Текст книги "Вопросы буквоедения"

Бархатная портянка Пугачева

Мало кто знает, что еще при Петре Великом была послана из Петербурга в Петропавловск-Камчатский экспедиция, для того чтобы узнать, отчего там все время полночь, и, буде возможно, таковое положение вещей изменить. Командовал экспедицией мичман флота Титус ван Рейн, которому в помощь были приданы: один из лучших петербургских часовщиков немец Георг Тракль, хронометр, циркуль, перегонный куб, казачья полусотня под командой сотенного есаула Харитона Ржевальского и два чугунных фальконета. Три года добиралась экспедиция до места, а как добралась, то и обнаружила, что Петропавловска-Камчатского нет даже на карте, которую ван Рейну выдали в Адмиралтейств-коллегии. В Петербург с донесением о сем и с просьбой основать, для начала, хотя бы крепость были отправлены три казака. Еще через три года казаки добрались до Запорожской Сечи, а еще через пять лет до них добралось Адмиралтейство.

После того как Вторая Камчатская экспедиция основала Петропавловск-Камчатский и сообщила об этом в Петербург, из столицы снова была послана экспедиция, под командой артиллерийского поручика Николая Остен-Бакена[4]4
  Николай Остен-Бакен командовал гвардейской имени Полтавской баталии мортирой 1-й Гренадерской артиллерийской бригады. Отличился в шведской кампании во время осады Гельсингфорса. По представлению командующего, графа Ласси, был награжден орденом Св. Владимира 2-й степени с мечами и бантом. В подавлении пугачевского бунта принимал участие уже в звании подполковника артиллерии. В семье потомков Остен-Бакена хранилась бархатная портянка Пугачева, которую бунтовщик обронил, когда его везли в клетке к месту казни на Болотной площади. Ростислав Остен-Бакен, капитан лейб-гвардии, увез ее с собой в эмиграцию. Теперь она в собрании музея Гуггенхайма.


[Закрыть], которому в помощь были приданы: часовщик Генрих Бухмейстер, два хронометра, штангенциркуль, набор перегонных кубов, казачья сотня под командой полкового есаула Евстафия…

Последний раз экспедицию в Петропавловск-Камчатский снарядила служба точного времени Всесоюзного радио. Командовал экспедицией полковник… три пары водонепроницаемых секундомеров… три штангенциркуля… ящик коньяка… два набора перегонных кубов… три ондатровых шапки… три замшевых куртки… видеомагнитофон… три портсигара отечественных…

Из Нижнего Тагила

Ничего в палатах английских купцов в Москве не сохранилось от времен их постройки – только каменные тесаные блоки, из которых сложены подвалы и часть стен. Остальное реконструировано. «Все выглядит как новое, из чистки». В девяносто четвертом году приезжала Елизавета Вторая, расписалась в книге почетных посетителей и подарила музею макет той самой нимфозории, которую Левша подковал. Макет, кстати, выполнен в одну треть величины блохи. Сколько лет прошло с тех пор – мы уж и ружья кирпичом почти не чистим – а всё англичане успокоиться не могут. Задели мы их за железное. Конечно, подковывать блоху не стали – два раза одну шутку повторять никакого интереса нет, а только наши эксперты ее краем глаза посмотрели и видят – блоха-то насквозь больная. На главной сердечной шестеренке трех зубьев не хватает, а те, которые есть, – считай, наполовину стесаны. Ну и все ножные шарниры ржавчиной поедены. Уж какие там верояции – ей, бедной, надо на первую группу садиться, а лучше ложиться и лежать, не двигаясь. Она и лежала. Английский посол раз в год наведается чаю попить с директором музея, на блоху одним глазком глянет, убедится, что она, болезная, в своей коробочке на красном бархате не шевелится, улыбнется уксусно, по-английски, пожелает удачных покупок директору и в посольство укатит.

Так бы оно и продолжалось, кабы не президент. Уж как он прознал про английскую нимфозорию – не ведаю. У него докладчиков много. Вызвал он к себе премьер-министра.

– Как же так, – спрашивает, – целое министерство нанотехнологий у нас есть, а одну несчастную блоху…

И так нехорошо на премьера посмотрел… Вернулся тот к себе в Белый дом, лег на премьерский диван, лицом к стенке повернулся, и так ему стало обидно… Обедать его звали – не пошел. Ни на письма, ни на звонки целых пять минут не отвечал. Приходил директор ФСБ – звал играть в разведчиков, – даже с ним не пошел. Ну да на обиженных, как известно, воду возят.

