Текст книги "Лицей 2021. Пятый выпуск"

Мы посчитали с Руминой наши карманные деньги, и их должно было хватить на дорогу туда и обратно, если бы мы платили маршрутчикам по семнадцать рублей. Цену до двадцати трёх рублей подняли недавно, и некоторые маршрутчики всё еще брали семнадцать рублей, тем более со школьников, которые “за спасибо” могут ехать куда хотят.

Мы сели с Руминой в маршрутку и поехали на эту неизвестную улицу. Пока мы ехали, я смотрел в окно, а Румина играла в какую-то игру на телефоне.

– Ой, какие вы красивые, – сказала бабуля, сидевшая напротив нас. – Вы брат и сестра?

– Ага, – ответил я сразу. Румина посмотрела на меня удивлённо и наступила мне на ногу.

– Вот она мне нравится, – сказал Крутой Али. – Видел, как она машет руками? Она любого ушатает. Пусть она научит тебя боксу.

– Ага, – ответил я. – Поэтому я её и взял. Когда уже будет не нужна, я перестану с ней дружить. Крутой Али.

– Чё?

– Лезгинка – это круто?

– Конечно.

– Зачем воину лезгинка? Это же тупые танцы.

– Смотри! – сказал Крутой Али и начал танцевать прямо в маршрутке, потом вытащил пистолет и начал кричать, танцевать и стрелять в потолок. – Видел? Вот она – мощь! Когда ты умеешь чётко танцевать – это круто.

– Воину в драках пригодится лезгинка?

– Лезгинка – это тоже махаловка.

– Это как?

– Когда ты танцуешь, ты должен победить противника своей крутизной, показывать всякие крутые вещи, кричать громче всех! Это круто. Когда станешь большой, у тебя будет ещё и это, – он показал мне пистолет, – и ты сможешь танцевать и стрелять в воздух, и все крутые поймут, что ты ещё круче, и все девочки будут смотреть на тебя, потому что в их глазах ты будешь главный мужик, а всё почему?

– Из-за того, что я хорошо танцую?

– И из-за пистолета. Без пистолета ты просто танцор. И не забудь всякие сальто-мальто.

– Я видел ролик, где мужик сломал позвоночник, когда пытался сделать сальто на свадьбе. А потом его мама плакала и просила в интернете деньги на операцию.

– Он просто не умел делать сальто. Поэтому ты сперва потренируйся, а когда будет получаться, сделаешь и не сломаешь себе шею. Понял?

– Ага. Танцевать, кричать, стрелять и делать сальто.

– Молодец, и девочкам тоже понравится. Они на свадьбы ходят, чтобы найти таких хищников.

– Зачем?

– Ты же смотришь дома “Нэшионал Джеографик”?

– Ага.

– Вот там самцы-олени дерутся между собой, а девочки смотрят и выбирают самого сильного. А павлины распускают свои хвосты, надуваются и танцуют брачные танцы, и девочки тоже смотрят. Запомни, дагестанские свадьбы – то же самое.

– Брачные игры животных? – спросил я с удивлённым видом.

– Ага. Одни красиво танцуют, другие красиво одеваются. Всё, чтобы жениться.

– Но я же дал обет безбрачия!

– Ну, тогда не смотри на девочек. Но танцевать, стрелять пистолетом и драться на свадьбах ты всё равно должен.

Мы приехали на улицу Нурадилова и с помощью “цу-е-фа” решили, в какую сторону идти. Я выиграл, поэтому мы пошли в правую сторону. Наш разговор выглядел примерно так:

– Здрасти.

– Здрасти, чем могу помочь, ребята?

– Мы ищем ателье, которым владела девушка, которая умерла два года назад.

– В смысле? Умерла?

– Ага, её убили. Сбила машина с пьяными дураками. Это было её ателье?

– …Нет… нет… Точно нет.

– Спасибо.

– …Пожалуйста…

Мы дошли до конца улицы и не нашли наше ателье. Пришлось возвращаться к месту, где мы вышли из маршрутки, и идти в левую сторону улицы.

– Здрасти, – сказал я красивой девушке с интересной кудрявой причёской.

– Здрасти, – ответила она и улыбнулась. Все нам улыбались, но уже после следующего вопроса улыбка пропадала с их лиц. Мне не нравился этот момент, но выбора у нас не было. Поэтому я опять сказал:

– Мы ищем ателье, которым владела девушка, которая умерла два года назад.

