Текст книги "Рождественское обещание"

Глава 4

Проснувшись, Элинор сразу почувствовала непривычность обстановки. Вокруг нее все было чужое: огромная комната с высоким потолком, слишком широкая и слишком мягкая кровать по сравнению с той, к которой она привыкла, и зеленый полог над ней вместо знакомого нежно-розового. Она поняла, что разбудило ее, когда увидела горничную, стоявшую на коленях перед камином и разжигавшую огонь. В гардеробной тоже кто-то хлопотал, и Элинор узнала характерный стук фаянсового кувшина с горячей водой, когда его ставят на мраморную доску умывальника. А затем пришло и удивление, когда она поняла, что проспала всю ночь до утра, хотя боялась, что в эту ночь ей не уснуть.

Снова закрыв глаза, она попыталась разобраться в том, что произошло, как поступил с нею граф и как она сама вела себя. Она часто прибегала к этому, когда хотела успокоиться после испуга, была разгневана или и то и другое вместе. Кажется, несмотря ни на что, она все выдержала и поборола страх, по-настоящему поборола его. Она вспомнила, какой холодный ужас охватил ее, когда в спальню вошел муж. Она никогда еще так отчаянно не защищалась.

И все же потом ее неожиданно одолели усталость и зевота, она помнила, как боялась, что не найдет сил добраться из гардеробной в спальню. Накануне она не спала три ночи, измученная то страхом, то гневом, а иногда просто впадая в отчаяние. Все было как в тумане. Она опомнилась лишь тогда, когда оказалась в постели, прижатая телом мужа и уже не в состоянии что-либо предпринять и защитить себя. Но она совершенно не помнила, как потом из гардеробной попала в спальню. Очевидно, ей это удалось, раз она оказалась в постели. На ней была ее ночная сорочка, она убедилась в этом, ощупав себя, хотя и не помнила, как снова надела ее.

Новым трудным и пугающим испытанием, как она поняла, отпустив горничную, теперь будет спуститься к завтраку. Элинор до ужаса боялась встречи с мужем, боялась увидеть чужое, полное презрения лицо человека, который прошлой ночью причинил ей физическую боль и унизил ее. Муж. Она распрямила плечи и выше подняла голову.

Но в столовой она нашла лишь дворецкого и слугу. На буфете стояли серебряные судки е дымящейся едой.

– Доброе утро, миледи, – поклонившись, приветствовал ее дворецкий и отодвинул для нее стул.

Вот кто она теперь: миледи, графиня, подумала Элинор, едва веря самой себе. Графиня Фаллоден. Сердце ее упало.

– Доброе утро, мистер Старрет, – произнесла она и улыбнулась, как всегда улыбалась слугам в доме своего отца. – Доброе утро, – сказала она еще раз, обращаясь теперь к слуге. – Я не знаю вашего имени.

– Питер, миледи, – ответил тот, испуганно вытянувшись перед ней. – Доброе утро, миледи.

– Доброе утро, Питер, – повторила Элинор.

У дворецкого было для нее сообщение. Как только миледи позавтракает, его сиятельство граф готов сопровождать ее к отцу.

Это сообщение вызвало у нее чувство легкой дурноты, и Элинор, отказавшись от еды, ограничилась ломтиком поджаренного хлеба. Граф собирается вместе с ней ехать к отцу, поскольку обещал тому, что они сделают это сегодня утром. Значит, ей не удастся избежать встречи как с мужем, так и с отцом. С удивлением и стыдом она подумала, что ни вчера вечером, ни сегодня утром, когда проснулась, она ни разу не вспомнила об отце. Как могло это случиться? Что с нею произошло? Как могла она спокойно спать ночью?

Ее охватила паника. Что, если отец не пережил эту ночь и, приехав, они узнают, что его уже нет в живых? Что будет с ней, когда не станет отца? Она не вынесет этого. Особенно сейчас. Мысль о собственном эгоизме заставила Элинор содрогнуться от стыда. Она положила салфетку рядом с недоеденным кусочком хлеба. Дворецкий поспешил отодвинуть стул, и она вышла из-за стола.

– Спасибо, мистер Старрет, – поблагодарила она дворецкого. – Сообщите его сиятельству графу, что я буду готова через пять минут. – Собрав всю свою волю и выдержку, она покинула столовую.

