Текст книги "Добывайки (сборник)"

Глава шестая

– Мы с мамой подняли тебя, – начал Под, – чтобы рассказать о том, что делается наверху.

Арриэтта, держа чашку с бульоном в обеих руках, поглядела на него через край.

Под кашлянул.

– Ты сказала недавно, что небо тёмно-коричневое и в нём есть трещины. Это не так. – Он взглянул на неё чуть ли не осуждающе. – Оно голубое.

– Я знаю, – сказала Арриэтта. – Я видела его через решётку.

– Разве тебе видно через неё небо?

– Продолжай, – прервала его Хомили, – расскажи ей о воротах.

– Ну, – тяжело роняя слова, проговорил Под, – а если ты выйдешь из этой комнаты, что ты увидишь?

– Тёмный коридор, – сказала Арриэтта.

– А что ещё?

– Другие комнаты.

– А если пойдёшь дальше?

– Ещё коридоры.

– А если ты будешь идти и идти по этим коридорам вперёд, и направо, и налево, и снова вперёд и дойдёшь до самого конца, что ты увидишь?

– Ворота, – сказала Арриэтта.

– Крепкие ворота, – сказал Под, – ворота, которые тебе не открыть. Для чего они?

– Чтобы к нам не попали мыши, – сказала Арриэтта.

– Верно, – неуверенно произнёс Под, словно согласился с ней только наполовину. – Но мыши пока никому не причинили вреда. Ещё для чего?

– От крыс? – предположила Арриэтта.

– Здесь нет крыс, – сказал Под. – А что ты думаешь о кошках?

– Кошках? – удивлённо повторила Арриэтта.

– И о том, не для того ли эти ворота, чтобы удержать тебя здесь?

– Удержать меня здесь? – в полном замешательстве промолвила Арриэтта.

– Наверху очень опасно, – сказал Под. – А ты, Арриэтта, – всё, что у нас есть, понимаешь? Не то что Хендрири… у него и сейчас двое своих детей и двое детей Люпи. А раньше, – добавил Под, – у него было трое. Трое своих.

– Отец имеет в виду Эглтину, – сказала Хомили.

– Да, – подтвердил Под. – Об Эглтине. Они никогда не рассказывали ей о том, что делается наверху. У них не было окошка, как у нас. Они говорили ей, что небо прибито над головой гвоздями, что в нём есть щели…

– Надо же так по-дурацки воспитывать ребёнка, – пробормотала Хомили. Она фыркнула и пригладила Арриэтте волосы.

– Но Эглтина была неглупая девочка, – продолжал Под, – она им не поверила. И вот однажды она поднялась наверх, чтобы увидеть всё своими глазами.

– А как она выбралась? – с любопытством спросила Арриэтта.

– Ну, тогда у нас не было так много ворот. Только одни, под курантами. Видно, Хендрири забыл их запереть. Так или иначе, Эглтина вышла наружу…

– В голубом платье, – добавила Хомили, – и жёлтых лайковых туфельках, которые ей сшил твой отец, с пуговицами из чёрных бусин. Они были такие хорошенькие!

– Так вот, – продолжал Под, – в любое другое время всё могло бы обойтись хорошо. Она бы вышла, осмотрела всё кругом, может быть, немножко испугалась бы и вернулась обратно… несолоно хлебавши… но здравой и невредимой.

– Но за это время многое произошло, – сказала Хомили.

– Да, – подтвердил Под, – она не знала, потому что никто не сказал ей, что её отца увидели, и что наверху завели кошку, и…

– Они ждали неделю, – сказала Хомили, – они ждали месяц, они не теряли надежды ещё целый год, но с тех пор никто никогда не видел Эглтину.

– Вот что, – сказал, помолчав, Под и внимательно посмотрел на дочь, – вот что случилось с твоей двоюродной сестрой.

Снова настала тишина, только суп булькал на очаге да слышалось, как тяжело дышит Под.

