Текст книги "«Мы с тобою всегда, братишка!». История семьи дальневосточника"

После приезда из «поля» я как-то сразу включился в учёбу. Замелькали дни подготовки к экзаменам, а с января нам просто не было продыху от упражнений по разным школьным предметам. Одно радостно – поднятое новогоднее поручение дело мне всё же пришлось испытать, когда на Новый год меня отрядили на роль Деда Мороза. Произошло это после того, как Вера Григорьевна поинтересовалась у нас на классном часе: «Кто хочет занять малышей на празднике?«Все сразу начали шутить, а Вовка Соколов возьми да и ляпни, что вот где, мол, талант пропадает, никто и не замечает артиста рядом. «Давайте, – предложил он, – Мишку возьмём да нарядим Д. Ведь раньше он был диктором, а это всё равно артист!»

Это произошло после того, как однажды в разговоре с мальчишками я проболтался, что в предыдущей школе вёл дикторские передачи. Все посмеялись и с его лёгкой руки радостно согласились, потому что никому совсем не хотелось наряжаться и что-то делать. Меня же уговорить было просто – я не умел отказывать. Вера Григорьевна такому быстрому решению вопроса обрадовалась и сказала даже, что очень хорошо получится, если я возьмусь – голос громкий, хороший, и всем будет слышно.

В Снегурочки определили Таньку Емельянову, веснушчатую молчаливую одноклассницу. О ней я потом совершенно забыл и ничегошеньки не помню, чего она делала на утренниках. К своему первому выходу я готовился серьёзно и со странным смущением. Но не оттого боялся, что сорву представление, а оттого, что наряд был ненадёжен. Палку от гардины обмазал накануне серебряной краской и у меня получилась целая ледяная дубина, а не посох. Правда, она сильно пачкала руки, но я с этим смирился, и вышел из положения, обмотав еще и серебряной блестящей фольгой. Старшая вожатая предложила мне сценарий, из которого я уловил только суть и несколько стишков, предоставив остальное своей фантазии и находчивости.

И вот пришёл день утренника. В пионерской комнате на первом этаже торопливо переодеваюсь, беру в руки посох, и иду наверх, к входным дверям в зал. Предательски дрожат пальцы, капли холодного пота текут вниз по хребту, леденят кожу.

Ватная борода намокла от влаги и неприятно лезет в рот, повиснув на губах, а толстый и жаркий красный халат наряда стесняет движения. Войдя в зал с украшенной ёлкой, изо всех творческих сил горлом вытолкнул крик, словно боялся, что меня не услышат, и тут началось! Где что, где кто, мигом позабыл все слова сценария и пошло-поехало..Еле что помня, сочиняя на ходу недостающее, крутясь чёртом вокруг елки, раздавал конфеты, экзаменовал детей на знание праздничных стихов, песен вертелся налево и направо, спрашивал и тут же отвечал детишкам, хватая их за руки и водя в хороводе. Когда пришло время объявлять вручение подарков, мой багаж приветствий был уже пуст и эта раздача только спасла меня, потому что я не знал, что сочинять дальше. Праздник начальникам понравился и потому повторился раз пять или шесть. К последней школьной ёлке я был готов, как никогда. И, войдя во вкус спектакля спектакль одного актёра, провёл её без сучка и задоринки..Вот так.

Весна 1970 года промелькнула незаметно, но уже где-то в мае учительница истории Мария Михайловна Гусакова, милейшая женщина, любимая буквально всеми только за то, что на уроках читала нам, десятиклассникам, сказки, уговорила меня выступить с докладом по обществоведению на исторической конференции города, устроенной мелкими большевистскими вождями местного розлива в честь 100-летней годовщины Ленина. Засев за умные книжки, я в один вечер сотворил все, что мог, опираясь на выдержки из философских учебников брата Сереги, студента-медика, и, холодея от отчаяния, предложил учительнице свой опус. Помню зал университета марксистов-коммунистов на улице Ленина, битком набитый школьниками-отличниками, партийными функционерами, старушками и дамами дореволюционного возраста. Я сижу возле огромного окна, чувствуя душную пыль партийных плюшевых штор, мою спину припекает ласковое майское солнышко. Жду своей очереди. Вызывают. Несколько волнуясь, прочитал свой доклад. Один из местных профессоров, А. Балицкий, задал вопрос-головоломку из писаний древних греков. Ответил на неё довольно прилично – сработала интуиция и то, что месяца за два до этого прочитал книжку о древних мыслителях в числе прочих попавшихся.

