Текст книги "Дети Божии"

Глава 9
Неаполь

Октябрь – ноябрь 2060 года

Погода в том октябре выдалась сухой и теплой, и уже этого было достаточно, чтобы порадовать Эмилио Сандоса. Пробивавшийся сквозь окна солнечный свет исцелял даже после тяжелой ночи.

Осторожно действуя руками, поскольку невозможно было предсказать, какое именно движение породит боль, в ранние часы каждого дня он приводил в уютный вид собственные апартаменты, намереваясь сделать все, что мог, – без чьей-то помощи или разрешения. После долгого пребывания в качестве инвалида он теперь наслаждался тем, что может самостоятельно застелить постель, подмести пол, убрать со стола посуду. И к девяти часам, если только сны не были очень тяжелыми, он был умыт, побрит, одет и готов перейти на безопасную стезю ожидавшей его высокой науки.

С технической точки зрения его облагодетельствовало почти уже вымершее поколение американского беби-бума, старение которого создало огромный рынок для всяких устройств, помогающих обездвиженным и увечным. На то, чтобы натренировать систему узнавать его голосовые паттерны на тех четырех языках, которые он намеревался чаще всего использовать во время работы, ушла неделя, еще столько же времени потребовалось, чтобы настроить горловой микрофон. Предпочитая знакомые вещи, он заказал виртуальную клавиатуру и к тринадцатому октября уже научился с помощью особых устройств быстро набирать текст едва заметными движениями пальцев.

«Прямо роболингвист», – подумал он в то утро, усевшись за работу в шлеме, ортезах и системе пользования клавиатурой. Занятый поиском эпонимов и коллокаций в присланных с Ракхата материалах, за наушниками он не услышал стука в дверь и был удивлен звавшим его женским голосом:

– Дон Эмилио?

Стащив всю аппаратуру с головы и пальцев, он ждал, не зная, что сделать или сказать, пока не услышал:

– Его нет дома, Селестина, но идея очаровательна. Мы придем в другой раз.

«Разбирайся сейчас, или придется разбираться потом», – подумал он.

Он спустился к двери как раз в тот момент, когда тонкий голос ребенка сделался громче, и открыл ее перед женщиной лет тридцати с небольшим, смущенной и усталой, однако выглядевшей как ангел небесный кисти художника эпохи Возрождения: карие глаза на овальном лице цвета слоновой кости, обрамленном темно-русыми кудрями.

– Я принесла вам морскую свинку, – объявила Селестина.

Сандос без всякой радости посмотрел на ее мать, ожидая объяснения.

– Прошу вашего прощения, дон Эмилио, но Селестина пришла к выводу, что вам необходим домашний питомец, – извинилась женщина, жестом показывая свое бессилие перед лицом детского натиска, как нетрудно было предположить, не ослабевавшего после их первого знакомства на крещении. – Эту девицу, мою дочь, после того как она приняла решение, всякий раз посещает внушительная нравственная сила.

– Я знаком с этим феноменом, синьора Джулиани, – сухо, но любезно произнес Сандос, вспомнив Аскаму – на сей раз всего лишь с привязанностью, без обычной боли.

– Прошу вас называть меня Джина, – произнесла мать Селестины, пытаясь сухим юмором скрыть свое неудовольствие ситуацией. – Так как мне предстоит стать вашей тещей, я полагаю, что мы имеем полное право звать друг друга по имени. Не возражаете?

Глаза священника распахнулись:

– Прошу прощения?

– Разве Селестина вам еще не сказала? – Джина отвела от губ прядку волос, попавшую на лицо под дуновением ветра, и автоматически поправила волосы Селестины, пытаясь придать капризному недовольному ребенку презентабельный вид.

Итак, сражение заранее проиграно.

– Моя дочь намеревается выйти за вас замуж, дон Эмилио.

– Я надену свое белое платьице с именами, – проинформировала его Селестина. – Тогда оно навсегда станет моим. И вы тоже, – добавила она, подумав. – Навсегда.

