Текст книги "Что осталось за кадром"

– Пожалуй, за это стоит выпить. – Рейн сделала большой глоток вина, чувствуя себя счастливой впервые за весь день. Предстоящая работа над «Центурионом» уже не казалась такой нереальной.

ЧАСТЬ 2
СЪЕМКИ НАЧАЛИСЬ

Глава 7

Одна из пренеприятнейших вещей, обычно сопровождающих съемки, – необходимость вставать чуть свет. Кензи зевнул, допивая обжигающий кофе. Джон Рандалл и его кавалерия выступали на рассвете.

Вокруг стояла холодная ночь Нью-Мексико, наполненная ржаньем лошадей, не желающих подчиняться приказам, напряженными возгласами статистов, стремящихся занять место в соответствии с указаниями помощника режиссера. К счастью, лошадь Скотта оказалась на редкость спокойной, специально подбирали именно такую, чтобы не рисковать жизнью знаменитой звезды.

Рейн, которая нетерпеливо кружила рядом, словно оса над банкой с вареньем, вдруг остановилась перед ним. В джинсах и фирменной рабочей куртке съемочной группы «Центуриона», красный цвет которой перекликался с военной формой британских войск и совершенно не шел к ее волосам, она излучала смесь возбуждения и нервозности.

– Ты готов, Кен? Он кивнул.

– Хорошо, что в моей первой сцене нет слов, проще войти в роль.

На лице Рейни не было косметики. Пожалуй, только губы были чуть-чуть тронуты помадой и немного туши лежало на ресницах. Именно так она выглядела, когда, сняв макияж, ложилась в постель, и ему это очень нравилось. Это было лицо его жены, не актрисы.Она беспокойно посмотрела наверх:

– Я надеюсь, облачность больше не увеличится. Впервые с тех пор, как мы приехали сюда, подходящее небо.

Она попыталась увернуться, когда он положил руку на ее плечо. Снова его прикосновение вызывало нечто, похожее на разряд электричества.

– Расслабься, Рейни. У тебя прекрасная группа, не сомневаюсь – все, что предстоит, будет сделано отлично. Не суетись, твое волнение передается другим и лишь увеличивает возможность ошибки. Хочешь кофе?

– Чем больше кофе, тем труднее расслабиться, – усмехнулась она, но все-таки сделала несколько глотков. Они оба любили именно такой кофе – невозможно горячий, с небольшим добавлением молока. – Очень вкусно, спасибо.

Она подняла на него глаза, и на какое-то мгновение знакомое чувство близости захватило их, хотя их супружеские отношения ушли в прошлое. Кензи в душе поблагодарил Джоша, своего догадливого ассистента, когда тот принес свежий кофе. Взяв чашку, он спросил:

– Почему ты выбрала это место для событий, происходивших в Северной Африке?

– Скорее всего потому, что это позволяет мне держаться в рамках бюджета. И потом – я свободна в выборе, так как военная кампания в романе Шербурна не что иное, как плод воображения автора, хотя и была навеяна реальными событиями. Я имею в виду кампанию в Судане, в которой участвовали арабы, мечтающие изгнать европейцев со своих земель. Одна из маленьких войн королевы Виктории.

– Та война, где при Хартуме погиб генерал Гордон? Кажется, всего лишь за два дня до того, как прибыла освободительная армия? – спросил Кензи. – Один из прославленных военных мучеников Виктории, хотя, мне помнится, один офицер, знавший Гордона лично, говорил, что он не стоил тех верблюдов, которые погибли при попытке освобождения.

– Не перестаю удивляться твоей поразительной памяти. В романс Шербурна упоминается Богом забытое, уединенное место, и этот каньон отвечает всем требованиям. – Она жестом указала на пустынный пейзаж. – Кроме того, мне нужна дюжина отличных всадников, которые участвуют в схватке между патрульным отрядом Рандалла и повстанцами, и проще нанять их где-то здесь. Так как все они носят повязки, скрывающие лица, нам не нужны настоящие арабы, вполне достаточно, чтобы это были люди, способные сидеть на лошади так, словно родились в седле.

