Текст книги "Куприян"

VIII

Тройка земских круглых и сытых лошадок выехала из лесу от станции и, всползши на гору, бойко покатила к Дерновому.

На козлах сидел ямщик, парень лет девятнадцати, с совершенно круглой рожей, веселый, курносый, с большими, толстыми губами. В бричке поместились старшина. Головченко и урядник, коренастый пожилой человек, с большой бородой, в порыжевшей полицейской форме, с шашкой через плечо.

Старшина изрядно выпил на станции, а потому был весел и умильно поглядывал вокруг; нос у него покраснел и глаза замаслились; он был в разговорчивом настроении, как всегда, когда был пьян. Урядник тоже был под хмельком, но держался с достоинством.

Таратайка подпрыгивала по ухабам, лошади помахивали подвязанными хвостами. Ямщик посвистывал, помахивая локтями, и поглядывал по сторонам.

– Вот, изволите видеть, Максим Иванович, – говорил урядник, когда тройка выехала на гору, – какие требования предъявляет нам начальство. Взять и словить конокрадов!.. А как их словить, когда я на пятьдесят верст один чин полиции…

– Словим, – уверенно возразил старшина. Да, как же, дожидайтесь! Отчего не словить? Словить можно…

– Черта мы словим, когда я не знаю, как и за дело взяться-то, – сумрачно отозвался урядник, – я ведь, собственно, больше по торговой части имею способности, а не конокрадов ловить. Как их ловить? На всю округу первые разбойники… Кого будем расспрашивать, ежели…

– Кого? А прохожих!

Старшина сказал это совершенно случайно, просто потому, что впереди на дороге, мимо дерновских мельниц, уныло торчавших на косогоре, шел человек с ружьем.

– А, это Иван Семенович идет, – заметил урядник.

Старшина стал всматриваться.

– Учитель, дяденька, – звонко подтвердил ямщик. Дерновский учитель Иван Семенович, страстный охотник, одевался по-русски.

– Он самый, – согласился старшина.

Тройка, позвякивая бубенчиками, катила дальше, догоняя прохожего, а урядник возвратился к интересующему его вопросу:

– Опять же, как его словить? Облаву нужно, а какая облава, ежели все мужики коли Куприяну не приятели, так боятся его хуже черта.

– Да, уж это так, – подтвердил старшина. – Кому охота с ним связываться: ему, бродяге, ничего, а коли ежели он красного петуха…

– Ну вот, – с досадой крикнул урядник, – лови его, ежели сам старшина от него наутек – первый…

Старшина обиделся.

– Ну, это дело очень темное: кто из нас наутек, значит.

Урядник спохватился, что обидел старшину.

– Нет, я не то чтобы… а конечно… Вот эти олухи, чай, все прыснут во все стороны! – ткнул он пальцем в спину ямщика.

Тот обернул к уряднику свое курносое круглое лицо и, скаля зубы, сказал:

– Чаво? Не…

– Убежишь, ежели Куприян, примерно, встретится? – пошутил старшина.

– Я нет… чаво?

– А ежели он из ружья?

– Ну что ж… это – ничаво!

В это время старшина взял шапку и замахал ею по воздуху, крича:

– Иван Семенович, наше вам!

Прохожий, не поворачиваясь, приподнял шапку.

– Вы откелева? – спросил старшина. Прохожий неопределенно махнул рукой.

– В лес, чай, ходили? Охотиться изволите все? – спросил в свою очередь урядник.

Ямщик весело осклабился, почесал затылок и повернулся к старшине:

– Дяденька, этта Куприян.

– Чаво? – спросил, не расслышав, старшина.

– Куприян этта, – весело повторил ямщик.

Тройка уже обогнала прохожего.

– Что ты врешь… – начал было старшина.

Урядник побледнел.

– Револь… верт… тут… – заплетающимся языком забормотал он, шаря рукой под сиденьем.

Старшина сразу протрезвел.

– Гони ты! – толкнул он ямщика.

Ямщик удивился и, придержав лошадей, весело спросил:

– А ловить не будете?

Урядник спохватился.

