Текст книги "Тайна памятной встречи"

СПОР НА ДЕВЯТОЙ СЪЕМОЧНОЙ

Лимузин притормозил у ворот студии. Вот она, знакомая Юпитеру голливудская улочка – Вайн-стрит. Дружески кивнув шоферу, привратник подошел к машине и стал проверять по списку имена прибывших.

– Юпитер Джонс, – с достоинством произнес Юпитер.

Он твердо решил, что никому не позволит называть себя этой идиотской кинокличкой – Толстячок.

– Джонс Юпитер. – Служащий заглянул в свой листочек. – Роки-Бич, Санрайз Роуд, 45. Правильно?

– Абсолютно, – подтвердил Юпитер. Удовлетворенно кивнув, привратник приступил к опознанию личности его друзей.

– Пит Креншоу.

– Боб Эндрюс.

Их имена тоже имелись в списке, и привратник со спокойной душой воткнул за ветровое стекло плотный белый прямоугольничек: Юпитер узнал студийный пропуск.

– Девятая площадка, – сказал привратник, помахав им на прощание.

Шофер с черепашьей скоростью повел машину вдоль улицы, она была очень длинной. Вот они миновали здание Нью-Йоркской публичной библиотеки, а вот Старый оперный театр в Сан-Франциско. А вот и Пизанская башня. Юпитер десятки раз проезжал мимо них. Казалось, ему снится старый сон, который он все никак не может забыть. Пит и Боб едва не вывалились из окон, глазея на знаменитые здания. Чудаки. Юпитер знал, что это просто декорации: раскрашенный холст и клей – вот и вся «архитектура». Если подойти и открыть фанерную дверь, за ней ничего не окажется.

Он откинулся на спинку сиденья – не хотелось даже смотреть в окно…

Мистер Гласс прислал этот роскошный черный лимузин прямо к складу подержанных вещей. И машина и шофер на целых два дня предоставлены в распоряжение Юпитера – пока будут длиться съемки викторин. Первая состоится завтра, уже в прямом эфире, на Голливудской телестудии.

Дядю Джонса и тетю Матильду пригласили на съемку сегодняшней «трогательной встречи» Плутишек за ленчем – в павильоне на знакомой Юпитеру «звуковой площадке». Но ни тот, ни другая не воспользовались приглашением.

– Вообще-то кино вещь замечательная, – виноватым голосом сказала тетя Матильда. – Некоторые фильмы я просто обожаю. Но понимаешь, Юпитер, это… это как с вкусной колбасой. Ее очень хочется съесть, однако смотреть, как ее делают, совсем не хочется.

Дядя Титус был совершенно согласен со своей мудрой супругой. А вот Боб и Пит – нет. Они просто запрыгали от радости, когда узнали, что побывают в студии и увидят, как делают фильмы. Ну а Юп был просто счастлив, что его верные друзья, Второй и Третий, будут рядом с ним, хотя бы за кадром. Так ему проще остаться самим собой, чувствовать, что он Первый сыщик, а не какой-то пухлый херувимчик.

Лимузин, послушно подчинявшийся всем ограничителям скорости и еле-еле тащившийся, вдруг остановился. Юп выглянул в окно, полагая, что они уже приехали к месту назначения. Но нет – просто они уперлись в какие-то похожие на вигвамы палатки. Около них прогуливались два древнеримских воина с щитами и пиками наперевес.

Гордон Харкер – так звали их шофера – опустил стекло.

– Будьте любезны, вы не скажете, как проехать к Девятой площадке? – спросил он одного из воинов.

Юпитер и сам мог показать ему дорогу, ведь на этой площадке были сняты все серии «Маленьких Плутишек», но не стал этого делать. Чем позже он встретится с шайкой своих бывших «коллег», тем лучше…

– Держите и дальше прямо, – сказал римлянин, указывая нужное направление табачной самокруткой.

– Да вы сразу ее приметите, не волнуйтесь, – добавил второй.

Вежливо их поблагодарив, шофер нажал на газ. Действительно, довольно скоро вдалеке показалось огромное белое строение, очень напоминавшее авиационный ангар, на торце его красовалась огромная черная девятка.

