Текст книги "Куприян"

XI

Около волостного правления стояла тройка почтовых лошадей, потряхивая головами и перезванивая бубенчиками.

Приехали исправник и становой ловить конокрадов, слухи о безнаказанных похождениях которых дошли, через посредство газет, до губернатора.

Губернатор был новый и неопытный человек, а потому дело показалось ему в такой серьезной форме, что он взволновался и в тот же день дал предписание о немедленной поимке конокрадов.

Исправник, старый служащий на этой должности, великолепно знал и раньше о кражах лошадей и своевременно принимал меры, т. е. делал соответствующие предписания становым, а те препровождали их урядникам. Но особенно никто не беспокоился, потому что лошадей крали только крестьянских, и это всеми считалось за обычное неизбежное зло. Уездное начальство думало, что все мужики – понемножку конокрады, и потому смотрело сквозь пальцы. И теперь оно, в лице исправника, становых и урядников, беспокоилось больше о точном выполнении губернаторского предписания, чем о действительной поимке конокрадов.

Исправник сидел в волостном правлении и толковал со становым о том, как бы устроить так, чтобы перегнать конокрадов в другой уезд и таким образом сбыть их с шеи без особых хлопот. Решено было начать облаву по дерновскому лесу, который примыкал к границе уезда и в котором, как донес урядник, умолчавший о встрече с Куприяном, видели обоих конокрадов.

– Оцепим мы лес с трех сторон, да и выжмем их в Спасский уезд, – решил исправник.

В предписании губернатора был еще пункт об открытии, буде возможно, укрывателей, но об этом исправник даже не заговаривал, потому что знал полную невозможность это сделать среди мужиков, боявшихся конокрадов пуще черта.

Пока собиралась облава, для которой сгонялись мужики не только деревенские, но и двух соседних сел, Тарасовки и Рябовки, исправник от нечего делать курил папиросу и разговаривал о карточной игре со становым приставом, тучным и рябым человеком с большими усами.

Толстый писарь Исаев, как будто ставший тоньше, пыхтя и потея, терся возле начальства и поминутно выскакивал на крыльцо, высматривая облаву. Урядника не было: он ускакал со старшиной в Тарасовку за народом, хотя это было излишне и могло сделаться без его личного участия. Но он усердствовал ввиду присутствия начальства.

Толпа между тем уже собралась у пожарного сарая и глухо шумела. Дерновские мужики все были в сборе. Были раньше прибывшие рябовские мужики, которые и стояли своей толпой, не смешиваясь с дерновскими.

Несмотря на то что мужики сдерживались, опасаясь прогневить начальство, стон стоял в воздухе и прерывался иногда хриплой и крикливой бранью, которая, впрочем, сейчас же смолкала.

В толпе царило не то страшное, не то неприятное настроение. Хотя все прекрасно понимали, что облава и поимка конокрадов необходима и делается для их же пользы, – мужики не сочувствовали этому делу. С одной стороны, они боялись красного петуха в виде мести конокрадов, а с другой – не верили в возможность их поимки.

Тот самый столяр Семен, который встретил Куприяна и говорил с ним, потому что был выпивши, а потом сидел, по распоряжению писаря, в холодной, считал своим долгом вышучивать и облаву и начальство, в особенности писаря.

– Как же, изловишь! – ехидно кричал он высоким и резким голосом. – Черта с два! И не такие ловили, да руки коротки… Наш толстопузый-то разве изловит?..

Близ стоящие засмеялись. Но высокий и толстый мужик, один из богатеев села, Федор Степанов, осадил Семена.

– Что, пустеха, брешешь, – презрительно сказал он, стоя боком к Семену, – народ смущаешь?.. Смотри ты…

Семен сконфузился.

– Я что, я ничего, а только, что… чтобы потом не плакаться… Поймать не поймаем, а только осерчают да еще подпалят… Тогда что? – с торжеством закончил он, уже наступая на Федора Степанова.

– А что ж, – презрительно спросил Федор, – так их и оставить? Пусть лошадок уводят… Так, что ли?..

– Семену-то ничего! Он не обедняет, – сказал насмешливо высокий мужик, Касьян Рыжий.

Все засмеялись над Семеном.