– Ты умеешь считать деньги. То, что я видел вчера, – первоклассно. Напряженное, захватывающее зрелище. Когда все это смонтируют, у зрителя возникнет ощущение, что он находится посреди схватки. – Скотт улыбнулся: – Мой дублер отлично справился с задачей и храбро сражался, хотя и потерпел поражение.

– В этой сцене Джон Рандалл проявил невероятную храбрость. – Она изучала показания экспонометра. – Светает, еще немного – и пора. Приготовься, Кензи. Надеюсь, ты не упадешь с лошади? Скорее всего у нас не будет возможности снять еще один дубль.

– Попытаюсь удержаться в седле. – Он протянул чашку Джошу и вскочил на лошадь. – Не волнуйся, Рейни. Мы вчера репетировали эту сцену шесть раз. Все будет хорошо.

– Твоими устами бы мед пить, – улыбнулась она. Забравшись в свой джип, она направилась на другую сторону холма, туда, где расположились операторы.

Пока Кензи ждал сигнала начать движение, он постепенно входил в роль. Это был уже не он, а Джон Рандалл – сильный, целеустремленный и высокомерный офицер огромной империи, где никогда не заходило солнце. Он и его патруль двинутся на запад через холм, выделяясь силуэтами на фоне восхода. Хотя его люди были в одежде цвета хаки, а их лица потемнели от пыли и пота, на Рандалле была полковая форма. Кроваво-красное пламя его мундира было единственным ярким пятном на сумрачно-сером ландшафте, пока они спускались с холма навстречу своей судьбе.

Второй режиссер, отвечающий за массовые сцены, объявил по радио, что все готово к съемке. Пройдет еще пара минут до нужного освещения, и голос помощника режиссера скомандует:

– Камера!

Кензи пришпорил лошадь и устремился вперед, позволяя ей самой выбрать нужный шаг. Широкий размах плеч, напряженное лицо, мужчина, уверенно сидящий в седле. Эти холмы не таили в себе ничего, что могло бы испугать британского офицера.

В фильмах такая сцена обычно предшествовала сражению, которое было уже снято в предыдущие дни. Рейн составила расписание так, чтобы позволить Кензи начать как можно позже, на тот случай, если его занятость в предыдущем фильме продлится дольше, чем предполагалось. Но они закончили вовремя. Он прибыл в Нью-Мексико за два дня до начала своей работы и использовал свободное время, чтобы посмотреть съемки других сцен и проехаться по окрестностям.

Но все же график был достаточно напряженным. Так как Джон Рандалл появляется почти в каждом кадре, Кензи придется работать шесть дней в неделю. После сцен сражения и плена они перебазируются в Англию для натурных съемок. Заключительную часть фильма предстоит снять в Лондоне.

Сопровождаемый звоном шпор и стуком копыт, вздымающих клубы пыли, Кензи поднялся на холм и теперь во весь опор скакал вниз прямо на камеры. Там, внизу, рядом с операторами стояла Рейн. Главный оператор снимал общий план, другой делал укрупнения. Рандалл и его патруль скакали вперед, не ожидая никаких неприятностей на своем пути, но готовые к любым, если они вдруг появятся.

– Снято!

Проехав еще немного вперед, Кензи и другие всадники остановились. Рейн крикнула:

– Великолепно! Вы выглядели потрясающе. Просто фантастика! На фоне восходящего солнца! Так красиво и так драматично. Все обреченные… – Она улыбнулась: – А теперь быстро возвращайтесь назад, и сделаем еще один дубль на всякий случай.

* * *

– Стоп! – крикнул помощник режиссера, отметив шестнадцатый дубль.

Кензи вздохнул. Они постарались снять эпизод с первого дубля – важную сцену между Рандаллом и его харизматичным тюремщиком Мустафой – главой повстанцев. Это происходит после того, как Рандалла взяли в плен, и должно показать зарождение сложных отношений между двумя мужчинами.

Кензи хвалил себя за профессионализм, он всегда знал текст. Обычно он мог сыграть сцену с первого дубля. К сожалению, Шариф Азури, молодой английский актер пакистанского происхождения, играющий Мустафу, оказался не в состоянии говорить и идти в одно и то же время. Хотя Шариф все хорошо делал на репетиции и имел все данные, чтобы играть лидера повстанцев, он ошибался в каждом дубле. Все занервничали, а Шариф совсем потерялся.

