Текст книги "Роза и тис"

Глава 4

Впервые имя Джона Габриэля в нашем доме было упомянуто в тот вечер, когда капитан Карслейк объяснял Терезе, что результат дополнительных выборов – вина представителей Консервативной партии.

Тогда кандидатом от консерваторов был сэр Джеймс Бредуэлл из Торингтон-Парка. Он являлся жителем округа, располагал кое-какими деньгами и был закоренелым тори с твердыми принципами. Честнейший человек. Но с другой стороны, ему было уже шестьдесят два года, и был он, что называется, «без изюминки» – начисто лишен воодушевления, вдохновения да и быстроты реакции. Он не обладал даром зажигать толпу во время публичных выступлений и легко терялся, если его речь прерывали критическими вопросами или выкриками.

– Как оратор он производил жалкое впечатление, – говорил Карслейк. – Весьма жалкое. Кашлял, мямлил, заикался. Разумеется, мы писали ему речи, и для особо важных митингов у нас был наготове опытный заместитель. Десять лет назад проблемы бы не возникло. Отличный парень, честный, искренний, прямой и к тому же джентльмен. Но в наши дни требуется нечто большее!

– Мозги, например? – предположил я.

Но Карслейку не было дела до мозгов.

– Сегодня требуется такой продувной тип – хитрый и скользкий, который может ловко ответить на каверзный вопрос и рассмешить публику. И, разумеется, люди верят тому, кто способен наобещать с три короба. Старомодному субъекту вроде Бредуэлла совесть не позволит дурить народ обещаниями, что, мол, у каждого будет собственный дом, завтра закончится война, у всех женщин будет в доме центральное отопление и стиральная машина…

– А еще, – продолжал капитан Карслейк, – необходимо учитывать движение маятника. Мы слишком долго находились у власти. Люди готовы были проголосовать за кого угодно – лишь бы был другой. Лейбористы выставили некоего Уилбрэма. Бывший школьный учитель, был ранен на войне, неплохо разбирается в ситуации, да и язык хорошо подвешен. Соловьем разливается о том, что надо сделать для демобилизовавшихся военных. Ну и обычная пустая болтовня о программах по национализации и здравоохранению. И должен признать: со своей задачей он справился неплохо. Победил с перевесом более чем в две тысячи голосов. В Сент-Лу такое случилось впервые. Для всех нас его победа стала просто ударом. Наш долг – победить Уилбрэма.

– Он пользуется популярностью?

– Не слишком. Его предвыборная кампания финансируется не очень щедро, но он честен, и у него приятные манеры. Победить его будет непросто. Битву предстоит вести по всему округу.

– Как по-вашему, лейбористы не пройдут на выборах?

Перед всеобщими выборами 1945 года мы скептически относились к такой возможности.

– Разумеется, лейбористы не пройдут, – заверил нас Карслейк. – Графство единодушно поддерживает Черчилля. Однако прежнего большинства в округе нам уже не набрать. Конечно, многое зависит от того, сколько человек проголосуют за лейбористов. Между нами говоря, мистер Норрис, не удивлюсь, если окажется, что число их сторонников значительно возросло.

Я искоса посмотрел на Терезу. Она старалась сохранять на лице выражение полнейшего сочувствия проблемам политической борьбы.

– Уверен, – Карслейк сердечно улыбнулся ей, – вы окажете нам посильную помощь.

– Боюсь, я не слишком хорошо разбираюсь в политике, – пробормотала Тереза.

– Что ж, всем нам придется как следует потрудиться! – добродушно заметил Карслейк и задумчиво посмотрел на меня, словно прикидывая, на что я могу быть способен. Я немедленно вызвался надписывать конверты.

– Руки у меня пока подвижны, – объяснил я.

Он тут же смутился и снова принялся качаться на пятках.

– Отлично, отлично! – сказал он. – Где вас? В Северной Африке?

Я ответил, что получил увечье на Харроу-роуд. Мой ответ его доконал. Он просто не знал, куда деваться от смущения.

