Текст книги "На высоте птичьего полёта"

– Лера Алексеевна по дороге проконсультирует вас.

– Разумеется, – проскрипела Лера Плаксина, с трудом усмиряя голосовые связки. – А куда мы едем? – Она скользнула по мне ненавидящим взглядом красных, воспалённых глаз, и мне показалось, что она, не далее как пять минут назад, рыдала взахлёб и даже дёрнула пятьдесят граммов коньячку и закусила чём-нибудь пахучим, например, тем же самым мускатным орешком, по крайней мере, у меня сложилось впечатление, что мускатные орешки здесь в большом ходу из-за всё той же корпоративной этики.

– В Красногорскую аптеку номер восемьдесят семь, – с удивлением посмотрела на неё Алла Потёмкина, – которая вот уже третий месяц демонстрирует падение плана дохода. Надо съездить и разобраться с Приходько. Лера Алексеевна, – обернулась она ко мне, – в курсе всех дел. А Радий Маринович – в качестве силовой поддержки, которая вряд ли понадобится, но на всякий случай.

Тут она улыбнулась и словно тоже подала мне тайный знак, что, мол, всё окей, ничего не изменилось, я твоя гарантия. Я кивнул в ответ: с такой крышей можно было не бояться стареющих дам и их козней.

Я поглядел на Радия Каранду, сделал вид, что вижу его впервые, и пожал ему руку-тиски. Алла Потёмкина испытующе посмотрела на меня, но я и глазом не моргнул, хотя рука у Радия Каранды, как и прежде, была жёсткой, словно подмётка. Должно быть, Алла Потёмкина была в курсе дела его тисков и таким нехитрым способом оценивала силу и выдержку своих мужчин-подчинённых.

– Не позднее семнадцати жду для доклада! – сказала она в следующее мгновение официальным тоном.

Лера Алексеевна и Радий Каранда неожиданно потупились, я ничего не понял, а потом сообразил: да она их обычно гнобит по-чёрному, ставит в третью позицию, однако, при мне почему-то сдержалась; они же инстинктивно приготовились к худшему, но пронесло, и чувство облегчения так явно было написано на их лицах, что меня тоже прошибло до самых пяток.

Мы поспешно вышли её кабинет, попутно я захватил верхнюю одежду, енотовую шапку и итальянскую трость, к которой уже успел привыкнуть, как к третьей ноге, придающей солидности.

Лера Плаксина самым вредным голосом сообщила, что она нас догонит, мы спустились на этаж ниже и заскочили в апартаменты Радия Каранды.

– Ну, здорово, Росс! – обернулся Радий Каранда. Обнял и похлопал меня по спину. Внутри у меня трубно отдалось, и я вспомнил о своём злополучном осколке.

– Здорово, брат-Чапай! Что за конспирация? – спросил я, не без труда освобождаясь от его медвежьих объятий.

– Не обращай внимания. Так, на всякий случай.

Радий Каранда накинул куртку и сунул в кобуру под мышку пистолет.

– А оружие?..

– На всё то же всякий случай, – объяснил Радий Каранда без капли иронии.

И я понял, что он не изменился, и что и до войны был таким же, как и сейчас, то есть просчитывал все возможные варианты, поэтому, наверное, и остался жив.

– А почему прихрамываешь?

– Ну, да, ты же не знаешь, – сказал он так, когда вспоминают недавнее прошлое. – Полгода назад, сразу на следующий день, когда тебя отвезли в Москву, я получил от снайпера пулю в лодыжку, и левая нога у меня теперь короче правой на полтора сантиметра. Списали в одночасье.

Я внимательно посмотрел на него с мыслью, на что он ещё годен и не отказался ли от своего прошлого. Некоторые так и поступали, убоявшись посттравматического синдрома; и спросил без особой надежды на удачу.

– У тебя пива нет?

– Для тебя всё, что угодно! – воскликнул он, жестом фокусника извлёк из холодильника две бутылки, мы чокнулись за встречу, и я одним махом влил в себя пол-литра жигулёвского пива, которое только и любил Радий. Сразу стало легче дышать, и мир обрёл краски. Обезвоживание на время сдало позиции.