Девушка с кучеряшками смотрела на нас несколько секунд, потом сказала:

– Этим ателье владела девушка, которая умерла. Вроде бы.

– Её убили машиной, – уточнил я на всякий случай.

– Ой… подожди, пожалуйста, – сказала она и присела. – А вы кто?

– Я её сын, – сказал я. – Это моя старшая сестра временно.

– Здрасти, – сказала Румина, стоявшая у меня за спиной. Она очень мило улыбалась всем. Если бы они знали, какой монстр прячется за этой улыбкой и боевая машина! Может, она и есть Баха! Хорошо, что она не Баха. Не хочу бить девочек (тем более если они занимаются боксом).

– Ой, – опять сказала она. – Бедный, иди сюда. – Она обняла меня. – Идите оба, – она обняла нас обоих. – Чем я могу помочь вам?

– Я хочу узнать всё про неё.

– Ой, а я же ничего не знаю. Я взяла это место в аренду, и всё. Я даже её имя не знаю. Подождите, сейчас позвоню владельцу. – Она взяла телефон дрожащими руками и повернулась к нам спиной, но в зеркале я видел, что глаза её покраснели и она уже в третий раз салфеткой вытирала слёзы. – Алло, здравствуйте, Замир, ко мне пришли дети… предыдущей владелицы ателье. Да, да, которая ум… да, она. Они хотят узнать о ней. Да, сейчас. – Он ничего толком не знает и не может сказать лишних вещей. Лучше вам спросить у родственников.

– У нас нет родственников, нас отдали в другую семью, и мы ничего не знаем.

– Их усыновила другая семья… А что вы хотите узнать? – спросила она у нас.

– Имя и фамилию, – сказала сразу Румина.

– Они хотят узнать инициалы… Вы не знаете имя своей мамы? – спросила она опять. Ей ещё сильнее захотелось плакать. Она опять от нас отвернулась. – Да, хорошо. Я передам. Спасибо, извините. До свидания. – Она положила трубку и быстро убежала в другую комнату. Мы услышали звук крана. Она сказала оттуда же: – Я сейчас, извините. – Затем вышла обратно к нам. – Он знает только имя и фамилию – то, что было записано у него в телефоне: Гаджиева Мадина. Блин… Ох, детишки. Сейчас. – Она начала ковыряться в шкафчике и нашла один “твикс”. – Вот. А хотите чай?

– Не, спасибо, – сказал я и взял “твикс”. Чай для стариков, а “твикс” – это круто. – Спасибо. До свидания.

– До свидания…

Мы вышли на улицу. Через стеклянную дверь было видно, что девушка сидела на стуле и ничего не делала. Только вытирала иногда глаза. Нам стало её жалко, но мы всё равно покушали “твикс”.

– Поздравляю, ты знаешь, как зовут твою маму, – сказала Румина, но на лице не было улыбки. – Мне её очень жаль.

– Ага, – ответил я.

– Нам пора домой.

– Ага.

Хоть Крутой Али и не одобрил, но я проводил Румину до дома, потом мы договорились о новой встрече Суперкрутой команды (название всё ещё временное), в которую она не входит. Мы попрощались, и я пошёл домой. Гаджиева Мадина. Гаджиева Мадина. Гаджиева Мадина…

– Крутой Али.

– Чё?

– Можно мне поплакать?

– Да.

Среда. Я тоже хочу золотой унитаз

Сидя на уроке, я думал только о том, что нам делать дальше. Мы узнали имя моей мамы. Это первая вещь, которую я должен был знать о ней, но я и этого не знал. Однажды я спросил у типа мамы, но она сказала, что не знает. Сказала, что приёмным родителям не сообщают ничего. Просто дают ребёнка, и всё. Она соврала. Она знала мою маму, потому что она говорила про неё с мамой Румины. Все взрослые врут нам, думают, мы дураки. Может, все и дураки, но я не дурак. Меня нельзя подкупить конфеткой, чтобы я перестал думать о маме. Не перестану, я буду только о ней и думать, а ещё про папу, и, когда найду его, может, даже уйду к нему!

На перемене ко мне подошёл Гасан-Вонючка, толкнул меня и сказал:

– Ты пожаловался на меня директору, вонючий трус! Сказал, что я бросил твою шапку в унитаз. Меня хотят выгнать из школы из-за тебя. Вонючий ябеда! Надо было вообще тебя утопить в унитазе, понял, да?

