Текст книги "Шерлок Холмс пускается в погоню (сборник)"

Мэтью Эллиотт, Джеймс Тейлор
Шерлок Холмс пускается в погоню (сборник)

J. A. Taylor

The Element of Surprise: The Wormwood Scrubs Enigma

M. J. Elliott

Sherlock Holmes in Pursuit

Перевели с английского

Д. Хаевский («Элемент неожиданности. Загадка Уормвуд-Скрабса»)

и М. Стогова («Шерлок Холмс пускается в погоню»)

Издательство выражает благодарность MX Publishing Limited за содействие в приобретении прав

© Matthew Elliott, 2013

© James Taylor, 2012

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2013

* * *

Предисловие

Оба автора, чьи произведения вошли в эту книгу, – Дж. Э. Тейлор и М. Дж. Эллиотт – отдают дань вере в мистику, в таинственное и сверхъестественное, которая отнюдь не характерна для Канона, но типична для той эпохи, в которую жили Шерлок Холмс и его создатель.

Начало XX века стало временем теософии, антропософии и множества прочих «софий», эпохой Зигмунда Фрейда, веры в гипноз и месмеризм и многое другое. И вся эта замысловатая смесь наложилась на сознание Викторианской эры, где господствовали рационализм, логика, вера в постижимость и упорядоченность бытия (о чем мы уже говорили). Артур Конан Дойл – по большому счету – не позволял всем этим «новым веяниям» проникать в Канон. Когда они стали прочно утверждаться в умах, Шерлок Холмс «счел себя старомодным» и удалился в Суссекс разводить пчел. Впрочем, сказать, что он совсем не верил в высшие силы, тоже нельзя.

«До сих пор моя сыскная деятельность протекала в пределах этого мира… Я борюсь со злом по мере своих скромных сил и возможностей, но восставать против самого прародителя зла будет, пожалуй, чересчур самонадеянно с моей стороны», – насмешливо говорит сыщик в «Собаке Баскервилей», когда сталкивается с загадкой, у которой, на первый взгляд, нет иного объяснения, кроме потустороннего. Он решает загадку и выясняет, что мистическое, казалось бы, зло имеет совершенно реальное воплощение в лице изобретательного злодея Стэплтона.

В рассказе М. Дж. Эллиотта Шерлок Холмс произносит: «Признаюсь, я начинал терять веру в то, что Вселенной правит высшая сила, а не только чистый случай. Но теперь у меня нет таких сомнений». Это явственный отклик на его же слова из рассказа Конан Дойла «Картонная коробка», где в момент подавленности и уныния он говорит: «Каков смысл этого круга несчастий, насилия и ужаса? Должен же быть какой-то смысл, иначе получается, что нашим миром управляет случай, а это немыслимо». И это тоже очень викторианская фраза. Допустить, что мир устроен бессистемно, викторианский интеллигент, человек науки, может с большим трудом; при этом существование неведомой «высшей силы», которая отвечает за правильное устройство мира, представляется ему совершенно логичным. Холмс готов поверить в потустороннее, если потустороннее устроено по четким законам логики.

Впрочем, Шерлок Холмс и прочие интеллектуалы могли думать все что угодно, а вот простые англичане и, разумеется, дети, вне зависимости от их социального положения, верили и в волшебство, и в фей, и в злых духов. Маленькая героиня повести Дж. Э. Тейлора ничуть не сомневается в том, что слышала ночью пение фей. Да и взрослым в ее окружении такая версия отнюдь не кажется неправдоподобной. Но самое интересное, что ниточку, за которую дергает в этом повествовании автор, можно сказать, дал ему в руки сам Артур Конан Дойл.

История эта началась в 1917 году. Две девочки, двоюродные сестры, шестнадцатилетняя Элси Райт и девятилетняя Фрэнсис Гриффитс из деревушки Коттингли на севере Англии, обнародовали фотографии, на которых они были запечатлены в компании «маленького народца», крохотных танцующих фей. Современному человеку, знакомому с возможностями фотошопа и компьютерной графики, и в голову не пришло бы воспринимать все это всерьез, но тогда снимки произвели настоящий фурор и положили начало очередной бурной схватке между теми, кто верил в существование потустороннего мира, и теми, кто его отрицал. В подлоге барышни, жившие долго и счастливо, сознались только в начале 1970-х годов.