Мы вышли из кабинета и спустились на лифте вниз. Пиво приятно бултыхалось в желудке.

– Публика здесь разная, брат, – поморщился Радий Каранда, пока мы шагали через вестибюль, полный народа. – Могут и навредить, если не сейчас, то потом обязательно припомнят. К тому же закон о наёмниках никто не отменял.

– Ах, да, да… – вспомнил я, как недавно нашего товарища с позывным Гек, по суду отдавали Украине. Но слава богу, не получилось, нашлись верные люди, сняли его с поезда в Белоруссии и спрятали где-то севере. – Так и меня могут, – сказал я подкупающим голосом.

– А тебе-то за что? – удивился Радий Каранда, который всегда намекал, что в Украине у кого-то есть привилегии – Ты воевал за свою родину.

Я почему-то подумал о «группе Вагнера», людей из которой власти преследовали за наёмничество.

– Родина у меня здесь, – сказал я, напоминая, что родился в Омске, и если бы ни отец-военный, который всю жизнь прослужил на севере, так и пустил бы корни где-нибудь в Мурманске или в его окрестностях. Стал бы капитаном дальнего плавания. Чего греха таить, в юности была у меня такая мечта. Но отца потянуло на юг, где он страстно желал завести огородик и по утрам поливать его из шланга. Из-за этой мелкой, как горох, и ничтожной, как шелуха, мечты, он потащил нас на Украину, где теперь во всю шла война. Отец у меня был абсолютно лишён племенного инстинкта.

– Хорошие у вас места, – с завистью напомнил Радий Каранда.

Он был падок на фрукты и овощи и первое время объедался помидорами и абрикосами так, что не вылезал из туалета.

– Формально, я гражданин Украины, – напомнил я, излишне тяжело опираясь на трость.

Пиво стояло в желудке и не хотело утилизироваться. Я почувствовал, как оно перестало бултыхается и начало проситься наружу.

– Дураков у нас, конечно, хватает, – согласился Радий Каранда, придерживая дверь. И вдруг лицо его сделалось угрюмым: – Ты знаешь, что Ефрем Набатников пропал?

Мы вышли на улицу, в лицо ударил холодный ветер с морозной пылью; мне стало легче. Погода поменялась: низкие, серые тучи бежали на запад.

– Как пропал?! – поёжился я, словно должен было пропасть я, а не Ефрем Набатников, уж, с ним-то, казалось, ничего не должно было случиться – был он везунчиком от природы, только едва не отправившим меня к праотцам.

Я почему-то вспомнил его золотой жетон с инициалами Е. Н., самодельный, естественно, Ефрем Набатников часто им хвастался: ни у кого такого нет, а у него был. К сожалению, за подлость не убивают. С этого момента я простил Ефрема Набатникова за его это свинство, которое едва не стоила мне жизни, и хотел задать Радию Каранде вопрос: «А ты в курсе, что он не тот, за кого себя выдаёт?», но не задал, зачем портить светлый образ Ефрема Набатникова, да и Радий Каранда выглядел абсолютно естественным, поэтому я заткнулся, нечего ворошить прошлое, если оно кануло в лету.

– А вот так! – с непонятным укором сказал он. – Ещё летом. Меня с ним не было в тот день. Прямо на бульваре Пушкина, тридцать, «а», угодил в засаду. Я думаю, у него там баба жила, – предположил он.

Последнее время Ефрем Набатников путался с какой-то Желой Агеевой. Рыжая, вспомнил я, стервозного типа – он по ней сох, как рогоз на болоте.

В конце лета пятнадцатого года я по вине Ефрема Набатникова получил тяжёлое ранение и очутился в Москве, в госпитальном центре, после этого для меня наступил информационный вакуум. Я почему-то сразу подумал о ней, Желе Агеевой. Имечко, конечно, ещё то, вульгарнее не придумаешь, но мало ли у него этих женщин было? Он их менял как перчатки, но именно эту он чаще всего таскал за собой, как на привязи. Не знаю почему, но о Желе Агеевой я ничего не сказал Радию Каранде. Если Агеева – укрофашистская наводчица, то лучше об этом помалкивать. Разумеется, я доверял Радию Каранде на все сто, но в таких вопросах лучше разобраться самостоятельно, чтобы не попасть впросак и не быть подвешенным за всё тот же длинный язык.