– Это разбило сердце твоего дяди Хендрири, – сказала наконец Хомили. – Он больше никогда не поднимался наверх… боялся найти там жёлтые лайковые туфельки. Им оставалось одно – переехать.

Несколько минут Арриэтта молчала, но вот она подняла голову и спросила:

– Почему вы рассказали мне об этом? Сегодня? Сейчас?

Хомили поднялась, не находя себе места, подошла к печке.

– Мы вообще об этом не говорим, во всяком случае не часто. Но сегодня мы решили… – Внезапно она повернулась к Арриэтте. – Мы должны честно тебе сказать: сегодня твоего отца увидели наверху.

– О!.. – воскликнула Арриэтта. – Кто?

– Ну, кто-то, о ком ты никогда не слышала. Но дело не в этом, дело в том, что…

– Вы думаете, они заведут кошку?

– Вполне возможно, – сказала Хомили.

Арриэтта поставила на пол чашку с супом – она была ей чуть ли не до колен – и уставилась в неё; на её лице появилось какое-то странное, мечтательное выражение.

– А мы не можем переехать? – наконец осмелилась она спросить.

Хомили всплеснула руками и повернулась к стене. У неё перехватило дыхание.

– Ты не понимаешь, о чём ты говоришь! – закричала она, обращаясь к висевшей на стене сковородке. – Червяки, и горностаи, и холод, и сырость, и…

– Но представь, что я вышла наружу и кошка слопала меня. Тогда вы с папой переехали бы? Ведь так? – спросила Арриэтта, и голос её дрогнул. – Ведь так?

Хомили снова повернулась, на этот раз – к Арриэтте. У неё был очень сердитый вид.

– Я тебя отшлёпаю, Арриэтта Курант, если ты не перестанешь болтать глупости!

Глаза Арриэтты наполнились слезами.

– Я только подумала, – сказала она, – что мне тоже хотелось бы уйти отсюда… не слопанной… – И слёзы покатились у неё по щекам.

– Хватит, – сказал Под, – сейчас же прекрати. Отправляйся в постель, Арриэтта, неслопанная и неотшлёпанная. Мы поговорим обо всём этом утром.

– Я вовсе не боюсь! – сердито вскричала Арриэтта. – Я люблю кошек. Спорю, что кошка не ела Эглтину, что Эглтина просто убежала, потому что ей противно было сидеть взаперти… день за днём… неделю за неделей… год за годом… Так же, как мне! – добавила она и разрыдалась.

– Взаперти! – удивлённо повторила Хомили.

Арриэтта прикрыла лицо руками.

– Ворота… – всхлипывала она, – ворота, ворота, ворота…

Под и Хомили уставились друг на друга поверх её склонённой головы.

– Не надо было заводить этого разговора сегодня, – сказал Под уныло. – Да ещё так поздно, перед сном…

Арриэтта подняла залитое слезами лицо.

– Поздно или рано, какая разница! – вскричала она. – О, я знаю, папа удивительно ловко всё добывает. Я знаю, что мы сумели остаться, хотя все остальные должны были уйти. Но к чему это нас привело? Не думаю, что это так уж умно – всю жизнь жить одним в большом полупустом доме, в подполье, где не с кем поговорить, не с кем поиграть, нечего видеть, кроме пыльных коридоров, нет никакого света, кроме света свечей и очага да того света, что проникает сюда через щели. У Эглтины были братья, была ручная мышка, у Эглтины были жёлтые лайковые туфли с чёрными пуговками, и Эглтина вышла отсюда… пусть один раз!

– Шшш! – ласково сказал Под. – Не так громко.

Половицы у них над головой заскрипели, послышались тяжёлые шаги взад и вперёд, взад и вперёд. Послышался стук кочерги и ворчание миссис Драйвер. «Чтоб ей пусто было, этой плите, – бормотала она. – Опять восточный ветер поднялся. – Затем, повысив голос, она позвала: «Крэмпфирл!»

Под сидел, сумрачно уставившись в пол; Арриэтта вздрогнула и плотнее закуталась в вязаное одеяло; Хомили испустила долгий и тяжкий вздох. Внезапно она подняла голову.