Хватаясь за соломинку, Карслейк повернулся к Терезе.

– А ваш муж будет нам помогать? – спросил он.

Тереза покачала головой.

– Боюсь, – заявила она, – что он коммунист.

Если бы она сказала, что Роберт – ядовитая змея, она бы меньше огорчила Карслейка. Он просто вздрогнул.

– Видите ли, – объяснила Тереза, – он художник.

При этих словах лицо Карслейка слегка просветлело.

– А-а, понятно! Художники, писатели, все они такие… – протянул он, демонстрируя свою терпимость. – Да, теперь мне все ясно.

– Хотя бы Роберта удалось отстоять, – сказала мне Тереза после ухода капитана Карслейка.

Я обвинил ее в том, что она неразборчива в средствах.

Когда пришел Роберт, Тереза проинформировала его о его политических убеждениях. Он запротестовал:

– Я ведь никогда не был членом Коммунистической партии! То есть я хочу сказать, мне просто по душе их воззрения. По-моему, в целом их идеология верна.

– Вот именно, – кивнула Тереза. – Именно так я и сказала Карслейку. Время от времени будем оставлять на ручке твоего кресла раскрытый томик Карла Маркса – и все. Ты спасен, тебя не будут просить ничего делать.

Роберт засмеялся:

– Все это очень хорошо, Тереза, но что, если ко мне начнут приставать представители другой партии?

Тереза заверила его, что не будут.

– Насколько мне известно, – заявила она, – лейбористы боятся коммунистов еще сильнее, чем тори.

– Интересно, – спросил я, – кто наш кандидат?

Дело в том, что Карслейк не слишком распространялся по этому поводу. Тереза спросила его, собирается ли сэр Джеймс снова выставлять свою кандидатуру на выборах. Карслейк покачал головой:

– Нет, не собирается. Нам предстоит ожесточенная борьба. Даже не знаю, что из этого получится. – Он выглядел очень обеспокоенным. – Дело в том, что наш кандидат – не из местных.

– Кто он?

– Некий майор Габриэль. Кавалер креста Виктории [2]2
  Крест Виктории – высшая военная награда Великобритании.


[Закрыть].

– Он получил крест Виктории на этой войне или на предыдущей?

– На этой, на этой. Он совсем молодой – тридцать четыре года. Великолепный послужной список. Был награжден за «героизм и верность долгу». Во время атаки в Салерно командовал пулеметным расчетом под непрерывным огнем противника. Все его бойцы, кроме одного, были убиты, а он, раненый, в одиночку удерживал позицию до тех пор, пока у него не кончились боеприпасы. Затем отступил на основные позиции, убив несколько вражеских солдат ручными гранатами, и вытащил своего единственного оставшегося в живых бойца, тяжелораненого, в безопасное место. Здорово, правда? К несчастью, выглядит Габриэль не слишком впечатляюще – низкорослый, непривлекательный тип.

– А оратор он какой? – спросил я.

Карслейк просиял:

– О, тут все в порядке. Определенно ловок, если вы понимаете, о чем я. Быстрый как молния. И рассмешить публику тоже может. Конечно, многие его шуточки – просто дешевка… – На секунду на лице Карслейка мелькнула тень отвращения. По моим представлениям, он был истинным консерватором, предпочитающим смертную тоску дешевым увеселениям. – Но публике это нравится… да, им это нравится. Конечно, – добавил Карслейк, – он ничего собой не представляет…

– Вы хотите сказать, он родом не из Корнуолла? – уточнил я. – Откуда же он взялся?

– Откровенно говоря, понятия не имею… Он словно явился ниоткуда. Я думаю, что не следует заострять внимание избирателей на его биографии. Разыграем военную карту – отвага и все такое. Он в состоянии стать кандидатом так называемых простых людей – средних англичан. Разумеется, он не такой кандидат, с какими мы привыкли иметь дело… – Карслейк погрустнел. – Боюсь, леди Сент-Лу его не одобряет.