Рейн проявляла удивительное терпение.

– Сделайте несколько глубоких вздохов и начните снова, Шариф. Забудьте о камере и играйте, как на репетиции.

Шариф кивнул и занял свое место. Скотт полулежал, прислонившись к груде камней. Его запястья были обмотаны веревкой. Синяки и кровоподтеки украшали лицо и руки.

– Можно. – Рейни подала сигнал оператору.

Гибкий и жестокий, как пантера, Шариф оттолкнул штык одного из своих солдат, который целился в грудь Рандалла.

– Не тронь! Это офицер. – Он пнул Кензи под ребра. – Я найду ему лучшее применение.

– Вы можете сразу убить меня, я не сделаю ничего, чтобы помочь вам! – выкрикнул Кензи. Рандалл не боялся смотреть в лицо смерти. Он еще не знал, что то, что ждет его впереди, будет куда хуже, чем смерть. – Или, если ты воин, как сам утверждаешь, то прикажи меня развязать, и мы устроим поединок, как подобает мужчинам.

Мустафа зло улыбнулся, наслаждаясь томительным ожиданием.

– Это больше… м-м-м… более… – Шариф растерянно замолчал.

– Стоп!

Молодой парень, державший в руках кабель звукозаписывающей аппаратуры, закатив глаза, демонстративно застонал.

Шариф залился краской. Рейн, взглянув на него, набросилась на помощника звукооператора:

– Убирайтесь с площадки. Сейчас же!

Парень растерянно мямлил:

– Но… я… но…

– Это не ваше дело – оценивать труд актеров, – продолжала она. – Если вы думаете работать в кино, вам стоит запомнить это. А сейчас уходите!

Парень исчез под общее молчание. Даже его босс, главный звукооператор, не выказал протеста. Режиссер имеет право осадить наглеца, и Рейн доказала всей группе, что у нее есть все основания быть руководителем. Но что-то надо было срочно предпринять, дело не двигалось.

Кензи поднялся со своего места:

– Кто-нибудь снимет с меня эти проклятые веревки? Нужно сделать перерыв.

Взглянув на него, Рейн кивнула:

– Скотт прав. Перерыв десять минут.

Второй режиссер Билл Мериуэзер объявил перерыв всей группе. Кензи повернулся к Шарифу:

– Пойдем прогуляемся. Нужно размять ноги.

Шариф поплелся за ним с видом овечки, предназначенной на заклание. Они шли рядом, и Кензи свернул в сторону от площадки. Стоило сделать дюжину шагов – и они оказались одни, окруженные безмолвным каньоном.

Шариф опустил голову, словно шел через минное поле. Несмотря на высокий рост и бороду, которая делала его на экране старше, он был еще очень молод. Лет двадцать, подумал Кензи.

– Это твой первый фильм? – спросил он, стараясь завязать разговор.

– Да, сэр. Я окончил Центральную школу декламации и драматического искусства прошлой весной. У меня есть несколько небольших работ на телевидении и скромный сценический опыт, но это совсем не похоже на то, что здесь. – Хотя он в роли Мустафы использовал акцент, его обычная речь, как и у Кензи, хранила легкий английский выговор.

Кензи не сомневался, что в одной из лучших театральных студий Лондона Шариф прошел хорошую школу. Черт побери, думал он, как бы помочь молодому человеку избавиться от зажима? Шариф прервал его мысли:

– Извините, мистер Скотт. Я думал, что прекрасно знаю роль, но… – Он беспомощно развел руками.

– Тебя пугает, что ты снимаешься в Голливуде?

– Не только. – Шариф сглотнул слюну. – Вы тоже… сэр. Я видел вас в роли Ромео в Стратфорде. Он у вас получился такой живой… Весь спектакль держался на вас. Тогда я понял, что хочу стать актером.

Так вот в чем дело! Еще студентом театральной академии Кензи пришлось, играя одну маленькую роль, встретиться на сцене с сэром Алеком Гиннессом. Он почти задыхался от благоговения. Хотя он не стал бы себя сравнивать с Гиннессом и был всего лишь на десяток лет или чуть больше старше Шарифа, идол оставался идолом.