Еще через пять минут премьер-министр вскочил и приказал немедля вызвать министра нанотехнологий. Привезли его. Министр на горных лыжах был и снять их еще не успел – так быстро его привезли. Стоит, понять ничего не может – только веснушками своими хлопает да лыжными палками по полированному паркету царапает. Впрочем, что тут понимать, когда дадено тебе две недели сроку на всё – тут исполнять надо, а не то самого в блоху превратят и танцевать заставят.

Поехал министр по институтам, заводам и фабрикам – искать мастера. К одним заедет – они китайские батарейки делают, у других в институте китайские полотенца по лицензии шьют – до того махровые, что просто оторопь берет, а третьи и сами уж китайцы. Купили бывший ракетный завод, перестроили его в огород и выращивают репчатый лук. Луковицы такие огромные – с голову министра. Китайцы уверяли, что и не глупее.

Неделю министр таким манером проездился и устал как собака. Он, между прочим, еще и на лыжах был, поскольку времени их снять у него так и не нашлось. Положение такое – хоть в отставку подавай. Пригорюнился он… Вот, думает, нашли рыжего… С другой стороны – еще неделя осталась. Бог не выдаст, а свинья… тут он стал считать свиней, которые не съедят, сбился со счета на третьем десятке, плюнул в сердцах и решил не сдаваться заранее. На Урале, по слухам, еще остались могикане, которые знали, в какой руке молоток, а в какой напильник держать. Дали ему в агентстве адресок одного оборонного завода в Нижнем Тагиле, где зарплату не платили всего два года и народ еще не успел разбежаться. Вот туда он лыжи и навострил.

Вовремя приехал – там как раз на металлолом всё растаскивали и помещения под офисы и солярии с магазинами в аренду сдавали. Министр мигом к директору завода. Наобещал ему с три короба – и тюрьму, и суму, и черта в стуле, на котором директор уж еле сидел. Оборонный же завод, мать его!.. Ты здесь что?! Ты здесь чем, в том смысле, что за каким?! Да за тот бардак, что ты на вверенном тебе предприятии развел, партбилет «Единой России» на стол положишь! Все счета твои прикроем! Дом в Испании, на тещу записанный, отберем!

И давай на него лыжами наезжать, да палками, куда не хочешь, тыкать.

– Ну, – отвечает директор, когда его в чувство после обморока привели, – так бы сразу и сказали. Помогу, конечно, чем смогу. Кадры у меня уж не те, но за одного парнишку я вам ручаюсь. Что хочешь смастерит. Рукастый очень. Лезет ими везде, зараза…

– Левша? – спрашивает министр.

– За это не беспокойтесь, – отвечает директор, – левшее не бывает. У него как раз обе левые.

Ровно через неделю после того разговора приехали президент и премьер-министр на Варварку, в палаты Старого Английского двора. Ночью приехали, инкогнито. Разбудили директора музея, который третьи сутки не спал – ждал высоких гостей. Тот по узкому коридорчику, в толстой стене сделанному, повел их в специальную комнату, в которой нимфозория английской работы хранилась. Заходят, а Левшу как раз министр нанотехнологий за вихры таскает.

– Что ж, – кричит, – ты чудила из Нижнего Тагила с тонким механизмом сделал, а?! Мало того что как лежала, так и лежит – так ее еще и раздуло. Ты посмотри сам в мелкоскоп-то, идиот! Вишь, у нее пластинки стальные на пузичке как изогнулись! Того и гляди – лопнет.

Глянули премьер и президент в мелкоскоп – и, правда, изогнулись. Премьер так лицом потемнел, что в комнату пришлось еще две лампы внести. У министра тут душа в лыжи-то и ушла. Всё, думает, сейчас меня на шестеренки разберут… Прямо на этом столе…

Тут президент опять посмотрел в мелкоскоп и говорит:

– Погодите ругаться. Тут, видно, Левшой что-нибудь сверх понятия сделано.

Подозвал его ласково и спрашивает:

– Ну, показывай нам – в чем тут твоя работа. Неужто ты только заворот шестеренок блохе устроил и всё?