В перерыве, когда в раздумьях я гулял в вестибюле, ко мне подошёл всё тот же Балицкий и спросил: « В какой бы вы хотели поступить институт?» А я возьми да и брякни: «В медицинский!». Он оторопел – конкурс – конференция сугубо политическая, идёт с такой помпой, шумом, все рвутся на политические факультеты (исторический, философские),а тут, на тебе – медицинский институт. Переспросив ещё раз, он не поверил и попробовал меня поуговаривать: «А может передумаете?» Но видя моё глухое, и глупое, как показало время, упорство, отступился. Согласиться бы мне тогда, свершилась бы моя мечта – сразу стать историком, без всяких извивов судьбы. И дорога жизненная была б совершенно другой…

Но, неожиданно для себя да и других, я занял второе место, получил почётную грамоту ЦК ВЛКСМ и путевку-направление в любой институт Союза. Но Серегины уговоры поступить на фармацевтический факультет в мединститут подействовали, мне выдали очень почётную и важную путевку для внеконкурсного поступления в мед. Так, незримо для себя, я сделал свой очередной шаг, круша все последующие надежды.

И вот скоро экзамены, предстоит выпускной вечер. Подготовка к нему началась задолго до его дня. Девчонки только и вели разговоры о туфлях, нарядах, причёсках, в общем строили мощные планы насчет выпускного, парни тоже что-то замышляли, я же относился к этому весьма равнодушно, потому как предстояли расходы, а отец никаких денег не обещал выдать. Брать же у матери деньги мне было стыдно. В этом грустном состоянии и обнаружил меня однажды после уроков Вовка Соколов. Я признался ему, что на вечер не приду, так как нечем платить, и вообще мне там будет неинтересно. Он расстроился и стал уговаривать меня хоть что-нибудь придумать или выкрутиться из этого положения. Смолчав, я отошел от него, не зная, что предпринять. Где мне было взять такие деньги – пятнадцать рублей? Мать их не могла дать, так как получала очень мало, да и отец практически всё забирал себе, к нему подходить было страшно, не то что деньги просить на выпускной вечер, который он почему-то ни за что не признавал..

Но половину суммы я все ж достал, а половину выделила Вера Григорьевна из фонда класса и вечер для меня состоялся. Аттестат мне вручал директор второму, после медалиста, потому что меня наградили Почётной грамотой министерства за изучение отдельных предметов. В том числе по его предмету – географии. В тот момент я совсем не представлял, что через десятка полтора лет я буду вести этот предмет в школе, обучаясь практически на месте. После вручения и наград мы двинулись в один из классов, где были накрыты столы, ломившиеся от еды. Среди яств меня поразила жёлтая черешня, которой я никогда не пробовал, и, съев несколько ягод и одно пирожное, был утащен тем же Вовкой Соколовым на улицу. Там во внутреннем дворике школы, где валялись в беспорядке сломанные парты, мои одноклассники храбрясь, пытались опустошить бутылку портвейна. Мне оно показалось противным и я поспешил удалиться по-тихому так быстро, что Вовка и не заметил.

А потом, по школьной памятной традиции, мы всем классным гуртом пошли по пустынной центральной улице Карла Маркса исполнять обычай – гулять по набережной. Шибко храбрые одноклассники разулись совсем и, довольные совершенной свободой, шлепали босыми ногами по тёплому асфальту. Ночной город был тих и спокоен. Перемигивались светофоры на перекрестках, шелестела листва тополей под непокорным ветром, а мы уходили из юности, ещё не зная, что нас ждёт впереди. Остро и пряно пахло диповым мёдом и летом. Побродили по берегу Амура, кто-из мальчишек на радостях полез в тёплую ночную воду, но убоявшись, темноты, выскакивал обратно.

В воздухе смешалась цветущая сирень, пух тополей и влажное дыхание Амура, стало немного тоскливо оттого, что состоялась наша, скорее всего, последняя совместная дружеская прогулка. Расходились под утро, когда первые лучи солнца пробились на востоке, заливая розовым цветом верхушки деревьев..Завтра, послезавтра, кто-то уйдёт первый, потом другой, третий, и так будет тянуться вечно….И кто знает, встретимся ли мы ещё..