Тереза деликатно поинтересовалась, имеет ли значение одобрение кандидата со стороны леди Сент-Лу. Оказалось, что имеет. Леди Сент-Лу возглавляла Ассоциацию женщин-консерваторов, а женщины-консерваторы в Сент-Лу представляли собой реальную силу. Они всем руководили, везде заправляли, проворачивали уйму дел и таким образом, по словам Карслейка, оказывали огромное влияние на женщин-избирательниц.

– А женщины, – добавил он, – всегда самая ненадежная часть аудитории. – Тут он слегка воспрянул духом. – Есть одна причина, почему я с оптимизмом думаю о шансах Габриэля, – заявил он. – Он нравится женщинам.

– И леди Сент-Лу?

– Леди Сент-Лу, – стал пояснять Карслейк, – ведет себя в высшей степени благородно… Она не скрывает того, что ее взгляды устарели. Однако она всем сердцем поддержит решения, которые ее партия сочтет необходимыми. В конце концов, – грустно закончил Карслейк, – времена меняются. Мы привыкли в политике иметь дело с джентльменами. А где они сейчас? Хотелось бы мне, чтобы наш парень был джентльменом, но он не джентльмен, и с этим приходится считаться. А если нельзя найти джентльмена, то лучше всего выставить в качестве кандидата героя.

После того как Карслейк ушел, я заметил:

– Его последние слова – ну просто эпиграмма.

Тереза улыбнулась. Потом сказала, что ей как-то жаль майора Габриэля.

– Как ты думаешь, какой он? – спросила она. – Наверное, пренеприятнейший тип.

– Нет, я склонен думать, что он – славный парень.

– Из-за его ордена?

– Вот уж нет! Крест Виктории может достаться и сорвиголове, и даже дураку. Знаешь, говорят, старый Фредди Элтон получил свой орден только потому, что по дурости не знал, куда отступать с передовой. Его поведение назвали стойкостью перед лицом опасности. А на самом деле он просто не знал, что все остальные уже отступили.

– Хью, не смеши меня. С чего ты взял, что этот Габриэль должен быть славным малым?

– Наверное, просто потому, что он не по вкусу Карслейку. Нашему многоуважаемому соседу нравятся только какие-нибудь жуткие надутые индюки.

– Значит, ты хочешь сказать, будто тебе не по душе бедный капитан Карслейк?

– Какой он бедный! Карслейк подходит для такой работы, как клоп для матраса. И что за работенка у него!

– Чем она хуже любого другого занятия? У него работа не из легких.

– Да, ты права. Но если всю жизнь тратить на подсчеты, какое влияние то оказывает на это, закончишь тем, что не будешь знать, что такое твое «то и это» на самом деле.

– Бегство от реальности?

– Да и разве не к этому в конце концов сводится политика? Во что люди будут верить, какие у них взгляды, какие мысли можно им привить? Ни одного конкретного факта!

– Как я права, – сказала Тереза, – что не воспринимаю политику всерьез.

– Ты всегда права, Тереза, – сказал я и послал ей воздушный поцелуй.

Однако сам я впервые увидел кандидата от консервативной партии лишь на предвыборном собрании в Манеже.

К тому времени Тереза раздобыла для меня современную инвалидную коляску. На ней меня можно было выкатывать на террасу, где я и полеживал на солнышке в укромном уголке. Затем, когда движение коляски стало причинять мне меньше боли, я стал совершать и дальние вылазки. Иногда меня даже возили в Сент-Лу. Митинг в Манеже был назначен на вторую половину дня, и Тереза решила, что мне стоит туда поехать. Она уверяла, будто митинг меня развлечет. Странные же у нее понятия о развлечениях…

– Вот увидишь, – добавила Тереза, – ты получишь огромное удовольствие, наблюдая за тем, как все они корчат из себя важных персон. А кроме того, – продолжала она, – я надену свою шляпку!

Тереза, которая никогда не носила шляп, если не шла на свадьбу, тогда специально съездила в Лондон и вернулась с такой шляпкой, какая, по ее мнению, пристала Консервативной Женщине.

– А какая шляпка пристала Консервативной Женщине? – полюбопытствовал я.

