Текст книги "Скифы пируют на закате"

Михаил Ахманов
Скифы пируют на закате

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Случается так: раскрываешь книгу с незнакомым именем на обложке, начинаешь читать и лишь к середине понимаешь цель и намерения автора. То ли он собрался преподнести читателю нечто серьезное, глубокое, с оригинальными мыслями и моралью, то ли развлечь его сказкой либо боевиком, то ли заинтриговать тайнами, которые будут раскрыты на самых последних страницах, то ли попугать, удивить или рассмешить… Я думаю, многие читатели сталкивались с подобной ситуацией, особенно когда дело касается жанра фантастики, где обыденность не ограничивает писательского воображения. Мы знаем, чего ждать, когда к нам в руки попадает роман братьев Стругацких, Кира Булычева, Хайнлайна или, скажем, Филипа Фармера. Эти авторы при всем многообразии их творчества нам знакомы, а значит, мы с первых же строк как бы настраиваемся на их волну – это создает своеобразный эффект сопричастности, адекватного восприятия авторского текста, идеи, замысла.

Но если писатель нам незнаком, возможны всякие неприятности. Собрались мы, к примеру, поразвлечься, а книга оказалась совсем не проста, не для легкого чтения, и вот она уже мнится нам не умной, не глубокой, а просто нудной. Или наоборот, ждешь чего-то серьезного, оригинального, тогда как автор всего лишь стремится увлечь и поразить нас каскадом невероятных приключений, битвами и погонями, тайнами да секретами, которые расследует победительный супермен с мускулатурой из дамасской стали. Это, разумеется, условность, сказка для взрослых, но если ждешь чего-то иного, то войти в мир этой сказки нелегко. Можно вообще туда не попасть, если книга пришлась не под настроение.

Поскольку я своих читателей уважаю, то готов всемерно облегчить им отмеченную выше задачу. «Скифы», как и весь сериал «Двеллеры», созданы лишь с одной целью – развлечь. Признаюсь в этом без всякого смущения, ибо полагаю искусство развлекать весьма серьезным и непростым делом, в котором не всякий достигает успеха; и я буду очень доволен, если мой роман подарит читателям несколько приятных часов, заставив их позабыть на время о реальном мире, полном невзгод, хлопот и тревог.

А посему, дорогие читатели, предупреждаю сразу: не воспринимайте всерьез написанное мной. Быть может, где-то по нашей Земле и бродят со зловещей целью пришельцы-двеллеры, но для меня они лишь повод для сотворения сказочного сна, в который я и намереваюсь вас погрузить. Там вы встретитесь с некими загадками, но не все они будут раскрыты в конце романа, ибо «Двеллеры» задуманы как дилогия либо трилогия, так что кое-что приберегается мной на потом. В первом же романе – «Скифах» я постараюсь как следует заморочить вам головы, о чем сообщаю прямо и откровенно. На мой взгляд, это благое намерение, ибо как я могу развлекать вас, если вы догадаетесь о том, что будет дальше?

МИХАИЛ АХМАНОВ

Петербург, октябрь 1995 – апрель 1996

ЧАСТЬ 1
НА ЗЕМЛЕ И В ИНЫХ МИРАХ

Глава 1
Земля, Петербург и другие места, весна 2005 года

На столе лежала пачка сигарет. Он не мог отвести от нее взгляда. Зрачки его лихорадочно поблескивали, на висках выступила испарина, темные курчавые волосы слипшимися прядями падали на лоб.

Продолговатая ярко-красная коробочка, закатанная в прозрачный целлофан… Четкие латинские буквы, над ними – золотой листок, окруженный крохотными блестками звезд… Пачка была надорвана, и трех сигарет уже не хватало. Но оставалось еще семнадцать! Семнадцать часов блаженного забытья…

Его рука легла на стол, с осторожностью двинулась вперед, будто подкрадывающийся к добыче паук, пальцы заметно дрожали. «Тремор, – подумал он, – тремор, как у алкоголика-забулдыги». Он знал, что каждая затяжка крадет каплю жизни – нет, даже не жизни, а чего-то более важного и ценного, определяющего саму его сущность, его «я»… Но удержаться не мог.

Вдоль стен просторной комнаты выстроились стеллажи, заваленные книгами, рукописями, подшивками газет, старыми компьютерными распечатками. Плотные шторы на окне приспущены, за ними светлая северная ночь, запах весенней листвы, мерцание редких фонарей. И тишина… Такая оглушающая тишина, что бывает на городских улицах перед рассветом, когда сон крепок и глубок и ничто не тревожит спящих. Ему тоже хотелось погрузиться в сны – в сновидения, что таились в маленькой красной коробочке, блестевшей посреди стола словно тревожный глазок светофора.