Одной из причин, почему история получила широчайшую огласку и не сходила со страниц газет и журналов до середины 1920-х годов, послужило то, что девочек поддержал своим авторитетом сэр Артур Конан Дойл.

Дойл, со свойственной ему дотошностью, предпринял ряд «проверок». Он посылал отпечатки ведущим экспертам, требовал, чтобы новые фотографии делались на «меченых» пластинах, даже привлек в качестве консультанта знаменитого иллюзиониста Гарри Гудини, который никогда не скрывал, что все его «чудеса» не более чем ловкие трюки, и очень любил разоблачать других. Однако юные мистификаторши оказались на высоте. Вывести их на чистую воду не удалось. Впрочем, возможно, именно потому, что очень хотелось им верить.

Для Артура Конан Дойла фотографии из Коттингли стали лишь очередным доказательством существования параллельного «загробного» мира, куда души переселяются после смерти. К 1917 году он уже был ярым поклонником и проповедником спиритизма. Второй (после Шерлока Холмса) самый популярный герой его произведений, профессор Челленджер, был «поставлен на службу» делу спиритизма в романе «Страна туманов». Конан Дойл посвятил несколько книг очерков своим опытам спирита. Впрочем, все это никак не коснулось Шерлока Холмса. Скорее всего, потому, что Конан Дойл был внутренне убежден: великому сыщику положено оставаться в Викторианской эпохе с ее совсем иными представлениями и убеждениями.

В этой книге вы встретитесь и с феями, и с гипнотизерами. Но в итоге в ней не будет ничего потустороннего. И это совершенно правильно.

Александра Глебовская

Джеймс Эндрю Тейлор
Элемент неожиданности. Загадка Уормвуд-Скрабса

Посвящается моей жене и детям

Спасибо старшему брату Стюарту, который стал моим Майкрофтом в этом рискованном начинании.

Особая благодарность моей племяннице Алие за то, что первой прочитала и полюбила эту книгу.

Ниже публикуется рукопись доктора Джона Хэмиша (Джеймса) Уотсона, найденная среди документов, завещанных его правнучатому племяннику, Джеймсу С. Уотсону.

Глава первая

Занятый домашними делами и частной практикой, я почти не видел своего друга и бывшего соседа по квартире Шерлока Холмса с тех пор, как месяц назад мы раскрыли дело о Союзе рыжих. Редкость наших встреч я списывал на свои постоянные заботы. Однако впоследствии Холмс поведал, что тогда его вряд ли удалось бы застать на Бейкер-стрит, даже найди я время и повод для визита, ибо появлялся он там нечасто.

Будучи другом и коллегой Шерлока Холмса около девяти лет, я привык, что его исчезновения столь же непредсказуемы, сколь загадочны их причины. Объяснений всегда приходилось ждать. Повод для встречи представился лишь второго ноября 1890 года. Тем утром меня спешно вызвал пациент, живший недалеко от Бейкер-стрит. Недомогание его оказалось легким, и уже к середине утра я оказался неподалеку от дома 221-b. Спокойное утро, свободное от медицинской практики, и внезапное желание навестить друга заставили меня немного изменить маршрут и заглянуть туда, где я жил еще недавно.

Стоило мне потянуться к звонку, как дверь распахнулась и некто опрометью выскочил из нее, толкнув меня и чуть не сбив с ног.

– Эй! Это еще что такое? – крикнул я.

Из-под взъерошенных волос на меня пристыженно и удивленно глядели знакомые глаза.

– Простите великодушно, доктор. Я не ожидал… – виновато произнес инспектор Лестрейд, потирая ушибленное плечо.

Любопытство возобладало во мне над досадой. Вернув себе самообладание, я выдал некое подобие улыбки и кивнул в знак прощения:

– А уж я и того меньше, инспектор. Вот, пришел повидать Холмса. Полагаю, он у себя?