Выпускной 10-А 36 средней школы г Хабаровска.1970 г

5.Как я не стал аптекарем

В первых числах июля 1970 года, отдав документы в «мед», я стал готовиться к вступительным экзаменам. С раннего утра располагался под навесом в саду и читал нужные книжки строго часа два. Очень довольно скоро сон быстро морил меня и я совершенно ничего не запоминая, (или как мне это казалось), валился досыпать ночные видения. Экзамены я сдал не очень хорошо: химию и биологию, сочинение написал на четверки, а с физикой подкачал —три балла. Особенно мучительно было ожидание оценки за сочинение. Целых три часа топтался я в вестибюле, пока сердце мое не облилось кровью – «четвёрка»!

Обессиленный, двинулся на улицу и пошел куда глаза глядят. Теперь, полагал я, предстояла борьба не за жизнь, а за будущее. Назавтра объявили о зачислении меня на фармацевтический факультет и предстоящей поездке 1 сентября в колхоз на картошку, помогать несчастным колхозникам убирать неожиданно свалившийся на головы урожай клубней и корнеплодов. Такова была тогда практика жизни – студенты своим дешёвым трудом спасали урожай. Приготовив дома простецкий рюкзак, в назначенное время заявился в мединститут, где меня уже караулил сюрприз. Поскольку я был единственным парнем в группе, то меня и назначили немедленно старостой. Взяв бразды правления в свои руки, срочно скликаю девчонок из группы. Пересмеиваясь, они медленно подходили ко мне, я дрожащими от волнения руками записываю их в список. Видя растерянность перед слабым полом, они немедленно принялись острить, шутить, подначивать, на что я отвечал полным невниманием. Скоро суматоха усилилась – объявили о погрузке в машины и новоиспеченные студенты рванулись на посадку. Побросав вещи в кузов, мы втолкнулись следом и началась наша походная студенческая жизнь.

В дороге нас изрядно поколотило и помяло, так что приехав на место, мы были невероятно рады, что под нашими ногами оказалась, наконец, достаточно твердая почва. Правда преподаватели и старшекурсники, наказали нас трудом за торопливость, заставив выгрузить имущество и стеречь его до приезда всех. Уже спустился вечер, когда последний чемодан оказался в руках хозяйки, и все разбрелись по одноэтажным финским щитовым домикам. Располагаясь на нижней полке двухэтажных нар, я обратил внимание, что матрас, доставшийся мне, имеет широкое кровяное пятно на самой середине. Видя мою растерянность, один из бывалых парней отпустил едкое словцо по адресу бывшей хозяйки этого ложа. Недолго думая, переворачи-ваю матрац на другую сторону, которая и оказалась чище, без крупных пятен, могущих меня смутить..

С ночлегом было более менее ясно, но вот с едой первую неделю пришлось помучиться Потом, старшекурсники, видя как мы выва– ливаем объедки и остатки еды прямо у выхода из столовой, заставили наших парней вырыть большую яму для отходов за столовой и установить дежурство на кухне. И вот наконец, пришел мой черёд дежурить на святом месте студента – кухне. Горькую долю сторожа я делил с Серёжкой Лебедевым, неплохим парнем, таким же смирным, как и я. Среди самого сладкого сна под утро меня почти стащили с нар и одуревшего, еще не пришедшего в себя от глубоких объятий Морфея, поставили на ноги. Пришлось одеться и идти на холодную улицу, чтоб хоть как-то прийти в себя,

На дворе было ветрено. Осень прочно взяла свои права и влажный, пахнущий пряной травой туман неровно окутывал темные силуэты домиков, что угадывались неподалеку. Яркие и колючие осенние звезды дразнили своим мерцающим неровным светом. Дрожь пробежала по моему телу. Старшекурсник Валера из сострадания повесил на мои плечи свою меховую лётную куртку. Ощутив тепло, я храбро двинулся на кухню. Там поджидал меня Серега, тоже попавший в эту ночь дежурить. Поболтав немного, мы договорились не спать по полночи, что и было сделано. Нужно было только не проспать, чтобы к утру нагреть воду в двух огромных котлах для готовки. Серега давно посапывал носом, а я крепился и в жестокой борьбе со сном призвал на помощь сухофрукты, которые потихоньку разжевывал под сонные рулады напарника. Ночь брала свое. Томило время, я устало открывал глаза, чтоб не заснуть, но все же пришлось выйти на улицу освежаться и прогнать наступающую дрёму. Деревня спала, утомленная работой, надо мной качались в высоте яркие осенние звёзды, светившиеся в утренних лучах каким-то загадочным светом, а, неоперившийся студент, молча глядел на их вечное кружение, соображая, что же они мне могут сказать или принести в судьбе..