Он откинулся на спинку стула. Сигарета уже подрагивала в его руке – желанная добыча, драгоценный дар звезд.

Дар?

«Бойся данайцев, дары приносящих… бойся данайцев… бойся данайцев…» – молотом стукнуло в висках.

Данайцы, как же! Хозяева! Синельников, простая душа, зовет их двеллерами, обитателями мрака… или пустоты… или иных пространств… Знал бы он! Знал бы!.. Не данайцы, не двеллеры, не призраки в тумане – хозяева! Господа! И все будут им покорны… Все, все!

Щелкнула зажигалка, крохотный желтый огонек затрепетал рыжим флажком. «Флаг капитуляции», – мелькнуло в голове. Он медленно поднес пламенный завиток к кончику сигареты. В его черных зрачках стыл ужас, струйки пота текли по щекам. Зажигалка дрогнула в кулаке, едва не опалив усы.

Зря Синельников написал ту статью, подумал он. Слишком много в его писаниях правды, а такие вещи не проходят даром. Придется, видно, и Синельникову сменить сорт сигарет… Впрочем, он вроде бы курит трубку? Ну, не будет курить. Вернее, будет, только не табак…

При мысли о табаке и табачном дыме ему сделалось совсем худо. Мерзость, мерзость, мерзость! Но Рваный предупреждал, что это неизбежно. Аллергия на запахи… на определенный запах… Не табак, так что-нибудь другое… хорошо еще, не кофе и не хлеб…

Он прикурил, затянулся – глубоко, с наслаждением. Сладковатый аромат привычно кружил голову, успокаивал, торил дорожку к сонным миражам – таким прекрасным, таким ярким и многоцветным, что рядом с ними реальность казалась смутным серым призраком. Таким же смутным и серым, как дома и деревья, маячившие за окном в полумраке весенней петербургской ночи.

Его глаза остекленели, потеряв тревожный блеск, лицо стало спокойным, умиротворенным. Быстро и жадно он сделал еще несколько затяжек. Перед ним в сияющей небесной голубизне возникла радужная дорожка – семь цветных лучей, изогнутых аркой, мостик в мир снов и грез, где все сущее было покорно его желаниям, где он был князем, королем, повелителем, Богом… Дорога в рай, подумал он, ступая на зыбкую тропу.

Сигарета дотлела, погасла, упала на ковер, выскользнув из бессильных пальцев. Он не заметил этого; золотые райские врата распахнулись, и владыка вступил в свое призрачное царство.

* * *

Дха Чандра робко погладил иссохшими пальцами резную створку двери. Над нею, прикрепленный к столбам высокого забора, нависал щиток с надписью: «Обитель Братства Обездоленных». Надпись была сделана на трех языках – санскрите, арабском и английском.

Приют Обездоленных, якорь спасения, врата последней надежды, дом святых братьев… Место, где приобщаются к божеству…

По крайней мере так говорили Дха Чандре.

Мысль, что ему предстоит слиться с божественной сущностью Звездного Творца, сейчас его почти не волновала, заглушенная острым чувством голода. Он не ел уже двое суток и едва держался на ногах.

Интересно, накормят ли его перед обрядом? Или придется поручить свою душу, свое сердце и разум Богу, мечтая о горсти риса? Благословенного риса, белоснежного и теплого, приправленного острым соусом.

В этом было что-то неправильное, нехорошее. Хоть голодные спазмы едва не сводили Чандру с ума, краешком сознания он понимал, что контакт с божеством слишком важное дело, чтобы отвлекаться на мелкие житейские неприятности. Но – увы! – терзания плоти были сильней его духа, и тарелка с рассыпчатым рисом, маня и дразня, упорно маячила перед глазами.

О, Создатель! Неужели святые братья не снизойдут к его слабости?

Тем более что Богу тоже кое-что нужно от него – так сказали сами братья. Их Бог-Творец, говорили они, не Христос, не мусульманский Аллах и не Будда – словом, не высшее и недоступное существо, безразличное к человеческим мучениям и горю. Нет, Он – Великий, Обитающий Среди Звезд – готов уже сегодня принять в лоно свое страдальцев, снизойти ко всем обездоленным, к неудачникам и калекам, к больным и голодным, к неприкаянным, старым и сирым; Он готов принять их под Свою божественную руку, исцелить, накормить и обогреть. Но только тех, кто добровольно предастся Ему, искренне сольется с Ним душой и телом!