Подъехав к «ангару» шофер выскочил из кабины и открыл заднюю дверцу, выпуская наружу Трех сыщиков. Сказав ему «спасибо», Юп с интересом разглядывал этого симпатичного стройного парня в щегольской униформе. Зорким сыщицким глазом Юпитер с ходу приметил и начищенные до блеска ботинки Гордона Харкера, и, конечно же, его умное, с правильными чертами темное лицо, и прямые черные волосы.

Итак, они очутились перед небольшой, с толстенной обивкой дверью: на блестящем кольце, свисавшем с щеколды, болтался огромный незапертый замок. Совершенно машинально Юп поднял голову, чтобы посмотреть на световое двухцветное табло над дверью. Когда горит красный, дверь открывать категорически запрещается, вспомнил он. Красный свет означает, что камеры включены, и идет съемка. Надо же, как будто только вчера он был здесь, – оказывается, даже не забыл здешних правил. Воспоминания были непереносимо острыми и живыми, нехотя признался он сам себе.

Загорелось зеленое табло. Юпитер толкнул дверь и вошел, Пит и Боб осторожно последовали за ним.

Юпитер окончательно окунулся в те прежние дни. Ему до боли знаком был этот запах свежей краски и раскаленных металлических приборов, этот иссушающий жар осветительных ламп, а главное – поднявшийся при его появлении жуткий гомон, в котором на разные голоса звучало столь ненавистное ему слово…

– Толстячок! – слышалось со всех сторон, едва он вошел, его обступили плотным кольцом фоторепортеры. Минуты три он терпеливо ждал, пока сфотографируют его физиономию, послушно подчиняясь их дурацким просьбам:

– Улыбочку, Толстячок.

– Посмотри-ка на меня, Толстячок.

Наконец, они оставили его в покое. Юпитер увидел, как сквозь толпу пробирается улыбающийся верзила. Ага, это Милтон Гласс; через минуту он уже обнимал Юпитера огромной своей ручищей за плечи.

– Юпитер, – прочувствованно произнес он. – Юпитер Джонс, мы тебя ждем. Скорее сюда, я отведу тебя к остальным Маленьким Плутишкам.

В дальнем конце здания была расположена громадная, очень ярко освещенная кухня. Ненастоящая, конечно. Юпитер точно знал, что плита эта не работает и что кран над раковиной тоже включать бесполезно – из него не вытечет ни одной капли. Всамделишным был только длинный стол, на котором несколько официантов сервировали «дружеский ленч».

Милтон Гласс подвел Юпитера и его друзей к трем стоявшим у стола парням, которые о чем-то оживленно болтали с очень хорошенькой темноволосой девушкой.

При виде Юпитера они прекратили разговор и молча на него уставились. Юпитер тоже молча их разглядывал, толком не понимая, что он все-таки рассчитывал увидеть.

В его памяти долгие годы хранились образы всех Маленьких Плутишек – таких, какими они были прежде. Балбеса с его похожим на яйцо бритым черепом и дурацкой ухмылкой. Ногастика, лицо которого напоминало пожухлое недозревшее яблоко, а ладони и ступни были непропорционально большими. Ищейку, вечно облизывавшегося своим длиннющим языком и рыскающего по сторонам потупленными глазками… грустными-прегрустными. Милашку Пегги с густой черной челкой и с маленьким, чуть заостренным книзу личиком.

Но эти четверо совершенно взрослых людей, внимательно его рассматривавших, были абсолютно ему незнакомы.

Один из них, красивый малый с густой гривой светлых, отпущенных почти до плеч волос, одетый в кожаную куртку, небрежно махнул Юпитеру рукой.

– Привет, – сказал он. – Тебя им тоже удалось затащить сюда?

Юпитер кивнул и тайком посмотрел вниз, на ботинки этого парня, – они были, пожалуй, даже маловаты для такого верзилы. Значит, это не Ногастик. И не Ищейка. А вот парень, стоявший с этим верзилой, смотрит чуточку искоса… правда, он еще ни разу не облизнулся, и вид у него совсем не грустный.

Выходит, этот воображала в кожаной куртке и в дорогих, ручной работы ботиночках и есть Балбес. Юп кивнул остальным двум парням, вычислив про себя, что это Ногастик и Ищейка. Они тоже здорово переменились.

