Текст книги "Рано или поздно"

Глава 2

Анджелина так и стояла в пивном зале, прижав руки к груди.

Она даже не знает, как его зовут! Он ушел прежде, чем она успела сказать хоть что-нибудь, и сам с ней не заговорил. Но разумеется, он безупречный джентльмен, это доказывают и его слова, и поступки. И ему не подобало говорить с ней, потому что их не представили друг другу официально и они не имели права находиться в помещении наедине. Ей вообще не следовало тут находиться.

И теперь она не знает, кто он такой. Не знает даже, едет он в Лондон или из Лондона. Очень может быть, что она никогда его больше не увидит.

К тому времени как Анджелина заметила второго мужчину, подходившего к двери пивной, было слишком поздно убегать из комнаты. Поэтому она осталась стоять на месте в надежде, что ее не заметят. Да и с какой стати? В конце концов, ни один из пассажиров дилижанса не обратил на нее внимания, а она стояла себе спиной ко всем и занималась своими делами.

А когда он заговорил… о, как подскочило сердце в тревоге и негодовании! Она, конечно, сделала вид, что ничего не слышит, и понадеялась, что он просто уйдет, но потом вступил другой голос, и она сообразила, что в пивной не один мужчина и что тот, второй, должно быть, находится здесь давным-давно.

До чего унизительно! Однако его слова… «Сомневаюсь, что вам знакома эта леди. Следовательно, называть ее милашкой – неподобающая дерзость».

Вежливо произнесенные негромким голосом. Он ее защищает!

Анджелина сменила позу и спрятала лицо в ладонях в попытке скрыть его от обоих джентльменов – она искренне надеялась, что их всего лишь двое. И продолжала напряженно смотреть в окно, в первый раз за все это время от души желая, чтобы Трешем пока не приезжал. Он скорее всего прямо с порога вобьет обоим джентльменам зубы в глотку, что будет в одном случае чрезмерной реакцией, а во втором – ужасной несправедливостью. А затем он отхлещет ее. Не рукой, конечно, достаточно будет язвительных слов. А слова Трешема, когда он впадает в раж, становятся по-настоящему убийственными.

Тут один джентльмен стал вести себя еще более дерзко, а второй снова за нее вступился. И первый – так типично для мужчин! – пожелал устроить драку.

Анджелина не могла ни исчезнуть, ни стать невидимой. Кроме того, больше у нее не было возможности притворяться и делать вид, что происходящее у нее за спиной не имеет к ней отношения. Да она и не хотела это игнорировать. Испуг давно сменился негодованием – ее вообще не так уж просто напугать, тем более надолго. Ну и кроме того, она просто хотела увидеть обоих.

Так что Анджелина повернулась. Их было всего двое, оба стояли по разным концам стойки. И еще до того, как они успели сказать хоть слово, она уже поняла, кто из них кто. Это было очень просто.

Тот, что с небрежной элегантностью прислонился спиной к стойке, положив на нее руки, – это, конечно, и есть наглец. Каждая линия его высокого атлетического тела, каждый предмет туалета говорили о человеке самоуверенном, высокомерном, бесстрашном и презирающем всех, кто стоит ниже его, – безусловно, сюда включаются все женщины. Его лицо под копной темно-рыжих волос достаточно привлекательно, если отбросить манеру подчеркивать свою пресыщенность, все время прикрывая глаза.

Он относился к тому типу мужчин, который Анджелина опознала мгновенно. Таким был ее отец. И Трешем точно такой же. И Фердинанд, ее второй брат. И все их друзья, с которыми она знакома. Несмотря на свою глупость, они нередко бывают милыми и достаточно безобидными. Анджелина никогда не принимала таких мужчин всерьез, оставалась невосприимчивой к их чарам, и ей никогда бы и в голову не пришло выйти за подобного замуж.

Второй джентльмен был совершенно другим: несмотря на почти такой же высокий рост и крепкое сложение, одет аккуратно и модно, но без напускного своеобразия, без рисовки и даже намека на щегольство. Каштановые волосы коротко пострижены и аккуратно лежат. Лицо его нельзя назвать ни красивым, ни простым. И хотя он поставил локоть на стойку, сам к ней не прислонялся.