Около пяти утра примчались заспанные девчонки-поварихи и принялись стряпать. Мы Серегой накололи дров и пошли завтракать, потому что на сон времени совсем не осталось. Наступивший день принес новые заботы. Командир нашего отряда студентов, преподаватель институте порядился отправить нас в обозную команду возить продукты из колхозной кладовки. В общем, мне было все равно что делать, хотя если по чести сказать, не шибко нравилось бегать за комбайном с ведрами, доверху наполненными картошкой или морковкой, а потом на вечерней поверке то и дело слышать, что кто-то не собрал, не доделал свою делянку.

День – деньской ездили мы на телеге по селу, возили крупу, молоко, масло, хлеб, сухофрукты на компот в огромных полотняных мешках, сахар, соль и хлеб из сельпо. Эти хозработы нисколько не утомляли меня, и я потихоньку подружился с однокурсницей Галкой Служенко. Никогда до этого дружить с девчонками мне не приходилось и теперь я как-то старался ей понравиться.

Проведав, что она стала прихварывать от непогоды, носил ей калину, что поспевала в осеннем лесу, рвал ноготки для отваров и настоев, на правах дежурного по лагерю заставлял мальчишек мыть"лазарет"когда она там лежала с сильнейшей ангиной.,.

Вообще картина нашего студенческого лагеря была примечательна: два ряда длинных щитовых финских домиков, довольно неухоженных, вечно грязные крылечки с рядами резиновых сапог самых разных размеров и расцветок, и непролазная грязь в дожди. Они часто шли в то время, поэтому больных среди девчонок было хоть отбавляй, медкомната для страдальцев была маленькой и они вынуждены были лежать там недолго.

Когда Галкина ангина немного спала, зам. начальника отряда, он же врач-терапевт, разрешил ей понемногу прогулки и мы с радостью ходили в лес, ещё сырой и непросохший после очередного дождя. Поникшие листья с шорохом падали на землю, которая не впитывала уже влагу, оголенные ветви тоскливо качались под свистящими потоками ветра. Мы были с ней одни в этом осеннем лесу возле деревни, название которой у меня уж и выветрилось давным-давно. На душе было мирно и хорошо.

Шли дни. Я даже и не подозревал, что надо мною нависла беда, которую подготовил сам ещё в школе. В один из туманных дней, когда мы усталые до чёртиков, вернулись с колхозных картофельных полей, начальник лагеря, врач приказал мне собраться и ехать в город, чтоб явиться в отдел кадров института. Нужно было срочно выяснить вопрос о моем военном билете или приписном свидетель-стве. С «первой же лошадью» еду в город в полнейшем недоумении от грозного предписания. И вот я, в грязных сапогах, весь в пыли вваливаюсь в кабинет работников отдела кадров и буквально млею от услышанного – если я ближайшую неделю не предъявлю военного билета или приписного свидетельства, то буду отчислен из института. А я никогда и в помине не держал я в руках подобных документов. В военкомате, куда меня еле принесли ноги, какой-то майор, узнав о моей проблеме, бешено выругался сказал: «Сам виноват, что не прошёл в школе приписную комиссию». Услышав от меня, что я про такую я и слыхом не слыхал, он немало этому подивился и стал звонить в школу, чтоб дознаться, наконец, как произошло, что такой разгильдяй как я, оказался вне славных рядов Вооружённых Сил не менее славного СССР. Что там излагал в ответ мой бывший директор Нестеров, я уж никогда не узнаю, но институтскую кадровичку уговорили, и только в марте, после прохождения комиссии в военкомате, я получил военный билет, освободивший меня от военной службы. Но к этому времени я уже «вылетел» из института.

Вернувшись в свой колхозно-студенческий лагерь немного успокоенным, я доработал со всеми весь срок и приступил к занятиям в институте. С непривычки они вымотали мне всю душу, утомляя как никогда. Особенно было трудно на занятиях по химии.

Практические занятия в лабораториях, решение задач, на которые я никак не был способен, длились часто до семи часов вечера, и с некоторых пор стали раздражать. Увлечение химией потихоньку пропадало, если оно вообще имело место. Я с нетерпением ожидал того самого заветного момента, когда старушка-химичка, дрожащей рукой выводившая заветную надпись на конспекте «Решено», фактически разрешала смываться домой, и меня в лаборатории уже не было. По той простой причине, что перед глазами у меня стоял учебник Балезина с его головоломными задачами, которые я и в школе-то решал через пень – колоду.