– Так, значит, я твой идеал?

– Да, сэр.

Круто повернувшись, Кензи посмотрел в глаза Шарифу.

– Я не твой идеал, – прорычал он. – Я англичанин, сын продажной суки, я плюю на тебя и всю твою мерзкую страну…

Явно потрясенный, Шариф смотрел на Скотта во все глаза.

– Что… что это вы говорите? Я родился в Бирмингеме и такой же англичанин, как и вы.

Кензи скрипнул зубами.

– У моих людей оружие лучше, и Бог лучше, поэтому мы высшая раса. Понятно? Твои несчастные вонючие рабы должны быть благодарны христианской нации, что мы еще заботимся о вас.

– Ты выродок, – подхватил Шариф, наконец сообразив, чего от него хотят.

Кензи увидел, как сжались кулаки молодого человека, и принял защитную позу, чтобы успеть уклониться от удара, если потребуется. Но Шариф перевел дыхание и успокоился.

– Я понял, сэр. Вы считаете, что я должен прекратить думать про Голливуд и просто делать свою работу. Быть Мустафой, а не рефлексирующим актером.

– Правильно. Но я не сэр. Я свинья. Проклятый неверный, и, уж конечно, никакого пьедестала.

– Да, сэр Свинья. – Шариф рассмеялся. С этого момента он будет воспринимать Кензи как своего брата-актера, а не какой-то недосягаемый образец.

Кензи похлопал молодого человека по плечу:

– Пошли назад и попробуем еще разок. И попытайся вселить ужас в сердце Рандалла.

Восемнадцатый дубль был снят без остановки.

Глава 8

Закончив съемки последнего эпизода, намеченного на этот день, Рейни потянулась, разминая затекшие плечи. Осталось сделать несколько крупных планов в сцене первой встречи Рандалла и Мустафы. И потом они вернулись к предыдущему эпизоду, где Рандалл, рискуя жизнью, спасает одного из своих солдат от укуса ядовитой змеи.

Кензи был превосходен – крепко сжатые губы, бесстрашный взгляд, абсолютное самообладание. Она надеялась, что при монтаже найдется место для этого эпизода, который как нельзя лучше демонстрирует не только храбрость Рандалла, но и его заботливое отношение к подчиненным. Так как строгие взгляды Рандалла могли показаться несколько устаревшими современному зрителю, очень важно показать, что он был примерным офицером в соответствии со стандартами сегодняшнего времени.

Подойдя к Кензи, она не могла удержаться от похвалы:

– Ты был великолепен.

Не взглянув на нее, он продолжал расстегивать тяжелый мундир из красного сукна. Под ним открылась вполне современная майка.

– Это всего лишь первый съемочный день. Впереди еще долгие два месяца. – Потирая отметину на шее от жесткого воротничка, он направился к своему вагончику.

Она шла следом за ним, стараясь не отстать.

– Спасибо тебе за Шарифа. Стоило тебе поговорить с ним, и он стал работать просто замечательно.

– Очень талантливый парень, – отвечал Кензи на ходу. – И наделен редким отрицательным обаянием. В его привлекательности есть что-то тревожное… и опасное.

– Знаешь, – сказала Рейн, – между вами возникает такое напряжение… Я думаю, этого вполне достаточно, чтобы поверить в то, что случится позже…

Она хотела сказать больше, но осеклась, не в силах отвести глаза от Кензи. Он был такой неотразимый в военной форме!

– И поэтому ты не отходишь от меня ни на шаг?

Рейни остановилась как вкопанная, ее щеки густо покраснели.

– Как… как твой режиссер, я хотела посмотреть, хорошо ли ты устроился.

– Как твой экс-муж в скором будущем, я нахожу подобную опеку слишком утомительной.

Она почувствовала себя так, словно получила пощечину.

– Я… мне казалось, мы хорошо ладим. Я надеялась, мы и дальше сможем работать вместе как друзья.

Мускулы дернулись на его щеке.