Заметив болезненное выражение, мгновенно пробежавшее по лицу матери, Сандос сел на нижнюю ступеньку лестницы так, чтобы глаза его оказались на одном уровне с лицом девочки. Облачко кудрявых волос вспыхнуло ореолом под лучами светившего за дверью солнца.

– Донна Селестина, я польщен вашим предложением. Однако вынужден указать, что я очень пожилой джентльмен, – с истинно герцогским достоинством поведал он ребенку. – Боюсь, что я не могу стать достойной парой столь юной и прекрасной леди.

Девочка подозрительно посмотрела на Сандоса:

– Что это значит?

– Это значит, carissima, что ты получила отказ, – усталым голосом произнесла Джина, объяснявшая все это своему ребенку сотню раз только сегодня утром.

– Я слишком стар для тебя, cari, – печальным тоном подтвердил Сандос.

– А сколько тебе лет?

– Скоро мне исполнится восемьдесят лет, – сказал он. Джина рассмеялась… Он посмотрел на нее: лицо серьезное, глаза сияющие.

– А сколько это будет на пальцах? – спросила Селестина. И, показав четыре собственных пальца, произнесла: – А мне вот сколько.

Сандос поднял вверх обе ладони. И неспешно открыл и закрыл их восемь раз, повторяя десятки для ребенка под жужжание сервомоторчиков.

– Это много пальцев, – заявила впечатленная количеством Селестина.

– Действительно, cara. Много. Целая куча.

Селестина принялась обдумывать факт, наматывая прядку волос на нежные пальчики, на маленьких запястьях ее еще оставались последние следы младенческих складок.

– Но тебе все равно положена морская свинка, – решила она наконец.

Сандос рассмеялся с неподдельным теплом, однако посмотрел на Джину Джулиани с явной нерешительностью и слегка качнул головой.

– O, но вы окажете мне огромную любезность, дон Эмилио! – принялась уговаривать его Джина, смущенная и решительная, ибо отец-генерал одобрил идею Селестины подарить Сандосу свинку под тем соусом, что уход за животным может оказаться для него некой физической и эмоциональной терапией. К тому же… – У нас дома уже три штуки. Все наше семейство уже переполнено этими созданиями, с тех пор как моя невестка принесла домой первую из магазина. Кармелла не поняла, что зверушка уже беременна.

– По правде сказать, синьора, я не способен содержать или кормить живое существо… – Он умолк. «Классическая ошибка!» – подумал он, вспоминая совет, данный Джорджем Эдвардсом Джимии Куинну на его свадьбе: никогда не предоставляй женщине аргументы, которые можно оспорить. Говори «нет», или готовься к поражению.

– Мы принесли с собой клетку, – сказала Селестина, в свои четыре года уже освоившая этот принцип. – И ее еду. И бутылочку с водой.

– Они очень милые зверушки, – вполне искренне заверила его Джина Джулиани, придерживая дочку за плечики и не отпуская ее от себя. – С ними нет никакой возни, пока они не начинают умножаться в немыслимых количествах. Эта свинка еще молода и невинна, однако таковой останется недолго. – Ощущая, что решимость Сандоса слабеет, она продолжила свою атаку безжалостной мелодрамой. – И если вы не возьмете ее, дон Эмилио, она скоро падет жертвой порочных домогательств своих собственных братьев!

Наступила тишина, которая вполне заслуживала название чреватой.

– Вы, синьора, безжалостны, – проговорил наконец Сандос, прищурив глаза. – Рад, что мне повезло и я не могу оказаться вашим зятем.

Улыбающаяся и победоносная Джина повела Сандоса к своей машине. Селестина семенила рядом с ними. Открыв заднюю дверь, Джина нырнула внутрь и передала священнику большой пакет с гранулами, не обращая внимания на его руки, которые решила игнорировать.