Он был… обыкновенным человеком. Что ни в коем случае нельзя считать оскорблением или отказом обратить на него внимание. Уж Анджелина-то его заметила. И она ничуть не сомневалась, что это и есть защитник, а другой – мучитель.

Ее догадка тут же подтвердилась. «Я никогда не испытывал жгучего желания кулаками внушать учтивость или простую вежливость, – сказал он. – Мне кажется, тут имеется некоторое противоречие в терминах».

И никакой он не трус, хотя тот, второй, его в этом и обвиняет. Он бы стал драться, если бы его вынудили. И это подтвердилось тем, что он сделал в конце. Вместо того чтобы принять частичную победу, когда этот рыжеволосый почти-красавчик собрался уходить, он встал в дверях, перекрыв тому путь, и спокойно и вежливо потребовал, чтобы тот извинился.

Да, он бы вступил в драку. И хотя здравый смысл подсказывал Анджелине, что его бы очень быстро задавили массой, побили и он бы выдохся, она бы все равно не поставила против него. Совсем наоборот.

«Ну разве можно в такого не влюбиться?» – спрашивала себя Анджелина, глядя на дверь, когда оба ушли. За какие-то несколько коротких минут он показал себя идеальным мужчиной. Настоящим джентльменом. И похоже, его полностью удовлетворяет и устраивает собственная ординарность. Он не кажется человеком, который то и дело стремится выставлять напоказ и доказывать свою мужественность, преимущественно кулаками, как, судя по очень ограниченному опыту Анджелины, делают большинство мужчин.

Собственно, он не просто ординарный. Он экстраординарный мужчина.

И она по уши в него влюбилась!

И теперь собирается выйти за него замуж – несмотря на то что скорее всего никогда больше его не увидит.

Любовь поможет его найти.

Придя к такому запутанному логическому выводу, Анджелина вернулась к реальности и осознала, что, если она пробудет здесь еще немного, ей грозит появление новых путешественников, несомненно, мужчин. Увы, комната оказалась вовсе не такой пустой и уединенной, как она подумала, спустившись сюда. И если Трешем застанет ее тут…

Ну… в общем, лучше не проверять, что из этого выйдет. Она вернется к себе в номер и будет прислушиваться, ожидая его появления. Если он вообще появится.

А глаза у того джентльмена голубые, вспомнила Анджелина, поднимаясь вверх по лестнице. В этом она была уверена, хотя видела их только издалека. И вовсе не того неописуемого серого цвета, который часто сходит за голубой. Они ясные, как летнее небо. Собственно, это самая его выдающаяся черта.

О, она надеялась его снова увидеть! А иначе как она сможет выйти за него замуж?

Приехав в Лондон, Эдвард почти сразу подвергся осаде со стороны родственниц женского пола, обожавших его, мечтавших только о том, чтобы он был счастлив, и твердо вознамерившихся обеспечить его этим счастьем.

Они его изводили.

Последние несколько месяцев, приходя в себя после внезапной гибели старшего сына, мать жила у своих родителей, маркиза и маркизы Бекингем. Но сейчас дед и бабка Эдварда приехали в город, и матушка, путешествовавшая вместе с ними в новой карете, которую находила чрезвычайно неудобной, переселилась в Эйлсбери-Хаус на Портмен-сквер, чтобы жить там со своим младшим, ныне единственным сыном.

Лоррейн, вдова Мориса, после его смерти удалившаяся в имение своего отца за городом, тоже вернулась в Лондон вместе с дочерью Сьюзен и поселилась в Эйлсбери-Хаусе, на что, разумеется, имела полное право. В конце концов, она до сих пор носила титул графини Хейворд, потому что Эдвард пока не женился. Кроме того, ему всегда нравилась Лоррейн и он очень сочувствовал ее неудачному браку с его старшим братом. Эдвард был счастлив предоставить Лоррейн и племяннице крышу над головой на все то время, какое они только пожелают.