– Не понял. Ты сам трус, нападаешь сзади и ещё с друзьями, – сказал в ответ я. Вокруг нас было много людей, и Крутой Али, посмотрев на всю картину, рекомендовал мне ответить врагу.

– Да я тебя вообще порву один на один, понял, да? Тебя никто не защитит на улице. У тебя даже папы нет. Давай махаться один на один после уроков.

– В воскресенье, – сказал я, потому что дальше оттягивать нельзя. Следующий понедельник выглядел как трусость, а в воскресенье драться все любили, потому что школа была ни при чём и любая драка была уличная драка, а не школьная, даже если бы мы дрались у входа в школу.

– Зачем воскресенье?

– Я потренируюсь и тебя ушатаю, – сказал я. Крутой Али мне похлопал. “Ушатаю” – офигенное слово.

– Ну всё, Артур, я тебя порву в воскресенье, понял, да? – сказал Гасан-Вонючка и ушёл. Меня всегда бесила его привычка говорить после предложений “понял, да”. Все остальные говорят “жиесть”.

Наша драка приняла вселенское значение, потому что уже в четверг его выгнали со школы, и он очень хотел со мной поквитаться, но до этого ещё далеко. После уроков в ту же среду мы пошли записываться на лезгинку все втроём. Как и ожидалось, родители обрадовались, когда мы захотели танцевать лезгинку. Расул, наверно, обрадовался ещё сильнее, потому что умение танцевать лезгинку (как я понял из последней лекции Крутого Али) повышает шансы жениться. “Теперь вас заметят на свадьбе! 100 %!” – гласила надпись на рекламном объявлении школы лезгинки напротив нашего дома. Я даже не знал, что вопрос свадьбы такой важный, пока Крутой Али мне не рассказал о брачных играх на свадьбах.

Мы вошли в актовый зал, дети уже переодевались и разминались. Халтурщики наподобие нас сидели сзади и ковырялись в телефонах. Договариваться с Анваром Сайгидовичем мы отправили Амину, потому что она посещала несколько уроков лезгинки в прошлом году и потому что её все любят (она красивая, и это её суперспособность).

Он сидел на сцене на стуле, повернув его спинкой вперёд, и смотрел на танцевавших.

– Ну что за движения, ну что за движения! Выше локоть, сколько раз тебе говорил! Фиксируй кисть на уровне головы! – завопил учитель танцев.

– Здрасти, Анвар Сайгидович, – сказала Амина.

– Здрасти, – сказал он. – Тагир, ещё раз! Наступи нормально ногой! Не кончиком, а полностью ногой, чтобы был бам-бам! У тебя был бам?

– А можно нам записаться на лезгинку вчетвером?

– Да, – ответил нам Анвар Сайгидович, даже не посмотрев на Амину. – Нет! Не было бама, был какой-то плюх, а мне нужен бам! – ответил Анвар Сайгидович танцору, который, кажется, уже хотел заплакать.

– Мы будем в группе с трёх часов до пяти. Можно?

– Я устал! – сказал танцор.

– Да, – ответил нам Анвар Сайгидович. – Это я устал смотреть на то, как ты там устаёшь, делая свои плюхи! – сказал Анвар Сайгидович танцору, и мы сели в самый конец.

– Ты будешь махаться в воскресенье? – спросил Расул.

– Ага.

– Ой, а Гасан же сильнее тебя, – грустно сказала Амина. Меня это разозлило. В меня не верила девочка, которая мне нравилась, она должна была первая сказать: “Ушатай его!”

– Я вообще побью его, просто с ним всегда бывают друзья, и они вместе все нападают.

В актовый зал вошла Румина с мамой. Её тоже записали на танцы, и наша команда наконец была в сборе.

– Мне надо найти папу срочно, до воскресенья! – объявил я.

– Зачем? – спросила Румина.

– Потому что в воскресенье он договорился помахаться с Гасаном-Вонючкой и Гасан, скорее всего, его побьёт, – сказал Расул.

– Меня не побьёт Гасан-Вонючка. Я сам его побью! А когда побью один раз, потом ещё раз побью!

– Кто такой Гасан-Вонючка?

– Это тебя не касается. Надо найти папу до воскресенья, чтобы он пошёл вместе со мной на мою драку… и увидел… как я его изобью, и понял, какой я крутой. Вот.