– Нет, – отвечает Левша, – про такое вы даже и думать не могите. Сердечную шестеренку я ей заменил в лучшем виде, все коленные чашечки от ржавчины очистил и смазал. Так что, ежели б она могла – танцевала бы такой брейк-данс…

– Елки зеленые! – восклицает в сердцах премьер. – Так отчего ж ей неможется?!

– В тягости она, – прошептал Левша и глаза опустил. – Кабы вы подождали с полчасика – она б и родила. У них, у мелких, все быстро происходит. Она и того… то есть… только два с половиной часа назад.

Тут все три начальника разом и выдохнули:

– Как же ты, стервец, ее обрюхатить смог?!

– Так ведь нанотехнологии, – сказал Левша и покраснел как наше бывшее знамя. – Вы же сами все уши нам прожужжали…

Английскому послу никаких подробностей этой истории не рассказывали. Продемонстрировали, как резво скачет поздоровевшая блоха, и все. Он и от этого зрелища стал грустен, как английская лошадь.

Приплод нимфозории (она разрешилась двойней) показывать пока никому не велели. То есть президент-то хотел похвастаться, пока он… но премьер…

– Подождем, – говорит, – пока. Пусть королева приедет. Вот мы ей вместе… я и покажу.

Что же до Левши…

Съезд красных водолазов

Камера с птичьим скелетом внутри

Мало кто знает, что из первых фотографических камер птички вылетали настоящие. Еще у Жака Дагера в его примитивном аппарате жил ручной щегол. Он был не очень сообразителен, этот щегол, и любил вылетать не по команде хозяина, а сам по себе. Дагер его потом, когда время экспозиции заканчивалось, с трудом загонял обратно. Из-за этого многие снимки изобретателя оказались слишком засвечены. Еще и камеру приходилось чистить каждый день, поскольку друзья и знакомые Дагера угощали щегла при каждом фотографировании. Не прошло и года, как щегол так разъелся, что вообще перестал пролезать в объектив. В конце концов Дагеру пришлось изготовить новую камеру, а в первой щегол прожил до самой своей смерти, загадив ее окончательно.

В первых немецких фотографических аппаратах фирмы «Нахес и Тухес» «Цахес и Цахес» экономные немецкие конструкторы использовали часовых кукушек. Кроме выполнения основной задачи кукушки своим «ку-ку» отсчитывали время экспозиции. Однако этот счет не нравился фотографируемым, которые его относили на свой.

Российские фотографы подошли к вопросу о птичках широко. Экспериментировали даже с насекомыми – крупными жуками, кузнечиками и божьими коровками. От божьих коровок пришлось отказаться сразу. Несмотря на их очевидные преимущества в размерах и то, что их можно было использовать как одноразовых… клиент вылета божьей коровки просто не замечал. Да и скорость вылета оставляла желать лучшего. Крупные, мгновенно выскакивающие кузнечики подходили для этих целей по всем параметрам. Один из первых русских фотографов, француз Давиньон, успешно применял кузнечиков в своей работе до тех пор, пока одно из насекомых не прыгнуло прямо на грудь купчихи первой гильдии Карнауховой, женщины тучной и склонной к апоплексии. Мало того что перепуганную насмерть купчиху еле откачали, так еще и самому Давиньону пришлось долго лечиться после разговора с ее супругом, купцом первой гильдии Карнауховым, мужчиной крупным и склонным к рукоприкладству.

С этим самым Давиньоном произошла еще одна достойная упоминания история. Уже после того, как наши фотомастера, по решению Русского фотографического общества, повсеместно перешли на использование ручных чижиков, Давиньон предпринял путешествие по России со своей новейшей камерой и чижиком. В одном из уездных городков Тверской губернии привелось ему делать портрет городского головы. Факт сей, ничем не примечательный, так и остался бы в полном историческом забвении, кабы городской голова, находясь в состоянии сильнейшего похмелья, случайно не съел чижика. Черт его знает, как такое могло случиться – то ли рот у головы был слишком велик, то ли чижик слишком мал, то ли, подлетевши ко рту слишком близко, был одурманен густыми винными парами, оттуда веющими… Сам голова нисколько не пострадал, даже и не поперхнулся, но происшествие это, само по себе ничего не значащее, было раздуто газетчиками бог знает до каких размеров. Дошло до губернатора. Как на грех, в это самое время вице-губернатором в Твери служил не кто иной, как… И теперь каждый школьник знает о съеденном чижике. Вот только о Давиньоне и об истинном содержании этого анекдота мало кто догадывается…

Век настоящих живых птичек в фотографических камерах был недолог. Фотоаппараты год от года съеживались, точно шагреневая кожа, и уж не только чижику, но и муравью там негде было повернуться. Дольше всех продержались птички в американских аппаратах, поскольку тамошние изобретатели смогли приспособить к ним колибри. Но и колибри оказались за бортом безжалостного технического прогресса. Теперь, в эпоху цифровых фотоаппаратов… Нечего и говорить о цифровых аппаратах. В этих бездушных устройствах живут только нолики и единички.

