Текст книги "Победитель"

Джун

После восьми месяцев молчания мне тошно от разговора с Дэем. Тошно и противно. С каких пор я им манипулирую? Почему всегда использую против Дэя его слабости?

Вчера вечером в 23:06 в многоквартирный дом, где я живу, наведался Анден, постучал в мою дверь. Пришел один. Не думаю, что в коридоре осталась охрана. Первый сигнал: его разговор со мной крайне важен и… секретен.

– Я вынужден просить вас об услуге, – сказал Анден, когда я его впустила.

Он почти в совершенстве овладел ролью молодого Президента (спокойный, взвешенный, собранный; в стрессовой ситуации гордый подбородок всегда чуть поднят, тон голоса не меняется, когда он взбешен), но вчера я увидела глубокую озабоченность в его глазах. Даже мой пес Олли понял, насколько Анден взволнован, и попытался успокоить его, ткнувшись мокрым носом ему в ладонь.

Прогнав Олли, я повернулась к Президенту:

– Что случилось?

Анден провел рукой по темным кудрям.

– Не хотел так поздно вас беспокоить. – Он наклонил свою голову к моей в тихом волнении. – Но, боюсь, разговор безотлагательный.

Он стоял так близко – я могла бы чуть приподнять голову и случайно коснуться его губ своими. При этой мысли сердце забилось чаще.

Анден, казалось, ощутил напряженность моей позы, потому что, словно извиняясь, сделал шаг назад. На меня нахлынули противоречивые чувства – облегчение и разочарование.

– Подписание мирного договора сорвано, – прошептал он. – Колонии готовятся снова объявить нам войну.

– Как? Почему? Что случилось?

– По сообщениям моих генералов, недели две назад среди войск прифронтовой зоны со скоростью лесного пожара стал распространяться смертельный вирус.

Заметив, как распахнулись мои глаза, он кивнул. Вид у Андена был усталый – тяжесть забот о стране дает себя знать.

– Я слишком поздно отдал приказ убрать биологическое оружие с фронта.

Иден. Экспериментальные вирусы, которые отец Андена использовал с целью вызвать эпидемию чумы в Колониях. Несколько месяцев я старалась задвинуть эти мысли на периферию сознания – в конечном счете Иден в безопасности под присмотром Дэя и, по новейшим полученным мною сведениям, медленно возвращается к подобию нормальной жизни. Последнее время боевые действия на фронте не велись, Анден тем временем пытался согласовать мирный договор с Колониями. Я надеялась, нам повезет и из биологической войны ничего не получится. Как выяснилось, я выдавала желаемое за действительное.

– Сенаторы знают? – спросила я после паузы. – Или другие принцепс-электы? Почему вы информируете именно меня? Я далеко не самый близкий ваш советник.

Анден вздохнул, сжал пальцами переносицу:

– Простите меня. Сожалею, но приходится привлекать вас. Колонии считают, что в наших лабораториях есть средство против чумного вируса и мы просто решили его попридержать. Они требуют, чтобы мы поделились с ними сывороткой, иначе грозят полномасштабным вторжением в Республику. Только на сей раз мы вернемся не к прежней войне. У Колоний появился союзник. Они заключили торговый договор с Африкой, которая обеспечит им военную поддержку, а в обмен получит половину нашей территории.

На меня накатило недоброе предчувствие. Я поняла, к чему клонит Анден, хотя тот пока не обмолвился об этом ни словом.

– А сыворотки у нас нет?

– Нет. Но мы знаем, кто из прежних пациентов способен помочь нам ее получить.

При этих словах я замотала головой и отдернула руку, когда Анден прикоснулся к моему локтю:

– Категорически нет. Я не соглашусь. Даже не просите.

Лицо Андена исказилось мукой.

– На завтра я назначил банкет и пригласил всех сенаторов. Если хотим предотвратить войну и подписать мирный договор с Колониями, у нас нет выбора. – Голос его зазвучал тверже. – Вы представляете положение дел не хуже меня. Я хочу, чтобы Дэй присутствовал на банкете и выслушал нас. Без его разрешения Иден нам не поможет.

Совершенно потрясенная, я вдруг поняла, насколько решительно он настроен.