Ладони и ступни Ногастика и сейчас были для него крупноваты, поскольку роста он был невысокого и довольно тощ. Но теперь его лицо совершенно не походило на лежалое яблоко, хотя, вероятно, именно столь необычный окрас кожи привлек в свое время внимание режиссера. Теперь он был бодр, весел и с румянцем во всю щеку, и сразу напомнил Юпитеру парней с профессионально-дружелюбным видом, которых он видел в Роки-Бич в городском универмаге: тех, что стоят у выхода из зала.

А Ищейка, пожалуй, был похож на начинающего карьериста. Стрижка ежиком, строгая сорочка, отлично сшитый блейзер: извольте, в любую минуту, нет проблем… Просто не верилось, что когда-то он был несчастненьким, наводящим тоску мальчишкой, которому досталась роль этого малахольного Ищейки.

Юпитер обернулся к девушке в экстравагантном золотисто-бежевом костюме. И сейчас лицо Милашки Пегги напоминало формой сердечко, а глаза были по-прежнему синие-синие, обрамленные очень длинными густыми ресницами, и однако, встреть он ее на улице, ни за что бы не узнал.

Она улыбнулась Юпитеру.

– Очень рада, что ты смог приехать, – просто сказала она. – Можно я буду называть тебя Юпом? Ты не против?

– Конечно, нет, – Юпитеру было очень приятно, что она помнила его настоящее имя.

– А ты зови меня Пегги. Никаких Милашек. Я столько лет пыталась избавиться от этой клички. Просто Пегги. Договорились?

– Договорились. – Юп поискал глазами Боба и Пита, намереваясь представить их Пегги и остальным Плутишкам. Но их уже не было на «кухне». Они стояли рядом с камерой, обсуждая что-то с Милтоном Глассом и сухощавым седым господином. Этот бело-волосый человек почему-то казался Юпитеру очень знакомым, но он никак не мог вспомнить, кто это.

– Ну вот, все в сборе. – Балбес положил руку Юпитеру на плечо, как бы призывая подойти поближе. – У меня есть одно предложеньице – весьма важное для всех нас.

– Но мы тут еще не все, – напомнила ему Пегги, – еще не подошел Лепешка.

– А он и не приедет, – сказал Ногастик.

– Но почему? – Пегги была явно огорчена. Юпитер тоже огорчился. Все-таки Лепешка был гораздо симпатичнее, чем остальные Плутишки. Кроме Пегги только этот негритенок никогда его не изводил и не обращался с ним как с надоедливым малолетним жирным увальнем.

– Наверное, его не сумели найти, или он не мог приехать, – пожал плечами Ищейка.

– Значит, все на месте, – продолжил Балбес. – А собрались мы по одной-единственной причине, – он выразительно похлопал по нагрудному карману своей роскошной куртки, – ради приза. То есть, ради денег. Ведь так?

– Так, – не слишком уверенно сказал Ищейка.

– Ну да, – с готовностью подтвердил Ногастик. – Конечно, ради них, родимых.

Пегги только молча кивнула.

– Верно? – теперь Балбес вопрошающе смотрел на Юпитера.

Юпитера охватили сомнения. Конечно же, он был совсем не прочь заполучить выигрыш, шутка ли – двадцать тысяч долларов. Он мог бы положить их в банк, чтобы со временем оплатить учебу в колледже. Но он согласился встретиться с Плутишками и принять участие в викторинах не только ради денег: он мечтал отплатить своим мучителям за все обиды и унижения, которые пережил по их милости, когда ему было только три года. Но пока не стоит об этом заводить речь.

– Видимо, да, – сказал он.

– Итак, по сценарию программы после ленча мы должны размякнуть и предаться воспоминаниям о добром старом времечке. Я правильно усек?

Пегги опять молча кивнула.

– А наш дорогой режиссер, – он небрежно ткнул большим пальцем в сторону того седого господина, – намылился нас снимать. Значит, нашу непринужденную беседу они собираются показать потом по телевизору. Для затравки, так сказать. То есть до того, как в эфире пойдут сами викторины.

Юп невольно оглянулся. Теперь он вспомнил. Это же Лютер Лоумакс, режиссер всего сериала о Плутишках. Ничего странного, что Юпитер не узнал его.

