Текст книги "Озил. Автобиография"

4. Клин между Германией и Турцией
Об умении принять верное решение

Хоть я и родился в Германии, изначально у меня был лишь турецкий паспорт. Тогда было еще невозможно иметь двойное гражданство. В детстве меня, конечно же, абсолютно не волновало, в чем разница. Да и какой ребенок возьмется всерьез рассматривать свой паспорт и беседовать с родителями на тему национальной принадлежности? Я убежден, что ни один ребенок на свете так не сделает. По понятным причинам. Разве обычный ребенок вникает в иммиграционную политику? Разве он изучает на досуге изменения, коснувшиеся правового статуса гражданина? Я так точно нет!

Но чем старше я становился и все больше укреплялся в мысли, что у меня есть шансы добиться успеха в футболе, в какой-то момент мне пришлось озадачиться этим. Соответственно, вопрос стоял так: кем же мне быть, хотя бы по документам. Немцем или турком? За кого же мне играть, если когда-нибудь придется выбирать? Сборную Германии или Турции?

Это решение было не из тех, что принимаются за несколько минут, как говорится, с бухты-барахты. В конце концов, решалось нечто более важное, чем вопрос, куда пойти с друзьями: в зоопарк или в кино. Или вопрос, за какую команду в Playstation гонять мяч с друзьями – за «Реал Мадрид» или «Барселону». Или какую пиццу заказать у итальянцев – «Маргариту» или гавайскую. Речь шла о решении, имеющем определяющее значение для всей дальнейшей карьеры, заметьте, моей собственной карьеры.

Само собой, я посоветовался с семьей и выслушал самые разнообразные мнения. В одиночку принять такое решение непросто, неважно, шестнадцать ли, семнадцать или уже восемнадцать лет тебе исполнилось при этом. Каждый высказал мне все, что думает по этому поводу, напрямую, за что я особенно благодарен. Ведь часто бывает так, что видение семьей ситуации далеко не объективно. И если сын спрашивает совета матери, когда ему предлагают более хлебную работу в другом конце страны, та почти в любом случае будет искать аргументы, чтобы отговорить от смены работы, чтобы ее сын не уезжал так далеко и так надолго не прощался с ней. Это я совершенно понимаю. И именно поэтому так ценю то, что мои домашние настолько открыто высказали тогда свое мнение.

Моя мать Гюлизар склонялась, скорее, к тому, чтобы я играл за Турцию. «Сам подумай, – говорила она, – это ведь твоя историческая родина. Твои бабушка и дедушка родились в Турции. Мы ведем оттуда свое происхождение. На твоем месте, – добавила она, – я бы сделала свой выбор в пользу Турции». Мой дядя Эрдоган придерживался того же мнения. Он рассказывал мне о Зонгулдаке, какие чувства он всколыхнул бы в нем, окажись он там. Я с вниманием отнесся к его словам, ведь дядя входил в число важных мне людей, к чьим советам я прислушивался. Но я был абсолютно не способен разделить его чувства. До того как мне исполнилось семнадцать, я всего два раза был в Зонгулдаке на летних каникулах. Мне было приятно оказаться там, но я не почувствовал себя как дома. Я не чувствовал себя на месте, когда стоял у моря и дышал полной грудью.

А вот отец возразил моему дяде: «Месут родился в Германии. Здесь он ходил в школу. В немецких клубах он постиг азы футбола. Так что теперь он должен играть за Германию».

Когда голос подал братец Мутлу, я расхохотался. Все это время он провел, беспокойно ерзая на диване, слушая разговоры взрослых. А сейчас его будто прорвало. «Месут должен играть за Германию! – вскричал он. – Какая самая значительная победа за все это время была у Турции? Третье место в чемпионате мира 2002 года в Южной Корее и Японии. А у Германии? Они становились чемпионами мира в 1954, 1974 и 1990 годах».