Обе сестры Эдварда тоже прибыли в город на время сезона. Альма, старшая, приехала с мужем, Огастином Линдом, выдающимся правительственным министром, и Мелиссой, младшей дочерью. Два их сына учились в школе-интернате. Джулиана тоже приехала с мужем, Кристофером Гилбертом, виконтом Овермайером. У них тоже было трое детей, все возрастом до десяти лет, но Эдвард частенько думал, что на самом деле у Джулианы детей четверо, поскольку Кристофер постоянно страдал от того или иного заболевания, и считалось, что никто не может помочь ему выздороветь (точнее, перейти от одной болезни к другой) лучше, чем жена.

Все пять дам – бабушка, матушка, две сестры и невестка – твердо решили, что в течение сезона должны завершить общий проект, и объединили сердца и усилия, чтобы подыскать Эдварду невесту. Невеста, разумеется, была необходима. Если он умрет, не родив сына, титул, земельная собственность и деньги перейдут к кузену Альфи – Эдвард ни разу в жизни не слышал, чтобы того называли Альфредом, – который жил со своей матерью далеко на севере и, с чем соглашались все, был слабоумен.

К сожалению, пока не имело никакого смысла называть имя Юнис Годдар. Да, конечно, она дочь джентльмена, профессора Кембриджа, коим Эдвард сильно восхищался во время своей там учебы, и племянница леди Сэнфорд, которой в нежном семнадцатилетнем возрасте очень повезло привлечь к себе внимание и интерес богатого барона. Юнис могли бы счесть превосходной невестой для Эдварда Эйлсбери, младшего брата графа Хейворда, в особенности если бы Морис и Лоррейн произвели на свет парочку сыновей. Однако намного сложнее убедить своих родственниц, что она будет идеальной женой для того же Эдварда Эйлсбери сейчас, когда он сам стал графом.

Но он не сомневался, все это в конце концов уладится. Эдвард, не будучи особенно в восторге от перспективы жениться так рано, давным-давно решил, что если он женится, то только на Юнис, с которой мог поговорить буквально обо всем и с которой чувствовал себя очень комфортно. Он даже однажды сделал ей предложение (ему было тогда двадцать, а ей девятнадцать лет), сказав, что когда наступит время серьезно задуматься о доме и семье, может, они решат строить жизнь вместе. Юнис ответила, что сама мысль о замужестве ей претит и она будет откладывать его как можно дольше, но в конце концов, конечно, ей все равно придется выйти замуж, поскольку отец не будет жить вечно, а она не хочет становиться бременем для своего брата. Предложение Эдварда ей понравилось, она на него согласилась, и они скрепили его рукопожатием.

Конечно, их отношения нельзя назвать возвышенно романтичными, да и вообще романтичными, если уж на то пошло. И все-таки, думал Эдвард, приехав в Лондон, он любит Юнис. Любит ее сильнее любой другой женщины, хотя, вероятно, не сильнее, чем своих родственниц, признался он себе с присущей ему честностью.

Черт побери, он просто не романтик в душе! Да ему это и не нужно. Юнис – его самый близкий друг, а разве может быть брак лучше, чем брак с ближайшим другом?

Конечно, на самом деле он вовсе не хочет жениться. Во всяком случае, не сейчас. Но жениться ему все равно придется, этого требует долг. А если уж так, то лучше пусть будет Юнис, чем какая-нибудь другая женщина. Это намного лучше.

Впрочем, пока он тянул время и ничего не говорил о ней родственницам. Не то чтобы они не знали о ее существовании. Они знали, что в Кембридже Эдвард дружил с Юнис и ее отцом. Знали, что она сейчас в городе и что Эдвард отправился нанести ей визит.

Юнис тепло поздоровалась с ним в гостиной своей тети, и леди Сэнфорд, мгновенно почуявшая, что ее племянница может составить даже более блестящую партию, чем в свое время она сама, тотчас же придумала какой-то повод, чтобы покинуть комнату, принеся тысячу извинений и наказав племяннице хорошенько развлекать лорда Хейворда.