– Как бы не так, черт его дери! – Лестрейд чуть не кричал, глядя вверх на окно гостиной. – Пропадает где-то уже недели две. Миссис Хадсон либо и вправду ничего не знает, либо покрывает его. В любом случае я понятия не имею, когда он объявится. – И, недоверчиво уставившись мне прямо в глаза, Лестрейд спросил: – А вы, случаем, не знаете, где он?

– Инспектор, – ответил я, подавляя разочарование, – я стою здесь и интересуюсь местонахождением Холмса. Очевидно, что мне известно не больше вашего.

К своему крайнему удивлению, я увидел, как он, что называется, сдулся. Инспектор тяжело вздохнул и застыл, потирая подбородок, заросший двухдневной щетиной, что для него было вовсе не характерно.

– Еще раз простите, доктор. Никак не могу взять себя в руки – не спал уже несколько суток.

– Прописать вам какое-нибудь успокоительное?

– Нет. Спасибо, конечно, но я не могу позволить еще и опиатам затуманить мой ум.

– Понимаю, но вам, несомненно, пойдет на пользу глоток-другой бренди из запасов Холмса. Уверен, он не станет возражать.

Лестрейд был готов отказаться, но я жестом остановил его:

– Считайте это врачебным предписанием.

Улыбаясь, он протянул руку к звонку. Миссис Хадсон отворила дверь и, не видя меня, произнесла:

– Я уже сказала, инспектор… О! Здравствуйте, доктор. Не знала, что он с вами.

– Все в порядке, миссис Хадсон. Я зашел навестить Холмса и столкнулся с инспектором в дверях.

Лестрейд оценил шутку и усмехнулся себе под нос.

– Как я уже сказала ему, мистера Холмса здесь нет. Последний раз тот появлялся за две недели до Дня всех святых.

– Ну конечно. Миссис Хадсон, я здорово набегался сегодня, и старая рана дает о себе знать. – Тут я для пущего эффекта похлопал себя по ноге. – Как думаете, Холмс не станет возражать, если бывший сосед переведет дух в его гостиной?

На ее круглом лице появилась хитрая усмешка истинной шотландки:

– Ну что вы, доктор! Мы с вами прекрасно знаем, что мистер Холмс все еще считает эти комнаты настолько же вашими, насколько и своими. – Она распахнула дверь и отступила. – Думаю, куда идти, вы знаете. Разводите огонь, а я принесу чаю.

Она удалилась, напевая под нос, словно была рада позаботиться хоть о ком-то, раз уж не могла обихаживать Холмса.

Я сразу приступил к делу. Чтобы достать и бросить в камин несколько кусков угля, мне прежде пришлось переложить из ящика лежавшие там манильские сигары[1]1
  Манильские сигары – сорт сигар с обрезанными концами. – Здесь и далее, кроме помеченных особо, примечания переводчиков.


[Закрыть] Холмса. Я зажег огонь и вдруг снова очутился перед гостеприимным очагом в такой знакомой мне гостиной.

Миссис Хадсон вошла и накрыла стол к чаю. Мы благонравно пили его, пока я не заметил, что Лестрейд озирается в поисках более крепких напитков. Набив табаком из персидской туфли трубку и раскурив ее в тишине, я отправился за горячительным.

– Бренди, инспектор?

– «Вспышку молнии»[2]2
  «Вспышка молнии» – бокал джина (разг.).


[Закрыть], если найдется, – нетерпеливо ответил он.

Я налил себе бренди, а инспектору джина и возвратился к огню.

Подавая ему стакан, я произнес:

– Вот, сделайте хороший глоток и расскажите, наконец, чт́о стряслось. Отчего вы так отчаянно нуждаетесь в Холмсе?

– Не поймите меня неправильно, доктор, – начал он, понемногу принимая свой обычный, самоуверенный вид. – Я недавно наткнулся на дело, которое мистер Холмс, будучи любителем, мог бы счесть полезным для совершенствования в нашем ремесле.

Тут я поперхнулся, едва не рассмеявшись. Мне удалось списать кашель на залежавшийся табак Холмса.

