Текст книги "Бодхисаттва. Китайская сказка о любви"

– Я в порядке, спасибо, дядя, они нормальные, когда трезвые, к тому же, один из них мой родственник.

Пока таксист звонил, я достала из сумки телефон. Непрочитанное сообщение от Шэнли! Он тоже думает обо мне. «Привет, мы на реке, запускаем воздушного змея. Ты что делаешь?». «Ах, мой милый, пока ты на реке бегаешь за воздушным змеем, я ищу девочек по вызову по ночному городу». Отвечу Шэнли что-нибудь потом, не отправлять же сообщение в пять утра. Таксист положил трубку и сказал цену за ночь на территории клиента, я умножила цифру в уме на два и сообщила ребятам.

– Так дорого! А еще говорят, в Китае все дешево!

– Так это же на вывоз, – нашлась, я, думая про себя, ну нет, не стану я помогать изменять женам, пусть ищут себе подружек без моей помощи.

– Ладно, поехали в отель, ген наш уже спит.

«Ура! Я молодец», – подумала я про себя. Ребята на заднем сидении захрапели, меня немного подташнивало от запаха перегара, смешавшегося с запахом сухой морковки.

Огни предрассветного города проносились мимо, навстречу уже попадались утренние торговцы, везущие овощи для лепешек, город медленно просыпался. Я почувствовала усталость. Мне стало невероятно жалко себя, Шэнли не сможет защитить меня, не поможет, глупо надеться на кого-то. Времена, когда женщина была нежным беззащитным цветком, прошли. Не нужно себя жалеть, если таксист еще раз так сочувственно на меня посмотрит, я расплачусь.

Держи себя в руках, все могло быть гораздо хуже, ты просто устала, все наладится.

***

Воспоминания, погребенные под бесчисленными образами новых людей, городов, слов, улиц, снов. Иногда я возвращаюсь к ним, пролетая над пространством всего нового, накопившегося слой за слоем. Как старые разрушенные города сохраняются в своем почти первозданном виде под массами рассыпчатого сухого песка, так и память лежит не тронутая ни упорными археологами, ни азартными искателями древних сокровищ.

Он встречал меня у самого вагона. Увидев его, я сразу заметила грусть, она пряталась где-то между бровей, притворившись маленькой черточкой – твердой линией. Он крепко обнял меня, расспросил про мой путь и про работу, но с первых же секунд я почувствовала, что что-то не так. На все вопросы он отвечал, что все в порядке. Хоть физический холод поезда, в котором я приехала из Шанхая, уже отступил, и на небе сияло солнце, страшные ветра душевного холода, закрутили вихри над моей головой. Сердце отчетливо осознавало: что-то не так, но ум никак не мог подобрать этому логичного обоснования.

***

Припарковав велосипеды у входа в подъезд с низкой дверью, мы поднялись по ветхим ступенькам и зашли в квартиру, располагавшуюся на первом этаже. Коридор и комната, заваленные различными вещами, казались совсем крохотными. Из кухни, беззубо улыбаясь, вышла старенькая сгорбленная бабушка, закутанная в многочисленные одежды, словно ребенок. Увидев нас, бабуля заторопилась: «Проходите, проходите». Из-за старушки выпорхнула маленькая девушка, держа в обеих руках две низенькие табуретки. «Вот в эту комнату, пожалуйста», – защебетала внучка.

На каждой стене комнаты, в которую нас так радушно пригласили, висели изображения Девы Марии и большой календарь с Иисусом. Расставив табуретки, мы расселись небольшим полукругом. Сунь Яннань, самая бойкая девушка с характером пацана-сорванца вела собрание. «Вначале мы помолимся, затем перейдем к чтению», – властно, но вместе с тем игриво приказала Яннань. Она четко и быстро произнесла слова молитвы, так, что наши «аминь» едва поспевали занять свое место в конце предложения. «Теперь по строчке читаем главу из Евангелия от Матфея». Очередь мимолетно дошла до меня, и я, краснея, побежала взглядом по своему предложению, облекая увиденное в слова. «Тон – второй или третий в этом слове?». Мысли сосредоточены далеко не на Боге, а на фонетике китайского языка. «Даю вам две минуты подумать, потом каждый выскажет свое мнение по поводу прочитанного отрывка», – скомандовала Яннань. Все ушли обратно в книгу, пытаясь разглядеть и прочувствовать смысл всех метафор Иисуса, а может, всего лишь наслаждаясь иносказательностью. Напряженные мыслительные процессы запустились в моей голове: нужно сказать красиво, искренне, правильно, с душой, вначале пара общих фраз, свое осмысление, потом яркий образный пример. Пытаясь вспомнить красивое чэнью2929
  Фразеологизм.


[Закрыть], слышанное недавно в каком-то сериале, я подняла на секунду глаза. Все вокруг сидели, склонив головы над Священной Книгой, и только Шэнли, устроившийся на табуретке напротив, смотрел на меня взглядом, который я раньше никогда не видела. Столько нежности в неожиданном сочетании с тоской! Что может быть страшнее безнадежности, бесповоротности, фатальности, когда понимаешь, что ничего изменить уже нельзя, и колесница Судьбы несется вперед, а тем, кто хочет сменить направление или остановить колесницу, придется дорого за это заплатить. Мой вопросительный взгляд вывел Шэнли из его собственных мыслей, он встрепенулся, точно преступник, которого застали врасплох, в это мгновение раздался голос Яннань, показавшийся в тот хрустальный миг громовым: «Переходим к обсуждению». Наш безмолвный диалог тут же закончился, и его глаза не успели ответить на мой вопросительный взгляд.

– Мэй, давай с тебя начнем.

Я быстро собралась с мыслями, вспомнив, о чем думала до молчаливого диалога с Шэнли.

– Мне больше всего нравится, что Иисус объясняет все ученикам с помощью метафор, так, чтобы им было понятно. Человек не всегда сможет принять и понять даже самую настоящую, доказанную, подтвержденную истину. «Какой мерою мерит, такою и вам будут мерить». Иисус просит учеников не осуждать, не критиковать, не тратить свои силы на такое бесполезное занятие, ведь не так легко понять, почему человек поступил так или иначе, что мы знаем о других, когда даже сами себя подчас понять не в силах.

До Шэнли очередь не дошла, все заторопились на ужин, и скоро мы разошлись. Мне хотелось поговорить с Шэнли наедине, но его знакомая отправилась ужинать с нами, и мы беззаботно проболтали о какой-то ерунде, склонившись над парящей жаром длинной, как Великая китайская стена, лапшой.

Следующие несколько дней мы с Шэнли не виделись. Он готовился к экзаменам и занимался репетиторством со школьниками, решившими поступить на факультет каллиграфии в следующем году. В глубине души я боялась, что это все отговорки, он просто не хочет меня видеть по неизвестным для меня причинам. Но по всем просмотренным сериалам, по опыту подружек, по словам красавицы-бабушки я знала, что «вешаться на шею и выпрашивать для себя времени и внимания – то же самое, что перетягивать одеяло на себя, а это для уважающей себя девушки непростительно. Одеялом должны покрыть тебя и еще подоткнуть его, чтобы холодный воздух не проникал внутрь». Я не знала, как правильно себя вести и что делать.

Зима пришла не только ко мне в сердце, но и в мир. Все стало холодное и ясное – и небо, и листва, и магазины, и фонари, и дорога. Лил дождь, падал снег и задувал ветер, но моя избалованная душа рвалась на улицу, я не могла не разрешить ей. Я написала Шэнли, что собираюсь бегать на западном стадионе и буду рада, если он придет.

Совсем стемнело, последние студенты ушли, пробежав несколько кругов. Я вглядывалась в темноту, все еще веря, что Шэнли все-таки появится.

Небо побелело, точно голова девяностолетнего старика. Земля пахла влагой и легким морозом. Это было сродни Крещению, дождь постепенно становился жестким, как лед, на рукаве я увидела снежинки. Но мне было жарко, словно внутри находился мощный обогреватель.

Небо было мягким, как взбитое одеяло, цвет разбросан неровно, расплывшимися мазками – цвет снежных облаков. Волосы оледенели, пальцы и лицо тоже. Я смирилась, что друг мой не придет, и танцевала в свое удовольствие. Ощущение свободы, вольного танца со всем вокруг – ветром, листвой, деревьями – захватило меня целиком.

Снег покрыл черную землю, точно кто-то посыпал шоколадный торт кокосовой стружкой. Такая редкость в этих местах. Неожиданно прилетевший с севера ветер подхватил оставшиеся с осени засохшие желтые листья и закружил их вместе с вихрями снега. Линия горизонта постепенно стерлась, как будто само Небо сошло на Землю. Оказавшись под пленительной властью стихии, я закружилась где-то между Небом и Землей, между снегом и пролетающей мимо листвой. Необычайно сильное чувство единения со всем миром, внутренней свободы, танца и полета разом вспыхнули в моем сердце. Ожидание моего не пришедшего возлюбленного казалось далеким и ненастоящим. Ведь его нет теперь со мной, я его не вижу. А вдруг он лишь иллюзия, плод бесконтрольного воображения? Теперь в душе такая свобода, такая буря! Задыхаюсь от порывов воздуха!

Рад, что удалось вытащить тебя на улицу. Пусть и ненадолго, но ты поняла, кто ты, что у тебя внутри.

После этой ночной снежной бури, мне стало легче. Я совсем перестала пытаться объяснить поведение пропавшего Шэнли.

***

Это была самая длинная ночь – день зимнего солнцестояния, когда тьма сломлена, и день начнет немного прибывать. Совпадение ли? Вместе с Солнцем мы переживали самый длинный период темноты в году, именно тогда Шэнли написал мне, что нам лучше расстаться, так как он все еще любит свою прежнюю подругу. Я не знала, верить или нет, хотя уже давно подсознательно чувствовала, что все движется именно к такому финалу.

Я проснулась. Странное ощущение, как будто я умерла вчера, а сегодня не смотря ни на что все-таки проснулась. Солнечный свет был слепящим, но совсем блеклым, почти белым, в нем не было ни капли позолоты. На душе стало спокойно, равнодушие прорвалось из пучин подсознания, чтобы защитить сознательную часть от страданий.

Вечером я провела урок танцев для моих учениц, воспитательниц в христианском садике. Внешне все было до боли обычным, а между тем, темная тоска впитывалась в душу все глубже, точно тушь впитывается в бумагу сюаньчжи. Я делала все на автомате, стараясь не думать и не вспоминать.

В какой-то момент страдающий уже отрывается от предмета своей тоски и страсти. Этот объект просто-напросто стирается. И тут начинается самое удивительное: человек остается наедине с собой, а значит наедине с Богом, со своими чувствами. Одиночество похоже на зимнюю степь: любой предмет виден в ней на огромном расстоянии. Это хрустальное, звенящее чувство. Душа превращается в лабораторию алхимика. Каждый день здесь происходят невероятные реакции.

Мы думаем, что мы важны кому-то, кто-то любит нас. Да, так может быть. Но это счастье Наташи и Пьера. Любовь Наташи и Андрея была другой – полной страдания, недостижимой, как холодные высокие октябрьские небеса. Но именно в таких чувствах есть глубина, даль, смотришь вверх и не видишь конца. Земная любовь Наташи и Пьера – горизонтальная, щедро разливается по земле, не стремясь ввысь. Словно полноводная река, она пытается утолить жажду тех, кто когда-то рвался в небо, к холодной, далекой, полной страданий любви, но остался среди щедрого земного счастья.

Как же было бы обидно объектам нашей любви, если бы они знали правду. Знали о том, что они не сосредоточение всей нашей жизни, не одна единственная точка, к которой сводится конусом весь мир, не дно воронки во время бури, а лишь инструмент в руках Бога, с помощью которого Он помогает нам познакомиться как с самими собой, так и с Ним. Наша душа меняется, она становится молчаливой. Как юная балерина легонько приподнимается на цыпочки, становясь чуть выше всего того, что мы называем обыденностью, пусть даже в этой обыденности заключается весь смысл простого человеческого счастья, к которому мы порой стремимся.

***

Несколько дней подряд по вечерам я сидела на стуле, положив голову на стол, и слушала какие-то тоскливые песни. Сухой ком застрял в горле, а из глаз лились слезы, бесконтрольно и неосознанно. На мониторе также плакало письмо, написанное Шэнли, но еще не отправленное ему. Рядом стоял ром, оставленный мне уехавшей куда-то на несколько дней Кристиной.

Позвонил Шэнли, и я, после нескольких глотков рома, решила ответить.

– Послушай, я всю жизнь считал себя хорошим человеком и теперь неожиданно стал плохим. С детства я больше всего боялся ранить других людей, потому что мне и самому было плохо от этого.

Я запутал тебя, сделал так, что ты стала меня ненавидеть, только так тебе было бы легче оставить меня. Есть такая пословица: легче отпустить ненависть, чем любовь. Не знаю, сможешь ли ты понять. Я думал, что только так ты, вернувшись домой, сможешь меня забыть, начнешь жить заново. Поэтому сказал тебе, что до сих пор думаю о своей бывшей подруге. Ты из России, я из Китая, вероятность того, что мы будем вместе невелика, я самого начала хотел, чтобы ты осталась в Китае, рядом со мной. Я был таким эгоистом. Твои родители не хотят, чтобы ты жила в Китае. Если ты останешься здесь, ты их расстроишь. Я очень уважаю своих родителей, больше всего боюсь, что они будут страдать.

– Я тебе не верю.

– Я думал, твоя мечта, вероятнее всего, не в Китае. Я не хочу как-то влиять на твой выбор, у тебя хорошие перспективы в жизни, а я из бедной семьи и не смогу дать тебе то, что ты заслуживаешь, поэтому лучше мне не портить твое будущее. Знаешь, как в Китае – если у тебя нет денег, хоть расшибись, трудно достичь хороших результатов. Если ты меня оставишь, ты будешь счастливее. Возвращайся домой и не вспоминай меня. Ты можешь не верить мне.

Мы болтали в жанре расстающихся влюбленных, а ром медленно, но верно убывал.

Голова стала невыносимо тяжелой и неподвижной, в отличие от мыслей, стремительно метавшихся в ней: «Это все в гороскопе про влияние негативных тенденций, я же весной так его любила, все это время, а он… я не знаю, чем это все было, я не знаю, что к нему чувствую, смесь любви и ненависти».

Теперь я вспоминаю, и мне кажется, что сумасшествие мое началось именно тогда. Говорят, что подобное случается от больших потрясений. Вначале, я думала, что это только сон, но запахи, звуки, прикосновения были настолько реальными, что я все больше убеждалась, что причина произошедшего кроется в моем пошатнувшемся рассудке.

Голос в трубке стал все дальше, и вдруг я почувствовала, что что-то щекочет мою лодыжку. Я опустила вниз глаза. Это колосок, а вокруг бескрайнее ржаное поле! Позади высокий утес, за ним темное море. Волны серьезно, размеренно накатывают одна за другой. Стройные облака, полные воды, быстро мчатся по направлению к замку. Как хорошо вдохнуть чистого воздуха, я глотнула преддождевого аромата и задержала дыхание. Моя любимая погода, природа замирает в предвкушении тайны.

Замок уже совсем близко, духи ветра ударяются на лету о его стены и растворяются в воздухе

Колоски трепетали на ветру, то ли здороваясь, то ли пожимая друг другу руки. Странно. Кларк не вышел встретить меня в поле. Наверное, потому что я заявилась без приглашения. «А кто он? Откуда я его знаю? Во снах иногда так бывает. Надо же! Как меня подкосил ром». Разгребая волны ржаного поля, я направилась в сторону замка. Завидев его серые каменные башенки вдалеке, я не выдержала и побежала по проселочной дороге, пояском тянувшейся среди золотых полей. Чудесное сочетание цветов: рожь с позолотой и серое благородное небо. Бегу навстречу мчащимся духам ветров, волосы перепутались, длинное синее платье, не помню, чтобы у меня было такое в гардеробе, как капелька дождя, упавшая с неба на светло-желтые поля. Замок уже совсем близко, духи ветра ударяются на лету о его стены и растворяются в воздухе. Зайду с восточной стороны, через сад. Там есть дверь на кухню, а оттуда можно попасть и в сам замок.

Осенние ароматы трав, устилающих сад, ударяют в нос, розы уже не такие яркие, как в ту летнюю ночь, когда мы вышли с Кларком покурить и говорили о звездах. Хотя бы о чем-то постороннем. Мне всегда хотелось видеть в Кларке больше человеческого. Тогда в первый раз всего лишь на считанные доли секунды мне удалось разглядеть в его глазах легкую грусть. Теперь цвет роз похож не на капли крови, а на выцветшие занавески старинного особняка времен Людовика XIV. Нахожу в стене, обвитой плющом, дверь. Стоит только немного приоткрыть ее, как в меня проникает запах только что выпеченных сладких булочек и сваренного кофе. Уголек в печке еле тлеет. Из маленькой уютной кухни, заставленной баночками и бутылочками, прохожу в темные коридоры замка. Смотришь вверх, и голова идет кругом от высоких потолков, украшенных лепниной. Открываю одну из дверей, свет тут же разливается молочной рекой по темному коридору. Зала для тренировок по фехтованию, заглядываю внутрь: «Кларк, ты здесь? Clark, sei qui». Боже! Это я сказала? На итальянском! Кларка нет. Конечно, он, должно быть, в библиотеке. Прохожу вдоль пейзажей старых мастеров. На картинах едва различимы очертания замка, моря, руин, в конце коридора чуть дрожит свеча в канделябре. Вот, кажется, и библиотека. С трудом открываю большую резную дверь из черного дерева, привезенную из Индии. Полумрак, только белеют развивающиеся, словно паруса, шторы. Видимо, окно открыто. На первом этаже библиотеки, в самом конце длинного стола, возле окна сидит Кларк и что-то пишет.

– Кларк?

– Ло, ты уже здесь! Извини, что не вышел встретить тебя к утесу, – Кларк поднялся и пошел ко мне вдоль длинного дубового стола. – Но я знал, что ты придешь и попросил Джефри испечь твои любимые коврижки с яблоками и корицей и приготовить горячий шоколад с ванилью. К концу предложения Кларк уже стоял возле меня, пожимая теплыми ладонями мои ледышки.

– Все те же холодные руки, голубая кровь не кипит? Ха-ха, – он по-доброму засмеялся.

– Я так давно тебя не видела, почти забыла твое лицо, не говоря уже о смехе и голосе.

– Э, нет, мы недавно виделись.

– Я никак не могу узнать тебя, когда это было? У реки на пленэре?

– Все расскажу, садись к окну, я принесу тебе твои коврижки и плед. Сегодня нельзя топить камин, но шоколад тебя точно согреет. Если что, пойдем в залу для фехтования и повальсируем, ты что-то совсем неважно выглядишь.

Кларк быстро вышел, а я расположилась на высоком деревянном стуле. Хотя окно было открыто и радушно впускало морской ветер, игравший кончиком листа бумаги, на котором готическим почерком Кларка красовались какие-то записи, холодно в библиотеке не было. Глаза привыкли к полумраку, и в дальнем углу я разглядела изящную лестницу из орехового дерева, ведущую к верхним стеллажам. Привычное желание приключений, любопытство, взяв меня под руку, провело к лестнице и заставило подняться по ее скрипучим ступенькам наверх.

Шкафы с темными книгами стояли рядами: «Странно, почему все на итальянском?» Одиссея. Старое издание, век XVIII. Только я потянулась за Гомером, как услышала внизу шаги.

– Ло? Ты где?

– Уже спускаюсь, все книги на итальянском, и мы тоже говорим на итальянском!

– Снова память у тебя притупилась, ты не должна так серьезно относиться к внешнему миру, – учил Кларк, пока я спускалась со второго этажа библиотеки. – Ты же сама выбрала этот язык, если так пойдет дальше, ты и меня позабудешь.

Горячий шоколад и коврижка уже поджидали меня на столе, Кларк заботливо накинул мне на плечи полосатый оранжевый плед.

– Я думала, ты принесешь мой любимый синий.

– В теплых тонах ты быстрее согреешься.

– Расскажи, когда ты появлялся? Как я могла не узнать тебя?

– Ответ на все твои вопросы сводится к одному: ты стала слишком сконцентрирована на внешней жизни, я боюсь, что однажды ты не придешь, потому что просто-напросто забудешь о моем существовании, тогда мне придется отправиться к тебе и очень постараться, чтобы вернуть тебя обратно.

– Хорошо, хорошо, я же стараюсь. Так кем же ты был?

– Помнишь, вечером ты шла по краю дороги, нарушая правила, а впереди шагал молодой человек со слегка рыжими волосами. Дорога резко оборвалась из-за ремонта, и оставалось только прыгать вниз, там бежал тротуар. Незнакомец остановился в нерешительности и спросил тебя, что делать, ты как раз догнала его. «Просто прыгай». Он спрыгнул и подал тебе руку, чтобы помочь. Потом вы разошлись.

– Что-то я не помню такого.

– Уверена? О, нет! Этого еще не произошло! Это случится года через два! Беру свои слова по поводу твоей невнимательности обратно.

Горячий шоколад разливался по мне теплыми, сладкими реками, плед мягко обнимал плечи, ветки постукивали в окно, все заботы казались далекими и не моими.

– Что с тобой приключилось, что ты решила вдруг прийти?

– Мне так спокойно, тепло и сладко, что даже не хочется вспоминать о вопросах без ответов.

– Но тебе придется вернуться обратно, и вопросы снова повиснут над тобой, зацепятся и будут раскачиваться на самих себе, как на крючке.

– Хорошо, попытаюсь вспомнить. Да, я просыпаюсь по утрам, и мне кажется, что я вовсе не люблю Шэнли, что все это тянет меня вниз. Потом, «обрастая» жизнью, которая там считается реальной, снова думаю, что он центр бытия, только он дарит радость, счастье и страдания, заставляя чувствовать жизнь острее.

– Мне бы не хотелось класть взрывчатку под крепкие стены твоего земного романтизма, но твой друг всего лишь внешний стимулятор, на его месте может быть кто угодно, ладно, не кто угодно, – поправился Кларк, увидев, что кружка в моей руке остановилась на полпути, а я уже собиралась возмутиться. – Важно то, что творится у тебя внутри, ты должна научиться балансировать, чувствовать глубоко, но осознавать при этом, что с тобой происходит, направлять мысли в нужное русло.

– Хочешь коврижку? Могу поделиться.

– Нет, спасибо.

– У меня было столько тревог и вопросов, но атмосфера замка как будто лечит без слов.

– Да, я заметил у тебя в глазах словно зажглись огоньки, лучший твой индикатор, такой явный, даже твои люди его замечают, вернее некоторые из них. Глаза, как вода. Когда ты пришла, выглядела невероятно истощенной, я даже испугался. Напомню тебе лучший способ приводить себя в порядок и не забывать обо мне и о замке.

– Слушаю.

– Питайся красотой, как небесные бабочки пьют эфир, пей красоту. Я буду иногда подбрасывать ее тебе в двух строках китайского стихотворения, в колорите опавшего по осени листка, в ржавом цвете песков пустыни, в трогательных отношениях между людьми, взаимопомощи, в гитаре, в звуках португальской песни, в свободном ветре, в твоих собственных глазах, в нежной пене капучино. Помни, что если не сможешь оправиться, я приду на помощь.

– Почему ты так редко появляешься, почему не можешь остаться насовсем?

– Не все такие смелые, как ты, Ло. Я горжусь тобой и мне стыдно за то, что все так сложилось. Было бы справедливее поменяться местами.

– Ну что ты, не говори так, ты лучше всех справляешься со своими обязанностями. Спасибо за помощь в трудные периоды жизни, передай, пожалуйста, Джефри мои восхищения по поводу его угощений.

– Уже уходишь?

– Да, так лучше, а то тяжело будет возвращаться.

– Давай повальсируем немного, чтобы ты чувствовала себя прекрасно, когда вернешься. Кларк подал мне руку, помогая подняться, и мы прошли в просторную залу для фехтования. Окна были приоткрыты, и запах дождя застыл в легком полумраке. Кларк включил старый патефон, и на пол залы полились звуки рояля. Мы кружились, утопая в преддождевых запахах, задевая колышущиеся от ветра легкие белые шторы. С хорошим партнером всегда кажется, что танцуешь всю жизнь, хотя на самом деле ты совсем дилетант, и это чуть ли не первый твой танец. Долгожданный покой, равновесие, недоступное даже самому искусному циркачу. Круг за кругом, мы кружим в мире, как дервиши, или мир кружится вокруг нас. Вдруг Кларк оказался далеко, я еще чувствовала его руку на талии, его присутствие рядом, но голос звучал уже издалека: «Ло, Ло, ты уходишь, не забывай, кто ты. Слышишь, все можно исправить, только не забывай кто ты». Я оказалась в тумане, все размылось, как акварельные краски или как разводы черной туши.

***

Вечером зашла Тамара.

– Я же все вижу. Давай выпьем вдвоем, посидим, поговорим.

Пьяная женщина становится по-настоящему женственной. Бокал вина – точно ключ открывает ее сердце, стремительной и безразличной волной алкоголь сметает стены, держащие взаперти любовь и нежность – пленниц, попавших в неволю из-за горького опыта, обид, обмана и недоверия. Она кружит, смеется, танцует. Она, не то принцесса, не то ведьма, не то добрый ангел, не то жестокая мстительница, больше не хочет искать защиты в крепких мужских объятиях, ее усталая голова не упадет на долгожданное сильное плечо, разметав по нему свои золотистые, как сливочное масло или черные, как темный шоколад, волосы. Теперь он не нужен ей, ей тесно в нем, пусть он останется здесь, пусть восхищается ее безумием, ее смелостью, на которую сам не способен. Она предпочтет его родному надежному плечу радость тех мест, где люди, несмотря на усталость после полного трудов дня, выходят на улицы, чтобы танцевать, радоваться жизни, позабыв про заботы, предавшись всеобщему опьянению.

 
Принеси мне весну на ладошке,
Убаюкай в ее светлых травах,
Я поставлю кувшин на окошке,
Выйду во поле в валенках старых.
 
 
В поле вьюга меня заколдует,
Унесет с собой ветер ревнивый,
А мороз на щеке нарисует
Узор инеем дивно-красивый.
 
 
Там так холодно, зябко, так страшно!
И зима все морозами жалит.
Где же Лель мой безумно-отважный?
Среди снега меня не оставит?
 
 
Зря зову, зря ищу в белом поле,
Все, как снежная буря, промчится,
Лучше жить мне с ветрами на воле
Чем в объятиях тесных томиться.
 

Это было Рождество. Мы с Тамарой продумывали план распития Бейлиса с колой – причудливого коктейля, ставшего привычным обезболивающим от душевных ран. Чтобы не говорили про женскую дружбу, она, особенно скрепленная общим горем, порой становится прочней мужской. Только женщина может понять необходимость в защите, радость от позволения дарить любовь, многочисленные страхи и сомнения другой женщины.

Пропустим это место, раз уж Вы решили читать ее записи со мной. Я расскажу Вам вкратце. Тогда пить они не стали, пришел он со своим покаянием. Не люблю этот момент, когда она так из-за него убивалась, не замечая его малодушия и истинных мотивов. Вот увидите, что я прав.