Выслушав все это, я задумался. Вечером того же дня, когда вся семья собиралась на обсуждение, ко мне подошла сестра Неше. Она уловила, о чем мы тогда говорили, но не совсем правильно поняла суть. «Мне больше нравится форма турецкой сборной», – сказала она мне, чем изрядно меня насмешила.

По итогам семейного обсуждения мнения разделились – 2:2, если не брать в расчет Неше. Что насчет меня самого? Если честно, поначалу я придерживался того же мнения, что и отец. Вот только тогда я не мог себе до конца в этом признаться. Я откладывал решение еще много недель. Нельзя было действовать опрометчиво, нельзя было ошибаться в выборе.

В начале 2006 года я наконец объявил семье о своем решении. В том же году мы с отцом отправились в генеральное консульство Турции в Мюнстере, чтобы сдать там мой турецкий паспорт. Обязательное условие для каждого, кому необходимо немецкое удостоверение личности.

До сих пор турецкий паспорт являлся для меня всего лишь документом. Кусочек ламинированной бумажки с моим именем и отпечатанной фотографией на ней. Несмотря на то что мне было очень жаль наблюдать, как мама с дядей сокрушаются по этому поводу, для меня расставание с паспортом не вызвало особенных эмоций. Я знал, что это необходимо, чтобы приблизиться к мечте всей моей жизни – стать футболистом высочайшего уровня.

Переступив порог консульства, мы оказались на государственной территории Турции. И когда мы назвали профильному сотруднику цель нашего визита, нас тут же возненавидели. У него никак не укладывалось в голове, как турок добровольно может сдать свой паспорт. Он не просто не хотел это принять, но еще и решил продемонстрировать нам свою ярость из-за совершающегося на его глазах бесстыдства. «Подождите здесь», – бросил он грубо и указал на места в коридоре, куда мы послушно уселись.

Другие люди в очереди заходили в кабинет этого сотрудника и один за другим улаживали свои дела. Из раза в раз одна и та же процедура: выкрикивали чье-то имя, тот, кого вызывали, вскакивал со стула, отправлялся в соответствующий кабинет и через некоторое время покидал его, направляясь домой. Но фамилию Озил все не называли. Посетителей, которые пришли намного позже, приняли до нас. Через час с лишним терпение отца лопнуло, он быстро пошел к двери и ворвался в кабинет. «Когда же наша очередь? Нас уже давно должны были бы принять», – возмущался он. Но тщетно. В его глазах мы были лишь просителями с бесстыжими намерениями. «Ваша очередь тогда, когда я скажу», – отозвался сотрудник консульства.

Прошел еще час или два, ощущение времени в подобном месте абсолютно теряется, турецкий чиновник вышел из своего кабинета в пальто и запер за собой дверь.

«Эй, что все это значит? – сердито спросил отец. – А как же мы?»

«Приходите завтра. Сегодня у меня не было возможности».

Ситуацию не изменило и то, что мы громко возмущались по поводу такого произвола. Мне не позволили сдать паспорт, и, ничего не добившись, мы отправились в обратный путь из Мюнстера в Гельзенкирхен, расположенный в 80 километрах.

На следующий день мы снова встретились с чиновниками из генерального консульства. Мы ждали целую вечность. Но вот отец взял меня за руку, распахнул дверь в кабинет и закричал: «Мы уйдем из вашего кабинета, только когда вы примите паспорт у моего сына!»

Это было громко. Даже оглушительно. Мой отец отстаивал свое право на то, чтобы с ним обращались на равных основаниях, как с другими посетителями. «А другие приходят сюда не за тем, чтобы сдать свои турецкие паспорта», – огрызнулся чиновник.

Он воспринял наше решение чрезвычайно близко к сердцу. Хотя его это совершенно не касалось. Он обрушил на нас поток несправедливых обвинений. Так, например, он упрекал нас в том, что у нас нет «ни капли гордости» и что мы якобы не любим Родину. Тот, кто решает покинуть турецкое общество, становится предателем. Какой же бред! Но в конце концов мы добились своего.