– Он никогда не согласится. Вы ведь это осознаете? Страна все еще не очень вам доверяет, а поддержка Дэя в лучшем случае не безусловна. Как, думаете, он вам ответит? А если разозлите его настолько, что он призовет народ к действию, побудит к восстанию против вас? Или того хуже – сподвигнет людей поддержать Колонии?

– Я уже обдумал все это. – Анден устало потер виски. – Будь у меня вариант получше, я бы за него ухватился.

– И вы хотите, чтобы я его уговорила. – Я даже не даю себе труда скрывать раздражение. – Нет уж, увольте. Пусть другие сенаторы убеждают Дэя. Или попытайтесь сами. Найдите способ извиниться перед канцлером Колоний – попросите его о переговорах для согласования новых условий.

– Джун, вы – слабое место Дэя. Вас он послушает. – Анден болезненно морщится, даже не успев закончить фразу. – Я понимаю, как звучат мои слова. Я не хочу быть жестоким, не хочу, чтобы Дэй видел в нас врагов. Но я сделаю все, что в моих силах, ради защиты народа Республики. В противном случае Колонии начнут войну, и тогда, как вы понимаете, вирус распространится и на Республику.

Положение еще хуже, чем говорит Анден: если Колонии нападут при поддержке Африки, наши военные, вероятно, не смогут дать отпор. В такой ситуации Колонии победят. Меня Дэй послушает.

Я закрыла глаза и кивнула. Не хотелось признавать, но я понимала: Анден прав.

И я сделала то, о чем он говорил. Позвонила Дэю и попросила его вернуться в столицу.

От одной мысли о встрече у меня начинает бешено колотиться сердце, изболевшееся по нему за месяцы разлуки. Я так давно не видела Дэя, не говорила с ним… и вот завтра мы встретимся при таких обстоятельствах. Что он подумает обо мне теперь?

Что подумает о Республике, когда узнает, чего она хочет от его брата?

12:01

Окружной уголовный суд Денвера.

72° по Фаренгейту в помещении.

Шесть часов до встречи с Дэем на балу.

289 дней и 12 часов со дня смерти Метиаса

Сегодня судят Томаса и коммандера Джеймсон.

Я так устала от судебных процессов. За прошедшие четыре месяца двенадцать сенаторов получили приговоры за участие в заговоре с целью убийства Андена – в том заговоре, который мы с Дэем сумели разрушить. Сенаторов казнили. Казнили и Рейзора. Иногда мне кажется, что каждую неделю приговаривают кого-то еще.

Но этот процесс особенный. Сегодня я точно знаю, кого судят и за что.

Я сижу на балконе, выходящем на круглую сцену зала судебных заседаний, руки мои в белых шелковых перчатках не находят покоя, тело беспокойно двигается под жилетом и черным пальто с рюшами, сапожки тихонько постукивают по балясинам ограждения. Мое кресло, изготовленное из искусственного дуба, обито мягким алым бархатом, но мне почему-то неудобно. Чтобы успокоиться и занять себя, я аккуратно переплетаю на коленях четыре распрямленные скрепки, пытаюсь сделать из них колечко. За моей спиной стоят два телохранителя. Сцену полукругом охватывают кресла двадцати шести сенаторов страны, облаченных в одинаковые ало-черные костюмы; их серебряные эполеты бликуют в освещении зала, от сводчатого потолка эхом отражаются их голоса, которые звучат по большей части безразлично, словно обсуждают не судьбы людей, а торговые пути. Среди сенаторов много новых людей – они пришли на замену предателям, которых Анден уже вычистил. Я отличаюсь от сенаторов золотисто-черным одеянием (даже семьдесят шесть солдат охраны облачены в алое – по два для каждого сенатора, два для меня, по два для других принцепс-электов, четыре для Андена и четырнадцать у переднего и заднего выходов. Такое количество военных означает, что обвиняемые – Томас и коммандер Джеймсон – весьма опасны и могут выкинуть что-нибудь неожиданное).

Я не сенатор. Я – принцепс-элект, а потому должна выглядеть иначе.