Как только они остались одни, Эдвард взял обе руки Юнис в свои и по очереди поднес их к губам – весьма экстравагантный для него жест, но, с другой стороны, они не виделись больше года.

– Мисс Годдар, – произнес он, – вы прекрасно выглядите.

– И вы тоже, лорд Хейворд, – ответила она. – Так что же, теперь, когда вы стали графом, мы должны вести себя официально? И я должна прийти в восторг от вашей лести? И вы тоже?

Эдвард улыбнулся, слегка сжал ее руки и отпустил их.

– Я счастлив снова видеть тебя, Юнис, – сказал он. – Одно из самых больших разочарований во время года, проведенного мной в Уимсбери-Эбби, – это невозможность видеться с тобой и наслаждаться нашими беседами.

– Надеюсь, твои обязанности графа не очень обременительны, – заметила Юнис. – Впрочем, я знаю, что ты будешь выполнять их добросовестно.

– Я должен занять свое место в палате лордов, – сообщил Эдвард. – Думаю, мне понравится слушать дебаты и даже участвовать в них. Единственное, чего бы я хотел избежать, – это моей первой речи.

– Ты все равно произнесешь ее блестяще, – заверила его Юнис и села, чтобы Эдвард тоже мог сесть. – У тебя превосходный ум, а развил ты его серьезным чтением. Тему ты уже выбрал?

– Еще нет, – вздохнул Эдвард, – но скоро выберу. Мне так хочется поговорить о чем-нибудь значительном.

– Так и будет, – сказала она. – Надеюсь, твоя матушка чувствует себя хорошо? Должно быть, потеря сына – это самая ужасная утрата для женщины. Впрочем, и для мужчины тоже.

– В течение нескольких месяцев она была близка к гибели, – ответил Эдвард, – и страдает до сих пор. Однако она нашла новую цель в жизни. Поставила перед собой задачу подыскать мне подходящую невесту.

Он уныло улыбнулся Юнис, но ответной улыбки не дождался.

– Это весьма похвально, – сказала Юнис. – Конечно же, ты должен как можно скорее жениться. Это твой долг.

Ни лицо, ни поза Юнис не выражали вообще ничего. Она выглядела совершенно спокойной.

– Но я уже сделал свой выбор! – воскликнул Эдвард.

Юнис внимательно посмотрела на него.

– Если ты имеешь в виду меня, – сказала она, – и весьма неформальное соглашение, которое мы заключили четыре года назад, еще совсем детьми, то не нужно считать это обязательством, Эдвард. Я не являюсь подходящей невестой для графа.

– Почему это? – спросил он.

– Вероятно, «подходящая» не совсем правильное слово, – подумав немного, сказала Юнис. – Я леди и могу стать невестой любого джентльмена независимо от его титула и состояния. Более точное слово – «желательная». Или даже «блестящая партия». А я не буду для тебя блестящей партией, Эдвард.

– Я и не прошу блеска.

– Я знаю, – согласилась Юнис. – Внешние атрибуты тебя никогда особо не волновали. Но теперь ты отвечаешь не только за себя. Ты обязан вступить в брак, и брак этот должен быть удачным. Тебе нужна не просто невеста. Тебе нужна графиня. Твои мать и сестры знают, кто для этого подойдет.

– А бабушка и невестка? – не удержался Эдвард.

– О Боже… – с теплым сочувствием вздохнула Юнис. – И они тоже? Бедный Эдвард, похоже, тут собралась целая армия. Но да, вместе они подберут тебе правильную невесту.

– Мне? – уточнил он. – Или графу Хейворду?

Юнис серьезно посмотрела на него.

– Когда твой брат умер, – сказала она, – и ты стал графом Хейвордом, ты потерял право думать только о себе и своих удобствах, Эдвард. Ты и есть граф. Но разумеется, я говорю тебе только то, что ты уже и сам знаешь и с чем соглашаешься. Ты не из тех, кто увиливает от обязанностей. Это то качество, которым я всегда в тебе восхищалась. И ты не должен чувствовать себя связанным своего рода соглашением, заключенным со мной давным-давно, когда твои жизненные обстоятельства сильно отличались от теперешних.