На этом, казалось, вопрос был решен. В сентябре 2006 года в возрасте семнадцати лет десяти месяцев и двадцати одного дня я принял участие в первом в своей жизни международном матче за молодежную команду U19. За ним последовали еще десять матчей, после чего Дитер Айльтс пригласил меня на отбор в молодежную команду U21. И пусть по правилам ФИФА участник сборной одной страны на юниорских чемпионатах еще не считается «определившимся», тема выбора сборной была для меня закрыта, чего, впрочем, нельзя было сказать об окружающих.

Все вокруг вдруг стали разрывать меня на части. В одночасье объявились люди, считавшие, что они знают, что пойдет мне на благо, а что навредит. Эти едва знакомые люди брались учить меня жизни.

Метин Текин, главный скаут турецкой Федерации футбола в Европе, работавший сначала в Дортмунде, а затем в Кёльне, задолго до этого обменялся телефонами с отцом, после того как он заприметил меня на одном юниорском турнире. Сейчас он возник снова и попытался заманить меня в сборную Турции. Однажды меня приглашали на тренировочную базу турецкой национальной сборной. И вот нам позвонил их тогдашний тренер Фатих Терим и заверил меня, что он готов выпустить меня в феврале 2009 года играть в матче против сборной Кот-д’Ивуара. К тому же Хамит и Халил Алтынтопы, решившие выступать в составе сборной Турции, искали встречи со мной с подачи турецкой Федерации футбола.

Внезапно все заговорили обо мне и принятом мной решении. Невольно я стал клином в немецко-турецких отношениях. Или в турецко-немецких, в зависимости от того, под каким углом на это посмотреть. При этом я не сделал ничего дурного, всего лишь принял то решение, которое было необходимо принять. Я не собирался тем самым задевать чьи-то чувства. И уж точно не хотел никого оскорблять. Я даже выслушал позиции всех сторон и не отмел ни одну, чтобы на меня никто не сердился. Но через некоторое время мне стало казаться, что как турецкая, так и немецкая сторона пытается удержать меня с помощью своих рычажков, словно я был шариком в пинболе.

Турецкие журналисты наведывались потрепать мне нервы на тренировочную базу бременского «Вердера» – моего клуба на тот сумасшедший момент – база располагалась на турецком побережье Средиземного моря. Помощник тренера национальной сборной Мюфит Эркасап лично прибыл из Стамбула, чтобы устроить со мной встречу. Но я проигнорировал его, равно как и журналистов, не считая нужным как-либо комментировать ситуацию, раз каждое слово воспринималось настолько всерьез. Это было мне совершенно ни к чему.

Мне не хотелось привлекать к себе лишнее внимание СМИ. Но как только Йоги Лёв вызвал меня для участия в товарищеском матче Германия—Норвегия, разумеется, перед этим – очень даже мило – пообщавшись со мной, в дискуссию вступили немецкие политики. Один из них заявил нечто вроде: «Я горячо поддерживаю то, чтобы футболисты с турецкими корнями, выросшие в Германии, строили здесь свою дальнейшую карьеру. Поэтому чрезвычайно важно, что у нас появилась первая ласточка в лице Месута Озила. Если так пойдет и дальше, то уже через пару лет разрешится вопрос о том, открыта ли немецкая национальная сборная для немецких турков, равно как для представителей прочих групп мигрантов».

Однако я не хотел, чтобы меня считали первой ласточкой. Я не хотел вбивать клин между Германией и Турцией. И я никак не ожидал, что мое решение выступать за Германию вызовет такой резонанс, прежде всего в СМИ.

