Текст книги "Победитель"

Томас на миг переводит взгляд на свои руки, но не смолкает.

– И вот некоторое время спустя я постучал Метиаса по плечу. «Капитан, – пробормотал я. – Можем мы поговорить минутку наедине?» Метиас моргнул: «Это так срочно?» – «Нет, сэр, – ответил я. – Не очень срочно. Но… я бы хотел, чтобы вы знали». Ваш брат уставился на меня, смешался на мгновение. Потом приказал одному из солдат занять его место у входа, и мы вдвоем направились в тихую темную улочку позади госпиталя. Метиас тут же отбросил формальности: «Что-то случилось, Томас? У тебя неважный вид». Мне не давала покоя единственная мысль: преступление против Республики. Он бы никогда не пошел на это. Мы вместе выросли, вместе учились, сблизились… Я вспомнил приказ коммандера. Потрогал кинжал, оттягивавший ножны на поясе. «Я в порядке», – заверил я Метиаса. Но ваш брат рассмеялся: «Да ладно. Ты ведь всегда мог говорить со мной начистоту». Расскажи ему, Томас, убеждал я себя. Я знал: я балансирую между прежней жизнью и точкой невозврата. Выдави из себя нужные слова. Пусть он их услышит. Наконец я поднял на него глаза и спросил: «Что между нами происходит?» Улыбка сошла с лица вашего брата. Он погрузился в молчание. Потом сделал шаг назад: «Ты о чем?» – «Вы знаете о чем. О том самом. Все прошедшие годы». Теперь Метиас внимательно вглядывался в мое лицо. Тянулись секунды. «То самое, – он подчеркнул два первых слова, – не может произойти между нами. Ты мой подчиненный». И тогда я спросил: «Но для вас это не пустой звук. Правда, сэр?» Счастливая и одновременно трагическая гримаса появилась на лице Метиаса. Он подался ко мне. Я понял: стена между нами дала трещину. «А для тебя это не пустой звук?» – спросил он.

И опять Томас смолкает. Потом говорит еще тише:

– У меня сердце разрывалось от чувства вины, но отступать было поздно. Я подошел к Метиасу, закрыл глаза и… поцеловал.

Еще одна пауза.

– Ваш брат, как я и предполагал, замер. Мы оба стояли не двигаясь. Наконец мы разъединились, и тяжелая тишина опустилась на нас. Несколько мгновений мне казалось, что я совершил громадную ошибку, неправильно интерпретировал все сигналы последних лет. Или он проник в мой замысел. Подумав так, я испытал странное облегчение. Может, будет лучше, если Метиас поймет, какие планы вынашивает коммандер Джеймсон. Может, удастся найти выход. Но тут он подался вперед и поцеловал меня, и тогда стена между нами рассыпалась в пыль.

– Стойте, – прерываю я рассказ.

Томас замолкает. Он пытается скрыть эмоции за неким подобием благородства, но стыд на его лице очевиден. Я откидываюсь назад, отворачиваюсь, прижимаю руки к вискам. Скорбь грозит подавить меня. Томас не только убил Метиаса, зная, что мой брат любил его.

Томас воспользовался любовью Метиаса, чтобы его убить.

Я хочу твоей смерти. Я тебя ненавижу.

Волна ярости готова захлестнуть меня, но тут я слышу шепот Метиаса, слабый лучик здравомыслия: «Все будет хорошо, Джучок, слышишь? Все будет хорошо».

Я жду. Сердце потихоньку унимается, наконец успокаивающие слова брата возвращают меня к действительности. Я открываю глаза и в упор смотрю на Томаса:

– И что случилось потом?

Томасу не сразу удается заговорить, но, когда раздается его голос, я слышу в нем дрожь:

– Выхода не было. Метиас понятия не имел, что происходит. Он и не подозревал о заговоре. Я потрогал рукоять кинжала на поясе, но так и не заставил себя нанести удар. Я даже дышать не мог.

Глаза мои наполняются слезами. Я отчаянно хочу узнать все в мельчайших подробностях и в то же время – заткнуть уши, не слышать Томаса, навсегда забыть о той ночи.

– И тут зазвучал сигнал тревоги. Мы отпрянули друг от друга. Метиас покраснел, вид у него был смущенный, но через секунду-другую мы оба поняли, что сирена ревет в госпитале. Миг замешательства прошел. Ваш брат снова превратился в капитана Республики и побежал ко входу в больницу. «Идите внутрь! – прокричал он в микрофон не оглядываясь. – Половина в госпиталь, определите источник, остальным собраться у входа и ждать моего приказа. Быстро!»

