Текст книги "Мозг: биография. Извилистый путь к пониманию того, как работает наш разум, где хранится память и формируются мысли"

В 1841 году Мюллер побудил Дюбуа-Реймона исследовать противоречивые выводы Маттеуччи о роли электричества в нервах и, если возможно, докопаться до сути нервной деятельности. К концу 1840-х годов Дюбуа-Реймон продемонстрировал, что в функционировании нервов нет ничего таинственного – их деятельность действительно основана на электричестве. Ученый показал, что по нервам протекают «токи покоя» и что ткани поляризованы. Они содержат как отрицательно, так и положительно заряженные частицы в разных пропорциях. Фундаментальной особенностью «тока покоя», утверждал он, является «отрицательное колебание» – изменение полярности приводит к течению тока. Хотя Дюбуа-Реймон ошибался во многих деталях, в 1848 году он сделал заявление, перекликавшееся со словами Франкенштейна: «Мне удалось воплотить в жизнь столетнюю мечту физика и физиолога о тождестве нервной субстанции и электричества» [59].

Не все соглашались с ученым. Почти сорок лет спустя этот спор все еще бушевал в некоторых кругах. В 1886 году в журнале Science была опубликована статья декана Гарвардской медицинской школы Генри Боудича, в которой он опроверг утверждение Дюбуа-Реймона. Одним из доказательств Боудича был хорошо известный, но неправильно понятый факт, что связанный нерв не может стимулировать мышцу, но тем не менее способен проводить электричество[69]69
  Это можно объяснить наличием проводящих (тканевых) жидкостей на внешней стороне нерва. – Прим. авт.


[Закрыть]. Ученый также указывал на то, что производство электрического заряда в нерве должно создавать тепло, но точные экспериментальные измерения не выявили такого эффекта. Боудич был уверен, что электричество тут ни при чем, и вместо этого вернулся к старым идеям, предположив, что «нервная сила передается от молекулы к молекуле посредством какого-то вибрационного воздействия, как звук по натянутой струне» [60].

Другой ученик Мюллера, Герман фон Гельмгольц, исследовал скорость нервного импульса, что, по мнению его наставника, было невозможно [61]. В 1849 году Гельмгольц изобрел устройство, состоящее из лягушачьей лапки с выключателем на одном конце. Когда мышца сокращалась, цепь разрывалась и изменение показаний гальванометра демонстрировало время, прошедшее между началом стимуляции и разрывом цепи. Простой расчет, основанный на длине нерва, позволил вычислить скорость передачи импульса. Ответ оказался на удивление медленным – ниже скорости звука и не говоря уже о скорости света, которую представлял себе Мюллер или автор «Остатков естественной истории сотворения мира». Какое бы электричество ни присутствовало в нервах, оно, казалось, вело себя иначе, чем в проводах. Чтобы подтвердить свое удивительное открытие, Гельмгольц попросил участников эксперимента подавать сигнал каждый раз, как они почувствуют слабый электрический разряд. Рассчитав расстояние от точки удара до мозга, он определил скорость действия сенсорных нервов – примерно 30 м/с. В конце концов исследователь выяснил, что двигательные нервы человека реагируют с такой же скоростью. Гельмгольц также изобрел специальный термин для описания того, что передается вдоль нерва, – «потенциал действия», который используется и по сей день.

Мы действительно живем (хотя бы немного) в прошлом и никогда не воспринимаем мир мгновенно.

Неожиданно низкие скорости создавали две проблемы. Во-первых, как понял Гельмгольц, обнаруживались последствия для восприятия, поскольку получалось, что мозг может реагировать только на события в прошлом. Гельмгольц не считал эту особенность причиной каких-либо серьезных проблем в реальном мире: «К счастью, расстояния, преодолеваемые чувственным восприятием на пути к мозгу, малы, иначе сознание сильно бы отставало от настоящего» [62]. Несмотря на беззаботную уверенность Гельмгольца, подразумевается, что мы действительно живем – хотя бы немного – в прошлом и никогда не воспринимаем мир мгновенно.