– Мистер Холмс, – продолжил он, метнув в меня подозрительный взгляд, – преуспел в своем увлечении и может принести пользу полиции. Особенно сейчас.

Он сосредоточился на бокале, осушив его одним глотком.

– Что значит «особенно сейчас»?

– Как вы помните, доктор, – он поднялся и с простительной бесцеремонностью налил себе еще джина, – силы городской полиции насчитывают более тринадцати тысяч человек, и нас переселяют из Уайтхолл-плейс в новое здание неподалеку от часовой башни Вестминстерского дворца.

– Да, точно. А я и забыл.

– Вы-то, может, и забыли, доктор, но уверяю вас, об этом помнит каждый хулиган, каждый карманник на Флит-стрит, каждый воришка в Большом Лондоне. И все они стремятся воспользоваться хаосом, неизбежно воцарившимся в Скотленд-Ярде. А пересаживаться на новый насест мы будем до конца месяца.

Лестрейд опять разволновался, глотнул джина и глянул на дверь:

– Да где же он? Нужно объявить его в розыск, чтобы агенты облазили все вокруг и притащили сюда этого прохвоста.

Я усмехнулся и приподнял бокал с бренди примирительным жестом:

– Полагаю, если Холмс задумает залечь на дно, ни Скотленд-Ярд, ни я не разыщем его. – Сказать по правде, в полной мере оценить справедливость этих своих слов я смог лишь четыре года спустя.

Лестрейд признал ошибку и уступил:

– Несомненно, вы правы, доктор. Я просто рад, что ваш друг на нашей стороне.

– А с вами – весь Лондон и б́ольшая часть Европы, инспектор, – добавил я.

Несмотря на интерес к новому делу, я остерегся обсуждать его в отсутствие Холмса и, усмирив кое-как любопытство, свел разговор к более приземленным вещам.

Так мы проговорили около получаса, затем распрощались и разошлись каждый по своим делам. Я – домой, а Лестрейд, осмелюсь предположить, – назад в Уайтхолл.

Выйдя на Бейкер-стрит, я поднял взгляд к не освещенному теперь окну и поинтересовался вслух:

– Куда же вы подевались, Холмс?

Глава вторая

Позднее тем же вечером, когда мы с Мэри возвращались с представления «Кармен наших дней» Луца и Симса в театре «Гэити»[3]3
  «Кармен наших дней» – музыкальный бурлеск, пародия на оперу Бизе, музыку к которой написал Вильгельм Меир Луц (1829–1903), дирижер и музыкальный директор театра «Гэити». Жанр бурлеска, превращающего популярную классику в комическое музыкальное действо, порой не самого хорошего тона, попирающего все сценические и музыкальные каноны, был очень популярен в викторианской Англии. – Ред.


[Закрыть], я окликнул экипаж, чтобы добраться из Олдуича до нашего дома в Кенсингтоне. К дверям театра тянулась длинная очередь извозчиков, не желающих упустить хорошего клиента. Ради этого кэбмены готовы тузить друг друга, и мы предпочли подождать, пока восстановится некое подобие порядка. Наконец подъехала наша карета, и я усадил в нее Мэри. Но прежде чем я успел распорядиться, куда править, возница рванул вниз по Олдуич-роуд. Я повис на дверце, чудом ухватившись за нее и наружный фонарь, Мэри же просто повалилась между сиденьями.

Напрасно я кричал на извозчика, требуя остановиться, – тот лишь настегивал лошадей. Обезумевшие животные галопом неслись по оживленной улице, делая, по моим прикидкам, никак не меньше десяти миль в час. Это уже было не лихачество, а настоящий разбой! Опасаясь за нашу безопасность, я вспомнил об армейском револьвере и, вытащив его, приготовился проломить негодяю череп рукояткой или стрелять, появись такая необходимость.

– Остановите кэб немедленно! – заорал я, но не получил ответа и тогда вскинул револьвер, целясь в возницу. – Тормози, или клянусь…

– Вы ведь не станете стрелять в своего друга и спасителя, Уотсон?