Лоумакс изменился еще сильнее, чем его бывшие актеры. Высокий, весь такой важный, ох и нагонял он тогда своим рыком страху… прямо-таки лев. «Свет, мотор, начали!» – кричал он. А сейчас это был какой-то сгорбленный старик, весь словно пришибленный.

– Ладно, пусть снимают, – вещал дальше Балбес, – но если они хотят показать нашу «памятную встречку» уважемым телезрителям, пусть тогда заплатят нам денежки. Верно? – Он опять стал обводить всех взглядом, выжидая, что скажут «коллеги».

И все кивнули. Кроме Юпитера.

– Ну? – повернулся к нему Балбес. – А ты что скажешь?

Юпитер лихорадочно соображал. Если он сейчас примет предложение этого воображалы, то тем самым как бы признает его главным. Ведь в то кошмарное время именно он был у них заводилой. Нет, Юпитеру такая перспектива совсем не нравилась, он сам слишком привык уже быть главным. Конечно, он ничего не приказывал Бобу и Питу, но, будучи как-никак Первым сыщиком, решения принимал в основном он.

Однако он не мог не согласиться, что требование, выдвинутое Балбесом, не лишено оснований. Действительно, если телевизионщики хотят перед викторинами устроить как бы «памятную встречу»… ну да, актерской работой это не назовешь, но ведь по телевизору их все равно покажут, а значит, они вполне имеют право попросить гонорар.

Юпитер кивнул.

Балбес тут же запустил в рот два пальца и издал победный свист.

– Алло, Гласс, – окликнул он.

Милтон Гласс тут же поспешил на его зов, сияя привычной ослепительной улыбкой. Лютер Лоумакс с заметной робостью поплелся за ним следом. «Совсем как состарившийся пес, который боится прогневить хозяина», – невольно подумал Юпитер.

– Чем могу быть полезен? – Гласс был сама любезность.

Балбес тут же все ему выложил. В краткой и доходчивой форме. За фрагментик с «беседой» бывшие Плутишки хотят получить по сотне долларов.

– А поскольку это только гонорар, а не настоящая оплата, то никаких налогов, – добавил Балбес, – пожалуйста наличными.

Улыбка обаятельного рекламщика ничуть не потускнела, но на его загорелой переносице обозначились две складки.

– Боюсь, что это невозможно, – сказал он. – Мы и так уже понесли значительные расходы на организацию ленча. К тому же в память об этой встрече вы получите ценные подарки.

– И какие? – спросила Пегги.

– И насколько они ценные? – тут же ввернул Ногастик.

– Это пока секрет, Пегги, – сказал Милтон Гласс, галантно к ней наклонившись и добавив шарма в свою неотразимую улыбку. – Но подарки уже вас дожидаются. – Он плавно повел рукой в сторону кухонной двери. – Не сомневаюсь, что они вам понравятся. – И, чуть помедлив, твердо добавил: – А вот оплатить вашу беседу за дружеским, так сказать, столом, я не могу.

– Ладно, – недрогнувшим голосом произнес Балбес. – Раз нет денег, значит, не состоится и беседа.

Милтон Гласс попытался его переубедить, но Балбес был неумолим, предлагая принять его условия или вообще прекратить этот разговор.

– Зачем тратить время на переговоры, если и так все ясно, – подытожил Балбес.

Гласс по-прежнему чарующе заулыбался, но в голосе его не осталось и следа любезности.

– Это же шантаж, – резко бросил он. – Наглое, неприкрытое вымогательство.

– Совершенно верно. – Тут Балбес одарил его ответной улыбкой, и Юпитер увидел, что Ногастик и Ищейка как по команде тоже ухмыльнулись. Даже Пегги не удержалась от улыбки. – Шантаж, – согласился Балбес. – Поэтому вам и придется заплатить.

Милтон Гласс продолжал мужественно сопротивляться, но Юпитер видел, что он вот-вот уступит. Что ж, сто долларов Юпитеру, безусловно, очень бы пригодились. Было бы чем уплатить за штабной телефон, докупили бы кое-какую технику. Но, по правде говоря, его мысли занимали сейчас совсем не эти деньги.

Он начал понимать, что бывшие Плутишки теперь совсем не похожи на прежних шкодливых обалдуев. Теперь они здорово повзрослели и изменились… причем в неожиданную сторону.