Какое-то мгновение он неловко пытался удержать пакет, но наконец сумел надежно ухватить его, пока Селестина чирикала о том, как надо держать, поить и кормить животное, и сообщила ему, что мать зверька звали Клеопатрой.

– Названа в честь египетского обычая царственного инцеста, – очень негромко произнесла Джина, так чтобы Селестина не услышала и не потребовала разъяснений.

Она достала клетку с заднего сиденья.

– Так, – столь же тихо и по той же причине произнес Сандос, как только они сделали первые шаги к его апартаментам. – Тогда эта получает имя Элизабет в надежде на то, что последует примеру Королевы-девственницы.

Джина рассмеялась, однако он предупредил ее:

– Если она окажется в положении, синьора, я без малейших колебаний верну всю династию к вашему порогу.

Они поднялись наверх и водворили Элизабет в ее новую квартиру. Клетка представляла собой нехитрое сооружение из планок и мелкой сетки на оранжевом пластмассовом поддоне. В ней располагался перевернутый овощной ящичек, в котором маленькое животное могло укрыться. Клетка была открытой сверху.

– А она не вылезет отсюда? – спросил Сандос, садясь и глядя на животное: продолговатый комок золотых волос с белым седлом и звездочкой на лбу величиной и формой примерно с камень мостовой. Передний конец тушки, по его мнению, отличался от заднего исключительно наличием пары настороженных глазок, блестящих, как черные бусины.

– Я сейчас покажу вам, что морские свинки не принадлежат к числу любителей лазить, – произнесла Джина, пристраивая к клетке полную воды бутылочку. Она на мгновение приподняла зверюшку, так что Эмилио мог видеть абсурдно короткие ножки, на которые опиралось массивное тельце, а затем отправилась на его кухню в поисках посудного полотенца.

– Кроме того, не надо забывать класть на колени какую-нибудь тряпку, – сказала она, передавая ему ткань.

– Она сделает на тебя пипи, – пояснила Селестина, когда он принял животинку от ее матери. – A еще…

– Спасибо, cara. Дон Эмилио вполне способен понять все остальное, – произнесла Джина, плавно опускаясь в другое кресло.

– Какашки похожи на маленькие изюмки, – добавила безжалостная Селестина.

– Свинки не такие вредные, как моя дочь, – добавила Джина. – Они обожают, когда их гладят, но ваша еще немного боится, когда ее вынимают из клетки. Время от времени берите ее на руки на пять или десять минут. Вообще Селестина права, пусть и несколько неделикатна. Не доверяйте терпению морской свинки. Если вы продержите Королеву Элизабет на руках много дольше этого срока, она вполне может решить, что вы собрались перейти в англиканство, и собственными силами крестить вас.

Сандос посмотрел на животное, инстинктивно старавшееся сделаться похожим на камень и потому решительно несъедобным на тот случай, если наверху вдруг пролетит орел. На лбу зверька располагалась небольшая черная буковка V между двумя опущенными, похожими на раковины гребешка ушами.

– У меня никогда не было домашних животных, – произнес он негромко. На внешних краях его ладоней, там, где нервы не были перерезаны, ощущения сохранились, и Эмилио провел внешней стороной мизинца по короткой шелковой спинке животного, от круглой головы до бесхвостой попы. – Ну, хорошо. Я принимаю твой подарок, Селестина, при одном условии, – проговорил Эмилио, жестко посмотрев на мать девочки. – Насколько я понимаю, синьора, мне потребуется торговый агент.

– Понятно, – поторопилась с ответом Джина. – Я буду доставлять вам корм и свежую подстилку каждую неделю. Естественно, за мой счет. И я очень благодарна вам за то, что вы берете ее, дон Эмилио…

– Ну да, конечно, и это тоже. Но есть и другие вещи. Если это не слишком затруднит вас, я нуждаюсь в кое-какой одежде. Я не имею установленного кредита, и существуют кое-какие практически необходимые вещи, которых я пока еще не могу сделать.