Семен обиделся и разозлился. Наскакивая на Касьяна Рыжего чуть не со слюной у рта, он закричал:

– Молчал бы уж лучше… У самою, окромя краденой дуги, ничего нет, а тоже…

– Кто украл-то, ты видел? – угрожающе подвинулся к нему Рыжий. – Какая дуга?

– А то нет…

– Нет, ты скажи: видел? – лез на него Рыжий.

Семен струсил, потому что Касьян Рыжий был вдвое сильнее его, а Семен вообще был мужик хотя задорный, но трусливый.

– Отстань… ты…

– Брось, – презрительно посоветовал Касьяну Федор Степанов, – пустеха, известно…

– Нет, пусть он скажет, – не унимался Рыжий, налезая с кулаками на окончательно струсившего Семена.

– Брось, говорю! – повторил Федор. Но Семен, отретировавшись в толпу, опять стал кричать:

– А по-моему, такое дело, своим судом, значит.

– То есть как?

– Да так… чтобы другим неповадно, взять да колом… во… по башке!

– И грех баишь! – отозвался один из мужиков, начетчик и ханжа Романик Никита, тоненьким и испуганным голоском.

– А, что на них смотреть?

– Пустое говоришь…

Но в толпе заговорили сначала несмело, а потом все громче и возбужденнее те мужики, у которых пропали лошади и которые поэтому были злы на конокрадов.

– Нет… что ж, он дело говорит… что на них смотреть?..

– В куль да в воду, – мрачно сказал один из чужих, тарасовских, мужиков, высокий и суровый кузнец с черным корявым лицом.

– Известно, – загалдела толпа, – а то что же это… никакой возможности… раззор…

– Ну что, мужики, толкуете? – мягким и сонным голосом возражал последний пропойца и бедняк в селе Фома Болото, босой, огромный и пьяный мужик с пухлой и добродушной рожей.

– Такое дело выходит… Али ждать, покелева всех лошадей уведут? – мрачно спросил тарасовский кузнец.

– Зачем ждать, – добродушно возразил пьяненький Фома, – а только бить зачем? Пущай живут… – и он махнул рукой с таким добрым и пьяным видом, что вокруг засмеялись.

За то, чтобы не делать конокрадам ничего дурного, помимо облавы, стоял еще Никита Романик да Мозявый, который слезливо подмаргивал подслеповатыми глазами, но больше молчал. Были и еще такие, что советовали оставить замысел покончить с конокрадами своим судом, но большинство кричало, что так им и надо.

– Собаке – собачья смерть!

Но никто не упоминал о предстоящей облаве, потому что никто в нее не верил и смотрел на нее как на пустое дело, затеянное по прихоти начальства.

Между тем подошли толпою мужики из Тарасовки и приехал старшина с урядником. Писарь доложил исправнику, что облава готова. Исправник, не переставая разговаривать с приставом, надел шинель и шапку; то же сделал и пристав, и все вместе вышли на крыльцо.

Как только их увидели, шапки одна за другой быстро исчезли и обнажили сотни рыжих, черных, седых, плешивых, лохматых и иных голов. Шум быстро затих, и все с некоторым страхом всколыхнулись, надвинулись на волость и стали.

Исправник со становым сели в бричку, старшина с урядником – в другую, запряженную парой. Писарь, облачившись в пальто и большой картуз на вате, взмостился на беговые дрожки с его собственной толстой рыжей кобылой, возле которой путался чалый жеребенок.

Тройка исправника двинулась, позвякивая колокольчиком, за ней тронулись остальные подводы, а сзади повалила серая масса зипунов и лаптей, изредка перемешанных огромными сапогами. Многие из мужиков так и пошли без шапок.

Вся толпа повалила, как стадо, размешивая густую грязь, по дороге к лесу.

XII

В деревне остались очень немногие, в том числе пьяный Фома Болото, у которого умерла в этот день жена, и Мозявый, потихоньку улизнувший по задам домой.

Фома, пошатываясь, пошел к попу договариваться о похоронах, а Мозявый пробрался, все по задам, к хате Федора Гунявого, который тоже не пошел в облаву и даже не ходил на сходку к волостному правлению.

Он сидел на обрубке дерева, посреди двора, и большим топором тесал подпорки. Увидав Мозявого, он насупил свои густые брови, воткнул топор в бревно и встал, заложив пальцы за тесемочку, которой был подпоясан.

– Чего ты? – спросил он неприветливо.