– И что?

– Двоих зарезанными нашли, машина вся в крови, его шапка – в крови, а самого – нет, – сказал Радий Каранда.

– А в списках? – спросил я и сразу понял, что сморозил глупость.

– Какие списки, брат? – поднял на меня глаза Радий Каранда, в которых плавала тоска по прежней боевой жизни. – Такие люди пропадают с концами, их никто не обменивает.

Я заподозрил, что он и сам сбежал подальше от смерти, что ему тошно, что он душой на войне, мается в сытой и уютной Москве, прикладывается к бутылке и волком воет на ночную рекламу, но расспрашивать не стал. Зачем теребить душу, захочет, сам расскажет, но не захочет, я его знаю, потому что ему, как и мне, стыдно – дело там, а мы здесь, и что мы здесь делаем, не понятно.

– Ясно, – сказал я с тем выражением, когда говорят о погибших друзьях. – Если целенаправленно…

Лишь бы доехать, подумал я о пиве в желудке, лишь бы доехать.

– Даже не целенаправленно. Он в интернете светился каждый божий день, словно его за язык тянули. Ладно… – вздохнул Радий Каранда. – Будь осторожен. Особенно с Плаксиной. Она баба тёртая, на твоё место метила ещё при Водогрееве.

Я сообразил, что Водогреев – это тот, кого отдали под суд.

– Мудрая женщина, – высказался я под впечатлением увиденного и услышанного.

Радий Каранда с иронией посмотрел на меня:

– Я тебя умоляю. Её по носу щелкнули, она и сдулась.

– В смысле?

– Она всегда была цербером в юбке, – объяснил он. – Ходила в начальствах и считала себя пупом земли.

У нас в редакции Антонина Голубева, которая спала с Борисом Сапожковым, вела себя похожим же образом, и хотя Сапожкову доносили, что она стерва, что третирует сотрудников и вредит делу, он только лучисто ухмылялся. Правда, меня это не касалось, потому что я ходил у него в друзьях и Антонина Голубева меня побаивалась.

– У неё течка закончилась, она и стала мудрой! – фыркнул Радий Каранда.

Я вопросительно уставился на него, ожидая объяснений, но он ничего не добавил, полагая, что я достаточно проницательный, чтобы додумать кульминацию.

– Ага, – сказал тогда я и всё понял: видно, у Бога истощился запас идеальных рёбер и он перешёл к болотным гнилушкам.

– А что у тебя с нашим генеральным директором? – спросил он.

– С кем? – не понял я и даже забыл о итальянской трости, служащей мне третьей опорой.

Как человек, который убивал и умеющий убивать, Радий Каранда был резковат в суждениях. За плечами у него был спецназ и последняя война в Чечне, не считая, конечно, Донбасса.

– Ну, с Аллой Сергеевной? – на правах боевого друга ехидно посмотрел на меня Радий Каранда.

Он и в те времена, когда мы мотались по передовой, делал точно так же: задаст каверзный вопрос и смотрит выжидательно, как ты вывернешься; например, как правильно передёрнуть затвор, естественно, я не знал, что со всей дурацкой силы да ещё и резко, чтобы патрон не перекосило. Отстал он от меня только после того, как я притащил Калинина, понял, что я своих не бросаю, даром, что журналист.

– Ничего, – сказал я как можно честнее, и облизнул губы, потому что снова хотел пить, но всё равно он не поверил, и я бы на его месте тоже не поверил.

– Вообще, ничего? – переспросил Радий Каранда, делая изумлённое лицо.

С таким диким лицом он обычно пил водку на посошок под крики Ефрема Набатникова: «По последней!» Но последней дело, естественно, не заканчивалось. Упиваться мы не упивались, но было дюже весело.

– Вот тебе крест! – заверил я его для пущей верности и перехватил трость из левой руки в правую.