– А как же ты? – спросил Эдвард. – Как насчет твоих чувств, Юнис?

– Если ты помнишь, – ответила она, – еще четыре года назад я сказала тебе, что не намерена выходить замуж до тех пор, пока мои возраст и положение незамужней женщины не начнут грозить превратиться в бремя как для меня, так и для моего брата. Так что давай официально освободим друг друга от любых обязательств, которые накладывало на нас это соглашение, даже если это всего лишь чувство вины и страх ранить другого.

– И ты действительно хочешь этого для себя? – спросил он. – Полной свободы? Даже от меня?

– Мы живем не для того, чтобы получать то, что хочется, Эдвард. Это случается не всегда и даже не часто. Гораздо чаще жизнь – это выполнение своего долга и правильные поступки, учитывающие интересы других людей.

Эдвард тяжело вздохнул. Юнис аккуратно сумела избежать ответов на его вопросы. Или она на них ответила? Быть может, то давнее соглашение всегда ее смущало? Может, она обрадовалась поводу положить всему этому конец? А может быть, и нет. Возможно, она повела себя благородно. Или просто разумно.

А как насчет его самого? Что чувствует он? Разочарование? Облегчение? Эдвард действительно не знал. Возможно, и то и другое.

– Ну что ж, значит, ты свободна, – сказал он. – И я тоже, раз ты так настаиваешь. Но я ни за что не откажусь от нашей дружбы, Юнис. И от вероятности, что когда-нибудь в будущем… Впрочем, этим я обременять тебя не буду.

– Твои мысли, твое мнение никогда не станут для меня бременем, Эдвард, – пообещала она. – И я всегда буду считать тебя своим очень близким другом.

Пришлось на этом и остановиться. Однако уходя, Эдвард чувствовал себя несколько подавленным – испытывал скорее уныние, чем облегчение. Да, он уже смирился с необходимостью как можно скорее вступить в брак, но теперь, после отказа от уютной мысли, что женится он на Юнис, внутри ощущалась неприятная пустота. Если не Юнис, то кто? Неужели ему придется познакомиться с какой-то незнакомкой, ухаживать за ней, обвенчаться и зачать ей ребенка? Разумеется, вопрос риторический, потому что именно это он и должен сделать. Это одна из двух причин, по которым ему пришлось оставить покой и надежность Уимсбери-Эбби, сменив его на Лондон. Лондон весной – это большая брачная ярмарка, и он прибыл сюда за покупками.

Разве только ему удастся убедить Юнис передумать. Она уклонилась от ответа на вопрос о своих чувствах по поводу расторжения соглашения. Может, она тайно надеялась, что Эдвард от свободы откажется?

Семейному комитету не потребовалось много времени, чтобы составить пугающе длинный список брачных вариантов, и еще меньше времени на то, чтобы сократить его до нескольких кандидатур, а затем единодушно оставить в нем только одну фаворитку.

Леди Анджелину Дадли.

Все в ней делало ее в высшей степени пригодной.

Она только собиралась начать выезжать. Ее дебютный бал должен был состояться через неделю, вечером того дня, когда Эдварду назначили произнести вступительную речь в палате лордов. Она была дочерью и сестрой герцога и, по слухам, обладала большим состоянием. До сих пор она вела очень уединенную жизнь в деревне на попечении целого ряда самых лучших гувернанток, каких только можно купить за деньги. Она значилась первым номером в каждом списке подходящих невест этого сезона, и, конечно же, ее перехватят в первые же недели, если не дни, ее появления на брачной ярмарке.

Для Эдварда существовало только одно препятствие, но огромное. Леди Анджелина Дадли, к сожалению, была сестрой герцога Трешема.

Разумеется, признавался он самому себе, вряд ли можно винить леди за необузданность и беспутный образ жизни ее братца, да и покойного отца. Или за скандальную репутацию матери, пока та внезапно не умерла два года назад.

Собственно, девушку следовало бы пожалеть.