Тереза дала мне подробнейший отчет.

– Такая шляпка, – заявила она, – должна быть сшита из дорогого материала. Элегантная, но не последний писк моды. Она должна хорошо сидеть и не выглядеть фривольно.

Затем она извлекла свою шляпку из коробки. Да, шляпка, которую она купила, действительно отвечала всем выдвинутым ею требованиям.

Она надела ее. Мы с Робертом зааплодировали.

– Здорово, Тереза! – воскликнул Роберт. – У тебя в ней вид серьезный и такой, будто у тебя есть Великая цель в жизни.

Теперь вы понимаете, почему я не смог устоять перед соблазном лицезреть Терезу на трибуне в этой консервативной шляпке. Так я и оказался в Манеже в тот замечательный, погожий летний день.

В Манеже собрались в основном зажиточные пожилые люди. Молодежь до сорока лет очень мудро, на мой взгляд, предпочла отдыхать и развлекаться на пляже. Но я все же нашел одного бойскаута, который осторожно вкатил мою коляску в зал, и мне досталась выгодная позиция у стены, рядом с первыми рядами.

Тут вдруг у меня мелькнула крамольная мысль: «А зачем?» Все присутствующие в этом зале были нашими сторонниками. Противная сторона проводила собственное собрание в здании школы для девочек. Очевидно, туда тоже явились их сторонники. Ну и как же тогда влиять на общественное мнение? Разъезжать по городу на грузовиках с громкоговорителем? Устраивать митинги под открытым небом?

Мои размышления прервало появление на трибуне небольшой группы людей. Трибуна была практически пуста – на ней стояли только стулья, стол, и на нем – стакан воды.

Пошептавшись, они наконец расселись по местам. Терезу в ее знаменитой шляпке сослали во второй ряд, где сидели менее значительные персоны.

В первом ряду сидели председатель, несколько трясущихся от старости джентльменов, представитель штаб-квартиры Консервативной партии, леди Сент-Лу, еще две дамы и сам кандидат.

Слово взял председатель. Голос у него оказался дрожащим и приторным. Он бормотал какие-то банальности, которых практически не было слышно. Председателем был старый-престарый генерал, отличившийся во время Англо-бурской (а может, Крымской?) войны. «Как бы там ни было, отличился он много лет тому назад. Того мира, о котором он бормочет, – думал я, – больше не существует…» Когда слабый голосок умолк, раздались искренние, оживленные аплодисменты – в Англии так всегда приветствуют старого друга, выдержавшего испытание временем… Все жители Сент-Лу знали генерала С. Славный малый, говорили о нем, представитель старой школы!

Завершая свою речь, генерал С. представил публике представителя новой школы, кандидата от Консервативной партии майора Габриэля, кавалера ордена крест Виктории.

Тут внезапно рядом со мной кто-то тяжело вздохнул. Я с удивлением обнаружил, что на крайнем сиденье ряда сидит леди Трессильян (подозреваю, что сесть именно там ее заставил материнский инстинкт). Она ехидно прошептала мне на ухо:

– Какая жалость, что у него такие вульгарные ноги!

Я немедленно понял, что она хотела сказать. Но если вы меня спросите, что в ногах может быть вульгарного или благородного, я ни за что не смогу дать вам достойный ответ. Габриэль был невысок ростом. Должен сказать, для человека его роста у него были нормальные ноги – ни чрезмерно длинны, ни чрезмерно коротки. На нем был хорошо сшитый костюм. И тем не менее его ноги ни в коем случае нельзя было назвать ногами джентльмена. Может, в строении и лепке нижних конечностей и таится сущность благородного происхождения?

По лицу Габриэля невозможно было определить, какого он происхождения. У него было некрасивое, но довольно интересное лицо с необыкновенно ясными глазами. Ноги же безошибочно выдавали нашего кандидата.

Он встал, улыбнулся (очаровательная улыбка) и заговорил. Голос у него оказался монотонным, выговор – простонародным.