Они превратились в отчаянных, с железной хваткой парней, и в борьбе за приз они выложатся до конца. Это очевидно. Не жалея ни сил, ни хитрости, которой их наверняка уже научила жизнь.

Если они так сражаются за какую-то несчастную сотню, то за двадцать тысяч точно готовы будут перегрызть глотку каждому – как стая волков, честное слово. Юпу придется здорово напрячь мозги и собрать в кулак всю свою волю, чтобы их одолеть. Нет, выиграть приз будет совсем не так просто, как расписывал ему Милтон Гласс.

И вдруг Юпитер почувствовал, что его ненависть к Маленьким Плутишкам куда-то улетучилась. Теперь ему просто не верилось, что перед ним те самые люди, которые когда-то его мучили и унижали. Так что ни о какой мести не могло быть и речи. А вот одержать над ними победу – это дело другое…

Решившись на борьбу с чем-либо, Юпитер никогда не отступал, уж такова была его натура. И сейчас Первому сыщику казалось, что ему предстоит один из самых захватывающих поединков в его жизни…

ПРОПАЖА

Когда трапеза была окончена, стол быстренько убрали и отодвинули, а на образовавшемся пространстве расставили полукругом вертящиеся кресла.

Милтон Гласс, который должен был вести встречу, поместил свой стул в середине: по бокам от него сидели Пегги и Балбес, поодаль – Юп, Ищейка и Ногастик.

Включили дуговые лампы, от них шел такой жар, будто вспыхнуло разом двенадцать маленьких солнц. Надо сказать, съел Юпитер совсем немного: холодную куриную ножку да немного картофельного салата, притом что обычно он совсем не жаловался на отсутствие аппетита.

Не то чтобы он особенно нервничал, когда на него нацелили объективы сразу трех камер. К нему тут же вернулся его детский талант: оставаться на съемочной площадке абсолютно естественным. Наверное, примерно то же ощущает хороший пловец, погружаясь в родную водную стихию.

Просто сейчас ему было совсем не до еды, и даже когда Лютер Лоумакс приказал включить камеры, Юп и не пошевелился, настолько был увлечен своими мыслями. Он обдумывал стратегию и тактику дальнейшего поведения. До начала съемки он не очень-то активно общался с бывшими своими коллегами. Не специально, конечно. По крайней мере, поначалу. Перекинулся с ними при встрече несколькими дежурными фразами, и только. Похоже, есть резон и дальше особенно не высовываться. Хорошо, что пока они друг с другом болтали, он, Юн, держал ушки на макушке, и ему удалось получить довольно полное представление о повзрослевших Плутишках – и о Балбесе, и о Ногастике, и об Ищейке. А вот они о нем так ничего и не узнали. Это может быть ему на руку в ответственный момент: в завтрашней и послезавтрашней викторинах.

– Добрый вечер, – бодреньким радушным голосом начал Милтон Гласс.

Зажужжали камеры, Лютер Лоумакс на своем режиссерском подвесном стуле двигался от монитора к монитору, от камеры к камере, выбирая наилучшие, по его мнению, ракурсы.

– С удовольствием представляю вам ваших старых друзей, – ласково проворковал Гласс, – вот уже несколько недель вы регулярно видите их на экранах своих телевизоров. Мы получили невероятное количество писем, тысячи, в которых вы просите рассказать о дальнейшей судьбе юных кинозвезд. И вот теперь вы все услышите от них самих – они перед вами.

Сделав эффектную паузу, он оскалил свои замечательные зубы и объявил:

– Маленькие Плутишки!

И тут же на белом экране, висевшем позади их кресел, появилась огромная фотография с группкой детей: Плутишки в полном составе. А Милтон Гласс с прискорбием сообщил, что с ними сегодня нет актера, игравшего роль Лепешки. Студия не смогла его разыскать, – видимо, он уехал из Калифорнии…

– Или попал в тюрьму, – постным голосом ввернул Балбес.

Милтон Гласс проигнорировал эту реплику, только опять улыбнулся, правда, довольно раздраженно. А потом попросил каждого представиться.

Первой была Пегги.

– Многие когда-то называли меня Милашкой Пегги, – сказала она. – С тех пор прошло немало лет, теперь я стала просто Пегги.

