Текст книги "Призрачный театр"

Мэт Осман
Призрачный театр

перевод с английского

Mat Osman

THE GHOST THEATRE

Copyright © Mat Osman, 2023

Mat Osman has asserted his right under the Copyright, Designs and Patents Act, 1988, to be identified as Author of this work

© Юркан М. Ю., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

«Невероятно захватывающе и бесконечно образно, такой роман нельзя пропустить. Мэт Осман – настоящий человек эпохи Возрождения».

М. Л. Рио, автор бестселлера «Если бы мы были злодеями»

* * *

Посвящается Аниссе

Акт I

Лондон, 1601 1

Если бы преследователи гнались за ней с собаками, а не с изысканными дрессированными волками, Шэй уже могла бы отдать богу душу. Собак могли спустить с поводков, и они в два счета расправились бы с ней прямо на крышах. Волки, однако, ценились высоко, и слишком накладно было рисковать ими ради такого сорванца, как она. Гилмор начал преследовать ее в Истчипе, где она с легкостью прыгала по крышам. На тамошних улочках с трудом проезжала даже телега, и дома клонились друг к другу, словно растения к солнцу. Там Шэй перешагивала с крыши на крышу так же легко, как через ручеек. Но ее вынуждали сворачивать на запад. Сначала она наслаждалась этим; кровли западного Лондона были черепичными, а не соломенными, и она меньше опасалась провалиться в чердачные комнаты. Но, когда ее заставили выйти на более широкие улицы, достаточно широкие для разъезда двух карет, прыжки начали получаться с большим трудом. Ее ноги дрожали от напряжения. Ей едва удалось перепрыгнуть на крышу Сент-Питер-хилл. Зацепившись ногой за соломенный свес, она плюхнулась всем телом на скат только благодаря силе прыжка. Вскарабкавшись наверх, она выругалась, осознав, что сбилась с ритма. По улице под этим трехэтажным зданием бежали люди Гилмора. Их лица мелькнули под ее ногами, они повернулись к ней, но она быстро скользнула по поросшей мхом черепице к плоскому краю дома. Перед ней зиял десятифутовый провал. Она тщетно поискала взглядом хоть какую-то лестницу. Гилмор приближался. Его частые свистки доносились все громче, и она, оглядываясь назад, уже видела, как волки, принюхиваясь, натягивали поводки и рычали.

В поисках другого пути она глянула на водосточный желоб. Дома на берегу Темзы снова стали тесниться друг к другу, и она, обогнув конек крыши, перепрыгнула через узкий проулок и попала на ряд обветшалых домов с дощатыми, прогибавшимися под ее весом кровлями; если доски провалятся, то в лучшем случае она сломает ногу. Прыгать стало проще, но теперь она бежала под углом к пути Гилмора, а он все приближался. Впервые она услышала хриплое дыхание волков и стук их когтистых лап по доскам. Если она будет следовать тем же курсом, то он может просто дождаться ее в тупике возле набережной.

Чувствуя протестующую боль в ногах, Шэй прыгнула с развалюхи на более прочную крышу. С грохотом она опустилась на скат, отчего мягким перьевым всплеском в небо взмыла стайка голубей. Они разлетелись, словно брызги фонтана, а Шэй начала тихо и молитвенно приговаривать слова своего наставления: «боги – птицы, птицы – боги». Ее ноги послушно следовали за ритмом каденции. «Боги» – шаг – «птицы» – шаг – и опять «птицы» – шаг – и «боги» – прыжок.

Справа от нее Гилмор, слева река, а впереди – выход из города. Она резко развернулась: церковный шпиль, проблеск зелени, башни ворот. Она повернула на восток к плоским соломенным крышам и побежала быстрее. Гилмор был достаточно близко, и она услышала, как он кричал волкам:

– Ловите, ловите! Вон моя девчонка! – его долгий свист тут же подхватило уличное эхо.