– Позвольте, Максим Иванович… это ежели… того… Куприян, то… Может, не он?

– Ен самый, – уверенно возразил ямщик и, поворачиваясь назад, крикнул: – Куприян, а, Купря!..

– Чего тебе? – спросил Куприян.

Он давно уже заметил едущих старшину и урядника и сначала хотел было спрятаться, но потом что-то нашло на него, и ему захотелось покуражиться. Он только повернул и пошел опять к селу. Ямщик осклабился во весь рот.

– А мы тебя ищем! – сообщил он, совсем останавливая лошадей.

– А я вас! – сказал Куприян, тоже останавливаясь и протягивая руку за ружьем.

– Поди сюда! – крикнул ямщик.

Куприян тихо снял ружье, приложился и выстрелил.

– Н-на! – весело и злобно крикнул он. Выстрел гулко раскатился по косогору, дробясь между мельниц и вспугнув стаю галок, маршировавших по дороге. Лошади испуганно дернули, и ямщик вверх ногами слетел в бричку.

– Караул, ратуйте! – завопил старшина.

Урядник дрожащими руками схватил вожжи и, замахиваясь на лошадей ножнами шашки, погнал их под гору.

Бричка запрыгала, затрещала по всем швам и со звоном понеслась вниз.

А Куприян повернул прочь и побежал от дороги к лесу, глубоко увязая в размокшей земле и шлепая ногами по лужам.

Тройка с треском и звоном влетела в околицу, понеслась по селу и остановилась, храпя и шатаясь, против волостного правления. Старшина и урядник тяжело вывалились из брички Старшина был без шапки.

– Вот так история! – хлопая себя по коленам, сказал он, еле переводя дух.

– Упустили Куприяна! – почесал затылок ямщик, невозмутимо взбираясь на козлы.

– Ну, ты… молчи у меня! – замахнулся на него урядник.

Ямщик испугался.

– Я што? Я ничаво… А только как он стрельнул! – с восторгом вспомнил парень и даже зажмурился от удовольствия.

– Стрельнул! А если бы тебе в башку? – укоризненно заметил старшина.

– Ну что ж? Это ничаво, – равнодушно ответил ямщик.

– А вы что же, Иван Филиппович, не стреляли? – спросил старшина.

Урядник сконфузился.

– Да черт его знает… Револьверта никак найти не мог, а тут лошади… ну и того…

Из волости выбежали писарь Исаев и писарчуки.

– Кто стрелял? – спросил писарь с любопытством.

– Куприян, – ответил с козел ямщик, – ловко стрельнул: трошки по голове не задело! – осклабился он.

– Врешь!

– Да, точно, – подтвердил урядник, – пойдемте, я вам расскажу, а то тут не того…

Власти ушли в волостное правление.

– Я так и думал, что он, – сказал писарь, когда урядник рассказал происшествие. – Он туг мимо волостного с ружьем прошел… только что…

– Что же вы не держали? – спросил урядник. Толстый писарь присвистнул.

– А вы почему не держали? – не без ехидства спросил он в свою очередь.

– Да… знаете…

– То-то и знаете, Иван Филиппович… А я так полагаю, что господину исправнику о сем случае докладывать не следует.

– Ну, конечно… зачем же? – согласился урядник.

– Да ямщику накажите, чтобы не болтал.

Ямщика позвали и приказали ему держать язык за зубами.

Ямщик вышел, взмостился на сиденье брички и, тихо позвякивая бубенчиками, тронул тройку на почтовый двор.

– Эх! – встряхивал он по временам головой.

Куприян тем временем по оврагу добрался до болота, где уже сидел Васька.

Куприян запыхался и устал, но был очень доволен, что напутал начальство.

– Ты стрелял? – спросил Васька.

– Я… старшину чуть не подстрелил…

– Врешь!

– Ей-Боху!

И Куприян рассказал, как было дело.

– Вот так ловко! – восхитился Васька. – Знай наших!

– Ладно, – насупился Куприян, вспомнив утреннюю трусость Васьки.

Васька умолк.

– Жрать нечего? – спросил Куприян.