Это движение не ускользнуло от Радия Каранды, и он усмехнулся: мало мы друг друга дразнили в окопах. Я прочитал в его взгляде, что быть большой пьянке, подкрепленной фронтовой дружбой.

– Тогда я ничего не пойму, – удивился Радий Каранда, оставив мой вопрос насчёт пьянки открытым, – почему она на тебя запала?

– С чего ты взял?

Вот теперь я удивился, потому что не представлял себя с ней в постели. Нет, конечно, вру – представлял, но совсем не так, как подумал он; не то чтобы меня к ней не тянуло, но я был сыт пресытившимися женщинами и знал, что с ними надо держать ухо востро, потому что они тоже живут в тоске и печали, а две тоски и печали – это уже перебор. «У него токсикоз на женщин!», – порой зубоскалил Борис Сапожков, заметив, что я сторонюсь его крикливой подружки, Антонины Голубевой. Поэтому Алла Потёмкина была всего лишь запасным аэродромом.

– Ты не представляешь, какой она ещё пару недель назад ходила. Мегера! А теперь – добренька. Костюмы меняет и духами брызгается.

Примерно, три недели назад она со мной и познакомилась, подумал я, но ничего по этому поводу не сказал, не сказал бы и Ефрему Набатникову, хотя он всегда хвастался своими победами, предпочитая женщин красивых и монументальных. В конце концов, уже в Донецке, он спутался с танцовщицей из кабаре, которая настолько размягчила его душу, что он умудрился показать ей, как открывается его сейф в доме на проезде Соловьяненко, с видом на второе городское озеро. Естественно, она устоять не смогла, прихватила всю его наличность и сбежала. Поиски результатов не дали, да и вообще, оказалось, что Маши Ржевской в природе не существует, что настоящее её имя Эльвира Зайцева. Но даже под этим именем её не нашли, с её-то деньгами. Потом у него, кажется, появилась смуглокожая Жела Агеева, которую он представлял всем как самую последнюю свою любовь, вообразив, что, контролируя её и выдавая авансы, избежит такого конфуза, как с Эльвирой Зайцевой.

После истории с Эльвирой, он стал относиться к женщинам с опаской и уже не кидался на первую встречную-поперечную, которая показала ему язычок. Сам рассказывал. Жаль Набатникова, подумал я, очень жаль, такие с гранатами под танки ложатся. После отступления из Славянска он месяца два был не у дел.

– Страшная тётка? – я сделал вид, что удивился.

– Ужас! – признался он, наклонившись ко мне, наверное, для того, чтобы камеры не прочитали по губам. – Задавить может враз.

– Поживем увидим. Поехали, – сказал я, заметив сквозь стеклянную дверь выходящую Леру Плаксину.

Я придержал створку. Лера Плаксина манерно кивнула и бросила, не глядя:

– Спасибо.

Мы сели в «нисан» белого цвета и понеслись на север. Рулил всё то же Вадим Куприн с пышной шевелюрой.

Лера Плаксина сказала:

– Приходько третий месяц не дотягивает трети плана.

Мы свернули на развязку и понеслись по Звенигородскому шоссе над железнодорожными путями. Справа осталось Ваганьковское кладбище; с высоты трассы оно смотрелось большим белым пятном среди городских кварталов.

– Это же много, – удивился я тому, что его так долго терпят; в моём представлении аптекаря надо срочно менять.

– Да… но мы думали… – стала она оправдываться, – что это временно, у кого трудностей ни бывает, а в этом месяце снова наметилась та же тенденция. Извините, у вас какое образование? – она забылась, перейдя в нападение.

Я не дал наступить себе на ногу и засмеялся:

– Хотите поймать на невежестве?

Радий Каранда, сидящий рядом с шофёром, вышел из «ночного чата» и обратился в слух. Он вызывающе хрюкнул, и я вспомнил о его предупреждении.

– Я слышала, вы воевали? – спросила Лера Плаксина с тайным умыслом.

– Неважно, – ушёл я от ответа, потому что наша беседа не располагала к откровениям.

Я подумал, что, если она узнает ещё правду и о Радие Каранде, о характере его ранения, то это не пойдёт на пользу её психике. Козырь сей надо будет придержать в другой игре, решил я, если она, конечно, состоится.