Держась очень прямо, став снова мраморной статуей, Элинор сидела рядом с мужем в карете и молча смотрела в окно.. Граф, упорно не спускавший с нее взгляда, пока они ехали по улицам Лондона, успел прийти к выводу, что темно-коричневое бархатное платье ей очень к лицу, хотя показалось бы убийственно мрачным на любой другой женщине. Этот цвет, однако, выгодно подчеркивал яркость рыжевато-каштановых волос Элинор, словно застывшей в гордой неприступности. Она вполне сошла бы даже за герцогиню, подумал граф. Видимо, его молодая жена достаточно потрудилась над собой, готовясь к вхождению в высшие круги общества. Никто, глядя сейчас на нее, не подумал бы, что она всего лишь дочь торговца.

Графиня, его жена. Вспомнив ночь, он вновь почувствовал стыд. С такой грубостью он не обходился даже с проститутками. Надо попросить прощения. Он даже обдумал, как сделает это и что скажет, пока ждал ее в библиотеке. Однако Элинор посмотрела на него с таким ледяным презрением, когда они встретились в холле, и так холодно и надменно поздоровалась, что он забыл о своем намерении и слова извинения так и не слетели с его губ. Он лишь коротко ответил на приветствие и сдержанно поклонился.

Это были единственные слова, которыми супруги обменялись в это утро. Граф, однако, не мог не вспомнить того, что ночью она напоминала разъяренную тигрицу. Тигрицу в период охоты. А сейчас трудно было узнать в этой окаменевшей, как изваяние, женщине вчерашнюю Элинор. Он попытался мысленно раздеть ее, но ничего не получилось.

Он так и не смог найти в ней ту, какой она была всего несколько часов назад – обнаженная, гневная и очень близкая.

– Благодарю, что сопровождаете меня, милорд, – наконец сказала Элинор, когда они уже подъезжали в дому ее отца. Произнося это, она не повернулась и не посмотрела на мужа. – Но вам не обязательно входить в дом. Я вернусь на Гросвенор-сквер в экипаже отца.

– Ничего подобного, миледи, – возразил граф – Я хочу лично поприветствовать вашего отца.

Он вышел из экипажа первым и подал ей руку. Мостовая и тротуар перед домом были устланы толстым слоем соломы. Граф, заметив, что медный дверной молоток обмотан куском сукна, поблагодарил судьбу за то, что у его жены холодное сердце и она нечувствительна к таким явным приметам близкой смерти в этом доме. Элинор действительно ничем не выказала, что заметила это.

– Мистер Трэнсом у себя наверху, в спальне, у него сейчас врач, – ответил лакей на вопрос графа. Элинор, стоявшая рядом, не вымолвила ни слова. – Да, мистер Трэнсом примет вас, он уже справлялся, приехали ли вы. Но вам придется подождать, пока врач спустится.

Элинор первая прошла в гостиную и, остановившись у камина, протянула к огню руки. Он мог бы подойти к ней, положить руки ей на плечи и произнести слова утешения. Но ему она казалась безразличной. Разве любящая дочь не бросилась бы вверх по лестнице, в спальню к больному отцу, невзирая на то что у него врач?

Доктор, которого граф попросил зайти потом в гостиную, наконец появился. Он подобострастно раскланивался, но был смущен и переминался с ноги на ногу.

Мистер Трэнсом тяжело болен, и их сиятельство миледи должна быть готова к тому, что смерть может наступить в любую минуту, пояснил он. Больному прописана двойная доза прежних лекарств, но мистер Трэнсом заявил, что будет принимать лекарства в прежних дозах до тех пор, пока не переговорит с их сиятельством графом и его супругой. Сказав это, доктор наконец перестал раскланиваться.

Граф, не питавший больших симпатий к мистеру Трэнсому, не мог не бросить неодобрительного взгляда на стоявшую к нему спиной жену. За все время разговора с доктором она не проронила ни слова и даже не обернулась.

– Я первым навещу вашего отца, миледи, – сказал ей граф. – Подождите, когда я вернусь. Я пробуду у него недолго.

Но Элинор не повернулась и на этот раз и снова промолчала.

Происшедшие с больным перемены испугали графа. Он понял, каких неимоверных усилий стоили мистеру Трэнсому два визита к нему на Гросвенор-сквер и присутствие в церкви на венчании дочери. Старик доживал последние дни. И все же он встретил графа улыбкой, когда тот приблизился к его постели.