– Хлеб есть, – ответил Васька.

Они поели и легли на куче мокрых вялых листьев.

Опять пошел дождь. Небо спустилось еще ниже, и ветер стал задувать, качая вокруг черные, рогатые ветки.

Уже вечером Куприян и Васька прошли задами в Дерновое. Васька пошел к Гунявому, а Куприян пробрался по огородам к избе Егора Шибаева.

IX

Вечер был темный, ветреный и тоскливый.

Куприян тихо посвистывал и поглядывал вверх, через огород, по рыжим пустым грядкам которого вилась протоптанная дорожка от ворот со двора. Отсюда Куприяну была видна крыша избы, темный берест над нею. В щелку плетня мелькал огонек из окна, и то исчезал, то появлялся опять. Кто-то двигался по избе.

«Ужинать собирают», – сообразил Куприян, и тоскливое чувство бесприютности и одиночества скользнуло у него в груди.

Ему вдруг стало особенно обидно, что он должен ждать Матрену на огороде, на ветру, на дожде, а Егор Шибаев сидит на лавке, спокойно ждет ужина и во всякое время может сделать с бабой, что пожелает. Ревность все сильнее овладевала душой Куприяна. Ему ясно представилось, с каким покорным лицом Матрена смотрит теперь на мужа, готовая беспрекословно подчиниться ему и для побоев и для ласки. И Куприяну дальше стало уже думаться, что она вовсе не так боится Егора, а может, и сама не прочь развязаться с ним, Куприяном, и опять полюбить мужа, благо тот здоровый, красивый, да еще и унтер, солдат, что всем бабам нравится.

Удушливый спазм схватил Куприяна за горло.

Лицо у него перекосилось в злую и неестественную усмешку. Куприян широко расставил ноги, уперся спиной в холодный ствол осины и, чувствуя, как мурашки пробегают у него по спине, закрыл глаза и, сам того не замечая, громко произнес:

– Известно баба… им все одно!..

Ветер шумел в верхушках осины, и они все больше темнели. Дальние совсем слились в одну темную качающуюся массу. Огонек в избе стал ярче, блистал в щель плетня, как звездочка, и перестал мигать.

«Сели», – подумал Куприян.

Ноги у него ныли, плечи сильно зябли, и весь он стал дрожать крупной дрожью при каждом порыве ветра. Но он все стоял и не сводил с огонька широко раскрытых глаз. От этого глаза у него стали слезиться, а огонек – двоиться, вытягиваться и пускать острые золотые стрелочки.

Вдруг он потух.

Куприян вздрогнул.

«Легли, – подумал он. – Сейчас выйдет… Анютка сказала, как угомонится…»

С этим последним словом перед Куприяном мелькнула отвратительная картина.

«Он, жеребец-то, в солдатах сколько времени был… ему лестно! А ей все одно!» – подумал Куприян и повел плечами, точно они у него заныли.

Чувство ревнивой, холодной злобы двинулось в нем и прилило к голове, так что на секунду у него потемнело в глазах.

И вместе с ревностью и злобой к Егору Шибаеву в душе у него стала шевелиться и глубокая ненависть к Матрене, которая уже не казалась ему несчастной.

Куприян снял шапку и опять надел, все, не мигая, глядя на темную теперь избу. Стемнело уже настолько, что изба, плетень и берест слились в одну непроницаемую темную массу.

Вдруг что-то смутно забелело в темноте на дорожке, мелькнуло и точно растаяло.

У Куприяна стукнуло в сердце, и он весь вытянулся вперед. Все чувства сразу вылетели у него из головы, и там осталось одно ощущение не то радостною, не то пугливого ожидания.

Белое пятно замаячило ближе и яснее и быстро вытянулось в длинный и тонкий силуэт женской фигуры, закутанной с головой в большой платок.

Матрена, торопливо и не оглядываясь, шла по дорожке. Куприян выдвинулся ей навстречу.

– Ты? – спросила она так тихо, что Куприян еле расслышал.

– Я… кому ж еще?.. – сорвавшимся голосом ответил Куприян.