– Ты хочешь взять с собой папу, чтобы он тебя защитил, понятно, – сказала Румина.

– Да ну тебя, – сказал я.

– А что вы узнали вчера? – спросила Амина.

– Мы узнали, как зовут его маму, – сказала Румина и посмотрела на меня.

Я хотел сказать имя, но у меня не получалось. Я не смог из себя выдавить имя и поэтому сказал:

– Сама скажи.

– Гаджиева Мадина, – сказала Румина и посмотрела на меня, нахмурив брови. Почему она вечно недовольная?

– Тогда давайте искать её в интернете, – предложил Расул. Все согласились, и я тоже. Но когда я собирался сесть поближе, у меня в животе как будто всё зашевелилось, словно я очень сильно захотел в туалет, потом задрожали ноги, и я быстро сел на своё же место, схватил телефон и сделал вид, что тоже ищу, но не мог нажать даже на экран. У меня дрожали пальцы, поэтому я схватил телефон обеими руками и просто повернулся ко всем спиной. Мне стало тяжело дышать. Я услышал слова Расула: – Очень много Гаджиевых Мадин. Как… найти… мама? Может… тоже?.. Вот…

Расул показал мне телефон, но я не понимал, чего он от меня хочет. Он просто мотал кучу фотографий, кучу людей друг за другом. Разные лица: радостные, грустные, скучные, злые, смешные… и мама. Среди всех остальных ничем не выделяющееся лицо, никакое не особенное, просто человек с улыбкой на лице. Ещё одна вечно счастливая улыбка.

Я быстро встал и убежал из актового зала. Убежал из школы. Убежал домой. Убежал в свою комнату и долго лежал под покрывалом. Руки перестали дрожать, ноги тоже, и живот уже почти не крутило, но я продолжал лежать.

– Крутой Али.

– Чё?

– Можно мне поплакать?

– Не-а.

– Почему?

– Если ты будешь постоянно убегать в уголок и плакать, ты никогда не найдёшь папу.

– Но я хочу чуть-чуть, а потом больше не буду.

– Плачь сколько хочешь, но со мной не разговаривай. Тряпки мне не друзья.

– Я не тряпка, – сказал я.

– Сказал ребёнок, который уже час прячется под покрывалом.

– Я не тряпка! – сказал я уже громко и убрал покрывало. – У тебя не было папы и даже родителей не было, поэтому ты вообще ничего не понимаешь, Крутой Али. Тебя вообще никто никогда не любил!

– Я понимаю, что ты плакса.

– Я не плакса и вообще не плачу никогда! И сейчас тоже не хочу плакать!

– А зачем тогда плачешь?

– Я не знаю! Я не хочу плакать, смотри! – сказал я и показал ему злое лицо. – Я вообще не плачу! Я злой!

– А тут слеза, и вот тут слеза, и ещё с носа сейчас капнет сопля, и ещё на подушке целое озеро.

– Ну и что? Дурацкие тупые капли! Они сами капают, а я не плачу, я не реву, как девчонка. Просто дурацкие капли капают, и всё. Как мне их остановить? Ты же Крутой Али, и ты всё знаешь. У тебя на всё всегда есть ответ. Я не хочу плакать, как не плакать?

Крутой Али смотрел на меня молча.

– Ты даже сам не знаешь, как не плакать, – сказал я и повернулся к нему спиной.

– Не обессудь, – сказал Крутой Али.

– Я хочу найти папу.

– Я знаю.

– И маму тоже.

– Мама умерла.

– Знаю! – Я лёг обратно на мокрую подушку. – Но я всё равно хочу.

Я полежал ещё немного, потом услышал стук в дверь. Слишком рано для типа мамы, а Ахмед должен быть на тренировках. Я не достаю до глазка, поэтому рядом с дверью всегда находится моя табуретка. Я тихо поставил табуретку поближе, залез на неё и заглянул в глазок. За дверью стояла Суперкрутая команда (название временное). Я открыл дверь.

– Как дела? – спросил Расул, и все они смотрели на меня в ожидании какого-нибудь объяснения.

– Хорошо. Что нашли?

– Вот, – сказал Расул, и потом они все без разрешения вошли ко мне в коридор.

– Не показывай, – сказала Румина.

– Мы долго искали фотку, а потом написали слово “авария” и нашли новость про твою маму, – тихо и грустно сказала Амина. – Мы можем пойти туда завтра.