– Хочу понять, на каком языке с вами разговаривать, – сказала она, не снижая напора.

И я прочитал в её взгляде, что она меня, выскочку, ненавидит, как впрочем, и всех других мужчин, и давит их при первом же удобном случае. Такой случай ей представился в лице бедного аптекаря.

– Разговаривайте так, как вы разговаривали с Аллой Сергеевной, – посоветовал я ей.

Она вскинула на меня взгляд, изучающе посмотрела, не знаю, что она там увидела, но больше не провоцировала и даже сбавила гонор.

– Мы сейчас приедем. Заберём бухгалтерию, а вы с Радием посмотрите, что да как.

– Бухгалтерия может быть и серой, – предположил я.

Я сказал себе, что не буду корчить из себя начальство, памятуя о том, что Алла Потёмкина доверяет Плаксиной.

– Наверняка, – согласилась Плаксина. – Тогда мы ничего не увидим, но даже этого достаточно, чтобы провести анализ.

– Обвинить будет не в чем, можно будет только заподозрить, – согласился я.

Она снова на меня косо посмотрела:

– Вы из карающих органов?

Я подумал, что она образец того, во что прекращаются супер-пупер модели, проведшие молодость на подиуме и молящиеся личине амплуа, деньгам и карьере.

– Нет, – засмеялся я, не раскрывая карт и не облегчая ей задачу. – Здесь всё просто: если есть обличающие документы, то можно передавать в прокуратуру, а иначе надо доказывать.

– Хм… – она едва заметно и одобрительно кивнула. – Так и сделаем!

И я понял, что до девяносто процентов времени мне предстояло заниматься «внутривидовой» борьбой с себе подобными, а не непосредственно работа.

На въезде на МКАД нас качнуло навстречу друг другу, и я наконец почувствовал её запах: смесь дорогого табака, виски и кофе – она зажевала кофейными зёрнами. Лера Плаксина у себя в кабинете дёрнула для снятия стресса и сделала пару затяжек, и я не осудил её. Подумаешь – нервы не верёвки, изнашиваются быстрее, чем тебе кажется.

Я вдруг почувствовал в ней родственную душу: она всю жизнь боролась за место под солнцем, наконец ей повезло – во второй половине жизни удалось устроиться на очень приличную работу и даже можно было успокоиться, но мешали проклятые мужчины, вначале – Водогреев, который, наверное, говорил ей сальности и трогал за «кое-где», а она мило улыбалась и даже, может быть, что-то щебетала, чтобы не вылететь, как птичка из гнезда, потом выскочка – ваш покорный слуга, явился не запылился, а годы идут, и пенсия маячит на горизонте, и стало быть, мечта тает, как прошлогодний снег, и нервы в свою очередь ни к чёрту. Я бы тоже ненавидел всех соперников мужского пола и проклял бы заодно свой женский пол, но надо терпеть, стиснув зубы, и общаться с такими типами, как я, делая вид, что тебе наплевать на обстоятельства и на то, что отныне мужчины для тебя всего лишь коллеги по службе.

Она закурила тонкую, изящную сигарету с золотым ободком на фильтре – «vogue» в чёрной пачке, с вишневым запахом. Такие же курили в редакции наши продвинутые дамы. Выпустила из носы две струи дыма и спросила:

– Было страшно?..

Я едва не ляпнул: «У вашего знакомого спросите» и посмотрел на Радия Каранду. У него в этот момент уши стали похожими на локаторы.

– Не больше, чем на войне с женщинами, – отшутился я.

Лера Плаксина посмотрела на меня такими взглядом, словно призывая: «Не валяй дурака, я всё знаю!»

– Всё-то вы мужчины скрываете. По вам видно, что вы месяца три валились в госпитале и теперь отъедаетесь.

Радий Каранда восторженно хихикнул, одобряя её прозорливость.

– Как вы догадались? – спросил я, но так, чтобы она всё равно осталась в недоумении.

– У меня сосед оттуда вернулся без руки. Вся голова в шрамах. Из госпиталя вышел таким же жёлтым, как и вы. Не хотите говорит, не надо.

