Большинство англичан способны ходить только по прямой линии и могут заблудиться в трех соснах. – Он громко и оживленно говорил по-португальски, но, подойдя к коттеджу Дуарте, перешел на ломаный английский. – А вот и Дуарте Рибейру, сэр. Он возглавляет наш отряд.

– Спасибо, – по-португальски сказал капитан Блейк, – но я думаю, что мне в большей степени помог отлично составленный маршрут, а я только внимательно следовал указаниям.

Франсишку Брага, Дуарте и Карлота дружно расхохотались, заметив, как смутился их товарищ.

– Нос у него все равно очень красивый, – сказал Теофилу, присоединяясь к общему смеху.

– Ну, с ними вы уже знакомы, – Дуарте указал на своих друзей, – а это Карлота Мендес и наш сын Мигель. – Он заметил, как глаза англичанина, задержавшись на секунду на обнаженной груди Карлоты, метнулись в сторону. Англичане всегда придерживаются строгих нравов. Он вспомнил свою матушку, которая всегда была настоящей леди, несмотря на то что ее второй муж оказался тем еще негодяем. – Входите, капитан Блейк. Наверное, проголодались? Мы отправимся к границе завтра, а сегодня отдохните. И будьте уверены, что местные проводники доставят вас туда в целости и сохранности. На них можно положиться даже в большей степени, чем на конфигурацию вашего носа.

Теофилу хлопнул себя ладонью по лбу.

– Кажется, мне никогда не дадут забыть о своем промахе?

– Какой ты тупица, Теофилу, – сказала Карлота, поднимаясь на ноги и заправляя грудь за лиф платья. – Разве послали бы англичанина в Испанию со специальным заданием, если бы он не знал португальского и испанского языков? Могу поклясться, что он и по-французски говорит.

– Вы правы, мэм, – усмехнулся Блейк и, сняв с плеча винтовку, осторожно поставил на пол. – Пока не забыл, Рибейру. – Он полез во внутренний карман мундира. – Инструкции для вас, насколько я понимаю, уже передали, но у меня еще есть запечатанное письмо, также адресованное вам.

Дуарте с любопытством взглянул на конверт. Почерк был ему незнаком. Карлота, уложив малыша, принялась нарезать сыр и хлеб и наполнять кружки вином. Вес уже уселись за стол, в то время как Дуарте вскрыл конверт и стоя прочел письмо. Оно было от его единоутробной сестры. Но адрес на конверте был написан чьей-то незнакомой рукой.

Она просила оказать капитану Блейку всю возможную помощь. Но он не должен был говорить капитану об их родственных отношениях. В один из дней недели после получения им письма она сама приедет в Мортагоа. Вернется ли он к тому времени с границы? Никого не надо посылать ее встречать. Она доберется обычным способом. Ей потребуется его помощь в одном деликатном деле.

«Одно деликатное дело» – так обычно называла Жуана свои поездки в Испанию, в самое логово французов в поисках убийцы Марии и Мигеля. Он терпеть не мог, когда она подвергала себя такому риску, но был бессилен что-либо сделать. Она даже не была его родной сестрой, и он не мог ей приказывать на правах старшего брата, но даже если бы и была, то ему удалось бы удержать ее, только разве связав по рукам и ногам.

А теперь, кажется, она снова отправляется туда. И обещает заглянуть к ним «обычным способом». Значит, она будет одна, переодетая крестьянкой и готовая участвовать в любых действиях его отряда в течение всего периода своего пребывания здесь. И что, черт возьми, важнее всего – она была превосходным бойцом. Изнеженная маркиза дас Минас становилась практически неузнаваемой, преображаясь в отчаянную и бесстрашную Жуану Рибейру.

Дуарте стиснул зубы. Отчаянная девчонка! Она была всем, что осталось у него в этом мире. Он аккуратно сложил письмо. Жизнь сильно усложнилась за последнее время. Она стала серьезной борьбой за выживание, в которой мужчина делает все, что необходимо, даже убивает, чтобы защитить свою женщину, своего ребенка и свою родную землю, на которой они живут. Теперь у него есть Карлота и Мигель, два существа, более близких ему, чем даже Жуана, и чем скорее они найдут священника, чтобы обвенчаться, тем ему будет спокойнее.