– Девочка права! – решительно сказала она.

У Арриэтты сделались круглые глаза.

– Ой, нет… – начала она. Она даже испугалась. Правы родители, а не дети. Она знала: дети могут говорить что им вздумается и получать от этого удовольствие, всегда зная, что они не правы и с ними не случится ничего плохого.

– Понимаешь, Под, – продолжала Хомили, – для нас с тобой всё было иначе. Здесь были другие семьи, другие дети… В ванной комнате – Умывальники, помнишь? И эта семья, что жила за хлеборезкой… я забыла их фамилию. И мальчики из чулана. И тогда был подземный ход в конюшню, по которому к нам приходили дети Захомутников. Нам было… как бы это сказать… веселей.

– Пожалуй, – сказал Под. – В некотором роде – да. Но куда это нас привело? Где все они сейчас?

– Я не удивлюсь, если многие из них живут и не тужат, – резко сказала Хомили. – Времена изменились, и дом этот изменился. Добыча у нас теперь не та, что прежде. Помнишь, многие ушли, когда здесь рыли канаву для газопровода. Через поле и лес и ещё дальше. Настоящий туннель до самого Лейтон-Баззарда.

– Ну и что они там нашли? – сердито спросил Под. – Гору кокса.

Хомили отвернулась от него.

– Арриэтта, – сказала она по-прежнему решительно, – предположим, когда-нибудь… мы выберем такой день, когда в доме никого не будет, ну и, конечно, если они не заведут кошку, а у меня есть основания полагать, что они её не заведут… предположим, когда-нибудь отец возьмёт тебя с собой, когда пойдёт добывать, ты хорошо будешь себя вести, да? Будешь делать всё, что он скажет тебе, быстро и тихо и без возражений?

Арриэтта вспыхнула и крепко сжала руки.

– О!.. – восторженно начала она, но Под тут же прервал её:

– Право, Хомили, мы должны сперва подумать. Нельзя говорить такие вещи, не обдумав всё хорошенько. Меня увидели, не забывай об этом. Сейчас неподходящее время брать девочку наверх.

– Кошки не будет, – сказала Хомили, – на этот раз мы не слышали никакого визга. Не то что тогда, с Розой Пикхэтчет.

– Всё равно, – уже сдаваясь, произнёс Под, – какой-то риск остался. И я ни разу не слышал, чтобы девочка ходила добывать.

– Я так смотрю на это, – сказала Хомили, – и это только сейчас пришло мне в голову: если бы у нас был сын, ты бы взял его наверх, да? Ну а сына у нас нет, только Арриэтта. Представь, с тобой или со мной что-нибудь случится, что будет тогда с ней, если она не научится добывать сама?

Под уставился себе на колени.

– Да, – сказал он через минуту, – я понимаю, что ты имеешь в виду.

– И это будет ей интересно, и она перестанет томиться.

– Томиться? По чему?

– По голубому небу, траве и всему такому.

Арриэтта шумно вздохнула, и Хомили быстро обернулась к ней.

– Пустые мечты, Арриэтта, я всё равно не перееду отсюда ни ради тебя, ни ради кого другого.

– Да-а, – протянул Под и рассмеялся. – Вот оно что!

– Тише, – предостерегающе шепнула Хомили и взглянула на потолок. – Не так громко. Ну, поцелуй отца, Арриэтта, – быстро сказала она, – и в постель!

Свернувшись калачиком под одеялом, Арриэтта чувствовала, как радость тёплым потоком заливает её с ног до головы. Она слышала голоса родителей за стеной то громче, то тише: голос Хомили звучал ровно, уверенно, в нём была убеждённость – это был победный голос. Один раз Арриэтта услышала, как заскрипел стул, это поднялся Под. «Мне это не по душе», – проговорил он. Затем Хомили шепнула: «Тише». И сверху донеслись неверные шаги и грохот кастрюль.