Она отвернулась, изящно держа руку на излёте, говоря тем самым, что гордость твоя, вояка, гроша ломаного не стоит, раз ты боишься показать свою слабость. Но я не дал себя обвести вокруг пальца и не купился на её лесть, потому что не хотел, чтобы она обладала оружием против меня. Неизвестно, как она его потом обернёт, судя по всему – только с пользой для себя любимой.

От сигареты плыла голубоватая струйка дыма. Должно быть, из-за этого жеста и этого поворота головы многие мужчины теряли голову и кого-то она даже осчастливила, но, увы, времена её проходили, и улыбка у неё на лице всё чаще и чаще делалась вымученной, пока не прекратилась в маску отчаяния. С годами ей приходится прилагать всё больше усилий, чтобы оставаться в форме. Мне даже показалось, что она воспользовалась блефаропластикой, чтобы убрать «материнские веки», по этой причине глаза у неё выглядели неестественно молодо, и это старило её ещё больше.

– Нам очень повезёт, если мы что-то откопаем, – сказала она устало и больше за весь остаток дороги не проронила ни слова.

Тут мне пришла смска от жеребёнка, и я вспомнил, что в жизни есть ещё приятные моменты, а не ядовитый трёп со стареющей дамой. Жеребёнок писала: «Я жутко соскучилась! Где ты?!» Кажется, почтовый ящик не понадобится, обрадовался я и ответил: «На работе. Встретимся вечером!» Я представил её молодой, красивое тело и всё то, что мы с этим телом вытворяли. Лучше бы я этого не делал, мне пришлось срочно скрывать тот факт, что я возбудился, перед глазами промелькнули все-все сладострастные картинки: «я и жеребёнок в ярко освещенной ванной», «я и жеребёнок на измятых простынях», «я и жеребёнок в нашем любимом кресле», и только с появлением на обочине знака «Красногорск» пришёл в более-менее приемлемое состояние и начал хоть что-то соображать. Слава богу, Лера Плаксина ничего не заметила или сделала вид, что не заметила. Всю дорогу она молчала, глядя в окно, только искурила всю пачку, так что мы порядочно провоняли дымом.

Аптека находилась в очень удачном месте: на пересечении центральной улицы и улицы, идущей со стороны железнодорожного вокзала. Справа находился супермаркет, слева – тянулся бетонный забор. Я пошёл вдоль этого забора и обнаружил глухие железные ворота, но самое интересное заключалось в том, что из-под них высовывались железнодорожные рельсы, которые упирались в тротуар. Поверх забора торчали плоские крыши и колючая проволока «гюрза». Склад, что ли? – удивился я. А почему не сносят? Почти в центре города? Странно!

– Что там? – спросил Радий Каранда, когда я вернулся.

– Я ещё не понял, – ответил я. – Что-то похожее на склад.

Лера Плаксина снова нервно курила. Мы размялись и вошли. Первым делом я посетил тамошний туалет, а когда вошёл, сражение было в самом разгаре: звучали залпы, и пролетала картечь.

– Вы не можете так со мной поступить! – кричал аптекарь, тощий, как стречок, мужик с прядью, зачёсанной на лысину, похожую на дыню, в общем и целом странный, как китайский факториал.

– Владимир Дмитриевич, – но вы же проворовались! – Била она ему не в бровь а в глаз.

– Кто вам сказал?! Это недостача покроется следующим месяцем!

Казалось, он не понимал цели нашего визита. Выглядел он, как человек, который пользуется чужим мнением из интернета и ест с рук рекламы; прочем, мы все недалеко ушли от него в зависимости от мироустройства.

– У вас огромные убытки, мы не можем больше терпеть. Предоставьте нам бухгалтерию за последние полгода!

– Я позвоню Потёмкиной! – закричал он, становясь красным, как рак, и схватился за телефон.

У него были абсолютно честные глаза, излучающие сплошное недоумение и возмущение. Но по мере того, что он слышал в трубке Аллы Потёмкиной голос, оно поменялось на диаметрально противоположное, становясь злым и крысиным.

Приходько в сердцах бросил телефон, выругался матом и сказал:

– Я оспорю ваши действия! У меня есть люди в правлении!