На ней был большой платок, который она у подбородка поддерживала спрятанными руками так, что видны были только брови и большие боязливые глаза.

Оба молчали.

Оба чувствовали странную неловкость оттого, что между ними легло появление Егора. Куприян притворно равнодушно посвистывал, глядя по сторонам и заложив руки в карманы, а она в нерешимости неподвижно стояла против него и глядела из-под платка пытливо и печально.

«Ишь, теперь совсем… не то…» – мелькало в голове Куприяна.

А Матрене было больно, и обидна была ей такая встреча, потому что ничем против любовника она себя виноватой не считала.

– Ну что ж… здравствуйте, Куприян Васильевич, – тихо выговорила она наконец.

– Здравствуйте… – пробормотал Куприян.

Матрена помолчала. Потом приоткрыла лицо и виновато улыбнулась.

– Что ж так? – сказала она.

Куприян посмотрел на нее, отчаянно тряхнул волосами и обхватил ее обеими руками. Она выпростала свои руки из-под платка и обняла его. На ней, кроме юбки, была одна рубаха, и от голой груди ее пахнуло на Куприяна горячим и влажным воздухом.

Несколько минут они стояли так, молча и тяжело дыша.

По небу гнались разорванные облака с чуть видными просветами. Ветер подхватывал порывами и приносил с болота долгий стонущий звук сухого тростника и звенящие всплески воды.

– Сядем, Купря, – дрожащим голосом прошептала Матрена.

Недалеко от осины уныло чернела полуразвалившаяся копна мокрого сена. Они прошли туда, путаясь ногами один за другого, и опустились в прелую траву. Ветер шумел и шумел.

– Мне пора, Купря, – шепнула Матрена, спустя полчаса.

– Чего там…

– Хватится… боюсь…

Купря сразу остыл, и опять у него, как давеча, потемнело в глазах.

– Ну и иди… – резко сказал он, отодвигаясь от нее.

Матрена посмотрела на него и не шевелилась.

– Серчаешь? – спросила она.

– Ну, что там серчать… известно муж, – закусив губу, пробормотал Куприян.

– Да разве я…

– Да знаем мы! – грубо и сам не зная, что и почему говорит, сказал Куприян.

– Что знаешь? – спросила Матрена, и в голосе у нее послышались слезы и обида.

Куприян промолчал и глядел в сторону.

– Ну, что ж ты молчишь, Купря? А? Купря.

– Да пойди ты к черту! – прорвался Куприян и встал.

Матрена тоже встала и, завернувшись в платок, смотрела на него.

Ветер шумел.

– За что же ты? – спросила она.

Куприяну хотелось сказать ей что-нибудь злое и обидное, но он не знал что и молчал.

Матрена тихо протянула из-под платка руку и взяла его за рукав.

Куприян грубо вырвался.

– Да ну тебя!.. Все вы… – он грубо и скверно выругался.

И тотчас ему жаль стало Матрену, и зло взяло на себя.

Матрена опустила руку и заплакала.

– Разве же я… волей? – спросила она.

Куприяну было скверно, тяжело и стыдно, но ревность заглушала в нем все чувства, и потому он грубо, зная, что говорит неправду, сказал:

– Не хотела бы, так не пошла б.

Матрена сквозь слезы с недоумением посмотрела на него.

– Как же?..

– Да так, – упрямо отвечал Куприян, – нечего тут… иди!..

– Он же муж мне, Купря, а разве я…

– Пошла, убирайся! – злобно крикнул Куприян и поднял руку с сжатым кулаком.

Матрена пугливо посторонилась и вся сразу съежилась, став меньше и тоньше.

– Не бей… – испуганно проговорила она.

Куприяну хотелось ее ударить, чтобы дать выход жгучему чувству ревности, душившему его.

– Иди… – хрипло проговорил он, подвигаясь к ней.

Матрена инстинктивно подняла локоть в уровень с лицом, но от этого движения Куприяна точно прорвало.

– Паскуда! – прохрипел он и толкнул ее.