– А, милорд, – еле слышно прошептал он, – извините, что не могу раскланяться с вами, как положено.

– Как вы себя чувствуете, сэр? – спросил граф, сознавая нелепость своего вопроса.

– Получше, – ответил мистер Трэнсом и попытался улыбнуться. – Что вы хотели мне сказать?

– Ваша дочь стала моей женой и графиней в полном смысле этого слова, сэр, – сообщил граф.

– А, – вырвалось у мистера Трэнсома, и он облегченно закрыл глаза. – Хотелось бы увидеть первого внука, милорд. Но я не должен быть жадным и требовать так много.

Граф, по привычке заложив руки за спину, смотрел на больного.

– Где Элли? – тихо поинтересовался мистер Трэнсом.

– Внизу, в гостиной, – произнес в ответ граф, – она с нетерпением ждет, когда сможет подняться к вам. Я подумал, что вам захочется сначала поговорить со мной.

– В ящике письменного стола лежат небольшой пакет и письмо, – промолвил мистер Трансом. – Дайте мне их. Видите, я уже отдаю вам распоряжения, милорд, но вы должны извинить меня. Ведь теперь вы мне как сын, не так ли?

Граф без труда нашел то, что просил Трэнсом, ибо, кроме пакета и письма, в ящике больше ничего не было. Взяв их, он снова подошел к постели.

– Рождественский подарок моей Элли, – пояснил мистер Трэнсом с едва заметной улыбкой. – Я купил его заранее, на тот случай, если буду еще жив, но я настолько слаб, что не смогу уже совершать рождественские покупки. Передайте ей это, милорд. И также письмо. В нем есть кое-какие пояснения.

– Я непременно сделаю это, сэр, – обещал ему граф.

– Да. – Мистер Трэнсом устало закрыл глаза. – В таком случае я прощаюсь с вами, мой друг. Простите меня за то, что я сделал. Вы еще будете благодарить меня, я уверен, и все же прошу у вас прощения. Моя дочь – это все, ради чего я жил после смерти своей дорогой жены.

– Она в надежных руках, – заверил его граф, чувствуя угрызения совести за явную ложь, и вспомнил прошлую ночь. – В этом отношении вы можете быть совершенно спокойны. До свидания, сэр.

Выйдя из спальни, он какое-то время постоял за дверью, прежде чем спуститься в гостиную. Граф почти готов был простить все больному старику. Тот как мог позаботился о будущем единственной дочери, использовав все, что у него было, – деньги. Кто может упрекнуть его за это?

Элинор стояла, глядя на огонь в камине. Отец умирал. Она знала это. Доктор предупредил ее, что это может случиться в любое мгновение. Разумом она понимала это. Однако когда услышала приглушенный стук копыт и шелест соломы под колесами экипажа, увидела завернутый в шерстяное сукно дверной молоток, неумолимость ужасной правды с новой силой потрясла ее.

Увы, не она, а ее муж первым справился о здоровье отца. Он, а не она, распорядился, чтобы доктор пришел в гостиную и сказал им правду. Ее муж, а не она, первым поднялся в спальню больного.

Элинор почувствовала, как у нее онемели руки и ноги, хотя доктор не сказал ничего нового, чего она уже не знала бы: ее отец умирает, и вскоре она останется совсем одна. Одна с чужим, жестоким и внушающим страх человеком, от которого не услышала ни единого слова сочувствия, пока они в гостиной ждали доктора. Элинор не нужно его сочувствие. Хотя нет, оно было нужно ей. Она ждала чьих-то добрых слов и добрых рук, любых, пусть даже его.

Открылась дверь.

– Вы можете подняться к отцу, миледи, – услышала она голос графа. – Он ждет вас.

«Как он?» – чуть было не вырвалось у нее. Глупые лишние слова. Элинор повернулась.

– Я останусь с ним, – сказала она, прямо глядя мужу в лицо. – Я буду с ним до последней его минуты. С вашего разрешения, милорд.

Граф кивнул.

– Я вернусь позднее, – промолвил он. – Справиться о его состоянии.