Один Радий Каранда оставался невозмутимым, кажется, он снова взялся за свой чат, в котором жила его зазноба по имени (я случайно подглядел) Шансудофа Бердосова, но посмеяться поосторожничал, всё-таки он походил на молодого Джексона из «Ментовских войн», а это более, чем серьёзно.

– Ваше право, – Лера Плаксина и ухом не повела, села, изящно выставив в проход длинные ноги в модных сапогах на высоком каблуке, отороченные мехом, и я подумал, что подобным образом она разбила ни одно мужское сердце.

– Вы документы возьмёте и заныкаете, а мне расхлебывать! – ныл Владимир Дмитриевич.

Снова начались пререкания. Было ясно, что он всеми правдами и неправдами будет тянуть резину; однако, я понял, что холёная Лера Плаксина знает своё дело: она вцепилась в Приходько мертвой хваткой тигрицы, добралась до сонной артерии, и я решил дать ей насладиться триумфом в последний раз. Радий Каранда тихонько хихикал, краем глаза заглядывая в свой айфон. Дама сердца флиртовала напропалую, а он исподтишка записывал происходящее. Мы вышли в коридор. Я страшно хотел пить. Обезвоживание схватило меня за горло, как разбойник с большой дороги.

– Надо пива выпить, – сказал я.

– Невтерпеж, что ли? – удивился без осуждения Радий Каранда, опуская мобильник в глубокий карман и возвращая на лицо прежнее выражение озабоченности. – Дождись вечера.

– Пить хочу ужасно, – признался я.

– Понял, – он протянул мне фляжку, и я сделал два больших глотка.

В фляжке оказался неплохой коньяк. Но при обезвоживании он не помогал. Стало даже хуже.

– Я посмотрю территорию, – поморщился я.

– Ты что-то задумал?

Он всегда так спрашивал на войне не без доброго умысла уберечь тебя от глупых поступков. И я моментально вспомнил автомобильную развязку под Ясиноватой, длинный откос, поросший травой, и пост ГАИ, в которую укрофашисты с упоением всаживали из АГС гранату за гранатой, вообразив, что в домике кто-то может находиться, и они рвались, словно на дороге возникал и опадали кусты боярышника. Мы прятались в сотне метрах на блокпосту, который укры не видели, и носа не выказывали, только взводный с позывным Горелый ругался матом в рацию и требовал поддержки. Он боялся, что вслед за обстрелом укрофашисты попрутся в атаку. Моё дело было маленькое: я умудрился снять обстрел. Горелый вначале на меня орал, чтобы я не лез, куда не следует, а потом плюнул, убьют, так убьют. К вечеру материал уже был на столе у Бориса Сапожкова. То-то он был на седьмом небе от счастья и потащил меня в пивную, а закончили мы у него на ближней даче, и мне долго пришлось вымаливать прощение у Наташки Крыловой, но она меня так и не простила в тот раз. С годами она становилась жёсткой, прямолинейной и не шла ни на какие компромиссы. Я знал, что любить беззаветно – глупо, что рано или поздно тобой начнут пользоваться, но ничего поделать с собой не мог, а моё мужское благородство в зачёт не шло; поэтому я плюнул на это дело и едва не ушёл от неё.

– Пока на уровне интуиции, – ответил я, заскочил в супермаркет и купил две бутылки светлого пива.

Одну выпил сразу за углом, а вторую прихватил с собой и подался вдоль забора; он тянулся километра полтора. За ним виднелись только плоские крыши и всё та же колючая проволока. Наконец в конце квартала забор кончился, я свернул направо и увидел железнодорожные пути, они были свеженькими, даже с потёками масла.

По этим путям, войдя в роль случайного прохожего, я проковылял до железные ворот с калиткой и забарабанил в неё что есть силы. Наконец из-за неё не очень дружелюбно спросили:

– Чего надо?!

– Это мелкооптовый магазин сантехники?

– Какой?! – человек притворился глухим.

– База сантехники?! – поправился я.

Калитка открылась. Высунулся красный шнобель, оценил меня, мою трость и бутылку, торчащую из кармана.