– Друзья? Великолепная идея для женщины и ночной кошмар для мужчины! Ты мне не друг, Рейни. Ты моя жена, по крайней мере пока. Ты думаешь о дружбе, а я вспоминаю, как мне нравилось спать с тобой. И ничего не могу поделать. Я мужчина, и все мы такие. Обычно мы умеем прятать наши естественные желания, но когда я снимаюсь в кино, у меня нет на это сил, прости.

– Ты воображаешь, только мужчины думают о сексе? – возразила она. – Как устарело.

Его брови вопросительно изогнулись.

– Да? Ты тоже?

– Нет, просто не могу отделаться от нашего прошлого. – Она вздохнула. – Мы оба знали, что это будет непросто. И я не хочу, чтобы стало еще хуже, пока я рядом с тобой. Я просто тревожусь. О тебе, о кино, обо всем.

Он криво усмехнулся:

– Немного беспокойства не помешает, но не переусердствуй. Ведь нам еще предстоят съемки в Англии.

– Ты прав, но трудно расслабиться по приказу. – Заметив блеск в его глазах, она подумала: если бы он прямо сейчас предложил ей секс, это помогло бы ей избавиться от стресса? Раньше, когда она не могла прийти в себя от усталости и была на грани нервного срыва, он уже воспользовался этим средством.

Воспоминания нахлынули, и она сдалась, позволив им унести себя далеко-далеко… Они любили друг друга долго и истово и теперь, усталые и пресыщенные, лежали в постели. Свеча, распространяя сосновый аромат, тихо потрескивала на столе. Где же это было? Она никак не могла вспомнить, может, в гостинице на побережье Бретани? Вероятнее всего, именно там, потому что снаружи шумел прибой… Но свои ощущения помнила с удивительной точностью. Мысли, не дававшие ей покоя, постепенно оставили ее.

Кензи тоже полностью расслабился. Обняв ее, зарывшись лицом в ее волосы, он лежал, прижавшись к ней всем телом. В словах не было никакой необходимости. Им было так хорошо вместе! Кто бы мог подумать тогда, что разлука не за горами?

Она проглотила комок в горле, поймав себя на том, что не в силах отвести взгляд от поросшей темными волосами груди в разрезе кителя. Тряхнув головой, словно пытаясь отбросить навязчивые мысли, Рейн спросила:

– Твое отношение к этой истории теперь изменилось в позитивную сторону?

– Нет, – хмуро отозвался он. – Я чувствую себя хуже, потому что она стала еще более реальной. Но не волнуйся, я справлюсь.

– Не сомневаюсь. Увидимся завтра утром. – Она повернулась и пошла назад к съемочной площадке. Аппаратура была сложена и надежно укрыта на ночь. Что ж, пора возвращаться в маленький пустынный отель на лыжном курорте, где разместили членов группы и актеров. Здесь она могла вечерами просматривать отснятый материал.

Если она поработает подольше, возможно, ей удастся уснуть и ее не будут преследовать воспоминания о Кензи Скотте.

Сняв грим и переодевшись, Кензи зашел за взятым напрокат джипом, который был его единственной радостью и отдохновением на этом фильме, и с ревом умчался прочь, подальше от каньона, где проходили съемки. Господи, как он выдержит два месяца? Прошел всего лишь первый день работы, а его нервы уже натянуты до предела, особенно когда он общается с Рейни. Разумеется, он никуда не денется и продолжит работу. Он дал слово, но представить страшно, что с ним будет к концу съемок.

Дорога проходила через открытую безлюдную равнину, и езда действовала на него успокаивающе. Так как он приехал в Ныо-Мексико за несколько дней до начала работы, то смог воспользоваться свободным временем и поколесить по окрестностям: от скалистых горных пиков до затерянных посреди гор и равнин озер, от зеленых пустынных лугов до впечатляющих лыжных трасс, которые заполнялись людьми во время сезона. Он останавливался в маленьких закусочных, чтобы выпить чашечку кофе. Посещал заброшенные индейские стойбища и современные поселения индейцев. И однажды нашел удивительное место, где за умеренную плату предлагали ночлег и завтрак. Заведение приютилось в нише, вырубленной в скале, и напоминало жилище древних. Это место так приглянулось ему, что он зарезервировал место на субботнюю ночь, чтобы поспать в каменной пещере.