Элинор вдруг поняла, что все это время оставалась в шляпке и накидке. Сняв их, она положила все на стул и аккуратно оправила на себе платье. Она испытывала подлинный страх перед этой встречей с отцом, ибо знала, что теперь он уже не станет оттягивать неизбежный конец. Роковой конец уже близок. Элинор искренне хотела, чтобы кто-то был с ней рядом в этот момент, ей нужна была рука, на которую она могла бы опереться.

– Вы хотите, чтобы я пошел с вами? – неожиданно предложил ей граф.

– Нет, благодарю вас, – холодно посмотрев на него, возразила Элинор и, подобрав юбки, прошла мимо и стала подниматься по лестнице. Ей показалось, что в ней существуют две противоречащие друг другу личности: одна думает и чувствует, другая говорит и действует. Она подумала, которая же из них настоящая: Элинор Трэнсом или Элинор Пирс?

Ей показалось, что отец похрапывает во сне. Но когда Элинор кивком отпустила экономку и на цыпочках приблизилась к его постели, она убедилась, что он не спит.

– Папа! – воскликнула молодая женщина.

– Элли. – Она знала, что отец улыбается, хотя лицо его было неподвижным. – Моя маленькая графиня.

– Да, это я, – прошептала она и, нагнувшись, легонько поцеловала его в лоб.

– Он хорошо относится к тебе, Элли? – спросил отец.

– Да, папа, – солгала она. – Он очень добр ко мне.

– И ласков, Элли?

– И ласков, – ответила она, вспомнив боль и все остальное, что ей пришлось вытерпеть.

– Прости меня, Элли, – промолвил отец. – Я догадываюсь, что ты не этого хотела. Но я знаю жизнь лучше тебя и верю, что ты будешь счастлива. Ты простишь меня?

– Папа! – Это все, что смогла произнести Элинор.

– Я любил твою маму, детка, – продолжал говорить он. – Она подарила мне тебя, самый драгоценный в моей жизни подарок. – Его слова прерывались тяжелыми хрипами.

– Папа, – остановила его Элинор, – ничего не говори больше.

Он подчинился и умолк на какое-то время, лежа с закрытыми глазами, и ей снова показалось, что он уснул. Но он вновь открыл глаза.

– Обещай мне кое-что, Элли, – попросил он.

– Все, что хочешь, папа. – Элинор поближе наклонилась к нему.

– Не оплакивай меня долго, – промолвил он. – Я знаю, что ты меня любишь, детка. Но не стоит показывать это всему миру, носить траур и печалиться. Вы молодожены, Элли, и не пройдет и года, как ты станешь молодой матерью, я в этом не сомневаюсь. Недалеко и Рождество. Обещай мне, что снимешь траур еще до Рождества и отпразднуешь его как можно веселее. Ради меня, Элли. Это мой самый любимый праздник. Обещай мне.

– О папа! – не выдержала Элинор.

– Обещай, – настаивал отец и, протянув к ней исхудавшую руку, крепко сжал ее кисть.

– Обещаю, – проговорила она. – У нас будет замечательное Рождество, папа.

– Да, – прошептал он.

Это было его последнее отчетливо произнесенное слово. Когда он через какое-то время стал беспокойным, Элинор дважды давала ему усиленную дозу прописанного врачом лекарства. Она сидела у его постели, сложив руки на коленях, не решаясь прикоснуться ни к отцу, ни к его постели из опасения, что любым своим движением может причинить ему боль. Она видела, как под воздействием лекарства он погружался в тяжелое забытье, а когда оно проходило, она давала отцу болеутоляющее.

Так шли часы. Забытье прерывалось тревожными метаниями, отец ворочался и что-то бормотал. Он произносил нечто похожее на ее имя, потом на имя ее матери. Но вскоре, казалось, стал звать только ее мать.

Элинор потеряла представление о времени, помнила лишь, что ей предлагали отдохнуть, но она отказывалась. Однажды она согласилась поесть, но поднос с едой унесли нетронутым. Лишь появление врача, экономки или кого-нибудь из слуг приводило ее в себя. В ее память почему-то врезались слова экономки, что ее муж трижды приезжал и справлялся о больном.

Ей было все равно, прошло ли за это время несколько часов, дней или недель. Ей все казалось, что это вечер того дня, когда она впервые приехала к отцу после свадьбы. Ритм дыхания больного изменился, интервалы между хрипами становились все продолжительнее.