Недавно на аукционе «Кристи» была продана раритетная камера с птичьим скелетом и окаменевшим яичком внутри. За бешеные деньги. Купивший ее неизвестный пожелал остаться Вексельбергом.

Вопросы буквоедения

Известно, что книги притягивают тишину. Чем книг больше – тем тишина глубже. Только подумай какую-нибудь ерунду дома или на работе – немедля тебя призовут к ответу, а в библиотеке можно думать даже самые громкие и самые крамольные мысли. Даже если тебя там найдут – всегда можно будет сказать… Да никто не найдет. Кому теперь в здравом уме и твердой памяти придет в голову фантазия искать человека в библиотеке…

В московском музее книги, на четвертом этаже Российской государственной библиотеки, такая тишина и такое безлюдье, что слышно, как экспонаты на полках и в витринах возмущаются любовным романом Барбары Картрайт или Сидни Шелдона, который читает музейная старушка, сидящая за огромным дубовым столом с зеленой лампой. Экспонаты можно понять…

История книг представлена в музее с самого их рождения и даже с еще более раннего, можно сказать, внутриутробного периода развития. От тех древних времен дошло к нам медное, украшенное головой древнеегипетского сокола Гора зубило, которым Тутмос Третий подписывал то ли мир с хеттами, то ли счет из мемфисского ресторана «Жареный Апис».

А вот настоящая чернильница Лютера – та самая, которой он запустил в искушавшего его Сатану… Тут, конечно, читатель мне справедливо укажет на то, что настоящая лютеровская чернильница да и сам Сатана находятся в Германии, а у нас их нет и быть не может. Ну да. Так оно и есть. Только ведь сначала-то думали, что эта чернильница и есть настоящая. По крайней мере к нам, в Россию, ее привез и продал как настоящую в собрание редкостей графа Строганова какой-то обнищавший немецкий курфюрст или отставной штангенциркуль за огромные деньги. И лежала она себе в Строгановском собрании, а потом в музее как самая настоящая чуть ли не полторы сотни лет. Только в конце двадцатого века, с использованием новейшего радиоуглеродного метода, ученые выяснили, что насекомое, присохшее ко дну чернильницы, вовсе не пруссак, а обычная крепостная муха князя Голицына, каковых в собраниях наших музеев наберется не один десяток. Об этом открытии была написана большая статья в четвертом номере академического журнала «Вопросы буквоедения» и даже защищена кандидатская диссертация.

Рядом с чернильницей лежит удивительная, существующая в единственном экземпляре книга – та самая, которая пролежала в кабинете Манилова два года и которую он никак не мог прочесть. И никто не может. Ведь у Николая Васильевича написана «какая-то книга», и все. Сколько исследователей объявляло о том, что они-то уж точно прочтут ее – ан нет. И ведь что удивительно – и буквы есть, и слова из них можно сложить, но что написано… сам черт не разберет. Приглашали в музей для консультаций самого крупного нашего специалиста по Гоголю, но и тот только руками развел. Даже ус один от досады так обкусал, что чуть им не подавился. Так и ушел, не взяв ни копейки за консультацию.

Надо сказать, что такой уникум не единственный в экспозиции музея. Есть и более удивительные. Вот, к примеру, неприметный, потрепанный томик ин-кварто, из библиотеки одного испанского идальго, жившего, кажется, в шестнадцатом веке. Звали его Алонсо Кехада или Кихано. Впрочем, Бог с ним, с этим идальго. Не его фамилия важна. Нам интереснее книга, а точнее рыцарский роман об Амадисе Галльском и его любовных приключениях, написанный в раннем средневековье неизвестным монахом-артезианцем (по другим источникам раблезианцем) по прозвищу Писучий Диего. Еще в восемнадцатом веке один из исследователей романа отмечал, что девятнадцать прекрасных дам прижили от Амадиса десять сыновей, восемь дочерей и одну неведому зверушку, которая, в конечном счете, и продолжила род Галльских.