Вторая проблема оказалась более фундаментальной: требовалось объяснение, почему скорость электрической активности в нервах была намного меньше, чем в проводах. Хотя Дюбуа-Реймон и Гельмгольц показали, что нервные системы функционируют в соответствии с физическими принципами, ученые не смогли установить, как именно распространяется нервная электрическая активность.

Телеграфы, в отличие от нервов, не могли порождать ощущение и восприятие.

Для Гельмгольца, как и для многих других мыслителей XIX века, очевидной технологической метафорой нервной системы была телеграфная сеть, опоясавшая всю Европу[70]70
  Метафора работала в обоих направлениях: не только нервная система была описана как подобие телеграфа, но и телеграфная система описывалась как нервная система страны. На языке того времени и телеграф, и нервы сообщали информацию почти мгновенно и позволяли действовать незамедлительно.


[Закрыть]. Действительно, связи между ними были не просто образными. Ранние нейрофизиологи, включая Гельмгольца, в экспериментах по изучению нервной деятельности использовали телеграфные устройства [63]. В 1863 году Гельмгольц провел параллель и указал, что нервы, как и телеграфные провода, могут активировать всевозможные функции нервной системы:

«Нервы часто и не без основания сравнивали с телеграфными проводами… В соответствии с различными видами устройств, которыми мы снабжаем концы провода, мы можем посылать телеграфные депеши, звонить в колокола, взрывать мины, разлагать воду, перемещать магниты, намагничивать железо, распространять света и так далее. Так и с нервами» [64].

Чего телеграфы сделать не могли, в отличие от нервов, так это порождать ощущение и восприятие. Суть этого феномена была все еще неясна.

* * *

Одна из далеко идущих, но ныне забытых попыток исследовать связь между мозгом, мышлением и электричеством была предпринята Альфредом Сми, блестящим эрудитом и изобретателем.

В возрасте двадцати двух лет он получил весьма хлебную должность в качестве хирурга в Банке Англии (этот пост был создан специально для него), а в следующем году Сми избрали членом Королевского общества. У ученого был широкий круг интересов: от болезней, передаваемых тлей в картофеле (из-за этого его упомянули в пантомиме театра «Друри-лейн») до изобретения нового типа батареи. И в середине XIX века Сми использовал электричество, чтобы объяснить все о функции мозга – от чувств до памяти [65]. В книге 1849 года «Элементы электробиологии» Сми утверждал, что мозг состоит из сотен тысяч крошечных батарей, каждая из которых соединена с определенной частью тела. Он полагал, что желание – это просто выражение электрического заряда в мозге. Как только желание удовлетворено и заряд освобожден, батарее требуется некоторое время, чтобы перезарядиться и снова ощутить желание [66]. Сми даже применил свою теорию к природе ума, предположив, что идеи и сознание являются продуктом комбинаций батарей в мозге [67].

Сми был плодовитым писателем и год спустя опубликовал научно-популярную книгу под названием «Инстинкт и разум». Некоторые из его представлений кажутся удивительно провидческими. Взяв за отправную точку допущение, что «свет, стимулирующий зрительный нерв, рождает электрический ток, который проходит по нервам к мозгу», ученый предположил, что можно было бы создать искусственный глаз, объединив «несколько трубок, сообщающихся фотоэлектрическими цепями». Все, что нужно было сделать, – повторять эти структуры снова и снова, и «нет никаких причин, почему вид на собор Святого Павла в Лондоне не может быть перенесен в Эдинбург по трубам, подобно нервам, передающим впечатление мозгу» [68]. Аналогичный подход был возможен и к другим органам чувств, говорил Сми. Если ощущения имеют электрическую природу, то можно было бы построить устройства, способные их имитировать.

Сми построил сложную схему того, как нервы мышц и нервы органов чувств сходятся в центральной «батарее» мозга, и изобразил замысловатую сеть взаимодействий сенсорных нервов.