С каждым шагом она все сильнее задыхалась. Пучки старой соломы на крышах топорщились, и дважды ее нога застревала в образовавшихся дырах. Острые срезы соломенных стеблей обжигали ей руки. Она поискала знакомые ориентиры. Собор Святого Павла возвышался над низкими кровлями городского центра, а за ним, в дымовой завесе, темнела старая колокольня. Однако сейчас ее привлекали иные пути. Глянув направо, она заметила на плоской крыше сидящую фигуру, затенявшую глаза ладонью. Немного понаблюдав за ней, фигура призывно махнула рукой, поднялась на ноги и бросилась бежать вровень с ней.

«Птицы» – прыжок – «БОГИ». Пролетев почти восемь футов, она с трудом ухватилась за центральный конек соломенной крыши и подтянулась наверх. Перемахнув за этот гребень, она едва не свалилась. Внизу на улице раздался хруст гравия. Фигура теперь побежала наперерез ей. Друг или враг? Гадать бесполезно. Потом до нее донесся мальчишеский голос:

– Через три дома поворачивай к шпилю.

Выпрямившись, она с легкостью перелетела через узкие переулки. В тридцати футах под ней шумно пульсировал уличный поток. Не посмев оглянуться, она рванула дальше к длинному дому с островерхой крышей, явно слишком крутой для волков. Ей удалось выиграть несколько драгоценных мгновений. Она стремительно взлетела по скату, высматривая удобные места для ног и одновременно поглядывая на мальчишку. Он еще находился футах в двадцати, но бежал в ее сторону. На вид обычный парнишка, одетый в двухцветный красно-черный наряд. Поравнявшись с ней, он продолжал двигаться дальше, но по другой стороне улицы.

– Осталось три прыжка до крыши с дымящей трубой, – бросил он, – там остановишься и будешь делать, как я.

Шэй попыталась кивнуть, но саднящая боль в груди лишила ее остатков сил.

Три прыжка – «боги, птицы, боги», – и они встретились на квадратном островке, еле вмещавшем их двоих. Выщербленная труба извергала едкий белый дым: сладковатый, почти тошнотворный. Распластавшись на крыше, парень опустил руку за ее край. Шэй услышала какой-то щелчок и скрип дерева.

– Следи за мной, – его голос звучал как-то беспечно. Шэй легла рядом и глянула за свес. Она не ожидала, что забралась так высоко, сюда не доносился даже уличный шум. Капля пота скатилась со лба и лениво полетела вниз.

– Смотри, – паренек присел на корточки, взялся за край крыши и, крепко держась за него, кувырнулся вниз. Его тело, сделав сальто, скрылось из вида. Шэй затаила дыхание, ожидая звука падения.

– Теперь давай ты, – где-то очень близко произнес он.

Продвинувшись чуть дальше, она заглянула под свес. И под ним увидела открытое окно. Мальчишка перевернулся и ловким движением шагнул в башню. Задрав голову, он глянул на нее.

– Ныряй быстро, не задумываясь.

Откуда-то из-за спины донеслись яростные свистки и приближающийся вой волков.

Крепко схватившись за край, она ринулась вниз. Мир перевернулся, когда тяжесть легла на ее усталые плечи, и она начала падать спиной к окну, но потом ее левая нога стукнулась о деревянный косяк, а одна рука соскользнула с крыши. Какое-то мгновение она висела на одной руке, болтая ногами в попытках найти опору, но паренек тут же обхватил ее за талию и притянул к себе. Сильно ударившись спиной и руками об оконную раму, она рухнула на пол.

Шэй хотелось немного полежать и отдышаться, но мальчишка бросился к винтовой лесенке, настолько миниатюрной, что размер ее ступенек был не шире плиток черепицы на крыше. Упираясь руками в стены, он наполовину сполз, наполовину слетел вниз по крутой спирали. Затаив дыхание, она рискованно быстро последовала за ним, голова у нее начала кружиться, а глаза отмечали лишь размытые мелькающие очертания. Лестница казалась бесконечной, но едва она начала спотыкаться от приступа тошноты, парнишка остановился. Упав на колени следом за ним, она осознала, что попала в довольно большое помещение с двумя дверными проемами и каким-то закрытым люком в стене. Огромная женщина, втиснувшись в кресло возле двери, поглаживала что-то на коленях. Паренек приблизился к ней и быстро проговорил что-то ей на ухо. Затем они оба глянули на нее, и Шэй уже собиралась поблагодарить их, когда сверху донесся треск разлетавшихся деревянных щепок. Мальчишка опять пошептался с гигантской женщиной, нежно чмокнул ее в ухо, а затем открыл крышку люка. За ней оказался небольшой подъемник, не больше, чем ящик комода.