Проморгавшись от удивления и хлеставшего мне в лицо ветра, я вгляделся в физиономию возчика. Она показалась мне смутно знакомой.

– Холмс?! – воскликнул я. – Что это еще за шуточки, скажите на милость?

Остановив лошадей у обочины переулка за Стрэндом, Холмс соскочил на землю и сорвал одну из своих самых убедительных масок.

И вновь мне пришлось поинтересоваться, что стало причиной столь возмутительной и опасной выходки.

Он воздел вверх палец и всмотрелся в темноту переулка, откуда мы только что прибыли.

– Докторский чемоданчик, я смотрю, при вас. Садитесь на козлы и правьте домой. Позаботьтесь о миссис Уотсон. Я прибуду в ближайшее время и тогда уж объяснюсь, мой старый друг. – Он заглянул в карету и сухо добавил: – Полагаю, она без чувств.

Четверть часа спустя мы с горничной хлопотали над потрясенной Мэри, полулежавшей на кушетке в нашей маленькой гостиной. Холмс прибыл через десять минут, но пока устроился поодаль, в кресле у двери. Не то чтобы он совсем не нравился Мэри. Напротив, она им восхищалась. И все же, когда Холмсу требовалось мое участие в деле, в их отношениях появлялась некая натянутость. Несмотря на кроткий нрав, подобное злоупотребление моей готовностью помочь выводило ее из себя.

После того как легкое успокоительное и бокал портвейна возымели свое действие, Мэри отпустила горничную и приподнялась, подперев голову рукой.

– Мистер Холмс?! – бросила она через плечо, не удосужившись взглянуть на него. – Надеюсь, вы, к чести своей, явились с подобающим объяснением вашей выходки этим вечером и обойдетесь без велеречий моего Джона, или, как вы любите выражаться, «приукрашивания».

Он тут же очутился перед ней, чумазый, с взъерошенными волосами, терзающий извозчичью фуражку, точно провинившийся школьник в ожидании выволочки от директора. Для нас это было чем-то необычным, и Мэри хихикнула. Только представьте себе: величайший детектив-консультант стоял перед нами, смиренный и безмолвный. Холмс, оценив весь комизм ситуации, разразился добродушным хохотом. Напавшая на нас безудержная веселость помогла нам с Мэри хотя бы избавиться от напряжения.

Как только смех умолк, к Холмсу вернулась его обычная невозмутимость. С разрешения Мэри он закурил и принялся рассказывать о событиях, приведших к безумной ночной гонке.

– Миссис Уотсон, – начал он, – вы знаете, я бы ни за что не причинил вреда вам или нашему дорогому доктору. Сегодня вечером, когда я как раз заканчивал очередное расследование, мне доставили тревожное известие. Один из сорванцов, которых мы зовем «уличной армией с Бейкер-стрит», предупредил, что доселе неизвестный враг, не сумев разыскать меня, замыслил похитить вас и вашего мужа, дабы я сам вышел из укрытия.

Тут он пыхнул трубкой, и огромное облако дыма устремилось к потолку, как бы подытоживая сказанное.

– Сколько раз, Джон, – повернулся ко мне Холмс, – я говорил вам, что нельзя садиться в первый подъехавший кэб. Перехватив вас до того, как вы совершите эту ошибку, я спутал планы похитителей.

Мэри ахнула, да и меня самого взяла оторопь оттого, что Холмс обратился ко мне по имени[4]4
  Формы обращения в Англии того времени были строго регламентированы. Обращение по фамилии являлось достаточно вольным, а назвать собеседника по имени могли лишь ближайшие родственники. Такое обращение свидетельствовало о крайней интимности разговора.


[Закрыть]. Я счел это доказательством серьезности угрозы.

Мэри наконец посмотрела на Холмса и улыбнулась. Встав, она приняла царственную позу:

– Довольно, мистер Холмс! Я знаю, что Джону потребуются куда более подробные объяснения, а что до меня – позвольте откланяться. Доброй ночи, Шерлок, и постарайтесь не задерживать Джона слишком уж долго.

Она поцеловала меня и направилась к лестнице.