В читальном зале я или откровенно дремал над книжками по всяким химиям или пытался списывать решения домашних задач из Галкиной тетрадки, но она мужественно пресекала мои попытки, наставляя: «Сам решай!».

А назавтра шёл на занятия по фармакогнозии, изучавшей лекарственные свойства растений и увлекавшей меня гораздо больше. Хотя бы тем, что нужно было работать с препаратами и микроскопами.

Осень 1970. Фармфак МЕДа. Учусь на аптекаря.

Ещё я просто отдыхал на лекциях по истории партии, читавшейся на всех без исключения факультетах. Это был курс вроде того, как в старину везде читали курс богословия, чтоб никто не сомневался в правильности избранного страной и народом пути. Прелестный старичок Иван Иванович Васильев раскрывал тайны партийной борьбы, но конечно в удобном виде, чтоб никто не догадался. Кроме того, проводил семинары во втором корпусе института, что напротив кинотеатра «Гигант». Хорошее было соседство. Его рассказы о внутрипартийных склоках служили бальзамом для моих ран, полученных на химических или физических семинарах и лекциях, втиснутых в программы фармацевтики. Парней на курсе было мало – человек пять и мы были рассеяны по разным группам, так что переброситься словом было практически не с кем.

В конце ноября 1970 г,22 числа, со мною случилась беда – я сильно простудился, не успев переодеться после занятий физкультурой, да к тому же в институте перекусил «нехорошим» бутербродом. К ночи у меня поднялась температура, открылась рвота. Кто-то из наших вызвал «скорую», мама сильно переживала. Я был в сознании и видел вошедших в комнату медиков. Они быстро поставили диагноз «пищевое отравление», тут поднесли море воды, марганцовки, прополоскали несчастный желудок и увезли в больницу на центральной площади.

Ночь в приёмном покое я провёл ужасно. Доктора сочли мой случай неопасным и не стали класть меня в палату. Страшно болела голова и вдобавок, меня сильно тошнило, а потом стало рвать желчью. Голод терзал беспощадно мою плоть, но есть я ничего не мог. Сон не шёл, так как рвота не давала лечь поудобнее – сразу кружилась голова. Так я терпел часов до десяти или одиннадцати, когда пришла мама, принеся в стеклянной банке немного варёной картошки, и ещё чего-то. Глотнув немного, я отвернулся. Вид страдающей матери терзал мне душу, хотелось броситься ей в ноги и молить о пощаде за ту рану, что я нанёс ей своим поступком. Ведь говорила же она не есть в буфетах, брать с собою свои бутерброды. А я упрямился. В школу же брал и не стеснялся, а тут, видишь ли взрослый, как же!

К вечеру меня выгнали из больницы – пришёл дежурный доктор, определил улучшение и выписал, чтоб я не занимал места в коридоре из-за пустяковой болезни.

Зимой, перед Новым Годом, окончательно стало ясно, что я погряз по уши в «хвостах» по физике, которую вёл смешной преподаватель Владимир Иванович, украинец, на практических занятиях у которого я никак не мог успевать делать работы. Долгами оброс и по химии, да ещё и по высшей математике – в общем картина нарисовалась довольно печальная. Страх одолел меня и я в панике и душевной слабости уехал к сестре Тане в Биробиджан, где уже побывал на каникулах после шестого класса. Там, сидя с её сыном Валеркой, среди пелёнок и распашонок, я попытался отключиться от учёбы, своих страхов, мук, угрызений совести и предстоящей сессии. Володя, старший брат, узнав об этом, срочно приехал и стал «воевать» за меня в деканате, стараясь чтобы допустили к экзаменам. И он добился своего – мне условно разрешили сдавать экзамены. Однако я поздно узнал об этом – когда вернулся в начале января 1971 года, узнал что уже отчислен по причине «академической неуспеваемости».

Когда без сожаления я забирал документы, в голове вертелся один и тот же вопрос: «А что же дальше?». На завод какой-нибудь работать я просто не мог идти – чего я умею-то? И однажды, в один из таких размыслительных дней, проходя мимо педагогического института, увидел объявление, что на кафедру химии требуется лаборант. Зародилась мысль поработать, получить приличную характеристику и поступить в конце-концов на исторический факультет. Тогда это был историко-английский факультет, инкубатор будущих партработников. Меня приняли на работу лаборантом кафедры химии с окладом согласно штатного расписания в размере 82 руб.90 коп.