– Идёмте сейчас, – сказал я. – Если у вас есть время.

Все согласились, и уже через десять минут мы сидели в маршрутке, которая везла нас в сторону моря.

– Слышал, да, что нашли у этого *ругательство* начальника… Как его там? – сказал водитель на всю маршрутку. Мы сидели вчетвером прямо за его спиной.

– Гимбатов? – уточнил пассажир, который сидел рядом.

– Да, этот *ругательство*, *ругательство*. У него в *ругательство* туалете нашли золотой унитаз! Золотой унитаз! – повторил водитель и ударил по рулю. Женщина, которая сидела напротив нас, покачала головой то ли из-за плохих слов, то ли из-за золотого унитаза.

– Я просто *ругательство*, насколько обнаглели эти *ругательство*, которые сидят там наверху и, мол, делают Дагестан лучше. *Ругательство* золотой унитаз. Я тоже хочу золотой унитаз!

– *Ругательство* какой-то, – согласился пассажир. – Вот, ещё летит. – Пассажир указал пальцем в небо. Где-то далеко и высоко над нами пролетел вертолёт. – Стопудово ещё одного забрали. Каждый день пусть по десять таких вертолётов отправляют. Чтобы всех *ругательство* забрали… Я тебе говорю.

– Да… Ну *ругательство*, ну скажи мне… Вот тебя как зовут?

– Гамзат.

– Скажи мне, брат Гамзат, это до какого *ругательство* надо обнаглеть, чтобы уже золотой унитаз у себя дома ставить? У него ещё дома лифт нашли! Лифт! Трёхэтажный дом! Зачем тебе лифт, скотина жирная? Видел его? Жирдяй! Это *ругательство* какой-то. И ещё автомат, и ещё пистолеты, целый арсенал! Наверно, в гараже ещё танк стоял. И этот человек, видите ли, нашу жизнь делает лучше. *Ругательство*, – сказал под конец водитель, но тут в разговор включилась какая-то бабуля, сидевшая в самом конце маршрутки:

– Водитель, вы бы не могли тише разговаривать и не ругаться матами?!

– Могу! Могу, но не буду! Это моя маршрутка, ты сама сюда села, вот и слушай мой мат, поняла?

– Стыдно, стыдно за вас, – сказала она. – Тьфу!

– А за этих, которые золотые унитазы у себя дома ставят, не стыдно тебе? – сказал пассажир, который, наверно, уже стал другом водителя.

– Нам какое дело до их унитазов? – сказала женщина, которая сидела напротив нас и всё время качала головой.

– Как какое? Это же наши всехние налоги! Это мы платим! Я каждый день плачу три тысячи рублей, чтобы возить пассажиров. В год я плачу миллион рублей, и ещё полторы тысячи других маршрутчиков, а он на эти деньги у себя там поставил унитаз, ещё, наверно, засунул туда вниз алмазы какие-нибудь, чтобы думать, что он какает бриллиантами!

– Водитель, ну хватит уже, тут же дети сидят!

– Где сидят?

– Вот прямо за вами!

Водитель, продолжая ехать, привстал, обернулся и увидел нас, потом сказал:

– *Ругательство* мать… извините, дети. Хорошие дети. У меня такие же внуки, как и вы… – потом он затих и грустно сказал: – Я тоже хочу *ругательство* золотой унитаз.

Мы вышли из маршрутки и продолжали размышлять о том, что услышали. Я подумал, что было бы хорошо, если бы через десять лет я стал крутым воином-спецназовцем и прилетел бы на вертолёте в свою школу, а потом мы бы забрали Аминат Камиловну и увезли бы туда, куда увезли дяденьку с золотым унитазом.

– Офигеть, – сказала Румина.

– Я столько плохих слов за всю жизнь не слышала, – сказала Амина.

– Крутой мужик, – сказал я. Я бы тоже хотел знать столько плохих слов, но Крутой Али всё равно не разрешает мне их говорить. Я сказал: – Если бы я знал все эти слова, я бы всех прохожих так обзывал.

– Зачем?

– Это круто. Плохие слова знают только крутые.

– Ты – дурак, – сказала Румина. – Плохие слова знают только плохие люди.

– Я тоже буду плохим, когда вырасту! Я буду всем говорить плохие слова! Вот, смотри, – сказал я и увидел полицейский уазик, который ехал в нашу сторону. Я поднял руки и показал полицейским два средних пальца. Расул рассмеялся. – Видела, какой я? Я вообще самый плохой и крутой.