Схема Сми мозга животных и человека

Такая структура, по мнению ученого, способна объяснить, как «идея гнезда может быть внедрена в птицу, сот – в осу или пчелу, а паутины – в паука». «…И исходя из данного предположения, – заключал Сми, – мы получаем исчерпывающее объяснение инстинктивных операций». Эти прочные, врожденные связи были способом представить инстинктивное поведение, «предустановленное» в мозге животного. Люди, более сложные существа, требовали двух дополнительных слоев комбинации нервов, которые позволили бы «общему закону» проявиться в совокупности простых выражений: «Человек состоит из множества гальванических элементов, расположенных так, чтобы образовать единое целое». Мозги и тела работали по одним и тем же общим принципам, аналогичным самой передовой технологии того времени:

«Работа нервной системы в организме животного устроена подобно электротелеграфной связи. То, что мы видим, чувствуем или слышим, телеграфируется в мозг… и, поскольку все предыдущие идеи включены в цепь, акт детерминации происходит мгновенно».

Несмотря на современное звучание этого высказывания, попытка Сми раскрыть принципы человеческого разума с помощью теории батарей не содержала в себе ничего сверх того, что было открыто философами и исследователями предыдущих столетий. Вероятно, поэтому его взгляды были охарактеризованы одним критиком как «глупые», а другим – как «грубые, нефилософские и не подкрепленные фактами» [69]. Критика жалила самолюбие: позже Сми сетовал, что его книги подверглись «неизмеримым оскорблениям» со стороны определенных кругов [70].

Ученый Сми пытался создать машину, которая могла бы думать.

В 1851 году Сми описал устройство, основанное на том факте, что «каждая идея или воздействие на мозг в конечном счете сводится к воздействию на определенную комбинацию нервных волокон». Он пытался создать машину, которая могла бы думать. Первоначально разработав примитивный шифр для представления различных понятий или слов, Сми объявил, что все это относительно просто:

«Пользуясь знанием данных принципов, я пришел к мысли, что можно было бы создать механические приспособления, подчиняющиеся подобным законам и дающие те же результаты, которых возможно достичь, как кое-кто полагает, только благодаря действию самого разума».

Хотя Сми представил схему части такой машины, состоящей из ряда металлических пластин, соединенных шарнирами, и даже утверждал, что сделал несколько прототипов («передо мной, пока я пишу, семь или восемь разновидностей этих приспособлений»), неясно, как они должны были работать. Разъяснений Сми фактически не давал, кроме того, что устройство требовало «движения для производства другие движений» и включало некий новый принцип, который нельзя было наблюдать ни в одной из машин Лондона. Что касается представления в придуманном им аппарате полной работы человеческого мозга, Сми считал, что это было бы невозможно:

«Когда мы рассматриваем машину огромной величины, достаточно большой, чтобы вместить в себя все слова и последовательности, то сразу же замечаем абсолютную невозможность приспособить ее для практических целей, поскольку она занимала бы площадь, превышающую, вероятно, территорию всего Лондона, и сама попытка сдвинуть соответствующие части механизма друг на друга неизбежно привела бы к его разрушению».

Поэтому исследователь сосредоточился на двух компонентах предполагаемого устройства. Первый из них Сми назвал реляционной машиной. Она будет воспроизводить предопределенную реакцию на заданный стимул и, следовательно, может быть использована для математических вычислений. Сми утверждал: «Этот механизм дает аналогичное представление о естественном процессе мышления, настолько совершенное, насколько можно ожидать от человеческого изобретения». Изображение реляционной машины было опубликовано в 1875 году. Оно показывает сложную веерообразную иерархическую структуру, но нет никаких указаний на то, как она может работать. Второй компонент общего механизма, еще более загадочный, назывался дифференциальной машиной. Она «иллюстрировала бы законы суждения» через систему булавок разного размера, что позволило бы аппарату дать один из четырех ответов (да/вероятно/возможно/нет) на потенциальное существование связи между тем, что Сми называл набором фактов или принципов.

Свои рассуждения ученый завершал весьма решительными словами, которые, похоже, подразумевают, что он являлся предшественником современных попыток заставить машину имитировать мысль:

«Используя реляционную и дифференциальную машины одновременно, мы имеем возможность получить представление о любых фактах или прийти к любому заключению, на которое только способен разум. Из некоего конкретного числа предпосылок путем процесса, имитирующего (насколько это возможно) естественное мышление, может быть получен правильный ответ».