Эмилио осторожно поднял свинку с колен и поместил ее в оставшуюся на полу клетку. Животное немедленно шмыгнуло под миску для овощей и замерло там.

– Я не нуждаюсь в том, чтобы вы за что-то платили, – сказал он, выпрямляясь. – Мне платят небольшую пенсию.

Она удивилась:

– Пенсию по инвалидности? Но вы же работаете, – сказала Джина, указав рукой в сторону звукозаписывающей аппаратуры.

– Как отставному священнику, синьора. Признаюсь, что легальная сторона ситуации остается загадочной для меня самого, – признал Сандос. – Но на прошлой неделе мне объяснили, что в наши дни общество Лойолы в некоторых регионах функционирует как межнациональная корпорация со своими медицинскими льготами и пенсионными планами.

– То есть место провинций заняли конторы филиалов! – Джина закатила глаза к небу, все еще удивляясь тому, что разногласия дошли до этой точки. – Линия раздела оказалась на своем месте еще почти век назад, однако удивительно то, сколько вреда могут натворить два упрямых, не идущих на компромисс старика – теперь уже скончавшихся, однако, на мой взгляд, слишком поздно.

Сандос скривился:

– Что ж, иезуиты не в первый раз забегают вперед Ватикана. К тому же Общество уже не впервые подвергается разделению.

– Но на сей раз ситуация выглядит еще грязнее, – сказала Джина. – Почти треть епископов отказалась читать Буллу о Прещении[23]23
  Прещение – традиционный в Русской церкви общий термин для обозначения того или иного церковного дисциплинарного наказания, предусмотренного церковным правом Православной церкви. (Прим. ред.)


[Закрыть], и до сих пор длятся сотни гражданских процессов по поводу прав собственности. Не думаю, чтобы сейчас кто-нибудь реально понимал юридический статус Общества Иисуса!

Сандос покачал головой и пожал плечами:

– Ну, Джон Кандотти говорил мне, что переговоры возобновились. Он полагает, что пространство для маневра есть у обеих сторон, и вскоре может возникнуть какого-то рода договоренность…

Джина улыбнулась, глаза ее блеснули:

– Дон Эмилио, в Неаполе вам каждый скажет, что трудно найти такую политическую головоломку, решение которой Джулиани не смог бы найти хитростью или силой. Новый Папа великолепен и столь же хитроумен, как дон Винченцо. Не сомневайтесь: вдвоем они решат и эту проблему.

– Надеюсь на это. Однако, – проговорил Эмилио, обращаясь к более насущной проблеме, – в статьях положения о начислении пенсии нет пункта, позволяющего учитывать сокращение времени, возникающее при перемещении с околосветовой скоростью. Поскольку по календарю мне уже почти восемьдесят лет, я считаю, что по закону имею право получать пенсию от той части корпорации, которая прежде именовалась Антильской провинцией.

Иоганн Фелькер, личный секретарь отца-генерала, донес эту ситуацию до всеобщего сведения. Отец-генерал был крайне раздосадован аргументацией, однако Фелькер, человек в высшей степени принципиальный, настоял на том, что Сандос имеет право на этот источник дохода.

– Так. Сейчас до сих пор производят одежду фирмы Levi’s?

– Конечно, – сказала она несколько рассеянным тоном, поскольку Селестина оставила клетку с морской свинкой и направилась в сторону. – Ничего не трогай, cara! Scuzi, дон Эмилио. Как вы сказали? Levi’s?

– Да. Пару брюк, если угодно. И, может быть, три рубашки? У меня очень маленькая пенсия. – Он кашлянул. – Не имею ни малейшего представления о том, что сейчас носят и сколько это стоит, так что буду полагаться на ваше усмотрение, однако предпочту, чтобы вы не покупали чего-то ужасно…

– Поняла. Ничего ужасно экстравагантного, модного и дорогого. – Джина была растрогана тем, что он просит ее об этом, однако сохраняла на своем лице деловое выражение, прикидывая размеры на глаз, как опытная портниха, будто ей то и дело приходилось помогать обращавшимся к ней за помощью священникам.