Речь его длилась двадцать минут. Говорил он, надо признать, хорошо. Только не спрашивайте о чем! Навскидку могу припомнить лишь то, что он говорил какие-то банальности, и говорил более или менее так, как все. Но мысли свои он излагал четко. Габриэль просто излучал энергию. Когда он говорил, все вокруг забывали о его внешности, монотонном голосе и простонародном выговоре. Он оставлял после себя впечатление необыкновенной серьезности и целеустремленности. Люди понимали: этот парень и правда собирается работать не за страх, а за совесть. Искренность – вот лучшее слово, которым можно описать впечатление от него… Да, именно искренность.

Аудитории было ясно: ему не все равно. Он всем сердцем печется и о жилье для молодоженов, и о солдатах, которые много лет провели на континенте и вот теперь возвращаются на родину, о безопасности на производстве, о ликвидации безработицы… Он мечтает увидеть свою родину процветающей страной, ибо процветание страны означает для него счастье и благополучие всех ее ячеек.

Во время своей речи он то и дело взрывался остротами, отпускал шуточки – плоские, легко понятные каждому. Пороха он и здесь не изобрел – все его шутки и анекдоты были «с бородой». Их было приятно слышать именно потому, что они были всем хорошо знакомы. Но главное действие оказывал не его юмор, а его серьезность. Когда война наконец закончится, когда победим Японию, наступит мир, и вот тогда-то самое время взяться за дело. А он, если пройдет на выборах, собирается взяться за дело всерьез, засучив рукава…

Вот и все. Я понял: он занимался тем, что рекламировал исключительно свои личные качества. Не хочу сказать, будто он игнорировал партийные лозунги, нет. Он говорил все, что требовалось, отзывался о партийном лидере с должным восхищением и энергией, упоминал и об имперских интересах. Он был предельно корректен. Но вместе с тем он просил поддержать не столько кандидата от Консервативной партии, сколько майора Джона Габриэля, который собирается работать не за страх, а за совесть и который кровно заинтересован в том, чтобы выполнить свою работу.

Публике он понравился. Конечно, все были уже заранее готовы полюбить его. Все до единого (или до единой) из присутствующих в зале были тори. Однако у меня сложилось впечатление, что публика полюбила его даже больше, чем собиралась. «Этот человек их даже слегка растормошил», – подумал я, а позже мне в голову пришло определение, которое понравилось мне самому: «Да он просто динамо-машина!»

После Габриэля слово взял оратор от штаб-квартиры. Он был великолепен. Говорил все, что положено, делал паузы в нужных местах, шутил… Признаюсь: я его не слушал.

Митинг завершился обычными формальностями.

Когда все встали с мест и устремились к выходу, ко мне подошла леди Трессильян. Мои подозрения оправдались: она собиралась стать моим ангелом-хранителем.

– Ну а вы-то какого о нем мнения? – спросила она, задыхаясь, словно астматик. – Вы поделитесь со мной?

– Он неплох, – признал я. – Определенно неплох.

– Я рада, очень рада, что вы так считаете! – Она шумно вздохнула.

«Интересно, – подумал я, – почему мое мнение для нее так важно». Частично она просветила меня на сей счет, сказав:

– Видите ли, я не так умна, как Адди или Мод. Никогда всерьез не интересовалась политикой… А потом, у меня старомодные взгляды. Мне не нравится, что членам парламента платят деньги. Просто не могу привыкнуть. Как можно служить своей родине за деньги?

– Служить родине бесплатно не всем по карману, леди Трессильян, – заметил я.

– Да, знаю. Особенно в наши дни. Что ж, об этом можно только пожалеть. Следует выбирать законодателей из представителей того класса, которому нет нужны работать, чтобы добывать средства к существованию; представители этого класса и в самом деле беспристрастны и не заинтересованы в заработках.

Меня так и подмывало сказать: «Боже, моя дорогая, да вы как будто с луны свалились!»

Как, однако, интересно – оказывается, есть еще в Англии такие места, где подобные идеи до сих пор сохраняют свою живучесть. Правящий класс. Верхушка общества. Аристократия. Какие отвратительные ярлыки! А может, что-то в этом есть?