На двух других принцепс-электах такие же черные с золотым одеяния, как и на мне. Я оглядываюсь: они заняли свои места на других балконах. Когда Анден направил меня на стажировку как возможного принцепса, сенат вынудил его выбрать и других кандидатов. В конечном счете нельзя готовить к должности главы сената лишь одного человека, тем более если ему шестнадцать лет и он – девушка без малейшего политического опыта. И Анден согласился. Он назначил еще двух принцепс-электов, обоих с должности сенаторов. Одна – Мариана Дюпри. Останавливаю на ней взгляд: у нее вздернутый нос и налитые строгостью глаза. Тридцать семь лет, сенатор с десятилетним стажем. Она возненавидела меня с первого взгляда. Далее я смотрю на балкон, где сидит еще один принцепс-элект. Серж Кармайкл, раздражительный сенатор тридцати двух лет, выдающийся политический ум, он сразу же дал мне понять, что мои возраст и опыт не ставит ни в грош.

Серж и Мариана. Два соперника в споре за пост принцепса. От одной мысли о них руки опускаются.

На балконе в нескольких десятках ярдов от меня сидит Анден, окруженный телохранителями. Он, кажется, спокоен, обсуждает что-то с военным. На нем красивый китель с блестящими серебряными пуговицами, серебряными эполетами и нарукавными серебряными знаками различия. Время от времени он бросает взгляд на обвиняемых, стоящих на круговой площадке. Я несколько секунд смотрю на Президента, восхищаясь его спокойствием.

Коммандера Джеймсон и Томаса приговорят за преступления против народа.

Томас выглядит аккуратнее, чем обычно, если такое вообще возможно. Волосы его приглажены, и, очевидно, на каждый ботинок он израсходовал по банке крема для обуви. Он стоит по стойке «смирно» в центре помещения и смотрит перед собой с сосредоточенностью, которой мог бы гордиться любой коммандер Республики. Мне хочется знать, что происходит в его голове. Представляет ли он себе проулок рядом с госпиталем, где убил моего брата? Вспоминает ли неформальные разговоры с Метиасом (а их было немало) в те моменты, когда оба уже сдали смену? Или ту роковую ночь, когда он предпочел не помочь Метиасу, а предать его?

А вот коммандер Джеймсон кажется немного взъерошенной. Ее холодные бесстрастные глаза устремлены в мою сторону. Последние двенадцать минут она, не мигая, смотрит на меня. Я на несколько секунд перехватываю ее взгляд, пытаюсь увидеть хоть какое-то подобие души в ее глазах, но в них нет ничего, кроме ледяной ненависти и полного отсутствия совести.

Я отворачиваюсь, делаю несколько глубоких, медленных вдохов и пытаюсь сосредоточиться на чем-нибудь другом. Мысли возвращаются к Дэю.

В последний раз я видела его двести сорок один день назад – тогда он пришел ко мне домой попрощаться. Иногда хочется, чтобы Дэй обнял и поцеловал меня, как в тот последний вечер, когда мы прижались друг к другу и было не вздохнуть, а его губы впились в мои. Я гоню от себя это желание. Бесполезная мысль. Она напоминает мне об утрате, так же как вид людей, убивших мою семью, напоминает, что́ я потеряла; а еще напоминает, как я виновата перед Дэем за все, что отняла у него.

И потом, Дэй, возможно, никогда больше не захочет меня поцеловать. По крайней мере, когда узнает, зачем я просила его вернуться в Денвер.

Теперь Анден смотрит на меня. Я ловлю его взгляд, он кивает, уходит со своего балкона, а минуту спустя появляется на моем. Я поднимаюсь и вместе с моими телохранителями отдаю воинское приветствие.

– Садитесь, пожалуйста, – нетерпеливо машет Анден рукой.

Когда я опускаюсь в кресло, он нагибается до уровня моих глаз и добавляет:

– Как вы себя чувствуете?

Я пытаюсь согнать с лица румянец. После восьми месяцев без Дэя я ловлю себя на том, что улыбаюсь Андену, мне приятен его интерес, иногда я даже ищу его внимания.

– Спасибо, отлично. Я ждала этого дня.