Я побежал следом, упустив шанс нанести удар. Я спрашивал себя, могла ли коммандер Джеймсон стать свидетелем моей неудачи. У Республики глаза повсюду. Они знают все. Я запаниковал. Нужно было найти другую возможность, другой шанс остаться с вашим братом наедине. Если я не выполню приказ, судьба Метиаса окажется в других, более жестоких руках. Я догнал Метиаса у входа, его лицо потемнело от гнева. «Ограбление, – сказал он. – Не сомневаюсь, это тот самый парень, которого мы видели. Брайант, возьмите пятерых и заблокируйте здание с востока. Я зайду с другой стороны». Ваш брат уже собирал солдат. «Парню как-то нужно выбраться из здания, – сказал он. – Как только попытается, мы его встретим».

Когда Метиас отбежал подальше, я приказал солдатам двигаться на восток, а сам нырнул в тень зданий. Нельзя было упускать его. Мой последний шанс. Если потеряю его, можно прощаться с жизнью. По спине струился пот. Вспомнив все, что рассказывал мне Метиас об искусстве быть незаметным, красться, как мышь, я растворился в сумерках. Где-то в ночи послышался звон стекла. Я спрятался за стеной, и ваш брат пробежал мимо – один, без сопровождения, он спешил на шум. Я двинулся следом. Мрак целиком поглотил меня. На мгновение я потерял Метиаса в темном проулке. Где он? Я огляделся. И тут поступил вызов: «Советую вам изыскать еще одну возможность, лейтенант. И как можно скорее», – гаркнула коммандер Джеймсон.

Спустя несколько секунд я наконец нашел Метиаса. Он был один, пытался подняться с земли, усыпанной битым стеклом и запятнанной кровью. Из его плеча торчал нож. В нескольких футах лежала крышка люка. Я бросился к Метиасу. Он коротко мне улыбнулся, держась за рукоять ножа, пронзившего плечо. «Это был Дэй, – выдохнул он. – Ушел по сточной системе». Он протянул мне руку: «Помоги-ка мне подняться». – «Вот твой шанс, – сказал я себе. – Единственный шанс, сейчас или никогда».

Томас бормочет еле слышно, а я снова хочу остановить его, но не могу. Я будто онемела.

– Жаль, я не могу описать все образы, пробегавшие тогда перед моим мысленным взором: коммандер Джеймсон допрашивает Метиаса, пыткой выбивает из него показания, вырывает у него ногти, режет кожу, пока Метиас не начинает молить о пощаде; потом она медленно убивает его, как убивала всех военнопленных. – Слова срываются с языка Томаса все быстрее, превращаются в сумбур. – Я представлял себе республиканский флаг, республиканский герб, присягу, которую принес в тот день, когда Метиас принял меня в патрульную службу. Я поклялся, что до последнего вздоха буду хранить верность Республике и моему Президенту. Я мельком взглянул на нож, торчащий из плеча Метиаса, – выполни свой долг. Выполни сейчас. И тут, ухватив Метиаса за воротник, я вытащил нож из раны в плече и вонзил ему в сердце по самую рукоять.

Я слышу собственное «ах». Словно ожидала другого конца. Словно, если прослушать историю несколько раз, конец изменится. Нет, он никогда не меняется.

– Метиас прерывисто вскрикнул, – шепчет Томас. – А может быть, это вскрикнул я – теперь уже не могу сказать. Он упал на землю, цепляясь за мое запястье, широко распахнув в недоумении глаза. «Прости», – выдохнул я.

Томас поднимает на меня глаза – он просит прощения у меня и у моего брата.

– Я склонился над его трепещущим телом. «Прости, прости, – повторял я. – У меня не было выбора. Ты не оставил мне выбора!»

Теперь я едва слышу Томаса, а он все говорит:

– Искорка понимания вспыхнула в глазах вашего брата. А с ней и страдание, нечто большее, чем физическая боль, – предсмертное прозрение. Потом отвращение. Разочарование. «Теперь я знаю почему», – прошептал он. Можно было не спрашивать, я и так понимал, что он говорит о нашем поцелуе. «Нет, то было искренне! – хотел прокричать я. – То было прощание – проститься с тобой иначе я не мог. Искренне, клянусь». Но сказал другое: «Зачем ты поссорился с Республикой? Я тебя сто раз предупреждал. Перейдешь Республике дорогу, и она тебя уничтожит. Я предупреждал! Но ты не хотел слушать!» Но ваш брат покачал головой. Его глаза словно говорили: тебе этого никогда не понять. Из его рта потекла струйка крови, он еще сильнее сжал мое запястье. «Не трогай Джун, – сказал он. – Она ничего не знает». Потом его глаза загорелись огнем страха и ярости. «Не трогай ее! Обещай!» И я заверил его: «Я буду защищать ее. Не знаю как, но буду стараться. Обещаю».