– Дуарте? Плохие новости? – окликнула его Карлота, и все сидящие за столом мужчины посмотрели на него.

– Нет, новости вовсе не плохие. С чего вы взяли? – сказал он, засовывая письмо в карман. – Итак, капитан Блейк, когда англичане намерены пропустить французов по нашим местам, чтобы и на нашу долю их хватило? – Он уселся за стол и взял в руку кружку с вином.

Все шло так легко и просто, что Блейка даже пугало. Ведь всегда самые тщательно разработанные планы имеют обыкновение неожиданно идти вкривь и вкось. Но только не план Веллингтона. Исполнение его шло как по маслу.

Дуарте Рибейру, Франсишку Брага и Теофилу Кошта сопроводили его до испанской границы и привели прямо во временный лагерь испанских партизан с уверенностью, дающей основания предполагать, что они давно и хорошо знакомы со скалистыми утесами и глубокими ущельями, которые капитану Блейку казались как две капли воды похожими друг на друга.

Все трое его проводников, поздоровавшись с испанцами, пожали ему на прощание руки и пожелали успешного выполнения задания, но вопросов не задавали. В отличие от маркизы дас Минас, подумал он, смирившись с тем, что не может заставить себя не вспоминать о ней.

– Желаю удачи, – сказал ему Дуарте. – Надеюсь, что нам повезет и мы снова встретимся с вами. Я не получил указаний о том, чтобы сопровождать вас назад.

– Все правильно, – печально улыбнулся Блейк. – Я сам найду дорогу. Возможно, здесь поможет мой нос.

– Если кто-нибудь не свернет его в другую сторону, – съязвил Теофилу, и все рассмеялись.

Капитан Блейк расстался с ними с сожалением. Он почувствовал себя очень одиноко среди незнакомых людей на границе другой страны, территория которой захвачена врагом.

Как и португальцы, испанцы знали о его задании лишь то, что было необходимо знать. На них возлагалась опасная задача – сопровождать капитана Блейка из скалистых гор на границе в пологие холмы, окружающие Саламанку. Там в их обязанность входило привлечь к себе внимание французов, с тем чтобы те бросились за ними в погоню. Все они, кроме капитана Блейка, должны были благополучно уйти от погони.

Попади они в плен, их ожидала бы страшная участь. Их не признали бы военнопленными, как солдат вражеской армии, к которым относились вполне сносно, но подвергли бы жестоким пыткам, а потом казнили.

– Но, сеньор, – возразил ему в ответ на озабоченность, выраженную капитаном Блейком, Антонио Бекер, огромного роста мужчина с руками и ногами, похожими на стволы дерева, – видите ли, мы делаем то же самое с французскими пленными. И берем их в плен гораздо чаще, чем они нас. В Испании считают, что война есть война, а не игра в солдатики, как у вас, англичан.

Впервые в жизни капитан Блейк пожалел о том, что на нем зеленый, а не красный мундир, какие носят англичане. Нельзя сказать, что он опасался побывать в хорошей потасовке. Напротив, он с удовольствием стряхнул бы с себя паутину, которой зарос во время вынужденного зимнего бездействия. У него вызывала нервную дрожь мысль о том, что не придется участвовать в бою.

– Мы проводим операцию вблизи города, а не в горах, потому что я якобы должен передать информацию вашему человеку, находящемуся в городе, – сказал капитан Блейк. – У вас есть люди в Саламанке, оккупированной французами?

– Сеньор! – воскликнул Антонио с удивлением, а все остальные фыркнули, услышав его вопрос. – Мы испанцы, И в нашей стране мы есть повсюду.

– Французы, наверное, ежатся от страха, – предположил Блейк.

– Конечно, как же иначе, – усмехнулся испанец. – Каждый из нас считал бы позором для себя, если бы позволил хоть одному французу спокойно проспать ночь на испанской земле. Нас, конечно, нельзя назвать негостеприимными, но у каждого француза здесь найдется друг или друг его друга, которому под покровом ночи при загадочных обстоятельствах перерезали горло.