Арриэтта в полудрёме глядела на свой разукрашенный потолок. «Цветок Гаваны», – гордо провозглашали знамена. «Высший сорт… Самое лучшее качество». И дамы в прозрачных одеждах, ликуя, дули в трубы торжествующе и беззвучно, возвещая грядущую радость…

Глава седьмая

Следующие три недели Арриэтта была на редкость хорошей. Она помогла матери прибрать в кладовых; она подмела коридоры; она рассортировала бусы (они использовались вместо пуговиц) и разложила их по металлическим крышкам от баночек из-под аспирина; она нарезала старые лайковые перчатки на квадраты, из которых Под потом шил туфли; она наточила иголки из рыбьих косточек тоньше пчелиного жала; она повесила бельё сушиться у оконной решётки, и оно тихо покачивалось там под лёгким ветерком; и наконец наступил день, когда Хомили, мывшая щёткой столешницу кухонного стола, распрямила спину и позвала:

– Под!

Он вышел из мастерской, держа в руке сапожную колодку.

– Погляди только на эту щётку! – вскричала она. Щётка была из жёсткого волокна, переплетённого косицами с тыльной стороны.

– Ага, – сказал Под, – совсем вытерлась.

– Все костяшки ободрала, пока вымыла стол, – сказала Хомили.

Под встревожился. С того дня, как его увидели, он добывал только на кухне, и то самое необходимое – топливо и еду. Под плитой наверху была заброшенная мышиная нора, и ночью, когда огонь в плите был погашен, Под использовал её как спуск, чтобы не носить вещи кругом. После несчастного случая на портьере они подставили под дыру комод из спичечных коробков, взгромоздили на него табурет, и с помощью Хомили, которая подталкивала и подпихивала его снизу, Под выучился пролезать через спуск наверх. Теперь ему не надо было рисковать, пробираясь в кухню через холл и коридоры, он мог просто выскочить из-под огромной чёрной плиты и взять зубок чеснока, или морковку, или аппетитный ломтик ветчины. Но не надо думать, что это было очень просто. Даже если огонь в плите был погашен, часто на полу оставалась горячая зола и даже угли, а однажды, когда он выбирался наружу, миссис Драйвер чуть не смела его в кучу мусора огромной метлой, и он скатился вниз прямо на голову Хомили, обжёгшийся и напуганный, и долго не мог откашляться, наглотавшись пыли. А в другой раз огонь по какой-то неизвестной причине горел во всю мочь, и Под вдруг оказался в настоящем пекле, где на него сыпались добела раскалённые глыбы угля. Но обычно ночью плита была холодная, и Под спокойно выбирался на кухню.

– Миссис Драйвер нет дома, – сказала Хомили. – У неё сегодня выходной. А Она (они всегда называли тётю Софи – Она) спокойно лежит у себя в спальне.

– Да их-то я не боюсь, – сказал Под.

– Неужто мальчишка ещё в доме?! – воскликнула Хомили. – Быть не может.

– Не знаю, – сказал Под. – Всегда есть риск, – добавил он.

– И всегда будет, – возразила Хомили. – Помнишь, однажды ты был в угольном чулане – и приехал фургон с углём?

– Но про этих двух – про миссис Драйвер и про Неё – я всегда знаю, где они.

– Ну что до этого, – воскликнула Хомили, – мальчик ещё лучше! Мальчика за милю слышно. Что ж, – продолжала она, помолчав, – делай как знаешь. А только непохоже на тебя толковать о риске…

Под вздохнул.

– Ладно, – сказал он и пошёл за своим походным мешком.

– Возьми девочку! – крикнула Хомили ему вслед.

Под обернулся.

– Право, Хомили… – начал он встревоженно.

– Почему нет? – ворчливо спросила Хомили. – Сегодня самый подходящий день. Ты не пойдёшь дальше парадной двери. Если ты волнуешься, оставь её под курантами, она в одну секунду сможет нырнуть вниз и убежать. Дай ей хоть выглянуть наружу. Арриэтта!