По правде говоря, за горсть риса Дха Чандра согласился бы сейчас слиться с кем угодно, хоть с девятиголовым демоном-ракшасом. Но если Бог святых Обездоленных братьев добр и чист, то это еще лучше! Приятней вкушать пищу, что дарована праведным, счастье принять подаяние из его рук… И в том нет позора.

О, как хочется есть!

Чандра скорчился, прижав ладонь к тощему животу. Кому он нужен, дряхлый старик, бывший кули, бывший поденщик, бывший нищий, изгнанный отовсюду, где можно перехватить хоть мелкую монетку? Разве что этому Богу, снизошедшему к обездоленным Калькутты?

Дверь открылась, и Дха Чандра перешагнул порог обители.

* * *

Доктор Хорчанский осторожно приподнял веки пациента, направив ему в глаза световой лучик, отраженный зеркальцем. Никакой реакции! Зрачки оставались расширенными и неподвижными, будто вокруг царила непроглядная тьма. Столь же неподвижен был и сам пациент – костлявый мужчина лет пятидесяти, бледный, как накрахмаленная больничная простыня. Хорчанский, однако, полагал, что этому типу до полувекового юбилея как до луны; ему могло быть и двадцать пять, и тридцать, и тридцать пять. Спиртное и наркотики творят с людьми страшные вещи…

Вздохнув, доктор стянул с головы обруч с прикрепленным к нему зеркальцем. Да, двадцать первый век на дворе, третье тысячелетие, а воз и ныне там! Как лечил он алкоголиков, так и лечит… И по большей части все они люди безымянные, отребье и бомжи, перекочевавшие в Томскую наркологическую клинику прямиком из КПЗ и в совершенно бессознательном состоянии… Точь-в-точь как этот тип, подобранный в каком-то притоне пару часов назад.

Однако спиртным от него не пахло. Хорчанский, склонившись к лицу пребывавшего в коме пациента, сильно втянул носом воздух.

Запах… Да, какой-то запах был, но абсолютно не похожий на знакомые ароматы сивухи, денатурата или дешевого одеколона. Скорее так мог пахнуть медвяный луг, согретый жарким солнцем… Странно! И никаких следов от иглы – ни на запястьях, ни на сгибе локтевых суставов… Чем же кололся этот парень? Или не кололся вообще? Принимал внутрь? Но что? Чаек с медом?

Глаза застывшие, оловянные, пульс едва прослушивается, сердце на пределе… И при всем том никакой заметной патологии, никаких кожных повреждений! Да, странный случай! Такого доктор Хорчанский припомнить не мог – за все двенадцать лет своей весьма богатой практики.

Снова вздохнув, он отщелкнул крепления диктофона, висевшего на спинке кровати, и нажал клавишу вызова, соединившись с больничным компьютером. Затем принялся заполнять историю болезни, нашептывая в диктофон привычные фразы:

– Личность пациента не установлена. Мужчина, лет пятидесяти на вид. Доставлен в клинику 12 мая 2005 года. Предварительный диагноз: каталепсия, обусловленная наркотическим угнетением центральной нервной системы. Кроме одежды, органами УВД переданы: бумажник с тремя рублями, носовой платок, сломанная расческа, спички, пустая пачка из-под сигарет…

* * *

Щедрое сицилийское солнце уходило на покой; краешек его коснулся сине-зеленой поверхности моря, расплескав над горизонтом алые краски заката. Со своей «голубятни» Джемини Косса мог видеть весь город – жаркий и пыльный Палермо, унылый, как кусок засохшей пиццы. Эта картина неизменно повергала его в ярость, усиливавшуюся сейчас с каждым глотком.

Он не любил джин, но Сорди посоветовал накачаться для храбрости чем-нибудь крепким, и тут голландская можжевеловка была незаменима. Поморщившись, Косса отхлебнул из стакана и с отвращением оглядел свое жалкое жилище. Кровать с железной сеткой, колченогий стол, пара стульев, обшарпанный комод, в углу треснувший фаянсовый умывальник… Нищета, убожество – и никаких перспектив! Так он и сдохнет – в «шестерках» у дона Винченцо! Окочурится, не увидев ни Рима, ни Лондона, ни Нью-Йорка, ни Лос-Анджелеса! Лос-Анджелес… Один Лос-Анджелес стоит бессмертной души! Как сказал тот хитрый французкий король, когда католики прищемили ему хвост: «Париж стоит мессы!»

И правильно! Если Париж стоит мессы, то ради Штатов можно заключить союз с самим дьяволом! Что, собственно, Джемини и собирался сделать.