Капитан Блейк поблагодарил судьбу за то, что англичане были друзьями испанцев.

Итак, все произошло в соответствии с планом. Операция проводилась ночью, что было, по общему мнению, опасно, ведь французы не сразу могли разглядеть военный мундир пленника. Опасно, но не слишком – они не стали бы убивать партизана, не подвергнув пыткам.

– Не понимаю, что думали ваши генералы, посылая вас сюда для того лишь, чтобы вы попали в плен, – пожал плечами Антонио. – Вы убийца, сеньор? Но ведь после того, как вы убьете, никакой военный мундир не спасет вас от верной смерти. Уж не собираетесь ли вы убить самого Массену? Если вы намерены убить его в постели, то убедитесь сначала, что убиваете его, а не его любовницу. Знаете, она сопровождает его повсюду и даже официально числится его адъютантом. Уж эти мне французы! Вот каких адъютантов им подавай!

Он весело рассмеялся.

– Говорят, он все еще в Саламанке, – сказал один из мужчин, – потому что сильно занят делами в постели, чтобы заниматься делами вне ее.

Снова раздался смех.

Всю ночь никто из них не ложился, они шумели, чтобы привлечь внимание французских пикетчиков. Антонио недовольно ворчал:

– Если французы поверят, что я могу выдать свое присутствие таким глупым поведением, моей гордости будет нанесен тяжелый удар, сеньор.

Капитан Блейк хорошо понимал, что он должен чувствовать. Сам он подвернул ногу в лодыжке, когда убегал вместе со всеми, а потом, споткнувшись о собственную саблю, тяжело рухнул на землю, громко ругаясь – по-английски – на тот случай, если пикетчики пройдут мимо, не заметив его, лежащего среди деревьев на южном берегу реки Дору в ста ярдах от римского моста, соединяющего южный берег с городом.

Итак, он с трудом поднялся на ноги, держа руки высоко над головой, пока испуганный французский солдат, приставив штык к его груди, отбирал у него винтовку, грубо и болезненно ударив прикладом по голове, а потом пнул в поврежденную ногу.

– Солдат! – крикнул парнишка кому-то, прибежавшему с фонарем.

– Английский. Офицер, – возразил ему прибежавший. Солдат, который только что стукнул и пнул его, стал явно более уважительным.

– Наверное, надо забрать у него саблю, – сказал парнишка по-французски. – Осторожнее. Как бы он не схватил твой штык и не повернул его против тебя. А остальные тоже англичане? Они перешли в наступление?

Если бы он сейчас прикрикнул на парнишку, подумал капитан Блейк, тот бы бросился наутек.

– Я сдам свою саблю только офицеру вашей армии, – надменно заявил Блейк, – но никак не рядовому. Проводи меня к офицеру.

Но шум уже привлек внимание офицера – тоже капитана, вынырнувшего откуда-то из темноты. Он направил луч фонаря на лицо пленника.

– Капитан? – спросил он, окидывая его взглядом – с головы до ног. – Стрелок? Вы всегда были нашими заклятыми врагами и первоочередной мишенью на поле боя. Я приму вашу саблю, сэр, и сопровожу вас через мост. Для нас большая честь взять в плен стрелка.

Капитан Блейк, глядя в глаза французскому офицеру, расстегнул пряжку ремня и передал ему из рук в руки свою саблю вместе с ножнами. Он почти ожидал, что офицер прикажет взять ее одному из солдатиков, но он принял ее лично.

– Благодарю вас, месье, – сказал он.

– Я капитан Антуан Дюпюи, к вашим услугам. Позвольте узнать, кого я имею честь сопровождать?

– Капитан Роберт Блейк из 95-го пехотного стрелкового полка, – представился он, испытывая чувство глубокого унижения. Снимая портупею, он чувствовал себя так, будто раздевается донага на глазах у французских солдат. Без привычной тяжести сабли на боку он и впрямь ощущал себя голым.