Так, прокомментировать мою ситуацию попросили Мустафу Догана, который в 1999 году дважды выступил за немецкую команду на международных соревнованиях. Он родился в Турции, но вырос в Германии и так же, как и я, когда-то сделал свой выбор в пользу национальной сборной Германии. «Месут определенно провел несколько бессонных ночей перед тем, как принять решение», – предположил он. Что было вовсе не так. Я не из тех, кто страдает бессонницей. Проблемы редко мешают мне уснуть. Часами в задумчивости разглядывать потолок вместо сна – это не про меня. Разве что после матчей мне иногда доводится не сомкнуть глаз. Во время Лиги чемпионов я с трудом мог успокоиться, вернувшись после очередной игры. Это не так-то просто – провести 90 минут на пределе своих возможностей, а затем лечь в кровать и спокойно уснуть. Еще несколько часов после матча мой организм находится в боевом состоянии. И только около трех или четырех часов ночи, наконец, устав, я могу настроиться на сон.

То решение далось без ущерба сну. Я не испытывал муки выбора. Лишь немного поколебался. Окажись я в Германии не с рождения, было бы наверняка по-другому. Тогда, вероятно, я бы прислушался к аргументам дяди и, так же как и он, каждый раз испытывал бы воодушевление, возвращаясь в Зонгулдак.

Со страниц газеты «Бильд» меня упрекнул коммерческий директор европейского отделения турецкой Федерации футбола Хакан Эсероглу, якобы мне стоило хотя бы некоторое время провести в составе сборной Турции. «Месут – отличный парень. Но он явно попал под чье-то влияние». Какая же это была чушь.

Накануне дебютного выступления за сборную Германии нам пришлось закрыть мой официальный сайт http://www.mesutoezil.com/de на какое-то время, после того как злопыхатели понаписали там гадостей. Да, они скрыли свои настоящие имена под никами, но их слова были еще резче, чем те, что мы с отцом услышали тогда от сотрудника турецкого консульства.

Мой выбор в пользу Германии был сделан не в силу того, что я резко против Турции, о чем впоследствии многие будто бы забыли. Если я решил играть за Германию, это не значило, что Турция мне не дорога. Что я решил оборвать с Турцией все связи. Что я отвернулся в Турции от всех и вся.

11 февраля 2009 года все окончательно разрешилось. В возрасте двадцати лет трех месяцев и двадцати семи дней мне предстояло впервые сыграть в составе сборной Германии.

В начале матча я сидел на скамейке запасных бок о бок с Тимом Визе, Томасом Хитцльшпергером и Симоном Рольфесом. В наступившем году, за шесть недель до начала отборочного турнира чемпионата мира, сборная Германии пробовала свои силы в этом матче.

Если я решил играть за Германию, это не значило, что Турция мне не дорога. Что я решил оборвать с Турцией все связи. Что я отвернулся в Турции от всех и вся.

К концу первого тайма тренер осуществил уже несколько замен, отправив с поля Пера Мертезакера, Андреаса Хинкеля и Мирослава Клозе. Вместо них вышли Сердар Ташчи, Андреас Бек и Патрик Хельмес. Игра не очень клеилась, нам недоставало уверенности, мы никак не могли оказать должное давление. Во втором тайме после углового нам забил Кристиан Гриндхейм – 1:0 в пользу Норвегии.

Присутствующие на дюссельдорфской арене приуныли. Йоахим Лёв продолжал делать замены, он выпустил Штефана Кисслинга вместо Марио Гомеса, а Марко Марина вместо Торстена Фрингса. Затем, на 78-й минуте, он отправил на скамейку запасных Петра Троховски, и это значило, что мне достаются 12 минут на поле.

Когда умолкли свистки, я расслышал на бегу негромкие, но явственные аплодисменты. Но в том первом выходе на поле в качестве игрока национальной сборной не было ничего захватывающего. Так уж сложились обстоятельства. Расстроенные зрители, несобранная в тот день команда, проигранный матч. Конечно, мне льстило доверие, оказанное Йоги Лёвом. Но тогда я не мог сполна этим насладиться.

Германия не проигрывала Норвегии со времен встречи на Олимпийских играх 1936 года в Берлине, закончившейся со счетом 0:2. Поэтому сейчас, из-за неудачно начатого года и еще одного поражения в матче с Англией, случившегося ранее в ноябре, пресса обрушилась на нас с критикой. До этого два поражения подряд сборной Германии доводилось терпеть лишь в 1956 году.