– Ну-ну, ты слишком скромничаешь, Пегги, – опять засиял Гласс. – Ты и сейчас просто карти-ночка.

Однако Пегги на его чарующую улыбку почему-то не ответила.

– Теперь я предпочитаю получать комплименты за свой ум.

Милтон Гласс не очень натурально усмехнулся. Первый сыщик сильнее откинулся назад, ища глазами за спиной оператора Боба и Пита. Он знал, что он сейчас не в кадре, поскольку следующим на очереди был Балбес, и поэтому позволил себе чуть пожать плечами и заговорщицки подмигнуть сыщикам. Как бы предупредил, чтобы они ничему не удивлялись, когда Гласс даст слово ему.

Юп перевел взгляд чуть правее. В глубине мелькнуло еще одно знакомое лицо. Гордон Харкер, тот высокий стройный негр, доставивший их сюда. Он бродил там среди проводов и ненужных сейчас дуговых ламп, закрепленных на длинных шестах.

– Я тот бритый наголо парнишка, – сообщил Балбес. – Надо сказать, вид у меня был довольно идиотский. – Он посмотрел на Гласса испытующим острым взглядом. – Ну что, теперь вы, наверное, скажете, что я здорово переменился?

Классно он подколол этого Гласса, подумал Юпитер. Однако рекламный шеф и бровью не повел в ответ на дерзкий выпад, по-прежнему улыбаясь. Можно было подумать, что он просто обожает этого наглого типа.

– Вас, кажется, звали в фильме Балбесом? – веселым тоном спросил ведущий.

– Это точно. Только не думайте, что я был им на самом деле. Я просто умел прикидываться. Я ведь был актером, и, полагаю, далеко не бездарным.

Потом Гласс принялся за Ищейку и Ногастика. Они назвали свои бывшие клички не очень охотно – будто их попросили обнародовать номер личного страхового полиса – и тут же умолкли.

Милтон очень старался «разговорить» Ногастика.

– Откуда такое прозвище? – допытывался он. – Очень необычное.

– Такое уж мне дали.

– Я понимаю. Но почему?

– Просто оно было в сценарии.

Улыбка Гласса потускнела ватт на пятьдесят. Правда, через секунду она опять сияла в полный накал, теперь уже для Юпитера.

– Ну а ты у нас кто?

Юпитер расплылся в ответной улыбке.

– Юп-п-питер я, Д-д-д-жонс, – заикаясь, сообщил он.

– Это теперь. А кем ты был тогда, в фильме?

– Юп-п-питером Д-Джонсом. Я всегд-д-а был Ю-п-п-итером. И Д-д-джонсом. – Юп озадаченно нахмурился. Расследуя то или иное дельце, он довольно часто использовал эту уловку – прикинуться туповатым малым. Надо сказать, получалось у него очень неплохо. Но никогда еще он не исполнял эту роль с таким блеском и вдохновением. Он напряг все свои актерские таланты, чтобы изобразить кретина, который не в состоянии понять, чего от него добиваются. Когда Милтон спросил, кого именно он играл в сериале, Юпитер тупо на него уставился и энергично замотал головой.

– Я б-был т-т-тогда с-совсем м-м-маленьким, – наконец выговорил он, – я по-почти ничего не п-п-помню.

В конце концов ведущему пришлось ответить за него:

– Юпитер Джонс был в фильме Толстячком, – пояснил он, – причем, многие считали его самым ярким дарованием среди Плутишек.

Представив всех гостей зрителям, радушный ведущий начал расспрашивать о том, чем звезды сериала занимаются сейчас.

– Я работаю в Сан-Франциско администратором, – сказала Пегги.

– И правильно делаешь. Я думаю, люди с большим удовольствием посещают ваше учреждение, где их встречает такая хорошенькая девушка. Ты, наверное, просто купаешься в восхищенных улыбках.

– Вот уж нет, – покачала головой Пегги. – Разве вы когда-нибудь видели улыбающиеся лица в зубной поликлинике?

Гласс на минутку расстерялся, но потом решил сменить тему:

– Значит, карьера кинозвезды тебя не прельстила, – лучезарно осклабился он. – И ты решила с ней завязать.

– Скорее, она со мной, – сдержанно возразила Пегги. – После десяти лет мне не предлагали ни одной роли.