– Отлетает его бедная душенька, – чуть слышно проговорила экономка.

Элинор не поняла ее слов. Бережно держа отца за руку и прислушиваясь к его слабому бормотанию, она сама осознавала, что он покидает ее и делает это теперь, когда знает, что его дочь прочно заняла свое место в стане живых. Он более не думал о ней, а видел перед собой тех, кто ушел до него, – ее мать и своих родителей. Он уже попрощался с дочерью и лишь ждал той минуты, когда с него будет снято бремя изношенной плоти, уже неспособной служить ему.

Элинор отныне останется одна со своей болью и печалью. Ее отец уже вне таких чувств, как страх и страдания.

– Он умер, миледи. Мне очень жаль, – тихо произнес чей-то голос, и чьи-то руки легли на плечи Элинор. Это была экономка.

Только тогда Элинор заметила, что отец не дышит. Она долго еще не выпускала его руку из своей, но наконец так медленно и бережно положила ее вдоль неподвижного тела, словно боялась потревожить его.. Наклонившись, она поцеловала отца.

– Прощай, папа, – прошептала Элинор.

– Их сиятельство граф ждет внизу, миледи, – сообщила ей экономка, – Идите к нему. Я все, что нужно, сделаю сама.

– Спасибо. – Элинор поднялась и распрямила плечи. – Благодарю вас, миссис Беннет, – повторила еще раз она и, более не взглянув на отца, покинула комнату.

– Он умер, – сказала она. – Несколько минут назад.

– Поверьте, мне очень жаль. – Граф сделал шаг к ней навстречу. Она была все в том же платье из коричневого бархата, лицо бледно, волосы не причесаны, под глазами темные круги. Он готов был обнять и утешить ее. В каждый свой приход в дом тестя он слышал одно и то же: его жена отказывается покидать спальню умирающего. Никому не удалось уговорить ее отдохнуть.

Возможно, он к ней несправедлив, укорял себя граф.

– Не трудитесь, милорд, – ответила Элинор. – Благодарю вас. Это должно было случиться, возможно, еще месяц назад. Лишь упрямство помогло ему продержаться так долго.

Не двигаясь, граф смотрел на нее.

– Да не стойте вы на пороге, вам надо сесть, – наконец промолвил он.

– Я ценю ваше внимание и то, что вы так часто заходили и справлялись об отце, – произнесла Элинор, но осталась в дверях гостиной.

– Ваш отец был моим тестем, – обиделся граф, – а вы моя жена.

– Как великодушно с вашей стороны признать это.

– Мой экипаж ждет, – спокойно сказал граф. – Я отправлю вас и горничную домой. Вам надо выспаться. Я останусь здесь, переговорю с врачом, когда он приедет, и займусь подготовкой. Вернее, начну заниматься…

– …похоронами, – помогла ему Элинор. – Да, конечно. Благодарю вас. Вы очень добры. Я приеду завтра, с вашего позволения. Мне надо написать письма, сообщить всем…

Даже сейчас он готов был подойти к ней. Что будет, если он обнимет ее? Сможет ли она расслабиться, забыть о своей гордости и просто выплакаться у него на плече? Искренняя ли ее печаль? Долго ли она будет стоять в дверях и смотреть на него с такой отчужденностью, даже презрением?

– С вами все в порядке? – осторожно справился он.

– В порядке? – переспросила Элинор, широко раскрыв глаза от удивления. – Я устала. Он долго и мучительно умирал. Дольше, чем я ожидала.

– Тогда поезжайте быстрее, – предложил граф, – не стоит медлить.

Она молча взглянула на него, а потом повернулась и, не проронив более ни слова, покинула гостиную.

Он долго смотрел ей вслед. Если бы на его месте был кто-то другой, вела бы она себя так? Неужели она и в самом деле такая холодная и бесчувственная, какой кажется? Неужели ненависть к нему подавила в ней все чувства? Или она их никогда не знала?

Его пробрала холодная дрожь при мысли, что он женился на такой особе. Брак с Элинор беспокоил и угнетал его больше, чем он того ожидал. В последние два дня он только и делал, что совершал поездки между домом Трэнсома и своим на Гросвенор-сквер. Его не видели ни в клубе «Уайт», ни в других местах. Он только сейчас вспомнил, что вчера обещал Элис провести с ней вечер. Смерть, в сущности, чужого ему человека непонятным образом огорчила его, несмотря на то что он испытывал к мистеру Трэнсому скорее неприязнь. Не радовало и поведение Элинор, только что потерявшей отца. Она убеждена, что отец отдал ее под опеку мужа, который собирается обращаться с ней не так, как было оговорено, а намного хуже.