Покидая стадион, я шел через микс-зону, где меня окликнул один из репортеров с вопросом, не жалею ли я о своем решении по итогам сегодняшней встречи. Сожаления, разумеется, не было и в помине, но я не удостоил этот дурацкий вопрос ответом.

Примечательно, что по правилам ФИФА даже после 12 минут на поле в товарищеском матче Германия – Норвегия я еще не считался полноправным игроком сборной. Лишь дополнительные шесть минут в форме немецкой сборной, проведенные мной на поле в августе 2009 года в матче с Азербайджаном, положили конец противостоянию, которое, по большому счету, никаким противостоянием и не являлось. Чего нельзя было сказать о разгоревшихся в связи с моим решением дискуссиях.

В октябре 2010 года они достигли своего апофеоза. Причиной тому была встреча Германии и Турции в матче отборочного турнира чемпионата Европы. СМИ снова наводнили комментарии о моем решении. Без конца велись дебаты о тонкостях интеграции. На видеопортале журнала «Шпигель» вышел материал о предстоящей игре, озаглавленный следующим образом: «Большой футбол в тени дебатов о интеграции. Полумесяц против черно-красно-золотого».

Журналисты провели опрос среди немцев и турок. Разумеется, среди них нашли людей, которые открыто презирали меня из-за моего выбора. «Он турок, а не немец. С чего бы ему гордиться Германией?» – недоумевали одни. Другие отмечали, что я не «турок в полном смысле этого слова». До чего же абсурдными были эти нападки.

Тогда обсуждение быстро вышло за рамки самой игры и трех очков. Предметом стал даже цвет моих бутс. Одна газета задалась вопросом, имели ли символическое значение выбранные мной цвета – преимущественно красный и немного белого, хотел ли я таким образом продемонстрировать турецким болельщикам свою причастность к стране, несмотря на принятое решение играть в немецкой сборной. Ничего подобного я не хотел. Да я надел тогда чуть ли не первые попавшиеся бутсы. И совершенно не задумывался, что в них можно было бы зашифровать некое послание, это было бы уже слишком.

Общественность же, напротив, невероятно много размышляла. Кристоф Кнеер из газеты «Süddeutsche Zeitung» выразил нечто вроде озабоченности в связи с этой шумихой, которая наверняка меня тяготит, и выдал следующее: «Тема оказалась настолько актуальна, что вскоре кто-то наверняка спросит у Филиппа Лама, почему он решил играть за Германию»[4]4
  Лам из Баварии, где региональное – или даже национальное – самосознание высоко развито.


[Закрыть].

До того, чтобы спросили Филиппа Лама, дело, конечно же, не дошло. Но, как ни странно, он внес свою лепту в ходе того нашумевшего матча. На 79-й минуте он с ходу отдал мне бесподобный пас. Почти не встретив сопротивления, я сам собой оказался у ворот Волкана Демиреля. После моего удара низом с левой мяч пролетел у него между ног. И вот счет 2:0 в пользу Германии. Но я предпочел не показывать свою радость. Ибо, еще раз цитируя Назан Эккес, «внутренне я как с немцами, так и с турками».

Сразу после игры я залез в душ. А затем отправился немного подлечиться. Во время матча я ощутил легкое покалывание в бедре. Поэтому я выловил в раздевалке нашего физиотерапевта и попросил его помочь размять мне мышцы. Массажные койки были установлены в отдельном помещении Олимпийского стадиона в Берлине, поэтому мне было невдомёк, что тем временем происходит в раздевалке. Я увидел это, только когда пришлёпал назад в тапочках и с оголенным торсом.