Мозявый заморгал слезящимися глазками. – Я того, значит… Чего?

Что как теперь мужички решили, так я упредить, значит.

Гунявый насупился еще больше, подозрительно уставился на Мозявого и еще суровее прогудел:

– Ты насчет чего?

– Чтобы, значит, Куприяна… Купрю то есть, упредить, – пролепетал Мозявый, который почему-то боялся Гунявого и всегда терялся в его присутствии.

Гунявый помолчал, что-то сообразил и сказал мягче:

– Мужички, говоришь, решили? Миром, что ли?

– Во-во, – обрадовался ободренный Мозявый.

– Насчет Куприяна?

– Его самого… Чтобы, значит, ежели начальство не того, так чтобы самим, значит.

Гунявый стал серьезен, насупился и покачал головой.

– Ишь ты, вот дело какое!.. Так… А кто? Не Егор?

– Не… Семен, столяр, опять же Рыжий и другие прочие, которые…

– Так, так… Упредить надо.

Гунявый помолчал, стоя во весь рост и заложив руки за поясок. Мозявый нерешительно мял шапку и не знал, уйти ему или оставаться.

– Ушли уж? – спросил Гунявый.

– С час времени будет.

– То-то, слышал, будто стадо пошло, – насмешливо прогудел Гунявый. – Идем, что ль, – добавил он и пошел, твердо ступая огромными лаптями, в избу. Мозявый засеменил за ним, продолжая нещадно мять свою шапку.

Васька и Куприян сидели в избе на лавке. На столе стояла почти полная бутылка водки и вяленая рыба в деревянной чашке.

Куприян был скучен, и лицо у него было убитое, печальное, с тоскливыми слезами в расширенных глазах.

«Известно, не своей охотой, – думал он, – а я вон что… ей и так горько, а тут и я разобидел! И что оно со мной поделалось, точно Бог ум отнял?»

Время от времени он наливал водку в стаканчик толстого стекла и медленно опрокидывал его в рот. И чем больше он пил, тем становился скучнее и мрачнее.

Васька был трезв и трусил. Он не мог спокойно усидеть на месте, все прислушивался и судорожно потирал худые колени.

Гунявый и Мозявый вошли в избу, перекрестились на иконы. Мозявый остался у дверей, а Федор сел на лавку, подложил под себя руки.

– Садись, – мотнул он головой Мозявому. Мозявый вздохнул, поморгал глазками и сел у самых дверей.

– Слышь, Купря, – заговорил Гунявый, точно из бочки, вот он сказывал, что вышло миром решение, чтобы своим судом… Васька позеленел.

– Как так? – пролепетал он.

Куприян поднял голову.

– Врут, собаки, – мрачно и медленно проговорил он, я им не батька дался… руки коротки.

Гунявый покачал головой.

– Ну, брат, у мира руки длинные, а ты лучше послушай, что я тебе скажу: перевали в тот уезд. Будя тут, пошалили, и будет. А то неравно…

Куприян рассердился.

– Что неравно? Не им, сиволапым, на меня руки наложить. Коли ежели что, я им такого огонька подпущу, что ну!..

Мозявый испуганно перекрестился.

– Известно, – поддержал, приободрившись, Васька, – ишь расхрабрились, лапотники! У нас это живо…

– Молчи, шалый, – презрительно оборвал Гунявый. – Ты, Купря, как знаешь, а мой совет: уходи от греха… неравно… – продолжал он.

Куприян махнул рукой.

– Там видно будет, сказал он. – Водки, дядя, хочешь? – спросил он у Мозявого.

Мозявый стыдливо усмехнулся, осклабляя желтые корешки зубов.

– Пей, – сказал Куприян, – и я выпью… Гуляю, дядя!

Они выпили. Мозявый положил шапку под мышку, осторожно стал колупать корявыми пальцами сухую рыбу, а Куприян выпил еще стаканчик и захмелел. Ему хотелось пить, чтобы забыть Матрену и утишить чувство ревности и стыда, которое не давало ему покоя.

– А нет ли, дедушка, водки еще? – спросил он.

– Будет тебе, усмехнулся Гунявый.

– Гулять хочу… дай водки…

– Нету водки, и послать некого – все ребята разбежались.

Куприян помолчал, свесив голову.

– Ну, нет так нет… Васька, идем за водкой…

Мозявый захихикал.