– Никакой это не магазин и не сантехники вовсе!

– А мне сказали, сантехники, – я дыхнул и изобразил пьяного.

Шнобель посмотрел на меня, снисходительно, как смотрит подвыпивший пролетарий на подвыпившего интеллигента, не умеющего пить:

– Аптечная база!

– В смысле? – уточнил я, притворившись дураком.

Он разъяснил по складам:

– Ап-теч-на-я! Перемидон-сульфамидон!

– А-а-а… – изобразил я свою глупость. – Понял, друг, извини, – и подался восвояси, цепляясь тростью за шпалы.

– Не пей больше сегодня! – насмешливо крикнул шнобель мне во след.

– Не буду! – пообещал я, откупоривая бутылку.

* * *

– Дай мне сигарету! – потребовала Лера Плаксина у Радия Каранды.

Её трясло. Она, наверное, даже приняла бы на грудь из его фляжки, но надо было ещё отчитаться перед Аллой Потёмкиной, а корпоративная этика была превыше всего.

– У меня только «мальборо», – услужливо предупредил Радий Каранда, протягивая пачку.

– Давай! – согласилась она, нервно постукивая каблуками. – Хотя я от них кашляю.

Всем было ясно, что Приходько накрутил так, что может сесть, оттого и упирался до последнего. Оказывается, пока я ходил, он звонил даже в полицию, где его послали. Документы мы всё-таки забрали после приказа, присланного Аллой Потёмкиной по факсу.

– Вы ещё не всё знаете, – сказал я многозначительно.

Они посмотрели на меня со страхом – особенно Лера Плаксина. Видно, с неё сегодня хватило.

– Что именно? – вскинула она свои покрасневшие глаза, мол, чем ещё можно меня удивить в этой дрянной жизни.

– У них здесь свой огромный склад. Я разведал.

– Склад?! – переспросила Лера Плаксина, и впервые за день стала естественной, почти что подружкой по общежитию, потому что глазки её заблестели, а лицо огорчилось, как и у нас с Радием.

– По этим железнодорожным путям, – показал я на глухие железные ворота, – с той стороны прибывают составы.

– Составы?! – ещё больше расстроилась она. – Пути? Значит, объемы такие, что нам и не снилось.

– Похоже, – сказал я. – Наверное, они создали свою базу.

– Или параллельную структуру, – подсказал Радий Каранда. – Здесь неподалёку железнодорожная станция.

– Вот это да! – Лера Плаксина прикинула. – Налоги платили, как за нас, а все остальное – себе в карман. Надо быстро отсюда сматываться! – она взволнованно бросила сигарету в сугроб. – Поехали!

Я тоже подумал, что если Приходько позвонил в свою крышу, а крыша у него обязательно есть, то мы можем не доехать до офиса.

– Интересная получается картина… – сказала Лера Плаксина, стрельнув у Радия Каранды ещё сигаретку и наполняя салон отвратительным дымом, – Приходько человек Годунцова…

– Кто такой Годунцов? – спросил я и сразу почувствовал по их реакции, словно прикасаюсь к чему-то запретному.

– Компаньон Аллы Сергеевны, – объяснил Радий Каранда без энтузиазма, и я понял, что дело очень серьёзное.

– Это высокие сферы? – спросил я.

– Годунцов был компаньоном мужа Аллы Сергеевны, – объяснила Лера Плаксина.

И всё, никто не удосужился ничего объяснить, словно воды в рот набрали. Я догадался, что Алла Сергеевна Потёмкина вдовствующая королева и что у неё куча врагов, а Годунцов главный из них.

– Надо доложиться, – высказал я здравую мысль и позвонил Алле Потёмкиной, чтобы двух словах обрисовал ситуацию.

Мне показалась, что Алла Потёмкина была готова к ней, потому что даже не стала расспрашивать, а только сказала:

– Вы там осторожней.

Голос у неё был уставшим.

– Мы уже едем, – ответил я, выглядывая в окно: МКАД была совсем рядом.

– О складе – молчок! – велела она.

Вадим Куприн обгонял так лихо, что машины справа, казалось, стоят на месте.