Арриэтта вбежала в комнату. Под попытался снова возразить жене.

– Послушай, Хомили!.. – протестующе начал он.

Но Хомили словно и не слышала его.

– Арриэтта, – весело сказала она, – хочешь пойти с папой добыть для меня щетинки на щётку из коврика для ног в холле?

Арриэтта подпрыгнула на месте.

– Ах! – воскликнула она. – Мне можно?

– Сними передник, – продолжала Хомили, – и переобуйся. Когда идёшь добывать, нужна лёгкая обувь. Надень, пожалуй, свои красные лайковые туфли.

И когда Арриэтта, кружась, выбежала из комнаты, она обернулась к Поду.

– Всё будет в порядке, – сказала она, – вот увидишь.

Арриэтта шла за отцом по тёмным переходам, и сердце всё чаще и чаще билось у неё в груди. Сейчас, когда наступил наконец этот долгожданный миг, она еле могла совладать с волнением. Она вся дрожала, ей казалось, что у неё внутри совсем пусто, что она ничего не весит.

У них было три мешка на двоих. «На случай, – объяснил ей Под, – если мы найдём что-нибудь интересное. Всегда нужно иметь запасной мешок, чтобы не упустить счастливый шанс». Когда они подошли к первым воротам, Под положил мешки на землю, чтобы открыть щеколду. Она была сделана из французской булавки, большой и слишком тугой, чтобы открыть её руками. Арриэтта смотрела, как отец повис всем телом на защёлкнутом острие, так что ноги у него болтались в воздухе, затем, перебирая руками, стал двигаться по острию к головке, пока булавка не открылась; в тот же миг он спрыгнул на землю.

– Ты бы этого не смогла, – сказал он, отряхивая руки, – ты слишком лёгкая. И мама не смогла бы. Ну пошли, только тихо.

Они миновали ещё много ворот, и все их Под оставлял открытыми.

– Никогда не запирай ворота, когда идёшь наверх, – шёпотом объяснил он ей, – тебе может понадобиться быстро вернуться.

Наконец Арриэтта увидела впереди тусклый свет. Она потянула отца за рукав.

– Это оно? – шепнула Арриэтта.

Под остановился.

– Спокойней, спокойней, – предупредил он её. – Да, это дыра под курантами.

Арриэтта почувствовала, что у неё перехватило дыхание, но внешне она никак не выдала себя.

– Туда ведут три ступени, – продолжал Под, – они довольно крутые, так что смотри не оступись. Когда окажешься под курантами, оставайся там; будь внимательна и не своди с меня глаз. Если всё спокойно и никого поблизости нет, я подам тебе знак.

Ступеньки были высокие и не совсем ровные, но Арриэтта взобралась на них легче, чем Под. Когда она протиснулась сквозь зазубренные края дыры, глаза её вдруг ослепило расплавленным золотом – это на каменных плитах холла лежало весеннее солнце. Она стала во весь рост, и пол исчез из виду; она оказалась в огромной пещере – футляре часов, где наверху смутно виднелись в темноте очертания висевших на цепях гирь. Мрак и пустота вокруг были наполнены размеренными, тяжёлыми, гулкими звуками, они успокаивающе отдавались у неё в ушах; а высоко над головой Арриэтта увидела маятник, он слегка поблёскивал в полумраке, осторожно, ритмически раскачиваясь взад-вперёд. Арриэтта почувствовала на глазах горячие слёзы, сердце её внезапно переполнилось гордостью: так вот какие они – куранты. Их часы… в честь которых их семья звалась Курантами. Вот уже двести лет, как они стоят на этом месте, терпеливо охраняя вход в их дом, басовито отстукивая время.

На светлом фоне сводчатого выхода чётко вырисовывалась фигура Пода, низко припавшего к земле.

– Не своди с меня глаз, – так он ей сказал, и Арриэтта тоже послушно сжалась в комок.