Таинственная реляционная машина Сми

Примечательно, что труды Сми не содержат никаких упоминаний или даже намека на более ранние попытки Чарльза Бэббиджа[71]71
  Чарльз Бэббидж (1791–1871) – английский математик, разработавший в 1833 году проект универсальной цифровой вычислительной машины, ставшей прообразом современной ЭВМ.


[Закрыть] построить механические вычислители: сначала разностную[72]72
  Разностная машина Чарльза Бэббиджа должна была осуществлять автоматические расчеты и оперировать большими числами, таким образом заменив на производстве людей-счетоводов. К сожалению, Бэббидж не смог реализовать собственный проект. В 1854 году шведский изобретатель Шойц по чертежам Бэббиджа построил несколько разностных машин. В 1991 году в Лондонском научном музее была сконструирована работающая копия «Разностной машины 2».


[Закрыть] (1820-е годы), а затем аналитическую машину (1830-е годы). Эти устройства имели гораздо более ограниченные возможности, но сходство с поздними работами Сми кажется очевидным. Бэббидж был еще очень активен в то время, когда Сми работал над своими проектами, и оба они были членами Королевского общества, но нет никаких свидетельств, что они когда-либо встречались.

Существенные ограничения идей Сми проявляются в том, что, хотя он утверждал, будто его первоначальная концепция функционирования мозга полностью основана на электричестве, орган мог бы также работать на основе гидравлической энергии, как статуи Декарта. Несмотря на то что ученый использовал аналогию с телеграфом и фотоэлектрическими элементами для описания работы нервной системы, это не имело никаких последствий для его модели и не давало ни малейшего понимания функций мозга. И, когда дело дошло до того, чтобы действительно построить машину для представления своего видения, с языка батарей и электричества он перешел на язык петель и металла. Изобретения Сми, которые, как он утверждал, служили репрезентациями мозга и мышления, оставались чисто механическими.

Ученый Сми предполагал, что мозг, разум и электрическая активность тесно взаимосвязаны.

Хотя Сми сейчас забыт всеми, кроме горстки историков, и не оказал никакого влияния на понимание функций мозга или даже на историю вычислительной техники, его смелое стремление привнести мысль в деятельность машины было замечательным [71]. Он предположил, что мозг, разум и электрическая активность тесно взаимосвязаны. И, преисполненный уверенности в себе, думал, что если мозг – это мыслящая материя, то машина тоже может мыслить или по крайней мере функционировать похожим образом, что и мозг. Подход Сми был заведомо ошибочным не только потому, что технологии того времени прискорбно не сумели бы справиться с поставленной задачей. Но и потому, что ученый, казалось, не подозревал, что некоторые из сотен тысяч батарей, которые, как он полагал, составляют мозг, могут иметь специфические функции и сопутствующие специализированные структуры.

В концепции Сми не было никакой локализации функций внутри мозга[73]73
  На сегодняшний день теория четкой локализации функций внутри мозга существенно откорректирована. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. И все же к середине XIX века идея о том, что структура мозга связана с функцией, да и вообще человеческой личностью, глубоко укоренилась в воображении общественности.

4
Функция. XIX век

Летом 1850 года образовательный клуб коммунистических рабочих Лондона устроил пикник либо в Хэмптон-Корте, либо в Королевских ботанических садах Кью – воспоминания расходятся. Одним из гостей был двадцатичетырехлетний Вильгельм Либкнехт, немецкий социалист, недавно высланный из Швейцарии за революционную деятельность. Там был и Карл Маркс, знаковая фигура коммунистического движения. Тогда двое мужчин и познакомились. Либкнехт вспоминал, что тридцатидвухлетний Маркс «экзаменовал его вопросами, но также и обследовал пальцами, заставляя их плясать над черепом [Либкнехта], как настоящий знаток» [1]. Как многие европейцы и американцы XIX века, Маркс был убежден, что личность индивида можно определить, ощупывая выпуклости на его голове.