– Право, пойдем, – настаивал Куприян, – вот и дядя пойдет… Пойдешь, дядя?

Мозявый переступал с ноги на ногу.

– Я что ж.

– Ну и ладно… Пойдем, Васька…

Васька подумал, что если не пойти, то, чего доброго, Куприян спьяна натворит и не таких глупостей, а если пойти, то можно будет потом и уговорить его удрать из села. К тому же Васька, узнав, что облава и начальство ушли, перестал трусить, и к нему вернулось все его нахальство.

– Что ж, пойдем, – осклабился он Федор Гунявый покачал головой, но ничего не сказал.

XIII

Около винной лавки сидело человек пять мужиков, стариков, не годившихся в облаву. С ними был и Егор Шибаев, который постоянно теперь торчал у «монопольки». Дома ему не сиделось, на Матрену он не мог смотреть без злобы и сожаления о своих мечтах, а вид маленького Федьки приводил его в бешенство. Поэтому он каждый день за всякий пустяк бил жену, а потом уходил и напивался пьян.

К облаве он не примкнул, потому что боялся, как бы мужики не стали смеяться над ним, что он, мол, пошел жениного хахаля ловить.

Теперь он, уже достаточно выпивши, рассказывал старикам про Питер.

– Неужели и царя видал? – спрашивал его лысенький скорняк Битюгов, очень любопытный и разговорчивый человек.

– Вот как тебя, милый человек! – с пьяной важностью отвечал Егор Шибаев и только что хотел что-то рассказать, как к лавке подошли Куприян, Мозявый и Васька.

Куприян не знал Егора, Шибаев не знал Куприяна, так что они не обратили друг на друга никакого внимания.

Зато Васька и Мозявый опешили.

«Ишь ты, – подумал Васька, – кажись, влопались».

Мозявый струсил, стал моргать глазами и испуганно оглядываться.

Мужики же нисколько не удивились, увидав Куприяна: они так и думали, что он совсем не там, где его ловит начальство. Но никто из них не сказал ни слова.

– Старичкам почтение, – весело сказал Васька. Мужики степенно подняли шапки.

– Водочкой балуетесь? – продолжал Васька, соображая, что не надо им давать времени сказать что-либо Егору.

– Сам, чай, видишь, – неприветливо ответил Егор Шибаев. – Так вот, братцы мои, когда стояли мы на карауле во дворце…

– В самом дворце? – изумился Битюгов и от восхищения потер ладонью свою лысину, вспотевшую от выпитой водки.

– В самом, – важно подтвердил Егор Шибаев.

Мозявый дернул Куприяна за рукав.

– Купря, а Купря…

– Чего тебе?

– Пойдем…

Мозявый помялся.

– Егор тут, – пробормотал он, трусливо моргая глазками.

Куприян побледнел, а потом густо покраснел и впился глазами в Егора. Губы у него задрожали. Сначала он чуть было не бросился на Шибаева и уже сжал кулак, но потом сдержался, криво усмехнулся и, переваливаясь, подошел к Егору.

– Здравствуйте, – насмешливо сказал он, – любопытно послушать про дворец. Васька почесал затылок. «Ну, будет каша!» – подумал он. Мозявый совсем струсил и собрался дать тягу.

– Садись слушай, коли не шутишь, – важно ответил Куприяну Шибаев.

Куприяна всего передергивало. Он покусывал усы и быстро поглядывал по сторонам…

– Чего шутить, – сказал он, садясь так близко к Егору, что тот должен был подвинуться, – мы шутить не умеем, это ваше дело шутить, солдатское…

Егор Шибаев недсумело посмотрел на Куприяна…

– Чего городишь? – строго спросил он.

– Да я так, – поглядывая по сторонам, сквозь зубы ответил Куприян, – говорю, вы, солдаты-то, шутники, а мы серые мужики…

– Да ты пьян, что ль? – нахмурившись, заметил Егор Шибаев.

– Коли и пьян, так не на твои деньги, солдат! – грубо ответил Куприян.

Егор Шибаев посмотрел на всех, и по их лицам заметил, что дело неспроста. Он внимательнее пригляделся к Куприяну и вспомнил его лицо, хотя и не видел его много лет.

Он побагровел, и глаза у него сделались круглые.

– Ты… чего лезешь? – пробормотал он, сжав свои огромные кулаки.