Он хотел испробовать все. Ему казалось, что этот удивительный край беседовал с ним, даже пустынный каньон, где шли съемки. В свое время он побывал в районах, прилегающих к Аризоне, которые были чем-то похожи на здешние места, но рождали другое ощущение. Штат Нью-Мексико таил в себе чистую энергетику, не похожую ни на что, ему не доводилось ощущать такого прежде. Если бы его заставили описать свою реакцию, он мог бы сказать, что эта земля запала ему в душу. Оставалось только пожалеть, что не все сцены снимали здесь.

Сумерки сгущались, еще пара часов, и совсем стемнеет. Ему хватит времени, чтобы обрести равновесие, хотя бы на сегодня. Он свернул на проселочную дорогу. Одно название дорога, скорее тропинка.

Что хуже: играть Рандалла или быть все время рядом с Рейни? На данный момент второе. Для начинающего режиссера она вела себя безупречно, проявляла характер, но ни на кого не кричала, и всегда было ясно, чего она хочет. Она высказывала замечания и предложения, когда сцена буксовала. Ее искреннее и страстное отношение к делу, как и прежде, не оставляло его равнодушным. Неудивительно, что он не мог отделаться от воспоминаний.

«Пурпурный цветок» был грандиозным проектом с многочисленным составом актеров. Пять месяцев ушло на съемки во Франции и в Англии. Во время съемок Кензи и Рейн придерживались договоренности, так и не став любовниками. Хотя с каждым днем им становилось все труднее сдерживать себя. Страсть между их героями была абсолютно достоверной, не наигранной. Не один раз Скотт готов был умолять мисс Марло продолжить то, что они делали перед камерой, и довести до естественного разрешения.

Но он так и не попросил. И дело не только в упоении отказа, ведь они оба знали, что это всего лишь вопрос времени.

Но за время съемок они имели возможность по-настоящему узнать друг друга. Напряженная работа заставляет актера отбрасывать все наносное и показывает его истинный темперамент. Он обнаружил, что Рейн свойственна искренность в игре, а хорошее настроение не покидает ее даже во время стресса. Хотя она часто бывала измучена и напряжена, но ее никогда не оставляло спасительное чувство юмора.

Ему особенно нравилось ее вежливое и внимательное отношение к окружающим, причем это было абсолютно естественно для нее, как дыхание. Все члены группы обожали Рейн. Ему всегда претили звездные замашки некоторых актеров, сам он обычно ладил с коллегами и был настоящим подарком для всех членов съемочной группы. Однако естественное дружелюбие Рейн Марло было ему несвойственно. Кензи Скотт всегда стоял поодаль от мира обычных людей. За исключением Рейн. Он не мог представить, что их детские годы в чем-то похожи, но они легко находили общий язык.

К тому времени, когда все собрались на вечеринку, чтобы отметить окончание съемок, усталость была всеобщей, эмоции бурлили, как шампанское. За время работы все участники проекта превратились в большую сплоченную семью, хотя это было и не всегда к лучшему. Так как фильм удался и все получили удовлетворение, сознание, что эта семья вот-вот вынуждена будет прекратить свое существование, провоцировало объятия даже между людьми, которые никогда не испытывали особой симпатии друг к другу.

Кензи и Рейни обменялись несколькими красноречивыми взглядами через зал лондонского ресторана, арендованного для вечеринки. Но он не делал попытки подойти к ней до самого конца, а когда наконец решился, его на полпути остановил режиссер.

– Кензи, – начал Гомолко, обнимая своего главного актера за плечи, – вы сделали все, на что я рассчитывал, и даже больше. Черт побери, готов поспорить, что вы лучший сэр Перси.

Кензи мягко высвободился – он не особенно любил обниматься с мужчинами.

– Это ваша заслуга, Джим. Вы сумели превосходно снять все сцены, не только любовные, но и авантюрные. – И Кензи, и Рейн часто спорили с Гомолко, убеждая снять любовные сцены более иллюзорными, как воспоминания героев, но такие споры обычно забываются, когда фильм сделан. – Это будет настоящий «Цветок».