На другом политическом полюсе королева Виктория тоже верила в этот вздор и дважды приглашала ведущего специалиста по изучению черепов для обследования своих детей [2].

Данная идея, известная как френология («изучение ума»), фигурирует в таких романах, как «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте и «Отец Горио» Оноре де Бальзака, а также в рассказах Артура Конан Дойля о Шерлоке Холмсе. Мориарти при первой встрече с Холмсом отпускает в его адрес презрительное френологическое замечание [3]. Практически все культурные деятели англоязычного мира XIX века, от Марка Твена до Джорджа Элиота, в тот или иной момент попадали под влияние френологии[74]74
  На Диккенса популярная псевдонаучная концепция не произвела особого впечатления. В «Больших надеждах» преступник Магвич объясняет, что он подвергся френологическому обследованию, прежде чем дать более простое объяснение своему поведению: «…некоторые обмеряли мне голову, – лучше бы они мне живот обмерили» (перевод М. Лорие). – Прим. авт.


[Закрыть]. В континентальной Европе ведущие мыслители, в рядах которых был и французский основатель социологии Огюст Конт, приняли новый взгляд на мозг и поведение [4]. В одной лишь Великобритании популярные книги по френологии распродавались сотнями тысяч экземпляров. Несмотря на то, что теория была полнейшей псевдонаучной чепухой.

Первоначально известная как краниоскопия, френология была детищем венского врача-анатома Франца Галля [5]. В 1790-х годах он выдвинул идею о том, что человеческое поведение и личность можно разделить на ряд умственных способностей, каждая из которых порождается определенным участком мозга, и можно определить их относительный размер, ощупывая форму черепа. В 1800 году Галль познакомился с Иоганном Шпурцгеймом, врачом на восемнадцать лет моложе его, принявшим френологические идеи. В течение следующих десяти лет или около того, согласно воспоминаниям Галля, пара гастролировала по Европе, представляя свои идеи «государям, министрам, интеллектуалам, управленцам и всевозможным художникам» [6]. Консервативные силы относились к их выступлениям со скептицизмом, а иногда и откровенно были против: император Священной Римской империи и католическая церковь осудили френологию. В 1807 году Галль поселился в Париже, где его присутствие было весьма неохотно принято Наполеоном. Хотя Галль вскоре нашел последователей среди высших слоев общества, французская академическая элита его так и не приняла. Его попытки вступить в Академию наук неоднократно отвергались, и Галль все же не получил интеллектуального признания, которого так жаждал [7].

Несмотря на то что френология была, несомненно, лженаучной теорией, она имела большое значение, потому что основывалась на трех открытиях, до сих пор во многом определяющих понимание связи между мозгом, разумом и поведением.

Во-первых, френология была сосредоточена на мозге. «Мозг является органом всех ощущений и всех произвольных движений», – говорил Галль [8].

Во-вторых, он предполагал, что существует локализация функций: различные области мозга отвечают за конкретные аспекты мышления и поведения. Наконец, Галль объяснил, что люди разделяют с животными большую часть психологических способностей и обеспечивающих их органов. Только восемь из двадцати семи способностей были отмечены Галлем как исключительно человеческие: мудрость, поэзия и тому подобное. Галль утверждал, что сравнительный подход позволил ему открыть «законы организма», хотя связь между поведением животных и людей иногда прослеживалась слабо. Например, способность гордиться считалась идентичной склонности горных козлов, птиц и др. обитать на высоте [9].

Карл Маркс был убежден, что личность индивида можно определить, ощупывая выпуклости на его голове.

Поиск биологических принципов путем сравнения различных видов оказался очень мощным научным методом, но френология Галля не использовала эволюционный подход – анатом лишь предположил, что однотипные структуры имеют сходные функции.

Идея Галля не была полностью оригинальной: многие из психологических способностей, выявленных им, можно было обнаружить в работах шотландских мыслителей XVIII века – Томаса Рида и Дугалда Стюарта[75]75
  Томас Рид является основателем Шотландской школы здравого смысла. Рид верил, что здравый смысл (в особом философском понимании) является, или, по крайней мере, должен таковым стать, основой разрешения любой философской проблемы. Последователем школы был и Дугалд Стюарт.