Она вновь увидела сверкающий золотом каменный пол холла – он уходил далеко-далеко от неё, – увидела края ковров, лежащих как многоцветные острова на расплавленном море солнца, и ещё дальше она увидела во всём великолепии солнечного света открытые парадные двери – словно вход в волшебную страну, о которой она мечтала всю жизнь. За дверями была трава – настоящий лес, и где-то высоко – колеблемые ветерком зелёные ветки деревьев.

Глаза Пода сделали полный круг.

– Подожди! – шепнул он. – И смотри в оба.

И вдруг его не стало.

Арриэтта следила за тем, как он катится по залитому солнцем полу, быстро, как мышь или уносимый ветром листок… и внезапно она увидела его маленьким. «Но ведь он не маленький, – сказала она себе, – он на полголовы выше мамы». Она заметила, как он обогнул коричневый коврик для ног у порога и скрылся в тени у двери. Казалось, он превратился в невидимку. Арриэтта смотрела и ждала. Было совсем тихо. Вдруг в часах, в тёмной пустоте над её головой, раздался какой-то звук – не то скрип, не то скрежет, – а затем послышался бой. Часы пробили три раза, неторопливо, звучно. «Нравится вам это или не нравится, – казалось, говорили они, – но сейчас три часа, ровно три».

Внезапное движение у дверного порога, укрытого в тени, – и Арриэтта снова увидела Пода: с мешком в руках он стоял у коврика для ног, который доходил ему до колен, золотисто-коричневый, как ржаное поле. Арриэтта увидела, как он взглянул на часы, затем поднял руку.

Ах, какие тёплые были каменные плиты пола, по которым она бежала… каким радостным – солнечный свет на её лице и руках… каким страшным – необозримое пространство вокруг! Под подхватил её, прижал к груди и ободряюще похлопал по спине.

– Ну же, ну же, – сказал он, – отдышись… Вот и умница!

Всё ещё задыхаясь, Арриэтта поглядела вокруг. Она увидела огромные ножки стула, вздымающиеся вверх, увидела укрытую тенью нижнюю сторону сиденья, словно балдахин над головой, увидела гвозди, и брезентовые ленты, и болтающиеся кое-где концы шёлковой обивки, и бечёвку; она увидела крутые обрывы ступеней, огромными уступами уходящие в высоту, увидела резные ножки стола и тёмную пещеру под сундуком. И всё это время в тишине звучал голос курантов, отсчитывающих секунды, вселяя в неё уверенность и покой.

А потом Арриэтта обернулась и посмотрела в сад. Она увидела гравийную дорожку, устланную цветными камнями величиной с грецкий орех, и пробивающиеся среди них кое-где зелёные травинки – прозрачные от солнца зелёные копья. Позади дорожки она увидела крутой травянистый склон, за ним – густую живую изгородь, а за изгородью – фруктовые деревья в цвету.

– Вот тебе мешок, – хриплым шёпотом сказал Под, – пора браться за дело.

Арриэтта послушно стала выдёргивать из коврика для ног волокна; они были жёсткие и очень пыльные. Под работал быстро и методично; набрав пук волокон, он тут же клал его в мешок.

– Если придётся внезапно убегать, надо, чтобы не осталось никаких следов, – объяснил он ей.

– Больно рукам, да? – сказала Арриэтта и чихнула.

– Мне нет, они у меня загрубели, – ответил Под, и Арриэтта снова чихнула.

– Пыльно, да? – сказала она.

Под выпрямился.

– Нет смысла дёргать там, где волокно свалялось, – сказал он, глядя на неё. – Нечего удивляться, что тебе больно рукам. Послушай, – добавил он через секунду, – оставь. Ведь ты первый раз в жизни поднялась наверх. Посиди на ступенях и полюбуйся.

– Ах, нет… – начала Арриэтта. «Если я не буду помогать, – подумала она, – папа не возьмёт меня в следующий раз».

Но Под настаивал.

– Мне даже лучше самому всё надёргать, – сказал он. – Могу выбрать то, что надо, понимаешь? Ведь щётку-то делать мне.