Матрена коротко и жалобно охнула и пошатнулась. Платок слетел у нее с головы, и длинные космы волос, мигом подхваченные ветром, упали ей поперек лица.

– Грех вам, Куприян Васильевич, сказала она, подымая платок, – я вам… всегда… а тому я не причинна.

И она опять заплакала.

Куприяну стало мучительно стыдно и жалко ее.

– Что там… – пробормотал он.

Матрена перестала плакать и утерла глаза уголком платка.

– Купря… – умоляюще позвала она.

Но Куприян опять вспомнил, что все равно все кончено и Егору она не сегодня завтра должна быть женой, и он опять почувствовал прилив ревнивой злобы и безнадежного чувства.

– Чего Купря?.. Ступай к своему жеребцу!..

– Куп…

– Ступай, ступай, – стиснув зубы, проговорил Куприян и с новым приливом злобы схватил ее за тонкие, худые плечи, прикрытые одним платком, грубо повернул ее и толкнул…

Матрена чуть не упала, заплакала и пошла по дорожке.

Куприян мрачно смотрел ей вслед.

Она остановилась. Куприян молчал.

– Куприян Васильевич! – позвала она.

Куприян не отвечал и все бледнел.

– Купря! – громче сказала она.

Куприян не шевелился.

Она постояла еще. За ветром не слышно было, звала ли она его опять. Потом она пошла вверх тихо и нерешительно, и ее силуэт стал сливаться с темнотой.

– Мотря! – не выдержал Куприян.

Но она не слышала и исчезла, точно растаяла в тумане.

Ветер шумел осинами, и яснее был слышен стон тростника и всхлипывания воды. По небу быстро неслись тучи уже сплошной массой, и первые капли дождя тяжело шлепнулись на мокрые грядки.

Куприян стоял, расставив ноги, глубоко засунув руки в карманы, и все глядел на темный силуэт избы, забора и качающегося по ветру береста. Во дворе залаяла собака и замолчала. Дождь все усиливался, и тьма вокруг сгущалась все больше. Дальние деревья вдруг сразу утонули в темноте за пологом хлынувшего дождя. Только ближняя осина была видна, тоскливая и ощипанная, отчаянно мотавшая по ветру своими корявыми обломками-ветками.

Куприян встряхнулся, с безнадежной тоской посмотрел еще раз назад и пошел по огородам, увязая в грязи.

X

В окне избы Федора Гунявого чуть-чуть мерещился свет сквозь какие-то тряпки, навешанные на окно.

Куприян постучал.

В избе кто-то зашевелился, тень промелькнула в окне, и послышался стук открываемой двери.

– Кто там? – спросил из сеней Гунявый.

– Свой, – ответил Куприян, – отворяй. – Сичас.

Запор взвизгнул, и дверь осела назад на неровных петлях. Куприяна обдало запахом прелой соломы, куриного помета и дыма. Куры зашевелились и захлопали где-то в темноте. Петух сонно и протяжно икнул.

Куприян прошел в избу. Гунявый, почесывая грудь, посмотрел на небо, затворил дверь, пошел за ним, зевая и крестя рот.

– А-ах, Господи, Боже мой… Что поздно?

Васька, спавший на лавке под кожухом, тревожно поднял всклокоченную голову, но, рассмотрев Куприяна, опять опустил ее на кожух.

Куприян не спеша снял картуз, сапоги и сел на лавку.

Гунявый тоже присел у икон. В одних пестрядинных штанах, босой, в серой толстой рубахе с развязанным воротом, сквозь который виднелась темная волосатая грудь, он казался еще длиннее и тоще. Он почесал себе грудь и спину, кашлянул и понурился.

Васька глядел из-под кожуха.

В избе было темно, грязно и душно. На полатях и на полу под кожухами и рогожками спали дети Гунявого, на все лады посвистывая носами. Тараканы бегали по стенам, и тени их бегали за ними. За печкой однообразно свиристел сверчок, и слышно было, как ветер рвал мокрую солому с крыши.

Куприян сидел молча.

– Может, есть хочешь? – спросил Гунявый. Куприян нехотя качнул головой.