[Закрыть]. А в 1770-х годах старое убеждение, что черты лица многое говорят о качествах личности, швейцарский пастор Иоганн Лафатер назвал физиогномикой [10]. Галль соединил и преобразовал все упомянутые теории, используя собственные анатомические знания, полученые в ходе измерений более 300 собранных им человеческих черепов.

Ученый Галль считал способность гордиться идентичной склонности птиц обитать на высоте.

В 1815 году Шпурцгейм и Галль поссорились, и ученик опубликовал свою версию френологической концепции. На первый взгляд различия казались тривиальными: Шпурцгейм описал восемь дополнительных областей мозга и связанные с ними способности, а также ввел другой набор психологических терминов [11]. Но спор между двумя исследователями был гораздо глубже: в своей версии френологии Шпурцгейм сосредоточился исключительно на людях, резко изменив социальное значение этой теории. Галль утверждал, что способности являются врожденными и устойчивыми и что, если они выражены в избытке, многие из них могут привести к аморальному поведению, например к проявлениям похоти, агрессии или лживости, тем самым подчеркивая необходимость религии и наказания как способов держать людские пороки в узде [12]. По Шпурцгейму, напротив, «все способности сами по себе хороши и даны для спасительной цели». Аморальное или преступное поведение является просто следствием опыта. Образование могло изменить размер участков мозга и, следовательно, поведение (как подобные изменения можно было проконтролировать и ощутить сквозь твердый череп, никогда не объяснялось) [13]. Более позитивный, даже терапевтический взгляд Шпурцгейма на взаимосвязь мозга, разума и поведения начал захватывать воображение общественности в Европе и США. По мере того, как Галль понемногу отходил от дел (он умер в 1828 году в возрасте семидесяти лет), версия френологии Шпурцгейма одерживала верх.

В Великобритании ее успех отчасти объяснялся неустанной деятельностью шотландского юриста Джорджа Комба. Он не только помог создать первое британское френологическое общество (в Эдинбурге), но и написал большое количество бестселлеров, статей и брошюр, излагающих его версию френологии, сосредоточенную на самосовершенствовании [14]. Начиная с 1820-х годов френологические общества стали возникать по всей стране. Сперва группы состояли в основном из профессионалов и интеллектуалов, но постепенно они начали взаимодействовать с институтами механиков и литературно-философскими обществами. Последние были характерным явлением для растущих промышленных городов и имели целью «самосовершенствовать» рабочий класс. Комб и френологи не были революционерами, но власть имущих двойные принципы материализма и самосовершенствования пугали радикальными последствиями. Это не помешало некоторым религиозным лидерам принять френологию: в 1830-х годах Ричард Уэйтли, архиепископ Дублинский англиканской церкви Ирландии, утверждал, что он «так же уверен в истинности френологии, как в том, что солнце находится на небе» [15].

Аналогичный процесс происходил и по другую сторону Ла-Манша. Наполеон I в конце концов запретил труды Галля, но после основания более либеральной монархии в 1830 году некоторые ведущие врачи перешли на сторону френологической теории, и король Луи Филипп проявил интерес к столь популярной теме [16]. Как и среди англичан, во Франции обнаруживался широкий спрос на те версии френологии, что акцентировались на самосовершенствовании. Однако интеллектуалы и врачи никогда не были полностью согласны с концепцией Галля. Одним из первых критиков френологии выступил немецкий философ Георг Гегель, который в 1807 году отверг новую причуду. Шишки и неровности на черепе убийцы не могли по-настоящему раскрыть его преступную природу, сказал мыслитель, не только потому, что черепа имеют так много различных шишек, но и вследствие того, что человеческое поведение, включая убийство, является сложным феноменом. Один убийца не походит на другого ни мотивами, ни поступками [17]. К идеям Галля скептически относился и Наполеон:

«Полюбуйтесь на глупость Галля! Он приписывает некоторым шишкам на черепе склонности и злодеяния, которых не существует в природе и которые в действительности проистекают из самого общества и из человеческих условностей. Что бы значила какая-то там выпуклость на голове, если бы не существовало понятия собственности? Или на что бы сдалась шишка, „отвечающая” за склонность к пьянству, если б не придумали перебродившей выпивки; или „выпуклость честолюбия”, если не существовало бы самого общества?» [18]

Более содержательная и в основном научная критика исходила от Питера Роже, написавшего в 1820-х годах серию статей по френологии для Британской энциклопедии, некоторые позже были опубликованы в виде брошюр. Роже насмехался над теорией Галля и называл ее «метафизическим лабиринтом из тридцати трех специальных способностей, в которых анализировали человеческую душу». Исследователь отвергал предположение френологов о том, что повреждение мозга влечет за собой изменения умственных способностей. «Можно привести в пример бесчисленное количество случаев, прямо противоречащих заявленному принципу», – утверждал он [19]. Хотя Роже признавал, что мозг является «органом разума», он подчеркивал, что «нет прямых доказательств обязательного наличия какой-либо области мозга, жизненно необходимой для функционирования разума». Это было особенно верно в отношении людей с психическими заболеваниями: «Самые точные вскрытия ничего не сказали нам о локализации умопомешательства». Роже также оспорил фундаментальную гипотезу Галля и Шпурцгейма о том, что с помощью изучения черепа можно понять форму мозга. Ученый указал на довольно очевидную проблему, заключающуюся в том, что костный череп в некоторых областях толще, чем в других, и что он покрыт мышцами и кожей, которые затрудняют точное измерение его формы. Взгляды Роже активно разделяла новая порода интеллектуалов – ученые[76]76
  Уильям Уэвелл впервые употребил слово «ученый» в печати в 1834 году в рецензии на книгу Мэри Сомервилль «Взаимосвязь физических наук». Он придумал его несколько лет назад, чтобы описать «джентльменов» из Британской ассоциации содействия развитию науки. Whewell, W. (1834), The Quarterly Review 51:54–68, p. 59.


[Закрыть]. При личном общении они могли бы быть еще более откровенными. А 1845 году кембриджский профессор геологии Адам Седжвик написал письмо своему коллеге Чарлзу Лайелю[77]77
  Адам Седжвик (1785–1873) и Чарлз Лайель (1797–1875) считаются основоположниками современной геологии.


[Закрыть], охарактеризовав френологию как «воронку человеческой глупости, чепуху и пустословие» [20].

Неровности на черепе убийцы не могли раскрыть его преступную природу.

С конца 1840-х годов френология как социальная сила начала ослабевать[78]78
  Тем не менее отголоски френологии можно обнаружить в деятельности Чезаре Ломброзо (1835–1909), который создал антропологическое направление в криминологии и уголовном праве, получившее впоследствии название «ломброзианство». Ломброзо выдвинул идею о «человеке-преступнике», обладающем патологической предрасположенностью к злодеяниям. Опознать такого человека, по мнению психиатра, можно по ряду внешних морфологических признаков (форма черепа, неправильное строение ушной раковины и пр.).


[Закрыть]. Лондонское френологическое общество распалось в 1846 году, и даже Джордж Комб в конце концов перестал писать на эту тему [21]. Во Франции робкие отдельные изменения, за которые ратовали многие френологи, казались совершенно неадекватными, когда волна революций, прокатившаяся по континенту в 1848 году, обрушилась на страну. Призрак, по выражению Маркса и Энгельса, бродивший по Европе, – коммунизм – предлагал более радикальные решения индивидуальных и социальных проблем, чем самосовершенствование в сочетании с ощупыванием шишек на голове.

* * *

С точки зрения академического сообщества френология потерпела неудачу из-за главного арбитра научной мысли – доказательств. Какой бы красивой, логичной, соблазнительной или модной ни была теория, ее в конце концов отвергнут, если не будет получено экспериментальных данных. В случае с френологией мощные контраргументы появились в виде серии исследований французского врача Мари-Жан-Пьера Флуранса. Родившийся в 1794 году, он быстро поднялся по карьерной лестнице Французской академии наук. Будучи протеже великого натуралиста Жоржа Кювье, Флуранс обрел членство не только Академии наук, но и престижного литературного органа – Французской академии. Контраст с неудачей Галля в попытке получить признание на второй родине не мог быть более разительным.