– Конечно, – кивает Анден. – Вскоре они оба исчезнут из вашей жизни навсегда.

Он утешительно сжимает мне плечо, после чего исчезает так же неожиданно, как появился, в сопровождении слабого позвякивания медалей и эполет, а через несколько секунд появляется на своем балконе.

Я поднимаю голову, тщетно пытаясь изобразить браваду, поскольку знаю: ледяной взгляд коммандера Джеймсон по-прежнему устремлен на меня. Каждый сенатор поднимается, чтобы вынести свой вердикт, а я задерживаю дыхание и одно за другим прогоняю все воспоминания, в которых меня сверлят ее холодные глаза, складываю их в маленькое отделение на периферии сознания. Голосование, кажется, длится целую вечность, хотя сенаторы быстро произносят речи, которыми, по их мнению, угодят Президенту. После стольких казней никому не хватает смелости выступить наперекор воле Андена. Когда наступает моя очередь, я чувствую, как от сухости перехватывает горло. Несколько раз глотаю слюну.

– Виновна, – звучит мой голос четко и спокойно.

Серж и Мариана говорят следом. После чего мы выносим вердикт по делу Томаса. Три минуты спустя на балкон к Андену поспешно заходит человек (лысый, с круглым морщинистым лицом, в алой, до пола мантии, которую он придерживает левой рукой) и торопливо кланяется. Анден шепчет что-то ему на ухо. Я с безмолвным любопытством наблюдаю за их беседой, пытаясь предугадать по их жестам окончательное решение. Вскоре Анден и человек в мантии кивают, после чего последний обращается ко всему собранию:

– Мы готовы вынести приговоры капитану Томасу Александру Брайанту и коммандеру Наташе Джеймсон из восьмого подразделения Лос-Анджелесской патрульной службы. Прошу всех встать в честь блистательного Президента.

Сенаторы и я поднимаемся с мест, а коммандер Джеймсон с выражением крайнего презрения на лице устремляет взгляд на Андена. Томас замирает, повернувшись в сторону Президента и приложив руку к виску. Он остается в таком положении, пока Анден встает, распрямляется, заводит руки за спину. На мгновение в ожидании окончательного приговора наступает абсолютная тишина – только один голос имеет значение. Я подавляю приступ кашля. Инстинктивно стреляю глазами то в одного, то в другого принцепс-электа – теперь я это делаю постоянно. На лице у Марианы мрачное удовлетворение, у Сержа – явная скука. Сжимаю в кулаке незаконченное колечко из скрепок. Я знаю, оно оставит глубокие канавки на моей ладони.

– Каждый сенатор Республики вынес свой вердикт, – обращается к залу Анден.

Его слова звучат веско, в соответствии со стародавними требованиями к подобным речам. Удивительно, как ему удается говорить так тихо и в то же время так властно.

– Я принял во внимание их совместное решение, а теперь объявляю свое собственное.

Анден замолкает и переводит взгляд на площадку, где стоят в ожидании обвиняемые. Томас – по-прежнему по стойке «смирно» и с рукой у виска – смотрит перед собой.

– Томас Александр Брайант, капитан восьмого подразделения Лос-Анджелесской патрульной службы, Республика признает вас виновным…

Зал погружен в полную тишину. Я стараюсь дышать ровно. Думать о чем-нибудь. О чем угодно. Ну, скажем, вспомнить все политические трактаты, прочитанные за последнюю неделю. Пытаюсь воспроизвести в уме факты, о которых только узнала. Но вдруг понимаю, что вспомнить ничего не могу. Так на меня непохоже.

– …в убийстве капитана Метиаса Айпэриса вечером тринадцатого ноября, в убийстве гражданки Грейс Уинг без особого предписания, в собственноручной казни двенадцати протестующих на Баталла-сквер в день…

Его голос то звучит, то пропадает в шуме внутри головы. Я опираюсь на подлокотник кресла, медленно выдыхаю, пытаюсь усмирить головокружение, чтобы не упасть. Виновен. Томас признан виновным в убийстве моего брата и матери Дэя. Руки трясутся.