Холмс поднялся и поклонился:

– Как вам будет угодно, миссис Уотсон. Добрых снов.

Некоторое время мы провели в тишине, смотря на огонь. Я заметил, что Холмс вновь погружен в раздумья и водит вокруг тяжелым взглядом.

– Я должен просить прощения, Уотсон, что не ввел вас в курс дела раньше. Я никоим образом не предполагал, что вы или ваша жена можете быть вовлечены во все это.

– Забудьте уже об этом, Холмс.

– Я бы непременно вам все рассказал, но дело тут в некотором роде личное.

– В каком смысле?

Холмс помолчал, а затем посмотрел на меня:

– Чарльз Бейтс.

– Что, простите? – переспросил я.

– Чарльз Бейтс был старым другом моего отца. Сейчас, в свои шестьдесят с небольшим лет, он крупный землевладелец: обширные угодья в Нортгемптоншире, тихая замкнутая жизнь. Месяц назад я получил от него письмо, в котором говорилось о пропаже его внука Уильяма.

– Похищение?

– Ничего подобного. После крупной семейной ссоры молодой Уильям в приступе гнева покинул дом. Юноши в пору взросления имеют склонность так поступать.

– Ясно.

– Похоже, что Уильям в конце концов связался с бандой карманников из лондонского Ист-Энда, сродни той, в которой под руководством некоего Феджина[5]5
  Феджин – персонаж романа Чарльза Диккенса «Приключения Оливера Твиста», главарь банды малолетних карманников.


[Закрыть] полвека назад состоял молодой Чарльз Бейтс, известный тогда лондонский бродяга. После небольшого расследования мне удалось – при некотором содействии «уличной армии с Бейкер-стрит» – разыскать и вернуть блудного внука домой. При этом я перешел дорогу некоему Эджеру Катлеру, главарю той банды. Катлер оказался намного свирепей Феджина и немедленно попытался меня убить. Отсюда и мои двухнедельные «каникулы». А сегодня после нашей… хм… нашей сегодняшней поездки один из моих «солдат» сообщил, что вся банда, включая Эджера Катлера, была арестована, пока дожидалась вас в засаде на Олдуич-роуд.

– И слава Богу!

– Теперь все в порядке, друг мой, – сказал Холмс. Некоторое время он вглядывался в пламя, затем усмехнулся себе под нос: – Это дело не без доли иронии, Уотсон.

– В каком смысле, Холмс?

– Как я уже говорил, «уличная армия с Бейкер-стрит» сыграла значительную роль в розыске внука Бейтса.

– Точно.

– Так вот, уличная армия – его детище.

– Как это?

– Много лет назад, когда я еще учился в университете, Бейтс, тогда уже почтенный сквайр, навестил меня и заронил в мою голову идею создания «неофициальных сил полиции». Чтобы «приставить лондонских уличных бродяг к благому делу», как он выразился.

– Это от стыда за свое бурное прошлое бродяги-карманника?

– Полагаю, что так, – согласился Холмс.

– Что ж, – сменил я тему, – ваше возвращение домой порадует миссис Хадсон.

– Несомненно.

– Да и бедного Лестрейда, который из-за вашей пропажи рискует угодить в Хэнуэллскую лечебницу для душевнобольных.

– Ха! – засмеялся Холмс, хлопнув ладонью по камину. – Уж поверьте, такой удачи я не ожидал.

– Серьезно, Холмс! – усмехнулся я. – Вы порой прескверно себя ведете с этим беднягой.

– Пф-ф! – он пренебрежительно махнул рукой. – Завтра приглашу его позавтракать на Бейкер-стрит.

Холмс бросил взгляд на каминные часы и повернулся к двери. Водрузив смятую извозчичью кепку обратно на голову и засунув под мышку стек, он сказал:

– А что делаете завтра утром вы, Уотсон? Полагаю, новая загадка Лестрейда будет интересна нам обоим.

– Откуда вам знать, Холмс?

– Да оттуда, друг мой, – улыбнулся он, – что они почти всегда интересны, не так ли?

Я пожелал сыщику доброй ночи, и он исчез в морозной лондонской ночи.