Свет в глазах Метиаса погас, пальцы ослабли. Он смотрел на меня, пока оставались силы, а потом я понял: он умер. «Шевелись. Уноси ноги», – говорил я себе, но оставался над телом Метиаса. В голове не было никаких мыслей. Его неожиданный уход поразил меня. Метиас умер. Метиас никогда не вернется. И виноват в его гибели я. Нет. Да здравствует Республика! Только она имеет значение, говорил я себе, да, да, только она. То самое – что уж там происходило между нами – было не по-настоящему, у нас все равно ничего бы не получилось. Во всяком случае, пока Метиас оставался надо мной капитаном. Пока оставался преступником, работающим против моей страны. Все к лучшему. Да, к лучшему.

Тут я услышал крики солдат. Собрался. Отер глаза. Я должен жить дальше. Я выполнил приказ. Остался верен Республике. Включился некий инстинкт выживания. Все вокруг затуманилось, будто дымка окутала мою жизнь. Хорошо. Мне было необходимо это странное спокойствие, поглотившее все мои мучения. Я аккуратно уложил свое горе в сердце, словно ничего не случилось, и, когда подбежали первые солдаты, вызвал коммандера Джеймсон. Даже не пришлось ничего ей говорить. Мое молчание сказало все. «Сообщите малютке Айпэрис, когда будет время, – сказала она. – Хорошая работа, капитан». Я не ответил.

Томас замолкает, сцена перед моим мысленным взором развеивается. Я снова в тюрьме, в одиночке, по моим щекам льются слезы, сердце истекает кровью, словно мне, а не моему брату вонзили нож в грудь.

Томас пустыми глазами смотрит на пол между нами.

– Я любил его, Джун, – говорит он секунду спустя. – Искренне любил. Все, что я сделал как солдат, все мои труды и тренировки имели одну цель: произвести впечатление на Метиаса.

Он наконец дает волю чувствам, и я вдруг понимаю истинную глубину его терзаний. Голос Томаса ужесточается, словно он пытается убедить себя в правоте собственных слов:

– Я отвечаю перед Республикой: Метиас сам сделал меня таким преданным солдатом. Даже он это понял.

Удивительно, но мое сердце болит за Томаса. Он ведь мог бы помочь Метиасу бежать. Мог бы сделать что-нибудь. Хоть что-нибудь. Мог бы попытаться. Но даже сейчас Томас остается прежним. Он никогда не изменится и никогда, никогда не узнает, каким был Метиас на самом деле.

Теперь я понимаю истинную причину его встречи со мной. Он хотел искренне во всем признаться. Как и во время нашего разговора после моего ареста, Томас отчаянно ищет прощения, ищет хоть какого-нибудь, пусть даже крошечного оправдания своему поступку. Он хочет верить, будто убийство Метиаса было оправданно. Он ждет моего сочувствия. Надеется обрести душевный покой перед смертью.

Но он попусту теряет время. Я не могу дать ему душевного спокойствия даже в его последний день. Есть вещи, которые прощать нельзя.

– Мне жаль вас, – говорю я. – Вы так слабы.

Томас сжимает губы. Он все еще пытается найти себе оправдание.

– Я мог бы избрать путь, которым пошел Дэй. Стать преступником. Но избрал другой. И вы знаете, что я все делал верно. За это Метиас и любил меня. Он меня уважал. Я следовал правилам, подчинялся законам, я пробивался наверх с самого низа. – Он подается ко мне, в его глазах плещется отчаяние. – Я давал присягу, Джун. Я все еще связан присягой. Я умру с честью, пожертвовав всем – всем! – ради моей страны. Но легендой считают Дэя, а я приговорен к казни.

В голосе Томаса слышатся боль и душевные терзания: он полагает, что с ним обходятся несправедливо.

– Это бессмыслица! – восклицает Томас.

Я встаю. Охранники снаружи подходят к двери камеры.

– Вы ошибаетесь, – печально говорю я. – Смысл очевиден.

– И в чем же он?

Я в последний раз поворачиваюсь к нему спиной. Дверь открывается, и, минуя решетку, я выхожу в коридор. Смена тюремной охраны. Свобода.

– В том, что Дэй предпочел ходить во свете. Как и Метиас.