– …и приговаривается к высшей мере наказания посредством расстрела через два дня в семнадцать часов ноль минут. Коммандер Наташа Джеймсон из восьмого подразделения Лос-Анджелесской патрульной службы, Американская Республика признает вас виновной…

Голос Андена переходит в монотонное неразборчивое гудение. Все вокруг словно замедляется, я будто живу слишком быстро для всего происходящего, оставляя мир позади.

Год назад я стояла неподалеку от Баталла-Холла в другом зале судебных заседаний и вместе с огромной толпой смотрела, как судья выносит точно такой же приговор Дэю. Дэй сегодня жив, он в Республике знаменитость. Я открываю глаза. Губы коммандера Джеймсон плотно сжаты – она выслушивает смертный приговор, который зачитывает Анден. У Томаса бесстрастный вид. Так ли он спокоен на самом деле? Я слишком далеко от него стою, чтобы сказать наверняка, но его брови трагически сведены. Напоминаю себе, что должна бы испытывать удовлетворение. И Дэй, и я должны бы радоваться: Томас убил Метиаса. Он без колебаний хладнокровно застрелил мать Дэя.

Но теперь зал суда исчезает, и я вижу перед собой мальчишку, каким был Томас, когда он, Метиас и я ели свинину с соевыми бобами в теплом буфете на первом этаже, а вокруг хлестал дождь. Я помню, как Томас показал мне первый выданный ему на службе пистолет. Я даже помню, как Метиас однажды привел меня на дневную тренировку. Мне исполнилось двенадцать, и я уже неделю отучилась в Дрейке – каким невинным все тогда казалось. Метиас забрал меня сразу же после занятий, и мы направились в сектор Танагаси, где он обучал своих патрульных. Я до сих пор ощущаю тепло солнечных лучей на своих волосах, все еще вижу взлет накидки Метиаса, сверкание его серебристых эполет, слышу мерный стук его начищенных ботинок по бетону. Я уселась в углу скамейки, включила компьютер, чтобы почитать (или сделать вид, что читаю), а Метиас построил своих подчиненных на смотр. Он останавливался перед каждым солдатом, указывал на недостатки в форме.

– Кадет Рин! – гавкнул он на одного из новеньких.

Солдат подпрыгнул, услышав стальные нотки в голосе моего брата, и, когда Метиас ткнул пальцем в единственную медаль на мундире солдата, стыдливо опустил голову.

– Если бы я так носил мою медаль, коммандер Джеймсон разжаловала бы меня. Вы хотите, чтобы вас уволили из патрульной службы?

– Н-нет, сэр, – заикаясь, проговорил кадет.

Метиас завел за спину руку в перчатке и пошел дальше. Он отчитал еще трех солдат и наконец дошел до Томаса, который стоял по стойке «смирно» почти в самом конце шеренги. Метиас оглядел его форму придирчивым взглядом. Томас был одет, конечно, совершенно безупречно: все швы на месте, каждая медаль и эполеты отшлифованы до блеска, ботинки идеально начищены – я могла посмотреться в них, как в зеркало. Долгая пауза. Я отставила компьютер и устремила внимательный взгляд на Метиаса. Наконец мой брат кивнул.

– Прекрасно, солдат, – сказал он Томасу. – Я попрошу коммандера Джеймсон повысить вас в звании до конца года.

Выражение лица Томаса осталось неизменным, но я видела, как он горделиво приподнял подбородок.

– Спасибо, сэр, – ответил он.

Глаза Метиаса задержались на нем еще на мгновение, а потом он пошел дальше.

Закончив смотр, брат встал лицом к команде:

– Сегодня я разочарован, солдаты. Сейчас я несу за вас ответственность, а значит, и коммандер Джеймсон. Она ожидает от вас бо́льших успехов, так что вам придется постараться. Ясно?

Ответом ему было единоголосое «Да, сэр!», сопровождаемое воинским приветствием.

Метиас снова перевел глаза на Томаса. Я прочла уважение во взгляде брата, даже восхищение.

– Если бы все вы были так же внимательны к деталям, как кадет Брайант, мы стали бы лучшим подразделением патрульной службы в стране. – Он приложил руку к виску. – Да здравствует Республика!

Кадеты в один голос повторили за ним последние слова.