Куприян быстро исподлобья посмотрел на него.

– А того… – задорно ответил он.

Егор Шибаев помолчал, все более багровея.

– Ну, миленькие, оставь… чего тут, – вмешался Битюгов, в смущении потирая лысину.

Васька, с своей стороны, оттер плечами Куприяна.

– Ну, ты, солдат, не сердись… лопнешь, – нахально заметил он Егору.

Егор взглянул на него угрюмыми глазами, одним толчком отшвырнул его в сторону и с поднятыми кулаками бросился на Куприяна.

– Стой… стойте, дьяволы! – закричали мужики.

Куприян увернулся от удара и вдруг, коротко, но страшно сильно размахнувшись, ударил Егора по лицу кулаком.

– Эх! – злобно крякнул Васька.

Егор Шибаев залился кровью, хлынувшей у него из носу, споткнулся и сел на землю, ударившись плечами о стену.

– Не лезь! – коротко выговорил Куприян. Он стоял, широко расставив ноги и тяжело дыша, и злобно смотрел на Егора. Егор поднялся, шатаясь.

– Ну, постой… – пробормотал он, утирая пальцами льющуюся из носу кровь.

– Ведь говорил – не лезь, солдат! – ехидствовал Васька со стороны.

Егор сжал кулаки, но не двинулся с места.

– Пойдем, Купря, вишь, он ошалел с твоего угощения… пойдем! – приставал Васька.

– Ну, ты тоже, Чалка, смотри! – пробормотал Битюгов.

– Чего смотреть? – злорадно переспросил Васька. – Что вас семеро, а нас двое… ерои! Это, видно, не во дворце стоять…

Егор Шибаев порывисто двинулся к нему, но Куприян быстро загородил ему дорогу. С минуту они бешено смотрели друг на друга, потом Егор отодвинулся, грозя кулаком.

– Я тебя, разбойник, научу… ты у меня… подожди.

– Что?

– Братцы, – тонким голосом обратился Егор к мужикам, – что ж вы стоите… а ну-ка его?..

Мужики мялись.

– Дубьем бы их, – пробормотал Битюгов.

– Молчи, старый хрыч, – заметил Васька, – а то мы за это дубье-то сосновыми щепочками твои сараи подпалим…

– Конокрад проклятый!..

– Что ж вы, братцы! – жалобно воскликнул Егор.

Мужики угрюмо молчали.

– Пойдем, Купря, – издевался Васька, – больше от них ничего не будет… одному нос расквасил и довольно – все удовлетворились. Пойдем!

Куприян усмехнулся.

– Пойдем, – согласился он, не спуская глаз с Егора.

Они пошли.

– Вот ужо будет вам, разбойники! – крикнул им вслед Битюгов.

– А вам уж и было! – смеялся Васька.

Егор Шибаев погрозил им кулаком.

– Нос-то утри, солдат! – крикнул ему Васька.

Они опять вернулись к Гунявому.

– Наделали делов! – сказал Васька, встряхивая волосами.

Гунявый хмуро их выслушал, заложив руки за поясок.

– Так, – сказал он, – вишь, что грех с человеком делает!.. Эх!.. Были люди, а теперь на…

Куприян смутился.

– Что уж тут…

Гунявый молчал.

– Вот что, теперь у меня вам оставаться нельзя.

– То-то и есть, – сокрушенно вздохнул Васька.

– Щей похлебайте, да и айда в лес! А то к вечеру вся облава сюда нагрянет. Нажили беду…

– И черт его дернул связаться! – укоризненно проговорил Васька. Они вошли в избу.

– Анютка тут толчется, с девчонкой моей, – сообщил Куприяну Гунявый.

Девочка в красном платке была в избе. Увидев Куприяна, она подбежала к нему.

– Дяденька Куприян, а и что я тебе скажу… – звонко заговорила она.

– А что? – обрадовался Куприян и покраснел.

Девочка поднялась на цыпочки и громко сказала ему на ухо:

– Тетенька Матрена велела прийтить, беспременно велела прийтить.

– Когда? – неровным голосом спросил Куприян.

– Завтра по вечеру… на огород… Беспременно велела прийтить.

– Ладно, приду…

Беспременно, – повторила девчонка, – а теперь я пойду… Иди.