В ответ Румина покачала головой, а Амина сказала:

– Я не хочу, чтобы ты был плохим и злым. Если будешь делать такие вещи, я перестану с тобой дружить.

– Дети, а ну стоять! – вдруг прозвучало из машины громким полицейским голосом, который они делают в свои микрофоны, и их машина остановилась. Я сразу вспомнил правило 31: “Когда воин видит угрозу, он никогда не отступает, он выбирает новое место для атаки”, и поэтому я побежал во двор, окружённый несколькими многоэтажками. Остальные, как трусы, побежали за мной.

– Ты дурак! Ты дурак! Ты дурак! Ты дурак! Ты дурак! – кричала мне вслед Румина и, обогнав меня, спряталась в подъезде. Мы все побежали за ней и, прикрыв дверь, смотрели на поворот, откуда прибежали. Минут пять мы следили за прохожими, и всё это время Румина бурчала себе под нос про меня гадости.

– Круто получилось, – сказал я и вышел из подъезда, но никто мою крутость не поддержал.

В центре двора была новая игровая площадка со всякими крутыми штуками, вертелками, горками и качелями, поэтому мы решили сделать перерыв и заняться спортом. Все воины должны заниматься спортом.

Пока Румина изучала горки, Расул ходил за ней, стараясь увеличить свои шансы на свадьбу, на которой, наверно, мне придётся танцевать, кричать, стрелять в воздух и делать сальто. А мы вместе с Аминой сели на крутилку напротив друг друга и катались. Мы делали круг за кругом, смотрели друг на друга, смотрели на членов нашей Суперкрутой команды (название временное) и смотрели на прохожих. А потом я посмотрел на три многоэтажки, окружавшие нас. Две из них были девятиэтажными, и одна пятиэтажная. Я смотрел на них несколько минут, пока мы тихо кружились. Они казались мне такими знакомыми, как будто были родными, но, когда я опускал глаза вниз, на двор, это место уже не казалось мне знакомым. Это было очень странно. Дома знакомые, а двор другой.

– Артур, – сказала Амина.

– Что? – спросил я.

– Что-то случилось?

– Нет, – сказал я и продолжал оглядываться.

– У тебя слеза, – сказала она и показала пальцем на каплю на моей щеке, которую я сразу же вытер.

Я слез с качели, сказал “Я сейчас!” и просто пошёл вдоль двора. Я совсем не контролировал свои ноги, они сами шли. Всё, что мне оставалось делать, это смотреть в разные стороны, пытаясь понять тайну этого двора. Подъезды мне казались одновременно знакомыми и нет. В моей памяти они были старыми, а сейчас покрашены в разные цвета. Ребята догнали меня, и я, указав на угловой подъезд, сказал:

– Этот был коричневый, а этот чёрный, – указал я на следующий подъезд. Там, где сейчас находился ухоженный палисадник, в мыслях я видел старый, ржавый и согнутый турник, на котором занимался дядя… Дяденька… я не мог вспомнить имени, которое крутилось у меня в голове, но я отчётливо видел картину, как худощавый лысый мужик в белой майке с татуировкой на плече подтягивался на этом турнике, которого уже не было. Он вечно курил сигареты, и мама… кажется… мама предупреждала меня, чтобы я с ним не разговаривал.

– Ты помнишь это место? – спросил Расул, но я ему не ответил, а дошёл до конца двора, где был выезд на дорогу. Я завернул за угол, затем ещё раз, я знал, где лежала старая, вонючая шина, знал, где была яма, куда соседи иногда выбрасывали мусор, когда стемнеет, и я их видел… я всех их видел сверху, а ещё я видел море, волнорезы, корабли… бесконечные волны. Я всё это видел сверху, и тогда я поднял глаза наверх, на пятиэтажный дом, с виду не такой уж и старый. Он был весь покрашен в непонятный, то ли оранжевый, то ли красноватый цвет. С улиц к окнам тянулись какие-то растения, которые, словно виноград, искали какую-нибудь твёрдую поверхность, чтобы вокруг неё обвиться.

– Что? – спросила Румина.

– Я там жил. Там, наверху, я видел всё это место… – Я побежал дальше по дороге, завернул ещё раз, и на пересечении улиц стояла белая, как будто кто-то опустил облако на землю, кондитерская “Сладкуша”. Я смотрел на неё несколько секунд, потом мои ноги задрожали, и я сел на землю.