Нет, Сорди прав: только в Черной Роте умеют ценить настоящих парней, которым что кровь пустить, что стаканчик кьянти опрокинуть – все едино. Прав он и в том, что нельзя засиживаться на родине после тридцати. Годы бегут, и, глядишь, реакция уже не та: нож идет вбок, пуля летит в сторону, гаррота никак не желает захлестнуть шею. Такая работенка подходит для молодых, шустрых да быстроногих… Человеку же зрелых лет надо заниматься чем-нибудь посерьезней и посолидней… Например, сделаться капо…

Капо! Сомнительно, чтобы у дона Винченцо он дослужился до капо! Да и что это ему сулит? Сбор пошлины с мелких торговцев и с игорных заведений? Рэкет по маленькой? Или поставят надзирать за шлюхами… за птичками, как любовно именует их дон Винченцо… Жалкая судьба, жалкая участь! И жалкие «семьи», жалкие «отцы», прозябающие тут, в вонючем Палермо, на задворках мира!

Джемини пригубил из стакана, чувствуя, как гнев его растет, выплескивается в распахнутое окно, грозным валом катится вниз по городским улицам, сметая дона Винченцо, его особняк, его шикарный электромобиль, его девок, его разжиревших прихвостней… Ярость, однако, не могла заглушить страха – страха перед тем, что он собирался сотворить этой ночью. То был какой-то иррациональный ужас, впитанный с материнским молоком, боязнь посмертного воздаяния, грозившего ему с мрачной неотвратимостью. Наверно, подумалось Джемини, будь он проклятым баптистом или магометанином, союз с силами тьмы его бы не страшил. С другой стороны, душа правоверного католика стоит куда дороже, чем какого-нибудь еретика либо иноверца! Судя по щедрым обещаниям Сорди, дела обстояли именно так.

И деваться тут было некуда. Черная Рота с охотой вербовала людей в Палермо, суля американский паспорт, работу по специальности, пропасть денег и все блага земные, однако лишь при одном условии, весьма неприятном для приверженцев истинной церкви. Многие отказывались, но только не Джемини Косса! Нет, только не он! Лос-Анджелес стоит мессы! Или тот французишка говорил о Париже? Ну, дьявол с ним!

Схватив бутылку, Джемини сделал несколько торопливых глотков и встал. Пора было собираться; Сорди предупреждал, что скрепить договор кровью нужно в тот момент, когда месяц окажется в зените. Такие уж обычаи в Черной Роте, и не ему, Джемини Косса, их нарушать!

Он натянул потрепанный белый пиджак, сунул в карман кастет и начал спускаться по лестнице.

* * *

Сжимая фонарь в левой руке, патрульный Боб Дикси потянулся правой к кобуре, расстегнул ее и вытащил пистолет. Негромко щелкнул предохранитель, рукоятка привычно легла в ладонь, палец скользнул к курку, ощутив его напряженную упругость. Впрочем, Боб надеялся, что ему не придется пустить оружие в ход. Не многие в Грейт Фоллзе, заглянув в зрачок его «кольта», решились бы сопротивляться – и уж, во всяком случае, не та троица, которую он сейчас выслеживал.

Неслышно ступая, Дикси обогнул полуразрушенный корпус старой лесопилки. Было уже темно, и он мог разглядеть лишь маячившие впереди смутные силуэты: двое в долгополых плащах вели под руки третьего – рослого мужчину в берете и распахнутой куртке. Странно, но человек, над которым – по соображениям Дикси – творилось насилие, даже не пытался сопротивляться; тяжело обвисая в руках спутников и едва волоча ноги, он тем не менее шел сам. Правда, и приятели его казались немногим бодрее: хоть их и не качало, но двигались они как-то скованно, словно брели по колено в воде. «Насосались, сучьи дети, – мелькнуло у патрульного в голове, – залили до бровей или нанюхались какой-то дряни… А может, „голубые“? Ищут щель потемней, чтоб развлечься?»

Он скривил рот и едва слышно хмыкнул. В Грейт Фоллз, городке не из самых больших, но и не из самых маленьких, к «голубым» относились с презрительной брезгливостью. Не смертный грех, разумеется, но все же… Здесь, на севере Монтаны, вблизи канадской границы, обитал консервативный народец, склонный держаться прежних путей и старых обычаев – независимо от того, в чьей копилке, демократической или республиканской, собирались их голоса. Как и повсюду, люди тут разъезжали в шестиколесных слидерах, не отказывались сменить старый телевизор на трехмерный «эл-пи», но души их принадлежали двадцатому веку. Быть может, и не двадцатому, а девятнадцатому или более ранней эпохе – эдак времен войны за независимость.