Никто бы и не стал обращать внимания на эту зверушку, если бы ровно через восемьдесят лет, три месяца и пять дней другой исследователь, открыв этот же самый потрепанный томик, не прочел, что Амадис Галльский всю жизнь прожил холостяком, в одном замке со своей мамой, от которой прижил рак мозга.

Что же вы думаете – уже в новое время эта книга, прочитанная для чистоты эксперимента при свидетелях еще раз, поведала читателям о том, что Амадис (его полное имя было Ефим), проработал главным бухгалтером герцога Астурийского двадцать пять лет и за это время прижил от герцога дом с виноградником, пару откормленных мулов, жену, которая откормила его самого, а уж от жены прижил трех незамужних, как ни старались, дочерей и рак мозга… И сколько раз ни читали Амадиса Галльского – столько раз поражались его удивительным приключениям.

В настоящее время ученым известен только один похожий на книгу об Амадисе документ. Это список бояр-мздоимцев времен Алексея Михайловича, составленный в Тайном приказе. Его открывали раза три или четыре, и каждый раз фамилий в нем только прибавлялось. После четвертого раза список опечатали и убрали в специальный архив от греха подальше.

На фоне таких поражающих воображение экспонатов вряд ли посетитель заметит маленькую китайскую книжную закладку, сделанную из позолоченной медной пластинки, на которой иероглифами гравировано: «На этом месте я заснул». А зря. Эта закладка принадлежала одному из членов ЦК КПСС. Уж как она к нему попала – не знаю. Известно, однако, что эту закладку какой-то недоброжелатель из того же ЦК вложил то ли в книгу «Малая Земля», то ли в «Возрождение» и отнес самому Леониду Ильичу. Сейчас же специалисты из органов расшифровали китайскую надпись на закладке и по отпечаткам пальцев нашли владельца. На карьере его был поставлен жирный крест. Ни фамилии пострадавшего, ни фамилии его врага в музее, сколько ни спрашивай, тебе не скажут. Дело это до сих пор открыто лишь частично – до половины третьей страницы.

Еще один экспонат, на который следует обратить внимание, – десяток моржовых ребер, на которых чукотскими умельцами вырезано собрание сочинений Л. Д. Троцкого. Это подарок чукотского пролетариата легендарному главе Реввоенсовета Республики. К сожалению, во многих местах текст испорчен, поскольку во времена борьбы с троцкизмом уникальные кости показательно бросали грызть собакам, и только благодаря усилиям одного самоотверженного историка часть из них была спасена.

Книги классиков мирового революционного движения, записанные на костях, клыках, шкурах животных, и вообще редки. Из сохранившихся на сегодняшний день артефактов можно указать лишь на шкуру гиппопотама, хранящуюся в Музее современной истории России. На ней, несмотря на ее величину, записан очень мелкими буквами весь «Капитал» Маркса на устном языке одного из племен ангольских партизан. На устном потому, что письменного языка у них еще нет, и «Капитал» вождь племени пересказал нашему военному советнику своими словами, а уж тот, как мог, записал его. Шкура, вместе с завернутым в нее телом советника, была передана в дар правительству Советского Союза генеральным секретарем партийной ячейки этого партизанского племени.

В разделе «книжная графика» притягивает к себе взгляд раскрашенная в яркие цвета подробнейшая карта всех трех полушарий Тобольска в книге немецкого путешественника Сигизмунда Цахеса «Путешествие по Лене, Акулине и другим сибирским рекам». Первые исследователи этого корпуса текстов полагали, что карту рисовал сам Цахес. Лишь недавно удалось установить, что автор карты – неграмотный тобольский самоучка, ямщик Прохор Заиндевеев. Цахес купил у Заиндевеева карту за двугривенный, а еще три рубля обещал выслать в Тобольск, как только вернется в Германию.

Завершая экскурсию по музею, присмотримся к еще одному шедевру русской книжной графики. Это офорт «Иван Грозный заживо переплетает сына», выполненный неизвестным художником-акмеистом. Как сверкает в руке Грозного царя занесенное над сыном огромное переплетное шило! К сожалению, сама книга не сохранилась. Из косвенных источников установлено, что называлась она «Отцы и дети». Но кто ее автор и о чем она…