– Не…

Гунявый почесал грудь корявыми пальцами, подумал и нахмурил свои нависшие брови.

– Видел Матрену-то? – пытливо спросил Васька, приподняв голову.

– Видел.

– Что ж?

– Ничего, – неохотно ответил Куприян.

– Что так? – глухо сквозь усы спросил Гунявый.

– Да что…

Куприян махнул рукой.

– Дело ее, бабы-то, плохое! – проговорил Гунявый и вздохнул, пожевав беззубым ртом.

– Да уж, конечно… не мед! – отозвался Васька.

Куприян промолчал.

– Эх, Купря… Бог-то видит, – пробормотал Гунявый.

Куприян взглянул на него и потупился.

– Я что ж…

Васька усмехнулся пренебрежительно.

– Что он ее, силком, что ли, тащил? Сама шла…

Гунявый насупился.

– Тоже, чай, калачом манить не пришлось… Сама знала, где сладко! – засмеялся Васька.

Гунявый вздохнул.

– А все Купре – грех… Потому баба – что? Баба дура, а он того… бабу в грех ввел… ему и грех-то!

Куприян потупился еще больше.

– Заладил: грех! – презрительно отозвался Васька. – Знаем мы.

– Вот и не знаешь…

– Лошадей краденых сбывать да конокрадов укрывать тоже, чай, грех?.. Гунявый помолчал.

– То особь дело, – спокойно возразил он. – Лошадь – животная, а то баба…

– Ну и баба тоже особь дело, – хихикнул Васька. – На то они и созданы, значит… У нас на фабрике, что девчонка ни поступит, уж я того… Я по этой части ходок…

– Эх… заводская твоя душа, пропащая! – с острою укоризною прогудел сквозь усы Гунявый и, повернувшись к Куприяну, сказал: – Ты бабу-то брось… Пошалил, сатану потешил, сейчас брось! Забьет ведь Егор бабу-то…

– Я что ж… – с тоской нерешительно пробормотал Куприян.

– Почто ж смущаешь бабу? – строго спросил Гунявый.

– Да я…

– Испортил бабу… солдатку…

Васька захихикал.

– Такой уж ей предел положен, потому солдатка. Солдатке сам Бог велел.

– Бог? – величаво и презрительно переспросил Гунявый. – Ты-то, заводский, Бога понимать можешь?

– Ну, чай, и ты не больше моего смыслишь в Боге-то?

– Я-то смыслю. А вы почто баб смущаете?.. Смутьяны прокляты…

Гунявый закашлялся и умолк. Потом он встал и, шаркая босыми ногами, полез на печь.

Все утихло. Сверчок верещал по стенам, с тихим шелестом проворно бегали тараканы.

Куприян долго сидел у стола, свесив голову и о чем-то думая.

– Вась… а Вась… – позвал он. Васька не отвечал.

– Васька! громче позвал Куприян.

– Чего? – сонно отозвался Васька.

– Я того… – смущенно заговорил Куприян, – говорят, господа, ежели муж, значит, альбо жена…

Куприян путался, мучительно подыскивая выражения.

– Ну?

– Так могут, значить, развод… а там опять жениться на ком хошь…

– Так то господа! – отозвался Васька.

– А у мужиков нельзя? – спросил Куприян неуверенным голосом.

– Оно, может, по закону и можно, только, сказывают, оченно денег много надо.

– Кому? – удивился Куприян.

– Кому?.. Попам, известно! – усмехнулся Васька.

– А много?

– Да уж у тебя не найдется. Господа – и те не все могут…

– Значит, нельзя? – упавшим голосом спросил Куприян.

– Известно.

С печи послышался хриплый голос Гунявого:

– Еще чего захотел!

– А по закону ж можно…

– Так то по закону! – возразил Васька, встряхнув головой.

Куприян посидел еще, помолчал, потом тяжело вздохнул и стал укладываться на лавку.

Тараканы бегали, Гунявый кряхтел на печи, сверчок верещал испуганно и однообразно.

Воздух в избе становился все гуще и тяжелее от скученных в тесноте людей, животных и от мокрой одежды.