Леди Трессильян тем временем продолжала:

– Знаете, мой отец баллотировался в парламент. Он тридцать лет был членом парламента. Говорил, что членство отнимает у него много времени и сил, но он всегда гордился тем, что выполняет свой долг.

Я перевел взгляд на трибуну. Майор Габриэль разговаривал с леди Сент-Лу. Да, не повезло ему с ногами! Интересно, он тоже считает членство в парламенте своим долгом? Сильно сомневаюсь…

– Лично мне, – леди Трессильян проследила за моим взглядом, – он кажется очень искренним. А вы как считаете?

– Именно так и мне показалось.

– А как замечательно он отзывается о милом мистере Черчилле… По-моему, нет сомнения в том, что вся округа горой стоит за него. Вы согласны со мной?

Я согласился. Сам я был склонен считать, что консерваторы победят на выборах с небольшим перевесом.

Тут ко мне подошла Тереза, а с ней и мой бойскаут.

– Ты получила удовольствие? – спросил я Терезу.

– Да.

– А что ты думаешь о нашем кандидате? Она не отвечала, пока мы не вышли из здания Манежа. Потом она сказала:

– Я не знаю.

Глава 5

Пару дней спустя я лично познакомился с кандидатом. Он зашел к Карслейку обсудить кое-какие вопросы, и тот привел его к нам выпить.

Разговор зашел о канцелярской работе, которую выполняла Тереза, и вскоре они с Карслейком вышли из комнаты, чтобы что-то прояснить.

Я извинился перед гостем за то, что не могу встать, показал ему, где находятся напитки, и попросил его налить себе и мне заодно.

Подавая мне бокал, Габриэль спросил:

– Получили ранения на войне?

– Нет, – ответил я, – на Харроу-роуд. – Тогда я всем так отвечал на вопрос о том, откуда у меня увечья, и получал даже какое-то удовольствие, наблюдая за реакцией собеседников на мой ответ. Габриэля он весьма позабавил.

– Прискорбно слышать, – заметил он. – Упускаете ценный шанс.

– Я что, по-вашему, должен сочинять сказки о своем героизме?

– Зачем же сочинять? – удивился он. – Скажите просто: мол, я был в Северной Африке или в Бирме, словом, там, где вы на самом деле побывали. Вы ведь воевали?

– Да, – кивнул я. – В районе Аламейна.

– Вот видите! Сошлитесь на Аламейн, и этого будет достаточно. Никто не станет расспрашивать вас о подробностях – сочтут, что и так все ясно.

– По-вашему, стоит так делать?

– С женщинами – стоит, – задумчиво ответил он. – Женщины обожают раненых героев.

– Знаю, – с горечью заметил я.

Он понимающе кивнул:

– Да. Порой вам, должно быть, достается. Тут кругом толпы женщин, а некоторые так и норовят разыгрывать из себя мамочек. – Он поднял пустой бокал. – Ничего, если я налью себе еще?

– Ну разумеется.

– Я сегодня обедаю в замке, – объяснил он. – Боюсь старой карги до чертиков!

Могло статься, что мы с леди Сент-Лу – лучшие друзья, но он, по-моему, прекрасно знал, что особой дружбы между нами нет. Джон Габриэль вообще редко ошибался, и вскоре у меня появилась возможность в этом убедиться.

– Кого вы боитесь? – спросил я. – Леди Сент-Лу или их всех?

– Против толстухи я ничего не имею. Такие легко приручаются. А миссис Бигэм Чартерис – настоящая лошадь: мне кажется, что она в любой момент может заржать. Но леди Сент-Лу… Такие дамы видят тебя насквозь! Моментально разгадывает суть, в какие бы перья ты ни рядился! Собственно говоря, – добавил он, – с ней я и не пробовал кого-то изображать. Видите ли, – продолжал он задумчиво, – невозможно противостоять истинной аристократке, и тут уж ничего не поделаешь.

– Не уверен, что вполне вас понимаю, – заметил я.