Такая приверженность традициям ценилась весьма высоко, а потому в верхних эшелонах власти всегда маячила какая-нибудь долговязая фигура из уроженцев северной Монтаны. Вроде Шепа Хилари из Кануги, небольшого городка в тридцати милях от Грейт Фоллза. Этот Шеп, размышлял патрульный, важная птица – из тех, что отворяют двери в Белый дом ногой. Однако он не зазнался, не стал чужаком. Поговаривали, что Шеп каждые три-четыре месяца гостит в родных краях – ловит за водопадами рыбку, а заодно и голоса избирателей.

Что до чужаков, то их и в Грейт Фоллзе, и в Кануге не слишком жаловали или, говоря иными словами, относились к ним без большой приязни; парни же, ковылявшие впереди Боба Дикси, были явно не из местных. Во всяком случае, парочку в плащах он не признал, а третий, предполагаемая жертва, хоть и казался смутно знакомым, но Боб никак не мог вспомнить, где и когда он видел этого типа. Так или иначе, сию компанию стоило проверить. Проверить, а потом, смотря по ситуации, упрятать под замок либо спровадить пинком под зад на все четыре стороны.

Патрульный крался вдоль стены, выжидая, когда троица уткнется в тупик между массивными основаниями пилорам, похожих на древние кладбищенские склепы. Лесопилка, некогда процветающее предприятие «Грейт Фоллз Форестс», скончалась вместе с окрестными лесами еще в те времена, когда юный Боб бегал в коротких штанишках и выпрашивал у папаши Дикси полдоллара на мороженое. Жители городка сюда не заглядывали; все ценное было давно снято и вывезено, а среди бетонных руин и ржавых железяк не составляло труда сломать ногу или шею – кому как повезет.

Но эти трое добрались до конца, до самого тупика и теперь стояли, сблизив головы, будто бы о чем-то толкуя. Похоже, парни в плащах уговаривали долговязого – того, что в берете. Беседа велась чуть ли не шепотом, и Боб не слышал ни слова.

Пора брать, решил он, момент самый подходящий. Включив фонарь, патрульный стремительно рванулся вперед, благополучно обогнул с полдюжины глыб с торчащей из них арматурой и замер точно посреди прохода меж бетонными фундаментами. Яркий световой пучок накрыл злоумышленников и их жертву словно колпаком. Боб чуть довернул фонарик – чтобы они получше разглядели «кольт» в его руке, и рявкнул:

– Полиция штата! Лицом к стене, ладони за голову, ноги расставить! И шевелитесь живей, ублюдки!

Трое медленно повернулись к нему. В свете мощного фонаря он видел лица мужчин в плащах – бледные, с затуманенными глазами, не выражавшими ничего – ни страха, ни удивления, ни злости. Один из них мерно помахивал гибким стеком, будто отсчитывал секунды; второй вцепился в рослого, удерживая его на ногах. Бобу показалось, что этого парня в мягкой кожаной куртке и в берете, украшенном какой-то эмблемой, совсем развезло, вряд ли он мог приподнять руки повыше ширинки. Голова долговязого свесилась на грудь, и патрульный никак не мог разглядеть его лица.

– Вы, двое! – Он властно повел стволом. – Кладите вашего приятеля на землю. Сами к стене!

Мерно посвистывал стек, пустые зрачки глядели на Боба Дикси, такие же темные, равнодушные и бездонные, как дульный срез его «кольта». Похоже, люди в плащах рассматривали полицейского, словно бы какого-то червяка или крысу… ну, в лучшем случае как приблудного пса, брехавшего на ветер. Сообразив, что они не собираются подчиняться приказу, Дикси осатанел.

– Только не говорите, что вас не предупреждали, засранцы! – Он вытянул вперед руку с пистолетом. – А сейчас… сейчас у каждого будет дырка в брюхе… аккуратная такая дырочка, пониже пупка, повыше колена.

Целился Боб, однако, в бетонный фундамент пилорамы, прикинув, что брызнувшие осколки наверняка пустят кровь кому-то из троих. Скорей всего нахальному типу со стеком…

Он еще успел заметить, как справа в сером бетонном фундаменте словно бы обрисовался светлый прямоугольник двери; успел удивиться этому и разглядеть, как кто-то метнулся к нему; успел подумать, что там наверняка скрывается сообщник; успел выставить локоть, отражая невидимый удар… Затем гибкий штырь ткнул его в шею под самым затылком, стрельнул обжигающей молнией, и Боб Дикси, патрульный пятого полицейского участка Грейт Фоллза, штат Монтана, потерял сознание.

Очнуться ему было не суждено.