– Один пуловер, мне кажется…

– Не пойдет. – Она отрицательно покачала головой. – Ортезы будут цепляться за ткань. Но я знаю портного, который шьет чудесные замшевые куртки… – Теперь уже он засомневался, и она поняла причину возражения.

– Классический покрой и прочный материал никогда не будут экстравагантными, – сказала Джина. – К тому же я устрою все недорого. Что-то еще?.. Я – замужняя женщина, дон Эмилио. И мне уже приходилось покупать мужское белье.

Эмилио закашлялся, покраснел, отвел глаза в сторону:

– Благодарю вас, в настоящее время мне ничего не надо.

– Но я несколько смущена, – проговорила она. – Неужели иезуиты не могут предоставить вам…

– Я не просто выхожу из корпорации, синьора. Я слагаю сан. – Наступила неловкая пауза. – Подробности пока не согласованы. Я останусь здесь, скорее всего, как наемный работник. Я лингвист по профессии, и здесь для меня есть работа.

Она знала кое-что из его прошлого; отец-генерал подготовил свое семейство, прежде чем приглашать Сандоса на крещение. И тем не менее Джина была удивлена и опечалена его решением, каковы бы ни были его причины.

– Жаль, – проговорила она. – Я понимаю, насколько трудным могло оказаться такое решение. Селестина! – окликнула она дочь, вставая и призывая ее к себе. – Ну что ж, – сказала она, снова улыбнувшись, – не будем более досаждать вам, дон Эмилио. Мы и так слишком надолго оторвали вас от дел.

Думая лишь о том, как эти двое прекрасно смотрятся вместе, Селестина посмотрела снизу вверх на обоих взрослых, темного и светлую, и ей, не сведущей в иконографии, делавшей их обоих такой неподходящей парой, представились церковные росписи.

– Дон Эмилио не слишком стар для тебя, Mammina, – заметила она с детской непосредственностью. – Почему бы тебе не выйти за него замуж?

– Замолчи, cara! Что это тебе в голову пришло? Простите нас, дон Эмилио. Ох, эти дети! – воскликнула донельзя смущенная Джина Джулиани. – Карло – мой муж – больше не живет с нами. А Селестина, как вы могли заметить, девочка решительная…

Сандос поднял руку в ортезе.

– Объяснения излишни, синьора, – заметил он с непроницаемым выражением на лице и помог свести ребенка вниз по лестнице и наружу.

Они вместе прошли по подъездной дороге до автомобиля, молчание взрослых благопристойно маскировалось детской болтовней. Последовал обмен ciaos и grazies, Эмилио открыл перед обеими дамами дверцу автомобиля, демонстрируя уверенность движений, которую ортезы усиливали и позволяли. И когда они отъезжали, крикнул:

– Только ничего черного! Не покупайте ничего черного, хорошо?

Джина рассмеялась и, не оглядываясь, помахала ему из окна рукой.

– Угораздило вас, мадам, выйти замуж за дурака, – проговорил Эмилио негромко, поворачивая назад к гаражу, где ждала его работа.

К тому времени, как установилась мягкая неаполитанская осень и стали частить дожди, он уже вжился в повседневную рутину. Как и было обещано, Элизабет оказалась нетребовательным компаньоном и скоро обрела форму и размер мохнатого кирпича, приветствовавшего первые признаки его пробуждения бодрым свистом.

Обычно неприветливый по утрам, он откликался с постели:

– Ты – вредительница. И родители твои были вредителями. И если у тебя будут дети, они тоже будут вредителями.

Однако доставал свинку из клетки затем, чтобы она съела морковку у него на коленях, пока сам он пил кофе, и спустя какое-то время перестал чувствовать себя дураком, разговаривая с ней.