Посреди нашей раздевалки стояла канцлер Ангела Меркель. Около нее – официальный представитель правительства Германии Штеффен Зайберт, а также тогдашний президент Кристиан Вульф с дочерью. Мне захотелось развернуться и уйти, чтобы избежать настолько неловкой ситуации. Ведь я был не на пляже и не на вечеринке в клубе или еще где-то, где позволительно бродить с голым торсом на глазах у дамы – причем не просто дамы, а у самой влиятельной и высокопоставленной женщины страны. Я засуетился в поисках чего-нибудь поблизости, чтобы прикрыться. Нельзя полуголым предстать перед госпожой Меркель, пронеслось у меня в голове. Пока она с улыбкой шла мне навстречу, я не нашел ничего лучше, как схватить ближайшее полотенце. Она протянула ко мне руку до того, как я завернулся в него.

«Сердечно поздравляю с победой, Месут, – произнесла она. – И, конечно же, с голом». Она обращалась ко мне по имени, но при этом на «вы». «Могу себе представить, насколько трудной была эта игра. Но тем не менее, когда вы владели мячом, казалось, что эти бесконечные свистки на трибунах ничуть вас не отвлекают».

Она говорила плавно. Была настроена очень дружелюбно. И смотрела прямо в глаза. «Бывало и полегче, – ответил я, добавив: – Я специально не стал показывать эмоции после гола, чтобы никого не провоцировать».

«Вы хорошо поступили», – отозвалась канцлер.

Мы поговорили еще немного. Я рассказал, какое впечатление на меня произвело поведение наших соперников. «Капитан сборной Турции Эмре разыскал меня после матча, чтобы обменяться футболками. Это меня очень порадовало. Я не заметил, чтобы кто-то из них выглядел раздраженным в связи с моим решением играть за Германию».

В момент разговора нас запечатлел штатный фотограф федеральной канцелярии, чья фотография затем облетела весь мир. Перед тем как опубликовать ее, он запросил разрешение у Немецкого футбольного союза. Когда она дошла до моих друзей, те написали мне в шутку по SMS: «Так ты с канцлером? Между вами что-то есть?»

Эта фотография, в свою очередь, также наделала много шуму в СМИ. На страницах Zeit меня назвали образцовым мигрантом. Мое имя постоянно упоминалось в дискуссиях о миграционных процессах. «Каждый, кто приносит пользу обществу, заслуживает своего шанса на успех в этой стране», – примерно в таком духе обо мне высказался министр внутренних дел Баварии Йоахим Херрманн. В телепередаче «Жестко, но честно» в ходе горячих дебатов о переселенцах однажды заспорили, насколько я немец. Одна американская журналистка тогда заявила, что некорректно считать меня продуктом успешной интеграции, так как я, по сути, являюсь немцем.

Каждый считал своим долгом высказаться. Некоторые – в позитивном ключе. Некоторые же с издевкой замечали, что я отнюдь не пример для подражания, раз по-немецки я до сих пор не могу сказать ни одного предложения без ошибок. Я хорошо играю в футбол, и только.

Я не принимал участия ни в одной из этих дискуссий. Решил не выступать с ответными заявлениями и не пускался в рассуждения. В отношении сборной Германии я принял взвешенное решение. И хорошо справился со своей задачей. Мне хорошо в стране, где я родился, здесь я чувствую себя дома. Но это относится и к Турции. Позднее мне еще довелось пожить в Мадриде и Лондоне. В прессе любят вынуждать тебя высказаться в ультимативной форме. Что-то вроде: давай, скажи уже! Кто ты такой? Немец? Или турок? Где тебе больше нравится жить? В Германии или Турции? Надо выбрать что-то одно. Ну же, определись! Ответ «и там, и там» не принимается. Либо черное, либо белое. Либо турки, либо немцы.

Я был вынужден определиться с решением, играть ли мне за Германию или за Турцию. В этом случае нельзя было не выбрать одно из двух. Внутренне ты можешь быть как с турками, так и с немцами. Ты можешь думать как немец и чувствовать себя при этом турком. Так происходит интеграция. По примеру того, как уважают друг друга члены одной футбольной команды.

Я горжусь тем, что решил стать частью немецкой национальной сборной, несмотря на давление со стороны. И я рад, что при этом в Турции не отвернулись от меня.