– Это то место, которое мы видели вчера на фото, – тихо сказала Румина кому-то из нашей команды. – Тут была авария.

Я подождал ещё пару минут, пока не понял, что опять могу стоять на ногах, и быстрым шагом пошёл в сторону кондитерской, потом опять остановился.

– Я дальше не могу, – сказал я.

– Почему?

– Не могу. Ноги не идут, – сказал я и сел на бордюр. – Идите сами. Спросите всё про маму, а я тут подожду.

Они пошли, а я сидел вдалеке и смотрел на этот дурацкий магазин тортов. Я думал про всякие вещи, про место, где я жил. Всё в том дворе, даже в этой дороге до кондитерской мне казалось знакомым. Даже запах моря. Всё тут было какое-то… моё. Я встал и обернулся в сторону моря. Вдалеке можно было его разглядеть, но между нами было неухоженное поле из всяких колючек, кустов, бугров и ям. Но если пройти ещё дальше, дальше кондитерской, то там был поворот к морю, ужасная тропинка, потом металлический небольшой мост, под которым тянулись две толстенные чёрные горячие трубы, а за мостом начинался пляж. Это всё, как будто фотоальбом, выступало перед глазами. Как я мог забыть эти места?

Я обернулся в сторону своего дома. Интересно, в каком окне я жил? Точно высоко, потому что я помню, как смотрел туда, где заканчивается море, туда, за белую полосу, где плавали маленькие (на самом деле очень большие) корабли. А ещё я вспомнил сон, который мне снился периодически. В этом сне я просыпаюсь рано-рано утром. В комнате, где я сплю, никого нет, но я слышу храп, который доносится до меня из соседней комнаты. Считая, что сейчас вечер, я подхожу к окну, чтобы посмотреть, играет ли кто-нибудь у меня под окном. Там часто собирались дети, чтобы погонять мяч прямо на дороге. Подойдя к окну, я берусь руками за подоконник и подпрыгиваю, упираюсь ногами в чугунные батареи и забираюсь на окно. Я чётко помню то удивление, которое я испытываю каждый раз, когда во сне выглядываю за окно. Я всегда удивляюсь тому, что на улице совсем никого нет, а солнце непонятно зачем садится со стороны моря, хотя обычно оно садится с противоположной стороны. Я любуюсь красотой заката несколько минут, но, вместо того чтобы садиться, солнце встаёт, и тут я прихожу к выводу, что это рассвет. Каждый раз, когда я понимаю, что это рассвет, я удивляюсь и радуюсь просто так. Это очень круто, когда солнце встаёт прямо из воды. В этот момент у меня из-за спины звучит голос: “Артур, что ты там делаешь?” Я поворачиваюсь и просыпаюсь. Всегда этот сон казался мне чем-то большим, чем сон. Он всегда был мне ближе, и всегда после этого сна, когда я просыпался, моя подушка была мокрой. Я не мог понять почему, но однажды типа мама меня разбудила, как раз когда я видел этот сон. Она сказала, что я плакал во сне, что у меня текли слёзы. Это был очень близкий мне сон, очень родной, слишком… слишком реальный.

Дверь кондитерской открылась, оттуда вышла женщина, а за ней и вся наша команда. Они пошли в мою сторону. Я немного растерялся, потому что это выглядело так, будто команда что-то натворила. Но я был тут, а они были там, и это они что-то сделали, тогда зачем эта женщина пошла ко мне? Я встал и собирался сказать “здрасти”, но не успел, потому что она обняла меня и сразу заплакала. Уже второй похожий случай. Взрослые люди, а совсем не могут вести себя по-взрослому, подумал я. Женщина что-то говорила, но я не мог разобрать её слов, потому что она уткнулась мне в шею. Единственное, что я понял, – она меня знала, и это уже хорошо.

– Ты что, меня совсем не помнишь? Вы приходили с мамой ко мне за сладостями каждый месяц, на каждый твой праздник вы покупали у меня торт! И в тот день тоже… Вы купили торт, – сказала она и опять заплакала. – Ой, как ты вырос, сколько уже прошло?

– Я не помню, – сказал я, но соврал.

– Сколько тебе лет?

– Девять, – сказал я, но опять соврал. Мне девять через месяц.