Морские свинки, как Эмилио скоро обнаружил, являлись животными сумеречными: пребывавшими в покое ночью и днем и активными только вечером и на рассвете. Такая схема его устраивала. Эмилио часто работал без перерыва с восьми утра до шестого часа дня, не желая останавливаться до тех пор, пока свинка не начинала свистом своим указывать на наступление сумерек. Эмилио всегда понимал, что его научный прогресс может в любой момент прерваться в результате полученных на Ракхате увечий и последствий многомесячного недоедания во время одинокого возвращения домой. Посему он старался сконцентрироваться как можно дольше, а потом готовил себе на ужин красные бобы с рисом, которые съедал под внимательным контролем глазок-бусинок Элизабет. После чего вынимал ее из клетки, клал себе на колени и поглаживал ей спинку онемевшими кончиками пальцев, когда маленькое животное устраивалось поудобнее и задремывало коротким и неглубоким сном потенциальной жертвы хищника.

A после снова принимался за работу и часто засиживался за полночь; общая структура к’сана – языка жана’ата – становилась теперь ему все более ясной, да и прекрасной: язык этот уже не казался ему, как прежде, только лишь инструментом ужаса и деградации. Час за часом ритм поиска и сравнения, методичного накопления знаний увлекал его все дальше и дальше, завораживая своим течением, способным выдержать проверку памятью и ожиданиями.

В конце октября Джон тактично проинформировал его об ожидавшемся прибытии прочих священников, готовившихся к участию во второй миссии на Ракхат. Джон сказал, что все они прочли письменные отчеты и научные работы первой миссии, а также ознакомились с руанжей с помощью вводной лингвистической обучающей системы Софии Мендес и теперь самостоятельно изучали этот язык. Кроме того, отец-генерал и сам Джон подробно ознакомили их с прошлым Сандоса. Джон особо не распространялся на эту тему, однако Эмилио понял, что они получили следующий инструктаж: не задевайте его, не пытайтесь заботиться, не изображайте лекарей. Просто следуйте его указаниям и делайте свое дело.

Эмилио особо не стремился познакомиться с новичками, предпочитая обезличенное техникой общение в киберпространстве или в библиотеке, откуда при необходимости он мог удалиться. Тем не менее свое самостоятельно возложенное на себя уединение он нарушал путешествиями на кухню к брату Козимо за овощными обрезками для Элизабет.

Заезжала по пятницам и Джина Джулиани, всегда с Селестиной, с подстилкой и кормом для свинки, а иногда и с разными мелочами, которые он мог заставить себя попросить. Они с Джоном Кандотти умели помогать Сандосу так, чтобы он не чувствовал себя беспомощным, за что он и был благодарен превыше всяких слов. Однажды в пятницу после ленча они втроем составили совет и внимательно изучили апартаменты Эмилио и его повседневные потребности. В тех случаях, когда Джина не могла купить готовые вещи, отвечающие его потребностям, Джон делал их сам: противовесы для предметов, которые ему нужно было поднимать, широкие ручки для кухонной утвари, краны и ручки для дверей, с которыми ему было проще обходиться, более удобную одежду.

Пятого ноября 2060-го, каковое число – насколько было ему известно – примерно соответствовало его сорок седьмому дню рождения, Эмилио Сандос налил себе бокал рома «Ронрико» – после обычной трапезы из бобов и риса.

– Элизабет, – провозгласил он, поднимая бокал, – за меня, абсолютного монарха своей державы, простирающейся от лестницы до рабочего стола.

А потом вернулся к работе. Ум его был поглощен идеей связи семантического поля к’сана с речными системами, выдвинутой баскским экологом, и может связываться со словами, используемыми в отношении к высоким политическим альянсам. «Подобно серии притоков!» – подумал Эмилио, ощущая странный первобытный восторг, и попытался опровергнуть достаточно обоснованную, по его мнению, гипотезу.