– Наверное, из-за родителей. Они боялись, что ты начнешь отставать от одноклассников, хотели, чтобы ты была как все девочки…

Но Пегги снова покачала черноволосой головкой:

– Ой, что вы… Совсем наоборот. Они изо всех сил старались пристроить меня еще на какую-нибудь роль. Ну а такой, как все, я уже быть не могла.

Гласс не стал спрашивать почему. Но Пегги ответила сама:

– Много лет мне просто не давали нигде проходу. «Ты случайно не Милашка Пегги? Помню-помню: какая же ты была хорошенькая!» До того довели, что я боялась выходить из дому. А в школе вообще был какой-то кошмар… Хотите знать, что я на самом деле обо всем этом думаю?

Ведущий, естественно, кивнул, по-прежнему сияя оскалом, но по его опасливому взгляду Юпитер понял, что Милтон Гласс совсем не жаждет услышать от Пегги откровенное признание.

– Если у меня когда-нибудь будет ребенок, пусть он станет кем угодно, хоть гробовщиком… Только не актером. А что: нормальная работа, по крайней мере надежная, с такой профессией можно не волноваться будущем.

– Кстати, о будущем, – ведущий тут же ухватился за возможность сменить тему разговора. – Лично у тебя есть на этот счет какие-нибудь планы?

И тут Пегги наконец-то улыбнулась ему в ответ – грустной мечтательной улыбкой.

– Да, мне очень хочется попасть в колледж, если, конечно, удастся скопить достаточную для этого сумму. Противно, когда замечают только, что ты смазливая. У меня ведь имеются и мозги, и я вполне могла бы научиться чему-нибудь интересному. И полезному.

– Уверен, что твои мечты сбудутся.

С явным облегчением он развернул свое кресло, сев лицом к Балбесу.

Если он и в самом деле рассчитывал на более приятную светскую беседу, чем с Пегги, то совершенно напрасно. Оказалось, что Балбес работает механиком в гараже и полон желания поделиться со зрителями тайнами своего замечательного ремесла:

– Лежу я, значит, под чьей-нибудь тачкой, и масло капает мне в глаза, и сажа въедается под ногти, а плечи наливаются свинцом от усталости, пока я отвинчиваю какую-нибудь…

– А ты не подумывал вернуться в кино? – перебил его Гласс, надеясь поговорить с ним о более занимательных вещах. – Ты же сам сказал, что в детстве был неплохим актером.

– Чтобы я снова подался в актеры? – Балбес скорчил гримасу отвращения. – А вы знаете, сколько у вас тут в Голливуде безработных, а?

Похоже, Милтон Гласс не знал. А если и знал, то предпочел сохранить это в тайне.

– Ты тоже стал жертвой своей популярности? – спросил телевизионщик. – И к тебе, как и к Пегги, приставали на улице?

Нет, к Балбесу никто не приставал.

– Когда мне больше не нужно было брить голову для роли Балбеса, я отрастил волосы и спрятал – примерно как сейчас – свои знаменитые уши с длинными мочками. Знаменитые, потому что в фильме мне велели все время резко вертеть головой, чтобы мочки потешно тряслись. А с такими волосами меня даже собственная мать поначалу не узнавала.

Милтон Гласс спросил, какие у Балбеса виды на будущее. Как Юпитер и думал, будущее не особенно его заботило. Но Юпитер точно знал, что очень заботило Балбеса в данное время: любой ценой заполучить приз в двадцать тысяч долларов.

Ногастик, выяснилось по ходу беседы, почти все последние годы был безработным. Зато Ищейка приятно удивил немного скисшего ведущего. Оказалось, что он сейчас учится на первом курсе колледжа.

– И очень этому рад, – признался он. – Мой отец юрист, и, говоря откровенно, он очень настороженно отнесся к тому, что его сына стали снимать в кино. Просто он поддался на уговоры одного из своих клиентов, продюсера с киностудии. Побывав однажды на репетиции, отец здорово огорчился, увидев, на какие тяжкие муки он меня обрек.

– Ну а тебе в школе досаждали из-за твоей популярности?