– Быстро залезай, – велел он.

– Не смогу, – возразила Шэй, – он слишком мал.

– Для такой пигалицы, как ты? – рассмеявшись, прошамкала толстуха. – У тебя есть выбор. Хочешь рискнуть встретиться с теми, кто наверху?

Треск затих, но сменившая его тишина казалась еще более пугающей. Шэй встала на колено в люк и втянула следом плечо и голову. В шахте пахло каким-то мясным варевом и тошнотворным печным дымом. Клеть заскрипела под ее весом, и вновь руки обхватили ее за талию. Паренек приподнял Шэй, помогая ей забраться внутрь, так что голова в итоге прижалась к внутренней стенке. Она искоса оглянулась на его руки, белевшие в темном мареве комнаты, и вдруг осознала, что женщина поглаживала на коленях длинную серебристую селедку.

– Не шевелись там, а когда спустишься на дно, ничего не трогай.

Клеть, покачиваясь и царапая стены, начала опускаться. Она сидела, сжавшись в жуткой тесноте; пока клеть со скрипом не остановилась, Шэй с трудом выбралась наружу, неловко выпав прямо на пол. Наконец ей удалось слегка отдышаться. Она оказалась в другой комнате, прокопченной дымом и еще более сумрачной, чем верхняя. Клеть кухонного подъемника, качнувшись, исчезла, а в комнате стал слышен тихий гул голосов, не прекратившийся и по ее прибытии. Встав с пола, она увидела возвышавшегося над ней пожилого мужчину, одетого в богатый, но изрядно потрепанный временем наряд. Он наклонился и, взяв ее за подбородок, повернул лицо к свету. Их глаза встретились на мгновение, а затем он убрал руку и улыбнулся:

– Ну, такое блюдо я определенно не заказывал, – рассмеявшись, он ушел в глубину комнаты.

Клеть подъемника вновь спустилась, и из нее ловко выскользнул парнишка. Что-то пробурчав, он привел в порядок костюм и, взяв ее за руку, повел в темноту.

Перегородки делили помещение на отсеки, и каждая клетушка освещалась одной-единственной свечкой. В каждом из них спали или курили мужчины, и в воздухе стоял густой табачный дым. Мальчишка нашел пустую клетушку. Вытащив несколько подушек, он с интересом пригляделся к ней. Шэй не привыкла к столь пристальному вниманию. Она упорно трудилась над тем, чтобы сделать свою наружность совершенно непримечательной посредством одежды, манер, голоса. Она научилась быть незаметной для людских взглядов, скользила по жизни, обходя ее острые края, однако паренек продолжал разглядывать ее.

Она понимала суть его мыслей: «Кто же это?»

Она где-то потеряла шапку, так что пряди волос сбоку торчали пучками вокруг татуировки, да еще виднелись порезы на шее и плечах. Грудь она перетягивала полоской ткани и носила широкие матросские штаны и туфли с пряжками.

Она точно слышала все его вопросы: «Ты парень или девчонка? Что за чертовщина случилась с твоими волосами? Почему на тебе такая убогая одежонка?» – и, хотя ее сердце еще отчаянно колотилось, она постаралась унять дрожь в ногах и придать своему лицу самый суровый вид.

Парень продолжал рассматривать ее, а затем тряхнул головой, как будто хотел избавиться от какого-то наваждения.

– Как грубо с моей стороны, – он протянул руку как взрослый.

– Шэй, – как можно спокойнее произнесла она, понизив голос. Теперь она поступала так почти бессознательно.

– Ну, привет, Шэй, – он взял ее за руки, – а я Люцифер, сам заявившийся на Землю дьявол.

2

Лишь через час после знакомства они рискнули выйти на свет божий. Прищурившись, они глянули в осеннее небо, такое прозрачное и голубое, что, казалось, его может разбить брошенный камень. Стоял базарный день, а чистое небо в рыночные дни означало большой наплыв народа; пришлый люд из окрестных деревень будет целый день шататься по городу, таращась на каждую отрубленную голову, выставленную на Ньюгейтских пиках. Шэй предпочитала пасмурные дни, когда вокруг сновали одни лондонцы, а пришлые толпы разлетались, как стаи птиц.

Вдвоем они бродили под навесами рынка Устчип, держась ближе к выходам на случай, если кто-нибудь из людей Гилмора все еще рыскал поблизости. Парень брел странной шаркающей походкой, замедляя шаги, чтобы держаться рядом с Шэй, с трудом пробивавшейся через толпу. Достаточно высокий, он мог бы положить подбородок на выбритую макушку ее головы, к тому же дополнительные дюймы роста позволяли ему лучше видеть в многолюдной толпе Чипсайд-стрит. Отклонившись в сторону, он выбрал окольный путь и, нырнув под свесы крыш, миновал штабеля бочек и потащил Шэй наискосок на другую сторону улицы, ловко лавируя в суматошном четырехрядном движении телег и повозок.

На уровне же глаз Шэй Лондон выглядел пестрой мешаниной из всякой всячины: острые плечи подмастерьев соседствовали с блеском лежавшей на повозке вишни и мордами лошадей, согревавших ее шею теплым дыханием. Конечно, она чувствовала и случайные прикосновения. В основном они направляли ее в сторону от слишком торопливых пешеходов, но однажды чья-то пятерня слегка прихватила ее за задницу, а разок ненавязчивая, но ловкая ручонка пробежала по ее поясу, пытаясь нащупать кошелек. Шэй резко вытащила нож, и ручонка тут же исчезла. В квартале бывшей церкви Святого Николая, в мясных рядах, теснилось столько народа, что людская толпа просто подхватила и потащила ее за собой, и несколько футов она не касалась земли. Чему она даже порадовалась; едкий поток мочи непрерывно струился по центру улицы в сторону Темзы. Закинув голову назад и глотнув свежего воздуха, Шэй мельком увидела между спинами и торговыми лавками клочки неба. Они выглядели приятно пустыми и чистыми, их не портили кучи навоза, заляпанные грязью рукава, гнилые фрукты, пот и гвалт толпы. Пробежав через таверну на улочке Олд Чейндж, настолько узкой, что кончики пальцев ее раскинутых рук касались стен домов на разных сторонах, они с Люцифером опять нырнули в какой-то переулок.

Первую четверть часа Шэй только урывками видела своего провожатого: то часть подбородка, то мелькавший в толпе танец его вычурных бархатных черных башмаков. Но когда его вытянутая рука преградила ей путь, поскольку перед ними какой-то обитатель верхнего этажа начал опустошать содержимое ночных ваз, она отлично разглядела его с ног до головы. Худощавый и высокий, по крайней мере намного выше и стройнее самой Шэй. Узкая талия, покатые плечи, голова, увенчанная кудрявой шевелюрой, у корней отливавшей медом, а к концам выгоревшей до оттенка недавно высушенной соломы. Все его существо, и лицо, и тело, выражало целеустремленную сосредоточенность. Прямой как стрела нос держался по ветру его желаний. Тонкие брови и острые, как ножницы, локти. Черты лица не отличались классической аристократической красотой, не считая бледности и ухоженности: обычный городской парень. Однако ее сбивал с толку его наряд. Гофрированный, умышленно неподкрахмаленный воротник поник так, будто паренек шел в прачечную. Хорошо выделанную кожаную тунику, правда, с вытертыми локтями и швами, украшало множество крошечных ромбовидных прорезей, через них даже виднелась нижняя рубашка. Шэй встречались раньше подобные наряды на разодетых и благоухающих духами итальянцах, когда они горделиво фланировали по воскресеньям около собора Святого Павла, хотя впервые видела такую чрезмерную стилизованность; спина его выглядела как флотилия парусников на черных водах. Облегающие штаны и ножны были схожего пыльно-красного цвета, а рукоятка кинжала поблескивала серебром. Штаны на нем смотрелись как-то чересчур женственно, особенно в сочетании с бархатными туфлями, украшенными пуговками. Кем же он мог быть? Сыном разорившегося джентльмена, вынужденным донашивать оставшиеся в наследство наряды? Или главарем воровской банды, имевшим больше денег, чем вкуса? Ей не удавалось толком понять его положение, что в равной мере вызывало и досаду, и интерес. Когда последняя струя жидкости излилась перед ними и он опустил руку, Шэй сказала:

– Мне нравится твоя туника.

Он скользнул по ней взглядом с таким видом, словно увидел впервые, и ее симпатия к нему слегка поубавилась – одни только выглядывающие в прорези части рубашки означали, что он потратил на свой наряд как минимум четверть часа.

– Ты знаешь графа Энглси? – спросил он, вытянув через верхний треугольный разрез край белой рубашки. – В ней он отошел в мир иной, – потом ткнул в боковой вырез и направил палец в сторону Шэй, – его проткнули как свинью вертелом. А на спине есть еще одна дыра.

– Ох. Извини, – сказала Шэй, – он приходился тебе родственником?

Парень прыснул от удовольствия.

– Ха, господи, нет, конечно. Граф оставил три костюма театру, – он понизил голос, – завещая надевать только по случаю игры перед королевскими персонами, – он снова усмехнулся, – мечтатель. Они-то в лучшем случае сошли бы для мелкопоместного дворянчика. Нам не положено таскаться в них по городу, но мне захотелось привлечь внимание к нашему театру.

Значит, театр. Ей следовало догадаться. Хорошо одетый юноша слоняется без дела в рабочее время; он из труппы мальчиков театра Блэкфрайерс[1]1
  Блэкфрайерс – первое закрытое театральное здание в Лондоне конца XVI – начала XVII века; ранее в этом здании находился монастырь монахов доминиканского ордена, носивших черную рясу и именовавшихся «черными братьями» – blackfriars. (Если не указано иное, примечания переводчика.)


[Закрыть]. Даже в болотах, куда доходили лишь слухи о жизни Лондона, Шэй слышала о нем от школьных подруг, которые с мечтательной одержимостью следили за жизнью мальчиков-актеров. Мысль о парнях, немногим старше их самих, чьих щек еще не касалась бритва, а имена стали известными благодаря выступлениям перед высшим обществом, казалась великолепным и сказочным путем к свободе. Неважно, что из-за юности и бедности сами девочки не могли увидеть их выступлений. Самые храбрые из них копили деньги на билет лондонского парома и болтались у выхода на сцену, изводя актеров вопросами. Они выучили имена всех актеров труппы, выяснили их симпатии и антипатии и бесконечно смаковали потом услышанные истории. Только начав работать в Лондоне, Шэй узнала и другие, передаваемые шепотом сплетни о жизни труппы: их сатирические пьесы, порой вскрывавшие тайные связи между известными дамами и господами, следовало исполнять только перед избранными зрителями.

– Почему они так упорно преследовали тебя? – спросил он, замедлив шаг.

Шэй удивляло, что он не сразу задал этот вопрос.

– Ты знаешь птичью лавку на Сент-Лоуренс-лейн? Она принадлежит Гилмору, как и те выдрессированные волки. Так я как раз утром выпустила всех его птиц, – она немного помедлила, – опять выпустила.

Она вновь мысленно представила, как все происходило. Ее рыболовный крючок спускался, как ведро в колодец, сквозь щель, специально проделанную в потолке лавки, опускался трижды, каждый раз немного ближе к скобе на дверце птичьей клетки. Звяканье крючка по металлу заглушал птичий гомон. Все внимание продавцов сосредоточилось на клиентке, чьи соболя явно свидетельствовали, что она в состоянии купить всю живность в их лавке. Шэй нацелилась на люк в крыше самой большой клетки. В очередной раз крючок скользнул по скобе и наконец подцепил ее. Следя за дверцей люка, она натянула веревку. Дверца поднялась вертикально, но сорвалась с крючка и упала, ударившись о края с лязгом, похожим на брошенные на стол ножи. Продавцы оглянулись. Покупательница тоже повертела головой. Но птицы не проявляли ни малейшей активности, пока Шэй не потянула так сильно, что веревка врезалась в ее пальцы. Крючок изогнулся под весом качнувшейся клетки, и птицы тут же всполошились. Практически неуловимо для человеческого взгляда в воздухе мелькнуло красное крыло, а трели певчих птиц превратились в тревожное карканье. Открывшаяся клетка дернулась и с дребезгом ударилась об стол. Первым на свободу выбрался небольшой попугай с пышными перьями цвета заката. Выпорхнул из люка и улетел за витрину лавки, точно подхваченный отливной волной. Слегка качнувшаяся клетка замерла как раз, когда продавцы повернулись к ней. Затем с тихими шлепками тасуемой колоды карт из клетки выпорхнули остальные птицы. Шэй мгновенно скрылась из вида. Птицы, взбудораженные внезапной, изумляющей свободой, взмыли к потолку шумным, разноцветным вихрем, а затем, словно по тайному сигналу, рассеялись в небе, окрасив его живыми всплесками ярких шелковистых оперений.

Парень топнул ногой и довольно ухмыльнулся, как будто сам это сделал. Задрав голову, он глянул в небо.

– И сколько же раз ты проделывала этот трюк?

– Четыре. Первые два раза прошли легко, – тогда она просто вошла в лавку, открыла клетки и скрылась.

– Тогда тебе нужна маскировка. Давай я подыщу для тебе что-нибудь в театре, – должно быть, ее лицо выразило столь явный страх, что он, рассмеявшись, добавил: – Клянусь, мы не такие черти, какими нас малюют. Хозяина сегодня не будет, так что тебя не завербуют.

– По-моему, ежели сам дьявол вводит вас во искушение, то разумнее будет отказаться, – натянуто усмехнувшись, изрекла она и, заметив его удивленный вид, заключила: – Гм, Люцифер, я ведь еще не знаю твоего имени.

– Ах, конечно. Меня кличут Бесподобным.

Он снова пожал ей руку, а затем резко свернул, не удосужившись глянуть, пошла ли она за ним по узкому проходу между домами, нырнул в свечную лавку и вышел через заднюю дверь во двор, заполненный разгоряченными после утренней работы лошадьми. Странным образом они вновь оказались на рынке Чипсайда.

Шэй нравился Чипсайд, нравился больше всех других районов Лондона. Мир расстилался там живой географической картой. Шелка из Индии высились пестрыми пирамидами, напоминая своими бахромчатыми кромками породившие их джунгли. Голландские купцы в больших шляпах с пряжками в сильной тревоге сидели за пышными зарослями тюльпанов. Севильские апельсины снабжались благонадежными ярлыками христианских морисков[2]2
  Мориски (араб. «маленькие мавры») – в Испании и Португалии мусульмане, официально принявшие христианство, а также их потомки. (Прим. ред.)


[Закрыть], дабы не ставился под сомнение патриотизм покупателей. Лавка специй Рейнольдса дразнила всю улицу волнующими ароматами, и Шэй, взяв Бесподобного за руку и закрыв глаза, вынудила его замедлить шаг, вдыхая их экзотические запахи. Корица, кайенский стручковый перец и его острые собратья, мускатный орех и гвоздика.

– Ты пробовала их? Вкусы Индии, Панамы, Мадейры. Лизнуть можно бесплатно, – он издал резкий смешок, но все же замер, приоткрыв рот.

Уилтширская ветчина, английская шерсть, корнуоллская жесть. За четверть часа прогулки они услышали пять языков и пару десятков говоров. Даже ласточки пролетали тысячи миль, чтобы попасть сюда. В целостной картине мира Шэй Лондон был яблочком мишени для стрельбы из лука, а Чипсайд находился в самой его сердцевине, куда чудом суждено попасть лишь раз в жизни.

Они бродили по окрестным закоулкам, и Бесподобный попутно развлекал ее разнообразными историями. Его уморительные байки становились все более безумными. Увлекаясь, он размахивал руками или горбился, как гоблин, изображая злобного персонажа. Проходя мимо палатки с кукольным представлением, он принялся копировать марионеток, исполняя дерганую пляску и вызывая безудержный смех Шэй. Но он не забывал следить за производимым им впечатлением. Казалось, он слушал всем телом, он часто останавливался, мешая движению людей, пристально вглядываясь в ее лицо или кладя руки ей на плечи. Такое поведение сильно смущало Шэй. Превыше всего она ценила свою анонимность, обычно излишнее внимание казалось ей навязчивым, но этот паренек заражал ее своей непосредственной искренностью. Безо всякой задней мысли он поведал Шэй, как дочь одной графини платила ему по шиллингу в час за обучение ее площадной брани. Как с тошнотворным страхом он проехался однажды на бревне по порожистым волнам между арками Лондонского моста. Истории Шэй были проще, но он пристально наблюдал за ее лицом, когда она описывала важные для нее подробности своей жизни: об отце и его белоснежной лебединой лодке; о своих странствиях по крышам и приручении птенца сокола; о предсказаниях и гаданиях по картам.

– То есть ты не первый раз забралась на крыши? – спросил он.

– Господи, конечно не первый. Я практически живу там. Могу пересечь Лондон быстрее любого посыльного в городе. Но я вообще люблю крыши. Мой отец работал на воздухе. В голубятнях и тому подобных местах, так что я пристрастилась к такой жизни.

Из памяти всплывали обрывочные картины детства. Загнутые когти сокола, вцепившиеся в отцовскую перчатку, такую большую, что в каждом ее отверстии помещались по два ее пальца. Неизменно улыбаясь и приоткрыв рот, отец оценивал направление ветра. А вот ее любимые моменты: снятие колпачка с головы сокола и то, как мгновенно и невозмутимо оживали блестящие глаза этой птицы; блеск обнаженного ножа. И когда сокол взлетал, рука, освобожденная от его веса, невольно следовала за ним. Она стремилась вслед за птицей, как будто взмахи крыльев тянули ее за собой. Шэй поднималась на цыпочки, пытаясь как можно дольше сохранить свою связь с соколом.

– И я частенько посиживаю на крыше театра, – кивнув, признался Бесподобный. – С трубкой и книжкой. Туда доносятся все тайные уличные разговоры, – смешно кривляясь, он выбрал яблоко.

Они брели на юг, все сильнее ощущая запах реки, а улицы опять становились все более многолюдными. Повсюду слонялись окрестные жители: разросшийся примкнувший к Лондону лабиринт улочек теснился вокруг него, самостийные деревни жались к каменным стенам, словно надеялись погреться под их холодной сенью.

Раздался удар колокола, отбившего четверть часа.

– О, черт! – воскликнул Бесподобный. – Мне еще надо выполнить поручения.

Протащив ее через суматошную череду фермерских повозок на тенистую боковую улочку, он постучал в большую дверь. Она распахнулась почти мгновенно, и мясник в фартуке, таком пропитанном кровью, что Шэй чувствовала ее запашок – отвратительно сладковатый, с ухмылкой глянул на них.

– Да никак сам Вельзевул пожаловал. Погодите.

Он тщательно закрыл дверь, изнутри сразу донеслись чьи-то крики, а потом раздался более низкий и зловещий рубящий звук. Мясник появился вновь, держа какую-то бадью и мешок с грязным и влажным дном. Бесподобный взял мешок, осторожно держа его на вытянутой руке.

– Ну, это точно овечьи? Коровьи оказались слишком жирными.

– Самолично рубанул ей башку, – со смехом буркнул мясник, всучив бадью Шэй. Из наполненной вязкой кровью бадьи торчал на пару дюймов конец какой-то палки.

– Помешивай ее по дороге, – велел Бесподобный, если она загустеет, то придется чертовски долго расплачиваться, – заметив потрясенное лицо Шэй, он добавил: – Мне, разумеется, не тебе.

В такт шагам она принялась покручивать палку. Бадья оказалась тяжелее, чем выглядела, и мухи уже начали алчно пикировать в нее.

– А что в мешке?

– Надеюсь, овечьи кишки, – он перехватил свою ношу другой рукой и выразительно взмахнул освободившейся, – для сцены сегодняшнего вечернего сражения. Торговец шелком привяжет их под своей туникой, – пояснил он и, подавшись вперед и сделав выпад воображаемым мечом. Я закалываю его, а они вылезают. Жаль, что на прошлой неделе у них оставались только коровьи кишки. Слишком большие. Они, черт побери, прорвались наружу еще до того, как я всадил меч. Получилось, как будто наш купец вдруг разродился.

– А кровь зачем?

– Для следующих сцен. Ею наполняют свиной мочевой пузырь и привязывают его сюда, – под показал на свою подмышку, – а когда тебя пронзают, ты давишь его, – он глянул на Шэй с печальной ухмылкой.

– Мы все еще опаздываем, – продолжил он, – этих деревенщин, разрази их гром, с каждым днем становится все больше. Как ты смотришь на один особый ускорительный маневр, по крайней мере вовремя доедем до Блэкфрайерса?

Шэй ответила ему насмешливым взглядом, и тогда он, обмакнув пальцы в бадью, жирно мазнул ими себя по горлу. На нее дохнуло противным металлическим запашком.

Протиснувшись на улицу, он завопил:

– О Боже! Ублюдки перерезали горло! – и рухнул спиной на руки Шэй. С перевернутым лицом, он казался ей совсем ребенком, пока не подмигнул с хитрющим видом. Заслышав крики, толпа расступилась, и перед ними пробежала дрожь волнения. Бесподобный что-то лепетал, хрипел и булькал у нее на руках, точно умирающий, но каким-то образом его ноги помогали им продвигаться по улице.

Его задумка дошла до нее, и она решила ему подыграть.

– Черт возьми, прочь с дороги, – заорала она странным звонким голосом, – пропустите же нас.

Люди жались к стенам домов, отступали под навесы. На их лицах отражалось смятение, а взгляды явно говорили: «Слава Богу, меня пронесло, пришили какого-то другого бедолагу», – и Шэй охватило их заразительное облегчение.

– Теперь налево, – прошептал Бесподобный, продолжая изображать предсмертные муки, и, когда они оказались в тихом пустом переулке, выпрямился и вытер лицо. Он притянул Шэй к себе, озадачив ее таким жестом. Их лица сблизились.

– Хорошо ли я выгляжу? Ведь меня ждет публика, – заявил он уже обычным голосом. Она вытерла кровавый отпечаток большого пальца с его виска и кивнула, а он, пристально глянув на нее, спросил:

– А как я представлю тебя, как парня или девушку?

– Парня, пока я в Лондоне. Ради работы. Посыльными девушек не нанимают, понимаешь, – только и сказала она, не видя причин пускаться в дальнейшие объяснения.

– Отлично, – рассмеялся он, – можешь не говорить мне о тех ролях, что нам приходится играть.

3

Булыжную мостовую перед театром вымыли дочиста, но этот блестящий полукруг заканчивался при повороте на соседнюю грязную улицу. Там собрались небольшие группы, подчеркнуто не замечавшие друг друга. В основном – молодые служанки и пара шлюх, пораньше вышедших на охоту; даже три благопристойные дамы с изящно обутыми ножками чопорно стояли в сторонке на чистых квадратных камнях размером с носовой платок. Бесподобный старательно натянул шляпу на лоб, но это, уж если на то пошло, привлекло к нему больше внимания. Поднялась волна вопросительных возгласов:

– Бесподобный, Бесподобный, что вы играете сегодня? Будут ли какие-то дублеры? У вас за кулисами? – вопрошали они через голову Шэй так, словно ее там вовсе не было.

– Не сейчас, извините, – подняв руку, ответил он, – я опаздываю на репетицию.

Они с Шэй нырнули в темный дверной проем театра, сопровождаемые громким шквалом разочарованных голосов.

– Извини, – сказал он Шэй, – издержки профессии. Просто безумие, что они притащились сюда в такую рань.

Он не выглядел особо огорченным, и Шэй спросила:

– Почему бы тогда не устроить в театре черный ход?

Впервые с момента их знакомства она заметила на его лице смущение.