15:32

Во второй половине дня я вместе с Олли отправляюсь на беговую дорожку Денверского университета – нужно привести в порядок голову. Желтоватые в предвечернем солнце небеса подернуты дымкой. Я пытаюсь представить небо, кишащее воздухолетами Колоний, – там и здесь идут воздушные бои, вспыхивают самолеты, гремят взрывы. Не позднее чем через двенадцать дней мы должны дать ответ Колониям. Но как – без помощи Дэя? Эта мысль не дает мне покоя, но хотя бы вытесняет думы о Томасе и коммандере Джеймсон. Я ускоряю шаг. Кроссовки стучат по асфальту.

Добравшись до стадиона, я вижу охранников. Не меньше четырех солдат на каждый вход. Вероятно, где-то поблизости бегает и Анден. Военные узнают меня, впускают, проводят на стадион, где вокруг большого открытого поля проходит дорожка. Андена нигде не видно. Может быть, он в подземной раздевалке.

Я быстренько разминаюсь, а Олли нетерпеливо переступает с лапы на лапу. Потом я набираю ход, волосы развеваются за спиной, Олли пыхтит рядом. Я представляю, что меня преследует коммандер Джеймсон с пистолетом в руке. «Ты там поосторожнее, Айпэрис. Как бы тебя не постигла моя участь». Наконец я сбегаю с дорожки к тиру, останавливаюсь, достаю пистолет из кобуры на поясе и на скорость стреляю по мишеням. Четыре попадания в яблочко. Я возвращаюсь на дорожку и еще три раза проделываю упражнение. Потом десять раз. Пятнадцать. Все, хватит – сердце, как сумасшедшее, колотится в груди.

Я перехожу на шаг, постепенно выравниваю дыхание. Мысли мечутся в голове. Не повстречай я Дэя, не превратилась бы я со временем в коммандера Джеймсон? Холодного, расчетливого, безжалостного? Разве не вела я себя в точности как она, когда поняла, кто такой Дэй? Разве не я привела солдат – и саму коммандера Джеймсон – к дому Дэя, даже не думая о последствиях для его семьи? Я перезаряжаю пистолет и снова стреляю. Пули попадают в яблочко.

Будь Метиас жив, что бы он сказал о моих поступках?

Нет. Не могу думать о брате, не вспоминая утренние признания Томаса. Я выпускаю последнюю пулю из магазина, потом сажусь посреди дорожки вместе с Олли и роняю голову на руки. Я так устала. Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь убежать от себя прежней. Я лишь повторяю свои ошибки – пытаюсь убедить Дэя снова отдать Республике брата, пытаюсь использовать его на благо страны.

Встаю, отираю пот со лба и направляюсь в раздевалку. Олли устраивается в тенечке у дверей, жадно лакает воду из миски, которую я поставила перед ним. Я спускаюсь по лестнице, сворачиваю за угол. Из-за душевых воздух здесь влажный, единственный экран в конце коридора слегка запотел. Я прохожу мимо дверей в мужские и женские комнаты, доносятся голоса – там дальше кто-то разговаривает.

Еще секунда – и из раздевалки появляется Анден в сопровождении двух телохранителей. Я краснею. Судя по всему, он только что вышел из душа – он без рубашки, сушит полотенцем влажные волосы, сильные мышцы напряжены после тренировки. Белая рубашка, висящая через плечо, резко контрастирует с его оливковой кожей. Один из охранников что-то говорит Андену вполголоса, и я с тревогой думаю: вдруг появились новости о Колониях. Минуту спустя Анден поднимает взгляд и наконец замечает меня. Разговор пресекается.

– Миз Айпэрис…

Возможно, за вежливой улыбкой он скрывает то, что беспокоит его. Он откашливается, отдает полотенце охраннику, накидывает рубашку.

– Извините, что я в таком виде.

Я наклоняю голову, изо всех сил напуская на себя невозмутимость, хотя под их взглядами это дается мне нелегко:

– Не стоит извинений, Президент.

– Ждите меня у лестницы, – приказывает Анден телохранителям.

Те синхронно кивают и оставляют нас наедине. Анден ждет, пока они не исчезнут за поворотом.

– Надеюсь, утром все прошло без проблем, – говорит он, застегивая рубашку; хмурит брови. – Все в порядке?

– Все в порядке, – отвечаю я, не желая возвращаться к признаниям Томаса.

– Хорошо.

Анден проводит рукой по влажным волосам.