Так или иначе, Эдвард очень скоро обнаружил, что ему придется произвести по меньшей мере первый залп, предваряющий то, что по надеждам его семейства будет стремительной и успешной кампанией по сватовству. Лоррейн взяла на себя разговор с леди Палмер, с которой водила знакомство. Леди Палмер была кузиной леди Анджелины Дадли и ее покровительницей во всех значительных мероприятиях сезона. В результате этого разговора Эдвард был ангажирован на первый танец с леди Анджелиной Дадли во время ее дебютного бала – вероятно, самый важный танец в ее жизни.

Инициатива Лоррейн получила самое сердечное одобрение всех членов семейного комитета. Эдвард даже слышал (и старательно проигнорировал) упоминание о часовне Святого Георгия на Ганновер-сквер как единственном по-настоящему достойном месте для венчания такой социальной значимости. Данное замечание сорвалось с уст его бабушки по материнской линии.

То, что он оказался выбран для первого танца с леди Анджелиной Дадли, было огромной честью для Эдварда. Для нее, разумеется, это было не меньшей честью. Он считался одним из самых достойных холостяков на брачной ярмарке этого года – и не сомневался, что весь бомонд знает о его активных поисках невесты.

Все это чертовски раздражало.

Всего год назад он мог посетить любой светский бал, и его на нем никто бы не заметил. С этой точки зрения быть вторым сыном – настоящее благословение, ты становишься практически невидимкой.

Интересно, как выглядит леди Анджелина Дадли? И что она за человек? Впрочем, похоже, он обречен выяснить все это в самом скором будущем. Его вынудили пройти через мучительно смущающую формальность – обратиться к самому Трешему за разрешением открывать бал с его сестрой; увы, Трешем все-таки вернулся в город. Разумеется, разрешение ему предоставили, хотя пришлось выдержать долгий непроницаемый взгляд черных глаз Трешема прежде, чем тот соизволил ему сказать, что если леди Палмер сочла Хейворда превосходным партнером для леди Анджелины, то кто он такой, чтобы ей перечить?

Господи! Эдвард не мог не думать, что ему придется пережить, если он когда-нибудь будет вынужден обратиться к герцогу за позволением жениться на его сестре. Даже мысль об этом была невыносима, хотя он считал, что справился достаточно хорошо, таким же уверенным взглядом ответив на взгляд Трешема.

Когда вопрос решился официально, все дамы – родственницы Эдварда радостно защебетали от восторга. И не только леди. Огастин Линд начал отпускать шуточки про ножные кандалы и громко хохотать над собственным остроумием. Овермайер вслух высказывал надежду, что его подагра (по неквалифицированному и недоброму медицинскому заключению Эдварда, существующая не столько у него в ногах, сколько в голове) позволит ему посетить бал в Дадли-Хаус, чтобы он своими глазами смог увидеть судьбоносную встречу его зятя и будущей графини.

Во время случайной встречи на Оксфорд-стрит Эдвард с большим облегчением узнал, что леди Сэнфорд и Юнис тоже пойдут на этот бал; хотя Юнис презирала легкомыслие подобных светских мероприятий, она согласилась пойти, чтобы не разочаровывать тетку. Может быть, она согласится хотя бы на один танец с ним, подумал Эдвард, хотя Юнис терпеть не могла танцевать. Вообще-то сам он, сказать по правде, танцевать не умел. Может, его правая нога и выглядела правой, но на самом деле это была замаскированная левая нога. Во всяком случае, Эдвард не сомневался в этом, пытаясь повторить замысловатые па любого существующего на свете танца.

Может быть, Юнис согласится вместо танца просто посидеть с ним или прогуляться по саду, если вечер выпадет теплым?

А тем временем Эдвард нанял секретаря, чтобы тот помогал ему справляться с графскими заботами в Лондоне, при том, что нужно было еще заочно заниматься имением в Шропшире, и направил всю свою энергию на составление своей первой речи в палате лордов, которая повергнет всех пэров королевства в восхищение и лишит их дара речи.

У него началась бессонница, его то и дело бросало в холодный пот, а ладони постоянно были влажными и липкими.