Смеясь, Гомолко направился к художнице по костюмам, чтобы выразить ей благодарность за превосходную работу. Кензи снова устремился к Рейн, избегая вероятности встретиться глазами с кем-то еще, чтобы его опять не перехватили на полпути. Он распрощался со всеми, и сейчас она была единственная, кого он хотел.

Несмотря на круги под глазами, она встретила его с трепетной улыбкой. Сыграв последнюю сцену, Рейн сбросила ненавистный корсет, не в силах сдержать возглас ликования, и осталась в кружевном белье Маргариты. Если у Кензи нет больше собственных сцен, то он может увезти ее.

Сегодня на ней было платье, похожее на полупрозрачную тунику. Легкий, словно дымка, зеленый шелк обвивал ее лодыжки при каждом шаге. Протянув к нему руки, она проговорила:

– Кензи, за все это я должна благодарить тебя. Спасибо, что рекомендовал меня в этот фильм. Эти съемки, пожалуй, один из лучших моментов моей жизни.

Он хотел обнять ее, так как у обоих дрожали колени. И с галантностью, присущей его герою – сэру Перси, наклонился поцеловать ее руку.

– Но я выбрал тебя не только из-за этого фильма. Мы договорились о свидании после того, как съемки закончатся. Тебе это по-прежнему интересно?

– Да. – Ее голос задрожал. – Но я предупреждаю тебя, что сейчас мне больше всего хочется лечь в постель и спать целую неделю.

– Какое совпадение! Я мечтаю о том же. – Она не успела ничего понять, как он уже подхватил ее на руки и понес через ресторан. И ей ничего не оставалось, как удобно устроиться, положив голову ему на плечо и обняв его за шею.

Под восторженные возгласы и аплодисменты коллег он вышел на улицу к лимузину, который предварительно заказал. Рейн, смеясь, скользнула на кожаное сиденье.

– Раньше женщину увозили на белом коне, похоже, у нас современная версия. А ты, оказывается, романтик, Скотт.

Он зажал ее лицо в ладонях, заглядывая в серо-зеленые глаза и любуясь тонкими чертами ее лица. Не выдержал и прижался губами к ее губам. В течение пяти месяцев они целовались перед камерой. Этот поцелуй был только для них двоих – проникновенный, интимный, неторопливый.

Когда он оставил ее, она глубоко вздохнула:

– Чудесно. Почти так же романтично, как в кино, когда мы обменивались клятвенными заверениями в любви перед камерой.

– Как ты сказала, у меня есть вкус, – пробормотал он, едва касаясь губами ее шеи. Хотя он страшно хотел ее, усталость удержала его от поспешных действий, заставив наслаждаться прелюдией без желания сорвать с нее одежду. Чуть позже у них будет достаточно времени.

Они подъехали к лондонскому аэропорту, до этого момента Рейн ни разу не посмотрела в окно.

– Черт побери, что мы здесь делаем?

– Летим в Калифорнию.

– Но мои вещи? У меня даже паспорта с собой нет.

– Не волнуйся. Я подкупил Эмми, все твои вещи ждут тебя.

Тихонько смеясь, Рейн беспомощно отклонилась на белое кожаное сиденье.

– Меня похитили! Что за странный способ заканчивать работу? Я надеюсь, мы летим первым классом?

– Даже лучше…

Ассистент Кензи очень постарался, и все приготовления их исчезновения планировались с величайшей тщательностью. Когда они подъехали к частному самолету, глаза Рейн стали величиной с блюдце.

– Кензи, это твой самолет?

– И да, и нет. Я владею акциями в сети частных самолетов. Когда владелец акций хочет куда-то полететь, акционерное общество должно предоставить ему самолет. – Они поднялись по ступенькам и вошли в салон, обставленный как уютная гостиная. Стюардесса обратилась к ним с мелодичным французским акцентом:

– Месье Скотт, мадемуазель Марло, я Рашель. Могу я что-то сделать для вас?

Он обменялся взглядами с Рейни, бедняжка еле держалась на ногах.

– Мы оба ужасно устали и хотим спать. И пожалуйста, не будите нас до Бостона.

Когда Рашель скрылась в кабине пилота, Рейн огляделась по сторонам.