– Какое-то время очень. Ведь я очень был похож на Ищейку – у меня была дурацкая привычка ходить с опущенными глазами и все время зыркать по сторонам. Я избавился от нее только годам к четырнадцати. А потом про наш сериал постепенно забыли.

Опять подошла очередь Юпитера.

– А что ты сейчас делаешь? – повернулся к нему мистер Гласс.

– Как что? – с искренним недоумением спросил Юп, – Ничего не делаю. Просто сижу.

– Я спрашиваю, чем ты вообще занимаешься, не здесь в студии, а там, где ты живешь…

– А-а-а… – понимающе протянул Юп. – Живу я в этом… ну… в Роки… то есть не в Роки, а в Роки-Б-бич. Который на п-п-побережье.

– Слушай внимательно: что ты там, на своем побережье делаешь?

Юп опять был здорово озадачен и до того сильно потянулся к мистеру Глассу, изображая усердное внимание, что чуть не вывалился из кресла. После очень напряженных раздумий Первый сыщик сообщил, что на «п-п-побережье» он «иногда к-к-упается».

– А в школу ты разве не ходишь? – Ничто не могло стереть с лица Милтона Гласса ослепительной улыбки, но в голосе его послышались нотки раздражения.

– Н-н-нет, в-в-ведь сейчас ка-каникулы. Летние, – любезно уточнил бывший Толстячок.

Этим Юпитер окончательно добил приставучего ведущего, и о планах на будущее тот уже просто не рискнул его спрашивать.

На этом основная часть беседы завершилась, но оставалось еще целых шесть минут из отведенного на нее времени.

Гласс направил лучи своей улыбки на камеры:

– А теперь поговорим о добром старом времени; я уверен, Маленьким Плутишкам есть что вспомнить. На съемках всегда случается много забавных неожиданностей.

Опять начали с Пегги.

– Больше всего я запомнила парикмахершу, – честно сообщила она. – Эта тетка так здорово драла мне расческой волосы, что у меня потом вся кожа на голове болела.

У Балбеса самым ярким воспоминанием были дни оплаты:

– С нами расплачивались вечером в пятницу. Причем наличными. Деньги обычно выдавали в толстом коричневом конверте, заклеенном красной полосочкой.

– Да, могу себе представить, каким это было для тебя счастьем. Ведь верно? – заранее зная ответ, весело спросил Милтон Гласс.

– Было. Только не для меня, – криво усмехнулся Балбес – Для папашки моего. Он каждую пятницу заявлялся в студию – чтобы выудить у меня эти денежки.

Ногастик рассказал про то, как его заставляли надевать огромные ботинки, а чтобы они не сваливались, напихивали в мыски бумагу.

– У меня все время на пальцах набивались здоровенные мозоли, и они лопались.

А вот Ищейка больше всего запомнил не съемки, а перерывы между ними:

– В те дни, когда не было съемок, папа пораньше приходил с работы, и мы шли играть в волейбол или купаться. О Боже, мы просто не могли дождаться, когда, наконец, кончится мой контракт со студией.

Юп изобразил, будто он вообще ничего не помнит.

– Я б-б-ыл тогда совсем ма-ма-маленьким, – еще раз повторил он. И, потупившись, признался, что он даже не помнит, кого играл. – Эт-т-то п-потом к-кто-то мне рассказ-з-зал. П-про Т-толстячка.

– Представляю, каким это было для тебя откровением, – тут же нашелся Гласс, натужно усмехнувшись.

Ох и напрасно он ввернул такое вот словечко. Юп явно не понял, что это за «откровение» и с чем его едят. Пока Гласс растолковывал Юпитеру, что оно означает, осталось всего три минуты.

Ведущий обернулся к воображаемым зрителям:

– А теперь сюрприз, – с заговорщицким видом объявил он, сияя. – Всем участникам нашей встречи – в благодарность за то, что Плутишки были сегодня с нами – я хочу вручить от имени студии по ценному подарку. Трикси, будьте любезны!

Он небрежным кивком сделал знак хорошенькой блондинке в мини-юбке, и та, войдя через бутафорскую кухонную дверь, заученной походкой подошла к мистеру Глассу и протянула ему огромную, обернутую золотой фольгой коробку. Тот развязал ленточку, потом с нарочитой неторопливостью развернул фольгу, но, прежде чем открыть крышку, торжественно произнес: