Текст книги "Тибетское пророчество"

Мэйдлин Брент
Тибетское пророчество

ГЛАВА 1

Еще до того, как мы добрались до вершины ущелья Чак, я заметила, что высокая фигура Сембура начала качаться в седле, и поняла, что ему приходится тяжко в разреженной атмосфере. Моего сердца коснулся холод куда ужасней студеных горных ветров. Сембур – это все, что у меня было.

Мое место было в конце каравана, рядом с Гхенлингом, молодым человеком, жившим в Намкхаре по соседству с нами, однако когда я пришпорила пони, направляя его вперед, никто не попытался остановить меня. Из-за пронизывающего ветра мы держали головы опущенными, низко натянув на них капюшон, так что, вполне вероятно, никто даже не заметил, как я проехала мимо длинной вереницы яков, неутомимо тащивших большие кожаные тюки с солью.

Оказавшись рядом с Сембуром, я взяла его за плечо и обратилась к нему на языке, на котором говорили только он и я, языке, которому он учил меня с тех пор, как я себя помню. В будущем мне предстояло узнать, что я говорю на нем с ужаснейшим акцентом, но в то время, когда мне было двенадцать лет, я еще не слышала, чтобы на нем говорил кто-нибудь другой, кроме Сембура, и, естественно, произношение у меня было точь-в-точь такое же, как у него. Сембур называл его «ханглийский», а себя «хангличанином». Это означало, что он приехал из страны, которая находится на другом конце света.

– Как ты себя чувствуешь, Сембур? – с беспокойством спросила я.

Он повернул свою закутанную голову, и я увидела его обветренное лицо и устремленный на меня взгляд голубых, налитых кровью глаз. Выглядел он совсем больным, губы посинели, и даже заостренные кончики усов поникли. Меня пронзила дрожь. Ведь у Сембура, шел он или ехал верхом, спина всегда была прямой, как золотые шпили Галдонга, и мне всегда казалось, что он так же прочен и не имеет возраста, как сами горы. Но недавно я поняла, что он всего лишь человек, а теперь я видела, что он к тому же и стар.

– Ты ужасно выглядишь, – сказала я. – Обопрись о мое плечо.

Он с видимым усилием взял себя в руки и сверкнул на меня глазами.

– Это что? Что это, а? Кто разрешил вам оставить свой пост в арьергарде, юная леди?

– Ой, Сембур, пожалуйста, не сердись. Я увидела, что ты вроде как качаешься, и страсть как испугалась. Давай, обопрись ненадолго, пока не почувствуешь себя получше. Когда мы пройдем через перевал и чуть-чуть спустимся, тебе станет легче.

Губы Сембура окоченели. Голосом, едва перекрывающим завывание ветра, он проговорил:

– Не хочу, чтобы они все видели, что я не в себе, Джейни.

Приподняв светлые, густые брови, он скосил глаза сначала в одну, потом в другую сторону, окинув взглядом тех, кто уже месяц шел с нами караваном из Намкхары.

– Слушай, Сембур, спусти с плеча винтовку и дай мне, – предложила я, – мы сделаем вид, что ты объясняешь, как она действует, а при этом ты сможешь на меня опереться. – Он продолжал колебаться, и я настойчиво добавила: – Ну, давай, сейчас у нас не может быть никаких проблем с людьми из этого племени кхамба. В ущелье они никогда не нападают, а мы скоро будем в Смон Тьанге.

Так называлась страна, в которой мы жили. Ее народ назывался Ло-бас, а возвращались мы из торговой поездки в страну Бод, которую Сембур всегда называл Тибет.

Он кивнул и спустил с плеча винтовку. Я знала, что это – лучшая винтовка в целой стране. «Ханглийская», с узкой металлической коробкой, которая называется «магазин», и поэтому не надо вставлять патроны один за одним. Я взяла винтовку, проверила, как учил Сембур, стоит ли она на предохранителе, и двумя руками установила перед собой, направляя Пулки коленями. Сембур положил руку мне на плечо. Конечно, я была слишком мала, чтобы служить ему настоящей опорой, но все же достаточно сильна, чтобы он почувствовал себя хоть немного устойчивей. Через несколько минут он вздохнул и сказал:

– Спасибо, милая. Становлюсь староват для таких высот. Придется дома об этом немножко поговорить.

– Хорошо, но сейчас молчи. Тебе нужно беречь дыхание.

Он улыбнулся.

– Ты говоришь сейчас прямо как мама, Джейни.

Я не ответила, потому что корила себя за то, что не устанавливала каждую ночь перед нашей палаткой ловушку для горных демонов. Они гораздо злее равнинных демонов, и несомненно, один из них проник в Сембура и поразил его легкие и сердце. Беда в том, что Сембур сам запретил мне делать и устанавливать ловушки для демонов.

Я помнила, как он был потрясен, когда в первый раз застал меня за этим занятием. Я сооружала ловушку из кусочка бараньего рога, переплетенных соломин, нескольких маленьких картинок, которые накорябала на кусочках коры, приправляя все это заклинаниями, которые уговорила Лахну написать для меня на полосках кожи. Каждый в Смон Тьанге знал, что существует больше четырех сотен демонов земли и воздуха, огня и воды, и эти злые духи могут вызвать не меньше тысячи болезней, а также навлечь на жертву пять видов неожиданной смерти.

Сембур ничему такому не верил и говорил, что ни один «хангличанин» не верит подобной ерунде. Я понимала, что по-своему он прав, но в то же время была совершенно убеждена, что в этой части света все-таки живет множество демонов, пусть даже они и не водятся в «Ханглии». Порой Сембуру трудно было понять людей, с которыми мы жили, потому что хотя мы поселились в Смон Тьанге, или Мустанге, как он называл его по-"ханглийски", десять лет назад, он знал всего лишь несколько слов местного языка и всегда делал ошибки. Он никак не мог постичь, что есть два вида языка: один – на котором говорят с обычным человеком, второй – на котором говорят с кем-нибудь важным.

– Этот народ – просто язычники, Джейни, – напоминал он мне то и дело. – Впрочем, они хорошие люди. Должен сказать, к нам они относились, как правило, по-доброму. Но они невежественные, понимаешь? Они ничему не учились.

– Что значит «ничему», Сембур? – спросила я однажды.

– А? Господи, спаси мою душу, «ничему» и значит «ничему», девочка! Например, они даже не моются как надо и понятия не имеют о том, что надо держать себя в чистоте.

Это была правда. Раньше я часто завидовала другим детям, которые мылись только по праздникам, тогда как мне приходилось каждый день вставать в маленькую деревянную ванну, чтобы вымыться с головы до ног. Три лета назад Сембур сказал, что я уже слишком большая для того, чтобы он меня мыл, и поэтому в будущем я должна делать это сама. Сначала я жульничала, закрывая дверь в свою маленькую комнату шторой из шерсти яка и делая вид, что моюсь. Но затем, к собственному огорчению, я обнаружила, что мне не по себе, если мое тело и одежда не отличаются чистотой, и начала снова мыться так, как меня приучил Сембур.

Другой раз, рассуждая на ту же тему – о разнице между Ло-бас и нами, он сказал:

– Дело не только в том, что они не понимают, что нужно быть чистыми и опрятными, Джейни. Они еще и необразованные. Кроме монахов, никто не умеет читать и писать. А ты умеешь, я научил тебя всему, что сам умею, так что ты не должна быть такой, как эти язычники.

Уроки у меня были каждый день, насколько я себя помню, и я три раза прочла книгу, которая называется Святая Библия. У нас было всего две книги, вторая называлась "Истории про Джессику". В ней были картинки и рассказывалось про девочку, которая носила длинное платье и иногда ездила на велосипеде – удивительной машине с двумя колесами. Джессика все время делала что-нибудь интересное – ходила в школу или ездила в место, которое называлось «побережьем». А еще она все время помогала людям. Больше всего мне нравилась картинка, на которой Джессика махала флагом, чтобы остановить большую машину, ехавшую по рельсам, потому что у одного джентльмена нога застряла между шпал. Я часто мечтала, что когда стану взрослой, то буду похожа на Джессику и буду спасать людей от того, что их раздавят большие машины.

Сембур говорил, что книг – сотни, и во всех них – разные истории. Поверить в такое было трудно, однако наверняка это было правдой, потому что Сембур никогда мне не лгал. В другой книге, Святой Библии, рассказывались разные странные вещи, и я не понимала многих слов, но могла прочесть их вслух, а Сембура это вполне устраивало.

Однажды я заявила:

– В Галдонгском монастыре целая куча свитков, Сембур. Они тоже вроде книг. Про них мне рассказал Гхенлинг, он сам их видел. Я бы не прочь почитать что-нибудь еще кроме моих книг.

Сембур рассмеялся своим сухим горловым смехом, напоминавшим лай:

– Ты не можешь прочитать их, Джейни. Они написаны на иностранном языке, не "ханглийском".

– Тогда почему мы можем читать и писать только по-"ханглийски"?

Он жестко посмотрел на меня, как часто смотрел на Ло-бас.

– Господи, помилуй, Джейни, да потому, что мы «хангличане», вот почему! И тебе следует этим гордиться, моя девочка!

– Не знаю, Сембур. Иногда я об этом жалею. Ну, когда, например, другие дети не хотят со мной водиться или делают гадости потому, что я другая. Иногда взрослые тоже так себя ведут.

Сембур вздохнул.

– Знаю, милая, знаю, – ласково проговорил он. – Чаще всего они ничего против нас не имеют, но порой мне не хочется поворачиваться к ним спиной – как бы туда не воткнули нож. И все-таки ты должна быть к ним снисходительной. Это всего лишь невежество. Им всюду мерещатся знамения. Стоит только яку упасть в расселину, и они тут же обнаружат с полдюжины знамений, из которых выходит, что это случилось потому, что в деревне живут два иностранца. – Он пожал плечами. – И все-таки… Когда они начинают чудить, нам просто надо убраться на пару дней, и они обо всем забудут.

Сембур сказал правду. Мне никогда не было по-настоящему страшно в Намкхаре. Я играла с другими детьми, работала с ними в полях вокруг деревни или в сараях, где женщины пряли козью или ячью шерсть и дубили кожи. Если бы не Сембур, я вполне могла бы сойти за одну из них, потому что хотя моя кожа и была светлой, но глаза и волосы такие же черные, как у любого жителя Смон Тьанга.

Но хотя Ло-бас и уважали Сембура, он никогда не смог бы стать одним из них, потому что не мог и ни за что не хотел отказаться от своих «ханглийских» привычек.

Когда я размышляла об этом, я понимала, что он остался точь-в-точь таким, каким был всегда, принадлежа тому другому миру, запечатлевшемуся где-то на задворках моей памяти, миру, который для меня был подобен полузабытому сну. Я ничего не знала определенно, но всегда предполагала, что мои родители умерли в том другом мире. Я не помнила их и вообще мало думала о прошлом, пока мне не исполнилось девять лет, когда мною на какое-то время овладело любопытство и я начала уговаривать Сембура рассказать мне об отце и матери, о том, где мы жили и что с ними случилось. Как правило, Сембуру удавалось уйти от моих расспросов или как-то отвлечь меня, но однажды, когда я все-таки приперла его к стенке, он нахмурился, провел рукой по своим коротким, колючим волосам и принялся крутить кончик своего правого уса, как делал всегда, когда был чем-то обеспокоен.

– Ну, Джейни, не знаю даже. Ты еще слишком мала, чтобы понять.

– Даже если я не пойму, ты все равно можешь объяснить, что случилось.

– А почему ты думаешь, что я – не твой папа? Ведь так считают все Ло-бас.

– Не знаю… мне просто так кажется, вот и все.

– Почему? Я для этого недостаточно хорош, а?

– Не говори глупости. Ты правда мой папа, да?

– Однажды я тебе про все расскажу. Когда будет можно.

– Что это значит?

– Это значит, что если я не буду соблюдать осторожность, ты окажешься в опасности.

– У-у-у! Как Джессика, когда она останавливала поезд?

Сембур скорчил гримасу.

– Все, хватит об этом.

– Ладно, а моя мама? Она умерла?

Он кивнул, и я заметила, что ему трудно говорить.

– Да. Я все расскажу, милая, когда ты будешь немного постарше. Обещаю.

– На сколько постарше?

– Не приставайте, юная леди. У меня и так хватает проблем с вашим воспитанием. Нелегко это для человека, у которого нет опыта по части маленьких девочек.

Какое-то время меня продолжало мучить любопытство, но вскоре оно прошло, возможно, потому что Сембур первый раз взял меня с собой в торговую экспедицию в землю Бод, которую он называл Тибетом, и это приключение заставило меня забыть обо всем остальном, в том числе и о моем прошлом. Но иногда, полупробудившись от сна, в котором видела большие комнаты, шелковые занавеси, и меня обнимали мягкие руки, я вспоминала об обещании Сембура и принималась с нетерпением ждать времени, когда узнаю все, что от меня скрывают.

* * *

К тому моменту, когда мы спустились с вершины перевала до высоты десять тысяч футов, Сембур выглядел лучше. Дышать ему стало легче, с губ исчезла пугающая синева. Он взял у меня винтовку, повесил себе на плечо и повернулся в седле, чтобы окинуть взглядом тянущийся за нами караван из яков и пони. Стены ущелья были достаточно высоки, чтобы защитить нас от пронизывающих горных ветров, которые превращали последний торговый караван перед наступлением зимы в столь суровое испытание и для людей, и для животных.

Сзади подал голос Гхенлинг, и Сембур недовольно пробормотал:

– Что он говорит, Джейни?

– Просто глупо шутит. Спрашивает, сколько кхамба я собираюсь пристрелить из этого ружья.

– Ружья? – Сембур закатил глаза и презрительно фыркнул. – Скажи ему, что "Ли Метфорд 303" – не ружье, а винтовка.

– У них нет для этого специального слова, Сембур. Все, что выпускает пули, они называют "ружьем".

– По-моему, ты всегда говорила, что у них для всего есть три особых слова: одно высокое, одно низкое и одно, которое используют, когда пишут.

– Ну, можно и так выразиться. Но на самом деле это не такие уж разные слова. Скорее это одно и то же слово, которое произносится по-разному.

Сембур снова фыркнул, а я тихонько хихикнула. Он всю жизнь заботился обо мне, и я его очень любила, но тем не менее считала во многих отношениях самым странным и забавным из людей. Ло-бас держали бы его за дурачка, если бы очень не уважали как грозного воина. Дело было не только в том, что у него было самое лучшее в мире ружье, а у них всего лишь несколько заряжающихся с дула орудий. Он был человек сильного духа, бесстрашный и волевой.

До того, как появился Сембур, по крайней мере два каравана каждый год терпели нападение от злобных людей из племени кхамба, живущих в стране Бод, которые отбирали множество тюков, мешков и животных. Когда же с караванами начал ездить Сембур со своей грозной винтовкой, все изменилось. Грабителей отгоняли, и ничего не пропадало. Иногда несколько кхамба появлялись в отдалении, наблюдали и шли за нами пару дней, но никогда не осмеливались напасть, потому что видели заметную среди Ло-бас фигуру Сембура.

Мне часто случалось испытывать гордость и чувство превосходства из-за того, что я была единственной девочкой, ездившей с соляными караванами. Мальчикам разрешалось это только с восемнадцати лет, девочкам не разрешалось вообще. За исключением меня. Тому было две причины. Раньше, когда я была маленькой, а Сембур уходил с караваном, он оставлял меня на попечении женщины по имени Чхела, которая была замужем за двумя братьями, но не имела детей. Мне она не нравилась, потому что вечно рассказывала страшные истории про демонов, от которых я пугалась и видела плохие сны.

Когда Чхела умерла, мне было девять лет. Сембур сказал, что она умерла из-за вещи, которая называется "воспаленным аппендиксом", но я-то знала, что в нее проник демон, который сделал так, что ее живот распух и болел. Тогда дух ее вынужден был уйти, и она умерла.

Когда должен был отправляться следующий караван, я принялась уговаривать Сембура взять меня с собой. На пони я научилась ездить почти тогда же, когда начала ходить, так что, говорила я, со мной не будет никаких сложностей. Сембур был ошеломлен, но в конце концов просто кивнул, что означало: он принял решение. Утром, когда караван собрался, я явилась вместе с ним. Когда старый Таши, возглавлявший караван, попытался протестовать, Сембур очень громко сказал по-"ханглийски", что мы или оба пойдем, или оба останемся в Намкхаре. Конечно, его никто не понял, и он сказал мне своим обычным твердым голосом:

– Объясни им, Джейни. Если они хотят, чтобы я и моя винтовка охраняли их по дороге в Магьяри и обратно, я ставлю условие: ты идешь со мной.

Когда я вежливыми фразами перевела это Таши, Ло-бас очень огорчились. За последние несколько лет они привыкли, что на караван никто не нападает и не отбирает соль, зерно и серебряные монетки, которые мы везли в Магьяри для обмена. Они привыкли к безопасным путешествиям под защитой Сембура и поэтому всегда относились к нам по-дружески, хотя мы и были иностранцами, а знамения говорили, что мы несем с собой неудачу. Они прекрасно знали, что для караванов Сембур принес именно удачу. Еще они знали, что в прошлом рождении Сембур был снежным барсом, поэтому кхамба его так и боятся.

Сембур же не знал, что когда-то был снежным барсом. Я никогда ему об этом не говорила, потому что знала, что он рассердится.

Старый Таши почесал в затылке и долго обсуждал условия Сембура с остальными. В конце концов мы тронулись, но намного часов задержались в Галдонге, на несколько миль к северу, где Таши отправился в большой монастырь посоветоваться с монахами. Не знаю, что они ему сказали, но когда он вернулся, началось мое первое путешествие из Смон Тьанга в землю Бод.

Вторая причина, по которой мне позволили ходить с соляными караванами, а, точнее, после первого же путешествия даже были довольны моим в нем участием, – это то, что у меня обнаружился, как считали Ло-бас, воистину магический дар обращения с яками. Эти животные двигались медленно, вечно пребывали в дурном расположении духа, и зачастую яку приходила мысль остановиться и часами стоять, уставившись без движения в пустоту, словно погруженный в медитацию монах. Яки слишком крупны для того, чтобы их тащить, а бить их никто не отваживался из страха, что животное может оказаться воплощением какого-нибудь родственника, которому предстоит избавиться от дурной кармы прежде, чем вновь родиться человеком.

Стоит остановиться одному яку, встает весь караван, а это ведет к бесконечным задержкам в пути. Мой дар состоял в том, что я могла уговорить яка двигаться, потерев ему нос и поболтав с ним. Понятия не имею, как у меня это получалось, получалось – и все. Сембур говорил: это потому, что мне нравятся яки, в то время как всех остальных раздражает их медлительность и тупость.

Мне в самом деле нравились яки. Мы использовали их для сельскохозяйственных работ и как вьючных животных, мы стригли их шерсть, чтобы изготовить себе одежду, валяли ее, чтобы сделать обувь. Мы пили их молоко, жгли навоз, чтобы обогреться, пускали им раз в год кровь, чтобы есть ее в сушеном виде. Молодые яки были слишком нужны, чтобы их забивать, но со временем они давали нам также мясо и кости.

Я была благодарна якам. Сембур говорил, что они не встречаются почти нигде в мире, и это меня изумляло. Непонятно, как люди могут существовать без яков. Конечно, он, скорее всего, ошибался, думая, что яки меня слушаются потому, что нравятся мне. Пожалуй, правильнее было мнение колдуньи Лахны: в прошлой жизни я была главой стада, и животные узнают во мне свою. Впрочем, какова бы ни была истинная причина, мое участие в соляных караванах в последние три года всех радовало, и это было уже мое девятое путешествие.

За нами виднелись серые и белые вершины. Перед нами тропа круто спускалась вниз в окруженную горами узкую долину, а потом к предгорьям, которые были испещрены оврагами, тянулись, извиваясь, к зеленым равнинам. Вместе с нами с гор, откуда мы по тропе спускались вниз, бежала серебристая, причудливо изгибающаяся речушка. Рядом с ней шла дорога на Намкхару, а в том месте, где река, расширяясь, образовывала лунообразное озеро, стоял монастырь Галдонга, шесть продолговатых террас из унылого красноватого камня, поднимающихся одна над другой и венчавшихся четырьмя похожими на иглы золотыми шпилями. Каждый ярус пронзало множество длинных окон, облицованных белым камнем, а над крышей верхнего яруса реяли огромные молитвенные флаги. Пять цветов символизировали пять различных аспектов жизни.

Монастырь был окружен высокой стеной со входом в виде арки. За стеной, обращенной к реке, выстроились приземистые, покрытые густой резьбой, покрашенные охрой чортены с короткими коническими шпилями. То были святилища, в которых хранился пепел лам, и, как известно, для обретения заслуги и лучшего перерождения очень хорошо было молиться около этих святилищ. В Смон Тьанге так поступали все, кроме Сембура.

Верховный лама Галдонга был важной персоной, но все-таки не настолько важной, как некоторые другие верховные ламы, потому что Галдонг был одним из самых маленьких монастырей. Мне случилось трижды разговаривать с ним в тех случаях, когда он посылал за Сембуром и нужно было, чтобы я переводила. Его звали Рильдом, у него было очень спокойное лицо, словно его мысли всегда витали где-то в другом месте. Мне он нравился, потому что всегда улыбался мне и был ласков, хотя его взгляд проходил как бы сквозь или мимо меня.

Он посылал за Сембуром только тогда, когда появлялись дурные знамения, и нам двоим было разумней на какое-то время уйти в холмы. Мне вспоминался последний случай, когда он говорил мне своим высоким, тонким голосом, когда мы стояли в красивом помещении с мерцающими на стенах масляными лампами.

– Сообщи Сембуру, что в последние дни все пророчества и знамения указывают на то, что находящиеся среди нас чужаки откроют путь для нападения новых демонов.

– Сейчас скажу, высокорожденный. Когда я это сделала, Сембур проворчал:

– Спроси у него, почему все эти новые демоны появляются именно зимой, когда нет караванов, нуждающихся в охране.

– Не могу я этого спросить, Сембур. Он же не виноват в том, что показывают знамения.

– Какие еще знамения?

– Ну, как движутся облака, как летают птицы, как выглядят звери, пойдут ли козы налево или направо по дороге к реке. Ой, есть сотни разных знамений.

– Стало быть, сотни, черт их возьми?

Я повернулась к Рильду:

– Простите меня, высокорожденный. Он соображает медленно, как як, и мне нужно объяснять ему все, как малому ребенку. Я сказала ему, и теперь он понял.

Верховный лама продолжил:

– Никто из Ло-бас не причинит вам вреда, потому что это противно закону, и человек потеряет много заслуг, необходимых ему для странствия по колесу жизни. Но вам следует знать, что если люди Намкхары начнут изгонять вас из деревни, они, может статься, будут руководствоваться соображениями, что, отвращая демонов, которые будут привлечены вашим присутствием, они обретут еще больше заслуг. Ты понимаешь меня, дитя?

Я понимала слишком хорошо. Если Сембур и я не уйдем из Намкхары на какое-то время по доброй воле, нас просто выгонят. Так уже было, хотя всего лишь однажды, потому что Сембур хорошо усвоил урок. Он был готов проломить дубиной пару голов, если мужчины придут изгонять нас, но они не пришли. Вместо этого явилось около дюжины женщин, которые размахивали палками, называли нас иноземцами и угрожали, что будут бить его не переставая, пока он не уйдет. Сембур был в бешенстве, но не мог же он драться с женщинами. За несколько минут он уложил нашу палатку из шерсти черного яка и кое-какие пожитки, посадил меня на пони, и мы ушли.