– А где же кровать?

Кивнув на стену позади них, Кензи опустился в глубокое кожаное кресло, застегнул ремень.

– В хвосте есть прелестная маленькая спальня и ванная, я выбрал этот самолет по этой причине.

Она села рядом с ним, застегнула ремень и потянулась к его руке.

– Это делает салон первого класса похожим на каюту океанского лайнера.

Он переплел свои пальцы с ее.

– Частные самолеты куда большая редкость.

Они не говорили, пока самолет брал разбег и отрывался от земли. Когда он набрал высоту, опять появилась Рашель и проводила их в спальню.

– Месье, мадемуазель, пожалуйста, позвоните мне, когда захотите позавтракать.

Когда Рашель удалилась, закрыв за собой дверь, Рейн с интересом осмотрелась вокруг. Постель королевского размера была накрыта покрывалом, отделанным кружевом, в изголовье гора подушек, на стене вазы с розами в специальных кронштейнах, на полу алый плюшевый ковер.

– Маленький бордель в небесах.

Он рассмеялся:

– Но очень высокого класса.

Она подавила зевок.

– Я не шутила, когда говорила, что просто умираю, так хочу спать.

– Согласен, но не прекрасно ли поспать вдвоем? – Он кивнул на дверь за ними. – Там должна быть и ночная рубашка. Ты первая идешь в душ и ложишься.

– Я уже засну, когда ты придешь ко мне.

– Не волнуйся. Минуту спустя я тоже буду спать. – Он потушил верхний свет, оставив лишь слабый ночник, и внезапно почувствовал страшную усталость.

Рейн вышла из ванной в кремовом пеньюаре, который Кензи купил для нее. С ее прекрасным лицом и персиковыми волосами она могла поднять из могилы любого мужчину. Снова позевывая, она юркнула в постель.

– Заниматься любовью в ночной рубашке! Не могу поверить, чтобы это как-то соединялось в твоем воображении!

– Лучше ничего не делать, если нельзя сделать хорошо.

Когда он вышел из ванной, ее дыхание было ровным и спокойным. Но стоило ему лечь рядом с ней, как она тотчас сонная повернулась к нему. Нежная и женственная, волосы пахли розмарином, она устроилась в его руках, словно они были две половинки целого. Он вздохнул с облегчением, когда все мысли, мучившие его, медленно улетучились и… Рейни…

Он проснулся через несколько часов, когда Рейн перевернулась на спину и сладко потянулась. Покрывало сползло с ее груди, сорочка не скрывала изгибов ее стройного тела.

– Господи, я чувствую себя отдохнувшей. Сколько мы уже летим?

Он взглянул на настенные часы:

– Около пяти часов.

Она приподняла голову и задумчиво посмотрела на него.

– Ты выспался?

– Вполне, – проговорил он, но не шевельнулся.

Их взгляды встретились.

– Странно, – прошептала она. – Я мечтала об этом несколько месяцев. Я сходила с ума, полная вожделения и желания обладать тобой… А сейчас, когда мы наконец вместе, я чувствую стыд.

– И я тоже. – Он колебался. – Я хочу, чтобы все было совершенно. А это невозможно.

– Занятие любовью не может быть совершенным. Оно должно быть реальным. – Она потянулась к нему, и их губы встретились, мягко, нежно.

Страсть, которую он сдерживал так долго, наконец расцвела. За время съемок они многое узнали друг о друге. Он знал ее кожу на ощупь, гладкую, как шелк, знал изгибы ее плеч, присущий только ей одной ее собственный провокационно женский запах.

Но все это было всего лишь прелюдией полного физического и эмоционального слияния. И вот сейчас они имели возможность осуществить это. Они познавали друг друга с возрастающей откровенностью, с потрясающим вниманием прислушивались к сигналам, угадывали желание другого и незамедлительно отвечали, и все для того, чтобы испытать взаимное удовлетворение. Пока оно не стало полным и совершенным.

Потом они долго лежали в объятиях друг друга, не нуждаясь в словах. Позволяя своим мыслям спокойно плыть, переходя то в прошлое, то в будущее, он мечтал навсегда остаться в настоящем.