Он улыбнулся:

– Понимаете, я, собственно говоря, вроде как нахожусь не в том лагере.

– Хотите сказать, что по своим политическим взглядам вы – не тори?

– Нет-нет. Я хочу сказать, что слеплен из другого теста. Им нравятся – просто не могут не нравиться – выпускники дорогих частных школ. Разумеется, в наши дни выбирать не приходится, и они вынуждены иметь дело с парнями вроде меня. – Помолчав, он продолжал: – Мой папаша был водопроводчиком, причем не слишком хорошим.

Он поднял на меня взгляд и подмигнул мне. Я улыбнулся в ответ. В тот момент я поддался его обаянию.

– Да, – вздохнул он. – По-настоящему мое место – среди лейбористов.

– И что? – заинтересовался я. – Вы не верите в их программу?

– Да нет, – ответил он непринужденно, – у меня нет убеждений. Для меня важен вопрос выгоды. Мне нужна работа. Война, можно сказать, кончена, и скоро все теплые местечки расхватают. А мне всегда казалось, что я смогу сделать политическую карьеру. Вот увидите!

– Вот, значит, почему вы стали тори! Предпочитаете партию, которая будет стоять у власти?

– Господи боже, вы что же, серьезно думаете, что тори пройдут на выборах? – удивился он.

Я подтвердил, что действительно так считаю. Тори победят с незначительным перевесом.

– Чушь! – заявил он. – Лейбористы их сметут. За них проголосует подавляющее большинство.

– Но тогда… раз вы так считаете… – Я замолчал.

– Почему я не хочу быть в стане победителей? – Он ухмыльнулся. – Дружище, именно поэтому я и не лейборист. Не хочу затеряться в толпе. Самое подходящее место для меня – оппозиция. Что собой сегодня представляет партия тори? В общем и целом – толпу тупоголовых никудышных джентльменов и дельцов-неудачников. Они безнадежны. У них нет курса, нет четкой программы и вообще все кувырком. Любой, у кого в голове есть хоть капля мозгов, даст им фору сто очков вперед. Вот увидите – на их фоне я взлечу вверх, как ракета!

– Если пройдете в парламент, – напомнил я.

– О, с этим никаких проблем. Я пройду.

Я с любопытством посмотрел на него:

– Вы и правда так думаете?

Он снова ухмыльнулся:

– Если только не сваляю дурака. У меня тоже есть кое-какие слабые места. – Он залпом допил свое виски. – Главным образом женщины. Придется держаться от них подальше. Здесь это будет нетрудно. Хотя в «Королевском гербе» есть одна прехорошенькая малышка. Вы с ней встречались? – Тут он вспомнил о том, что я не могу передвигаться самостоятельно. – Нет… Извините. Конечно, вы с ней не встречались. – И он поспешил добавить, причем, как мне показалось, с неподдельным чувством: – Тяжелая участь!

Впервые проявление сочувствия не вызывало у меня отторжения. В его устах оно прозвучало так естественно…

– Скажите, а с Карслейком вы тоже ведете подобные разговоры? – поинтересовался я.

– С кем, с этим ослом? Боже сохрани.

До сих пор удивляюсь, почему Габриэль с самой первой встречи был со мной так откровенен. Я склонен считать, что причиной было его одиночество. Он показывал публике великолепный спектакль, однако вряд ли ему удавалось расслабиться в антрактах. Он также понимал, не мог не понимать, что лишенному подвижности калеке самой судьбой уготована роль слушателя. Я нуждался в развлечениях, и Джон Габриэль охотно развлекал меня, пуская за кулисы своей жизни. И, кроме того, он был откровенным по натуре.

Я полюбопытствовал, как относится к нему леди Сент-Лу.

– Прекрасно! – воскликнул он. – Просто лучше некуда, дьявол ее раздери! Это-то меня и бесит. Безупречно вежлива – просто не к чему придраться… Она свое дело знает. Старые ведьмы! Если они хотят быть грубыми, они так грубы, что просто дыхание спирает. Но если они не хотят вести себя грубо, их невозможно к тому вынудить.