С тех пор нас три раза отсылали из Намкхары, и мы всегда уходили не споря и не суетясь. Наша ссылка никогда не длилась дольше нескольких недель, потому что в мире демонов все менялось с появлением новой луны, и было бы странно, что они останутся враждебны к нам два месяца подряд. Когда мы возвращались в Намкхару, нас встречали всегда как лучших друзей. Эти люди вовсе не относились к нам плохо. Они просто заставляли нас уходить, когда наше присутствие открывало дорогу демонам, которые могут принести болезни и несчастья.

Когда мы уходили в горы, я часто страдала от одиночества, потому что оставалась без общества детей, с которыми обычно играла. Сембур очень старался развлечь меня, заполняя время уроками – ведь он хотел, чтобы я стала образованной. Я любила упражняться в чтении и письме, но некоторые вещи, которым он меня учил, казались очень странными, например, что мир – круглый, как мячик, а еще – что есть место, которое называется Лондон, там все время ходят по рельсам машины, как в "Историях про Джессику", а по дорогам ездят другие машины, и их не тянут никакие лошади.

Еще были уроки «хистории», на которых речь шла про то, как «хангличане» ездили по всему миру по огромным озерам, которые называются морями. Они путешествовали на кораблях – больших железных лодках с паром внутри. Эти корабли принадлежали леди, которую звали королева Виктория, и они отвозили во все уголки света солдат, которые обучали там людей и занимались их "хобразованием".

Я находила уроки Сембура ужасно запутанными и радовалась, когда мы могли вернуться с холмов домой в Намкхару, потому что жить зимой в палатке было холодно. В прошлом году нам повезло, знамения были хорошими, но в позапрошлую зиму нам пришлось очень тяжело. Наша ссылка продолжалась семь недель, погода была ужасная, а к тому же целых три недели мне пришлось ухаживать за Сембуром, которому в грудь поселился демон болезни.

С тех пор, как мы вернулись из той ссылки, нас не просили явиться к верховному ламе Галдонга, и я от души надеялась, спускаясь с нашим медленно движущимся караваном в долину, что нас опять не вышлют в грядущие зимние месяцы.

Едущий рядом Сембур проговорил:

– Плечи назад, Джейни. Сядь в седле прямо, как хорошая девочка.

Я потянулась, чтобы сбросить напряжение с нывших мускулов, и с усилием выпрямилась.

– Извини… Я почти засыпаю.

– Понимаю, милая, понимаю. Но я уже тебе говорил, ты должна это скрывать. Никогда не показывай здешним людям, что ты устала, нервничаешь или боишься.

– А почему, Сембур? – раньше я никогда не задавала этого вопроса.

– А? Ну, потому что ты – «хангличанка», вот почему. Ты всегда должна быть спокойной и уверенной в себе. Это придает тебе авторитет, понятно? Если люди увидят, что ты скуксилась или оробела, они не будут тебя уважать.

Иногда, когда я уставала, мне хотелось, чтобы обо мне заботился кто-нибудь помимо Сембура, особенно мне хотелось иметь мать, но тут же я начинала чувствовать себя ужасно виноватой, потому что всю мою жизнь я была для Сембура самым главным, ведь он считал своим долгом заботиться обо мне, не будучи моим отцом. Разумеется, он мало подходил для роли воспитателя с младенческих лет девочки. Тем не менее он старался, как мог, скрывая все сомнения и тревоги за твердым и уверенным поведением.

Вот и сейчас, когда я, распрямив спину, ехала среди полей, на которых был уже собран ячмень, с таким видом, будто ни капельки не устала, то делала это вовсе не для того, чтобы заслужить уважение Ло-бас, а только для того, чтобы был доволен Сембур.

Скоро зима превратит почву в настоящее железо, но сейчас кое-где шла пахота. Те, кто был ею занят, останавливались, чтобы помахать нам в знак приветствия. На полях также работали некоторые из ста святых женщин Галдонга. Они собирали в большие корзины камни и увозили их прочь на мулах. Старый Таши вспоминал, что в его детстве святые женщины точно так же, как и сейчас, убирали с полей камни, но, похоже, чем больше камней они уносили, тем больше появлялось новых. Когда караван проходил мимо, святым женщинам нельзя было смотреть на мужчин, но они все равно всегда смотрели. Их волосы были подстрижены совсем коротко, и они носили длинные красно-коричневые юбки, украшенные маленькими кусочками бирюзы в тон платью.

То был последний караван сезона. Для меня и Сембура то был вообще последний караван, но тогда мы об этом еще не знали. У всех нас, несмотря на продолжавшийся целый день переход, было отличное настроение, потому что мы возвращались с богатым грузом. Кроме обычного груза в виде соли мы везли также несколько тюков красивого шелка и белой парчи, которой в Магьяри торговали люди, специально для этого приходившие в Бод из какой-то другой страны.

Мы везли несколько мешков с их чаем, который очень нравился знатным семьям Смон Тьанга. Простые люди предпочитали чай, привозившийся с юга, из Индии, начинавшейся за Покхарой, где мы меняли соль на зерно и серебро. Какое-то количество шелка предназначалось для обмена в Покхаре вместе с солью, остальное останется здесь, у лам и знати. Они сошьют из него красивые наряды.

Я и Сембур никогда не ходили с караванами, отправляющимися на юг. Старый Таши звал нас, потому что Ло-бас ценили мою способность управлять яками, хотя в том направлении и не нуждались в услугах Сембура. Однако Сембур никогда не возил меня на юг. За те десять лет, что мы жили в Намкхаре, сам он ездил туда дважды, но оба раза без меня. Когда я спросила его почему, он ответил, что объяснит, когда я стану старше.

Теперь я и в самом деле почувствовала себя бодрее и вернулась назад, чтобы поболтать с Гхенлингом. Он любил дразнить меня и отпускать глупые шутки, и чем более рассерженной я притворялась, тем больше ему это нравилось. Мы подъезжали к монастырю, где должны были задержаться, чтобы монахи осмотрели привезенный нами из Магьяри товар и решили, сколько оставить для сборщика налогов. Едущий рядом Гхенлинг сказал:

– Когда мы остановимся в Галдонге, я приготовлю цампу, и мы вдвоем, Джейни, съедим целых шесть чашек.

Цампа была главной едой в Смон Тьанге и стране Бод. Для ее приготовления зерна ячменя нагревались в железной кастрюле на очень горячем песке до тех пор, пока не начинали трескаться, затем их просеивали, чтобы отделить от песка и мелко-мелко мололи. Эти измельченные зерна мы всегда носили с собой и растирали в пасту с кислым молоком или чаем с маслом, и вот эта-то паста и называлась цампа. Поскольку я ела ее всю жизнь, она мне нравилась, но Сембур так и не привык к ее вкусу, хотя вынужден был питаться ею уже столько лет.

Когда Гхенлинг сказал, что мы съедим целых шесть чашек цампы, я сделала вид, что никогда не слышала этой его шутки, и воскликнула:

– Шесть чашек? Отлично! Я ужасно голодна. Значит, каждому по три чашки.

– Нет, шесть чашек мне и ни одной – тебе! – Гхенлинг раскачивался от смеха в седле.

Сделав грозное лицо, я уставилась на него и гневным голосом произнесла:

– Ты негодяй, Гхенлинг! Ты – жадина! Я тоже хочу цампу!

Гхенлинг был в восторге.

– Нет, тебе цампу нельзя. Она не годится для маленьких иностранок.

– Я не иностранка! И я больше не маленькая девочка, я взрослая. Мне уже двенадцать лет.

– Если ты не иностранка, почему у тебя такая смешная белая кожа?

– Она не белая, она просто не такая темная, как у тебя, – ответила я и попыталась ударить его по плечу, что всегда ужасно забавляло Гхенлинга.