– Ему через месяц будет девять, – сказал Расул (дурак). Он очень гордится тем, что сейчас ему девять, а мне восемь, хотя он старше меня всего на три месяца и одну неделю. Зато меня в школе поздравляют с дурацким днём рождения, а его нет.

– Я помню, как рисовала на твоём торте цифру “6”. Почти три года прошло. Какой красавчик, вы все такие красивые, а вы тут живёте?

– Нет, мы просто гуляем, – сказала Румина, а я всё это время смотрел на эту женщину и пытался её вспомнить.

– Понятно, хотите чего-нибудь покушать? У меня новый интересный торт есть, как раз нужно его проверить на детишках, хотите? – спросила она, и все, конечно, согласились, кроме меня. Я продолжал вспоминать. Она пригласила нас в кондитерскую, и мы все пошли. Амина взяла мою руку, наверное потому что ей было страшно. То есть не наверное, ей точно было страшно, а когда девочке страшно, воин должен дать ей руку, хоть и не собирается на ней жениться.

Опустив голову вниз, я смотрел на ноги Расула и шёл за ним, пока мы не оказались внутри.

– Хотите чай? – спросила она.

– Нет, – практически хором ответили мы, тогда она взяла тарелки и положила нам по большому куску торта. Я смотрел по сторонам. Это место было одновременно старым и новым.

– Я недавно сделала ремонт, – сказала она. – Ты помнишь, каким оно было раньше?

– Не-а.

– И меня тоже? Как я здесь работала.

– Не-а.

– Ничего. Кушай торт.

– Я больше не кушаю тортов, вообще никаких, – сказал я. – И эти дни рождения дурацкие тоже больше не праздную. Я пришёл сюда спросить у вас кое-что.

– Что?

– Расскажите всё, что знаете про маму и про папу. Вообще всё, что вспомните.

– Ну… это очень тяжёлый вопрос. Ваша семья жила тут, наверно, с твоего рождения. Мы много не общались, но ты точно был лялькой, когда я увидела тебя в первый раз. За все годы я видела и тебя, и маму много раз, но мы с ней практически не разговаривали. Говорили “здрасти”, спрашивали, как дела, и всё. Что ещё? Папу твоего я даже не знала. До того дня… А после того дня никогда не видела.

– Вы видели папу?

– Да, то есть мне кажется, это был твой папа. Уже не знаю почему. Может, потому, что он сам мне сказал, не помню. Даже не помню, как он выглядел, усы были точно, и он был худой, обычного роста, не высокий и не низкий, а ещё смуглый. Больше ничего не помню про него. А мама была одним из моих клиентов, с которыми я всегда здоровалась, но имён друг друга мы не знали и даже не спрашивали. Вроде бы всё. Вы жили вот в этом пятиэтажном доме. Кажется, ваши окна смотрели в эту сторону, потому что твоя мама говорила иногда, что видела из окна, закрылись мы или нет, чтобы успеть что-нибудь купить на ужин.

– Это всё? – спросил я.

– Да, – ответила она.

– Спасибо, – сказал я, потом встал и быстро вышел из кондитерской. Посмотрел один раз на место, где лежала моя мама, и ушёл обратно во двор. Через пять минут пришли остальные. Я сказал: – Дурацкое место. Чтоб оно сгорело и потом взорвалось. Чтобы на него упал метеорит, или цунами чтобы его утопило, или чтобы было землетрясение и оно упало в трещину в земле.

– А нам понравилось, – сказал Расул.

– Нам всем понравилось, – добавила Румина.

“Потому что вы все тупые”, – хотел сказать я, но не сказал, потому что там была Амина.

Я смотрел на пятиэтажный дом. Посчитал подъезды и квартиры, потом сказал:

– В этом доме шесть подъездов, я жил или на пятом, или на четвёртом этаже. Я точно помню, что из окна было высоко, и помню, как уставал всегда подниматься по лестнице и завидовал всем, у кого были лифты в домах. Поэтому…

– Тридцать шесть квартир, – сказал Расул. Он самый умный в нашем классе, а может быть, и во всей школе среди второклашек.

Мы разделились по двое и выбрали по три подъезда. Расул хотел с Руминой, Румина хотела с Аминой, я тоже хотел с Аминой, Амине было без разницы (но я точно знаю, что она хотела со мной). Чтобы никто не пошёл с тем, с кем он хочет, мне пришлось опять идти с Руминой, а Расул пошёл с Аминой.