Я слегка подивился его горячности. Мне было непонятно, какое значение для него имеет то, грубо или нет ведет себя по отношению к нему пожилая дама вроде леди Сент-Лу. Разве с ней нужно считаться? Ведь она – продукт ушедшей эпохи.

Примерно такими словами я и выразил свое удивление. Он искоса посмотрел на меня с каким-то странным выражением.

– Вам не понять, – сказал он.

– Да, наверное.

Очень тихо он проговорил:

– Она считает меня грязью.

– Да что вы, старина!

– Именно так они на меня смотрят. Смотрят сквозь меня. Понимаете? Как будто меня нет. Я для них не существую. Словно я – почтальон или мальчишка из рыбной лавки.

Тогда я понял, что Габриэль пережил нечто подобное в прошлом. Когда-то давно кто-то небрежно, грубо обошелся с сыном водопроводчика.

Он словно угадал мои мысли.

– Да, – кивнул он, – у меня есть то, что называется классовым сознанием. Ненавижу этих надменных аристократок. Они постоянно напоминают мне: что бы я ни сделал, я никогда не стану одним из них. Я так и останусь грязью, никем. Видите ли, они прекрасно понимают, кто я такой в действительности.

Его слова поразили меня. Я не ожидал, что передо мной приоткроются такие глубины… Обида, ненависть – настоящая неумолимая ненависть! «Интересно, – гадал я, – какое же событие из прошлого до сих пор волнует и гложет подсознание моего собеседника?»

– Знаю, что с ними можно не считаться, – продолжал он. – Знаю, что их дни сочтены. Все они и им подобные доживают свой век в полуразрушенных домах; их доходы урезаны и сведены практически к нулю. Да многие из них едва сводят концы с концами! Живут за счет овощей со своих огородов. Они не в состоянии держать прислугу и сами выполняют всю работу по дому – а иногда и не выполняют. Но у них есть то, чего мне не дано – и никогда не будет дано! Их проклятое чувство превосходства. Я ничем не хуже их, а во многом даже лучше, но, когда я общаюсь с ними, я этого не чувствую! – Внезапно он рассмеялся. – Не обращайте на меня внимания. Я просто выпускаю пар. – Он выглянул в окно. – Фальшивый пряничный домик! Три старые вороны и девушка… Такая заносчивая, что едва скажет вам пару слов. По-моему, она способна почувствовать горошину сквозь дюжину матрасов, как та принцесса из сказки.

Я улыбнулся:

– Я всегда считал сказку «Принцесса на горошине» довольно неестественной!

Он ухватился за слово «принцесса»:

– Вот-вот – принцесса! Именно так она себя ведет, именно так они с ней обращаются! Как с настоящей королевской дочерью из сказки… Никакая она не принцесса, она обычная девушка из плоти и крови – достаточно одного взгляда на ее губы!

Тут в комнату вошли Тереза и Карслейк… Вскоре мы с моей невесткой остались одни.

– Жалко, что Габриэлю надо было уходить, – сказала Тереза. – Мне хотелось бы пообщаться с ним.

– По-моему, – заметил я, – мы с ним будем встречаться довольно часто.

Она внимательно посмотрела на меня:

– Он тебя заинтересовал, правда?

Я задумался.

– С тех пор как мы здесь поселились, – сказала Тереза, – ты впервые чем-то заинтересовался! В первый раз.

– Должно быть, политика интересует меня куда больше, чем я думал.

– Тебя интересует этот человек, а не политика.

– Да, – признал я, – он так и излучает энергию. Жаль, что он так некрасив.

– Некрасив? Да, наверное… – Она задумалась, а потом продолжала: – И притом он очень привлекателен!

Я очень удивился.

– Не смотри на меня так! – сказала Тереза. – Он действительно привлекателен. Любая женщина согласится со мной.

– Вот так так! Ты меня удивляешь! – Я покачал головой. – Вот уж не думал, что такого, как он, женщины сочли бы привлекательным!

– Ну и зря.