– Значит, ваше утро было добрее, чем мое. Я несколько часов провел в приватных переговорах с президентом Антарктиды, мы просили у них военной помощи в случае вторжения. – Он вздыхает. – Антарктида выражает сочувствие, но угодить им нелегко. Не знаю, удастся ли нам использовать брата Дэя, и не знаю, как убедить Дэя, что это необходимо.

– Его никто не сможет убедить, – отвечаю я, складывая руки на груди. – Даже я. Вы полагаете, я – его слабость, но самая большая слабость Дэя – его семья.

Несколько секунд Анден молчит. Я внимательно разглядываю лицо Президента, пытаясь понять, какие мысли донимают его. Как жесток он бывает, когда не сомневается в правильности того или иного решения, – как он, не моргнув глазом, приговорил к смерти Томаса, как он бросил оскорбление в лицо коммандеру Джеймсон, как, не колеблясь, казнил всякого, кто пытался его уничтожить. За его мягким голосом и добрым сердцем скрывается что-то холодное.

– Не пытайтесь его заставить, – говорю я, и Анден удивленно на меня смотрит. – Я знаю, вы об этом думаете.

Анден застегивает на рубашке последнюю пуговицу.

– Я делаю только то, что вынужден, – тихо говорит он; голос его чуть ли не печален.

Нет. Я никогда не позволю причинить Дэю зло. Такое же, как причинила ему сама.

– Вы – Президент. Вас никто не смеет принуждать. И если вас заботит судьба Республики, вы не сделаете ничего, что превратило бы в вашего врага единственного человека, который пользуется доверием народа.

Слишком поздно, но я прикусываю язык. Люди верят Дэю, но не верят Президенту. Анден морщится, не скрывая эмоций, и, хотя никак не комментирует мое высказывание, я молча выговариваю себе за неудачную формулировку.

– Извините. Я вкладывала в слова иной смысл.

Пауза тянется долго, наконец Анден говорит:

– Все не так просто, как может показаться. – Он качает головой; крохотная капля воды падает с его волос на воротник. – Вы бы поступили иначе? Рискнули бы всей страной ради одного человека? Такое я оправдать не могу. Колонии нападут на нас, если не предоставим им сыворотку, а ответственность за всю эту заваруху лежит на мне.

– Нет, на вашем отце. Не на вас.

– Так я ведь сын своего отца, – отвечает Анден неожиданно суровым тоном. – Какая разница?

Его слова удивляют нас обоих. Я закрываю рот, решив оставить их без комментария, но мысли в голове бешено мечутся. Разница огромная! Но вдруг вспоминаю рассказ Андена о возникновении Республики – о том, какие действия в те первые темные годы были вынуждены предпринять отец Андена и его предшественник. «Ты там поосторожнее, Айпэрис. Как бы тебя не постигла моя участь».

Возможно, не одной мне не помешал бы такой совет.

Что-то на экране в конце коридора привлекает мое внимание – новости о Дэе. Его показывают крупным планом (старые кадры), а потом появляется короткий сюжет из Денверского госпиталя, и хотя большая часть записи вырезана, я все же вижу толпу, собравшуюся перед зданием. Анден поворачивается и тоже смотрит на экран. Люди протестуют? Против чего?

«Дэниел Элтан Уинг госпитализирован для проведения профилактического осмотра, его выпустят завтра».

Анден прижимает руку к уху. Входящий вызов. Он кидает на меня взгляд, потом щелкает микрофоном и говорит:

– Да?

Молчание. На экране идет репортаж, лицо Андена бледнеет. На мгновение он напоминает мне Дэя – его поразительную бледность на банкете, и тут две эти мысли сливаются в одну, пугающую. Я вдруг понимаю: вот она – та самая тайна, которую Дэй скрывал от меня. Жуткое предчувствие распирает грудь.

– Кто одобрил выпуск репортажа? – яростно шепчет Анден в микрофон. – Следующего раза не будет. Сначала информируйте меня. Ясно?

В горле образуется ком. Закончив разговор, Президент опускает руку и смотрит на меня долгим мрачным взглядом.

– Дэй в больнице, – говорит он.

– Почему?

– Мне очень жаль.

Он трагически склоняет голову, подается вперед и шепчет мне на ухо. Рассказывает. И внезапно я чувствую, что нетвердо стою на земле. Словно все вокруг идет ходуном, будто никакой реальности не осталось, а я снова в Центральном госпитале Лос-Анджелеса в ту ночь, когда передо мной лежало холодное безжизненное тело Метиаса, а я смотрела на его лицо, уже не узнавая его. Сердце мое останавливается. Весь мир замирает. Этого не может быть.

Не может умирать парень, который расшевелил всю страну.