– Пойду, – и Анютка заскакала из избы на одной ножке, а за ней с криком погналась вся детвора Гунявого.

Гунявый достал из печки миску щей и ложки.

– Ешьте да идите с Богом, – сказал он.

XIV

Когда Куприян и Васька вышли, уже смеркалось.

Облава еще не воротилась, и на улице было пустынно и темно.

На повороте в соседний проулок Куприян и Васька налетели на какое-то большое и мягкое тело, лежавшее поперек дороги. Васька едва не упал и схватился за забор.

– А, черт! – выругался он.

Потом, приглядевшись при слабом свете сумерек, ухмыльнулся и сказал:

– Ишь, надрызгался!

Куприян остановился.

– Кто?

– Фома, – весело скаля зубы, объявил Васька и зачем-то принялся тормошить пьяного.

– Брось, – сказал Куприян.

Пьяный захрипел и забормотал.

– Мы с ним кумовья, – весело пояснил Васька и, схватив пьяного за плечо, крикнул: – Кум, черт, вставай! Шапку потерял!..

Пьяный заворочался.

– Вре… – пробормотал он.

– Смешной мужик, – замотал головой Васька. – Пра, потерял… вставай!

Пьяный помолчал, соображая.

– И то… встану, – прохрипел он.

Фома поднялся на руки, потом встал на колени, покачнулся и с размаху сел опять. Васька залился радостным смехом. Фома посмотрел на него тупо и глупо, потом улыбнулся и весело прохрипел:

– Баба померла!

– Чего? – спросил Васька с недоумением.

Фома, придерживаясь за забор, поднялся на ноги, в портках и оборванной ситцевой рубахе, громадный, всклокоченный и босой, и, покачиваясь во все стороны, повторил:

– Баба померла.

– Твоя, что ль? – спросил Куприян.

Фома засмеялся.

– Не чужая… Двадцать годов жили… Померла.

Все трое замолчали. Васька поглядел на бледное небо, нерешительно улыбнулся и посмотрел на Куприяна.

– Чего померла? – спросил Куприян.

Фома покачнулся, икнул и махнул рукой.

– Смерть пришла… нутро сожгло!..

– Так. А ты чего ж надрызгался?

Фома вдруг всхлипнул и покачнулся так сильно, что ухватился за Куприяна.

– Я, братяга… пьян… это ты… того… пьян! Потому как померла… один я, брат, таперича!

Фома тряхнул головой с неестественно ухарским видом.

– Померла… ну, я и выпил… ты пойми… один, как палец, ну и…

Фома жалостно улыбнулся, ласково глядя Куприяну в глаза, и сказал:

– Чижало!

Куприян подумал.

– Дохтура отчего не позвал?

Фома тяжело махнул рукой.

– Я звал, фершал был… Да разве супротив Бога!.. Купря, друг, поднеси, – неожиданно присовокупил он.

– И так хорош! – отозвался Васька.

– Будет, – строго сказал Куприян и добавил: – Когда померла?

– Вчерась.

– Похоронил?

– Н-е, поп не велел…

– Почему?

Фома сделал усилие, чтобы сообразить.

– А того… Я ему говорю: померла… А он, батька то есть, мне: подожди!

Куприян удивился.

– Что ты мелешь, пьяная башка!

– Чего мелю? Ничего не мелю… Попу в город на ярмарку ехать, а тут я… то есть старуха! Подожди, говорит, приеду – тогда.

Васька захихикал:

– Ловко! Ай да поп!.. Подожди… Вышла от попа рызолюция, чтоб не помирала баба, пока поп с ярмарки не приедет. Ловко!

Куприян нахмурился.

– А ты что ж?

– Я? Я ничаво… что ж я? Поп – известно, а я серый мужик, ну… А потом в избе жуть берет, ну, я и того… – Фома выразительно икнул. – А между прочим, дух от нее… чижало…

Куприян сумрачно помолчал.

– Ну, прощай, кум! – сказал Васька. – Ну и прощай, коли так!.. – добродушно ответил Фома, покачиваясь и икая.

Они разошлись. Двое пошли вниз к реке, а огромная, лохматая фигура Фомы долго чернела на косогоре, шатаясь и размахивая руками, на фоне бледной зеленоватой зари.

– Поп, известно поп, а я мужик… серый… – бормотал Фома, пока не свалился под забором в жидкую и липкую грязь.