Воспоминания медленно блекнут перед моим мысленным взором, звонкий голос Метиаса превращается в призрачный шепот, а я остаюсь наедине со своей печалью, слабая и обессиленная.

Метиас всегда говорил о стремлении Томаса стать идеальным солдатом. Я помню слепую преданность Томаса коммандеру Джеймсон, такую же слепую преданность он демонстрирует теперь по отношению к новому Президенту. Потом вспоминаю, как мы с Томасом сидели друг против друга в комнате для допросов, боль в его глазах. Он тогда сказал, что хотел меня защитить. Что случилось с тем застенчивым, неловким пареньком из бедняцкого сектора Лос-Анджелеса, с пареньком, который каждое утро тренировался вместе с Метиасом? Мой взгляд затуманивается, и я быстро провожу рукой по глазам.

Я могу проявить сострадание. Попросить Андена пощадить Томаса, дать ему возможность отсидеть в тюрьме и искупить свою вину. Но я стою неподвижно, сомкнув губы; сердце в моей груди твердо, как камень. Метиас на моем месте был бы милосерднее.

Но брат всегда был лучше меня.

– На этом процесс над капитаном Томасом Александром Брайантом и коммандером Наташей Джеймсон завершен, – подытоживает Анден, а потом, указуя на Томаса, говорит: – Капитан, вы хотите что-нибудь сказать сенату?

Ни один мускул на лице Томаса не дергается, я не вижу ни малейшего признака страха, сожаления или злости. Я внимательно смотрю на него. Спустя секунду он обращает взгляд на Андена, низко кланяется:

– Мой блистательный Президент. Я совершил преступление против Республики и разочаровал вас своими действиями. Я смиренно принимаю приговор. – Он распрямляется и снова вскидывает пальцы к виску. – Да здравствует Республика!

Сенаторы выражают согласие с окончательным приговором Томасу, а тот переводит глаза на меня. На миг наши глаза встречаются, потом я опускаю взгляд. Спустя секунду снова поднимаю глаза, но Томас уже снова смотрит перед собой.

Анден поворачивается к коммандеру Джеймсон.

– Коммандер. – Он вытягивает руку в перчатке в направлении Джеймсон и царственно поднимает подбородок. – Вы хотите что-нибудь сказать сенату?

Она, не дрогнув, вперивается в молодого Президента. Ее глаза – холодные темные омуты. После паузы она наконец кивает.

– Да, Президент, – говорит Джеймсон резким насмешливым тоном, разительно контрастирующим с голосом Томаса.

Сенаторы и солдаты недовольно переступают с ноги на ногу, но Анден поднимает руку, призывая их к тишине.

– У меня есть для вас несколько слов. Я не первая поставила на вашу смерть и, уж поверьте, не последняя. Вы – Президент, но вы еще мальчишка. Вы не знаете себя. – Она щурит глаза… и улыбается. – Но я вас знаю. Я повидала гораздо больше вашего – я пускала кровь заключенным, которые были в два раза старше вас, убивала людей вдвое могущественнее вас, я ломала многих, и они дрожали всем телом, будучи вдвое мужественнее вас. Думаете, вы – спаситель страны? Нет, поверьте. Вы лишь папенькин сыночек, а яблоко от яблони недалеко падает. Он потерпел поражение, такая же судьба ждет и вас.

Ее улыбка становится еще шире, но не трогает глаз.

– Страна под вашим началом сгинет в пламени, а мой призрак посмеется над вами из ада.

Выражение лица Андена не меняется. Он смотрит вперед ясно и смело, и меня влечет к нему, точно птицу в небеса. Он холодно отвечает на ее взгляд.

– На этом процесс завершен, – говорит Президент, и его голос эхом разносится по залу. – Коммандер, приберегите угрозы для расстрельного взвода.

Он сцепляет руки за спиной и кивает солдатам:

– Уведите их – не хочу их больше видеть.

Не знаю, как Анден может без страха смотреть на Джеймсон. Я завидую этой его способности, потому что, глядя на конвоиров, которые уводят коммандера, испытываю приступ леденящего ужаса. Мне кажется, она еще вернется. Кажется, нужно постоянно остерегаться ее.