Ему стало стыдно, что он оказался этим мужем. Но можно ли испытывать нежные чувства к мраморному изваянию? К женщине, столь тщеславной и мечтающей лишь о светском успехе? Или к той, которая ненавидит его, с равнодушием говорит о смерти своего отца, а последние часы, проведенные с ним, считает невыносимо долгими?

Есть ли у него добрые чувства к Элинор? К этой мещаночке? Ведь его вынудили к этому браку, и теперь он всегда будет испытывать стыд, что женился ради денег. Он никогда не считал себя меркантильным и корыстолюбивым.

Не время предаваться подобным размышлениям, опомнился он. У него много дел. Время позднее, но в доме покойник, и растерянные слуги ждут распоряжений. Вздохнув, граф вышел в холл.

Элинор сохраняла холодность и выдержку и, прогнав все тяжелые мысли, ждала момента, когда наконец останется одна в своей спальне. Она отпустила горничную и сама разделась. Опустившись в кресло, в котором в первую брачную ночь ждала мужа, она попыталась вспомнить, сколько вечеров назад это было, и не смогла. Ей хотелось одного: выплакать свое горе.

Глядя на огонь в камине, она думала об отце, о том, что и совсем еще ребенком, и уже взрослой девушкой была его единственной отрадой, смыслом всей его жизни. Хотя отец всегда был очень занят своими делами, он отдавал ей всю свою любовь и привязанность, баловал подарками. И ее мир тоже вращался вокруг отца и забот о нем. Уже тяжелобольной, он, никогда не жаловавшийся на недомогание, ничего не сказал своим братьям и сестрам и запретил дочери обмолвиться хотя бы словом, насколько это серьезно. У его родственников хватало своих бед и забот, объяснил ей отец, и незачем их обременять чужими. В последние часы она не отходила от постели отца и видела, как он медленно угасал и тихо уходил из жизни не только своей, но и ее. Она держала его руку в своей, пока он не испустил дух.

Она уже никогда не увидит отца, с болью сознавала Элинор. Он ушел, как когда-то в детстве от нее ушла мать. Отец умер. Рядом с ней нет самого близкого и родного ей человека, нет и Уилфреда, да, да, Уилфреда, ибо для нее он тоже умер.

Элинор ждала, когда придут слезы. Они помогут унять невыносимую боль. Но слез не было, боль оставалась, как и сознание того, что она больше не в состоянии ее выносить. Она слишком устала. Никогда еще она не испытывала такой усталости.

Если бы в гостиной ее ждал кто-то другой, любой из родственников ее отца, дядя или кузен… Она опять пожалела о том, что не сказала им о роковой болезни отца. Они все были бы сейчас здесь, рядом с ней, как всегда собирались всей семьей, когда что-то случалось, хорошее или плохое, рождение или смерть.

Если бы она знала, что в гостиной ее ждет один из братьев отца, она бросилась бы к нему, чтобы выплакать горе на его груди. Ей это было необходимо. Но там ждал ее муж, аристократ с холодным сердцем. Если бы она вздумала упасть ему на грудь, его беспокоило бы не ее горе, а то, что от ее слез может пострадать накрахмаленный шейный платок. В его глазах были бы надменность и презрение. В высших кругах общества не принято таким образом выражать свою скорбь по умершим. К тому же она ни за что не показала бы мужу, как велико ее горе. Никогда!

Папа… Элинор устало закрыла лицо руками, моля о спасительных слезах или о ком-то, к кому она могла бы прийти со своим горем, о чьих-то добрых руках, дружеском плече и тихом успокаивающем голосе. Думая о муже, она неизбежно вспоминала, как он вел себя с ней в этой спальне.

Слез не было, она не могла плакать и вскоре, потеряв всякую надежду, задула свечу и легла в постель. Но заснуть так и не могла, хотя очень устала.

Глядя на огонь в камине, Элинор гадала, что может делать сейчас ее муж и вернется ли он вечером домой.