Голубь, у которого был поражен мозжечок, вел себя как пьяный.

Флуранс провел ряд испытаний на различных животных, удаляя определенные части мозга подопытных и наблюдая за их последующим поведением. Галль критиковал данный подход, заявляя о невозможности удалить конкретную область мозга с достаточной точностью, чтобы быть уверенным, что поражена только она. Флуранс сознавал эту опасность, но, по замечанию историка Роберта Янга[79]79
  Роберт Максвелл Янг (1935–2019) – американский историк науки, специализирующийся на XIX веке (на дарвинизме); философ биологических и гуманитарных наук, психотерапевт.


[Закрыть], его метод в основном состоял в том, что Флуранс «удалил некоторую часть, и животное перестало делать что-то, следовательно, удаленная часть должна быть местом способности к данной функции» [22].

В течение двух десятилетий Флуранс проводил опыты на удручающе широком спектре птиц, рептилий и амфибий, а также на нескольких млекопитающих. Одно из его самых ярких экспериментальных открытий было связано с продолговатым мозгом, структурой, общей для всех позвоночных, которая находится в самой верхней части спинного мозга и является частью мозгового ствола. Флуранс обнаружил, что повреждение этой структуры влияет на дыхание и сердцебиение – по-видимому, она представляет собой центр фундаментальной физиологии жизни. Когда ученый повредил следующую структуру в основании задней части мозга – мозжечок, то обнаружил, что у животных нарушается двигательная координация. Он сообщил, что голубь, у которого был поражен мозжечок, вел себя как пьяный [23].

Верхние слои мозга, мозговые полушария, давали совершенно иной результат. При удалении полушарий животные становились совершенно неспособными реагировать на раздражители. Лягушка могла прожить так до четырех месяцев, но «в состоянии полного отупления… она не слышала, не видела и больше не подавала признаков воли или разума». Флуранс сделал вывод, что операция привела к «потере всякого восприятия и общего интеллекта, а также всех частных форм разума, которые определяют уникальное поведение различных видов», включая людей.

Флуранс не соглашался с тем, что существует большое число психологических способностей – он привел все аспекты интеллекта и воли к одному знаменателю, – и отказался признать какие-либо специфические анатомические образования в коре головного мозга. По мнению ученого, «одним из наиболее важных его наблюдений» было то, что кора головного мозга – «местопребывание интеллекта» – являлась единой структурой:

«Восприятие всех ощущений, вся воля, все интеллектуальные способности не просто находятся исключительно в этом органе, но занимают одно и то же пространство. Как только какая-либо из способностей исчезает в результате поражения коры головного мозга, все они исчезают. Как только одна из них возвращается путем исцеления этой области, все способности также возвращаются».

В 1842 году Флуранс написал целую книгу, в которой обличал френологию и особенно Галля, умершего четырнадцать лет назад. Флуранс оправдывал свое место в центре французского научного общества тем, что атаковал Галля не только экспериментальными находками, но и ссылками на эталонное воплощение французской философской мысли, Декарта, которому и была посвящена сама книга. Исследования Флуранса предполагали, что разум, как утверждал Декарт, исходя из философских предпосылок, является единым целым. Флуранс обнаружил, что у животных и у людей многие из высших поведенческих функций, связанных с разумом и восприятием, не сильно локализованы, как считал Галль, а, наоборот, широко распределены в коре головного мозга. Локализация применялась только к основным физиологическим функциям или к тем, которые связаны с координацией движений. Данные изучения инсультов, например, показали, что если правое полушарие мозга было повреждено, то пациент страдал от полного или частичного паралича левой стороны тела. Но данный вид контралатеральных[80]80
  Контралатеральный – расположенный на противоположной стороне или поражающий противоположную сторону тела.


[Закрыть] двигательных нарушений был относительно тривиальным по сравнению с глубочайшими тайнами человеческой психики. Разум, как оказалось, был рассредоточен по всей коре головного мозга.