Текст книги "Во имя Мати, Дочи и Святой души"

13

К удивлению Клавы, они миновали вход в метро и пошли мимо Гостиного подальше от Невского шума.

– В малую ладью зайдем сначала, – объяснила наконец Соня.

Выйдя на канал и свернув вскоре в переулок, они подошли к серому облупленному дому, поднялись за Соней по поганой лестнице, остановились перед дверью с разодранной коричневой клеенкой.

– В трущобах только и встретишь честность, – вздохнула их эффектная попутчица.

Открыла молодая хозяйка в застиранном халатике по-домашнему.

– Мы к тебе, сестра Ольга, – радостно сообщила Соня.

Ольга обрадовалась еще больше:

– Заходите, сестры, заходите, дорогие! Вот праздник принесли.

Внутри было число и прибрано – не подумаешь снаружи.

– Ты, душа ищущая, помолись Госпоже Боже пока, – и Соня за руку провела попутчицу в маленькую комнату, где ничего не было кроме большой иконы Госпожи Божи и ковриков на полу.

– Встань просто на колени и повторяй: «Госпожа Божа, помилуй мя!» И мир сойдет.

– Такое еще дитя и такое уже разумное! – умилилась попутчица.

Соня прикрыла дверь, оставив ее наедине с Госпожой Божей.

– Такая дэвушка, – порывался горбоносый гость к Клаве.

– Хорошая девушка, конечно. А вот разве хуже? – указала она на Олю.

С этим гостем говорила она совсем иначе – словно не из Сестричества пришла, а из обычной школы. С дискотеки сорвалась.

– Ну чего ты говорил, что всё отдашь? Где твое всё?

– Здэсь! – потянулся гость расстегнуть брюки.

– Это – потом. Сначала платить полагается.

– Здэсь – всё, а дэньги – ничто!

И он презрительно бросил белый бумажник. Тот шмякнулся тяжело, как зеркальный карп на сковороду.

Соня подняла трофей, заглянула и мгновенно упрятала куда-то в плащ. Распахнула дверь в другую комнату. Там стояла ускользнувшая, было, Ольга – успевшая переодеться в белый балахон. Или серебряный состиранный весь.

– У нас все девушки красивые, – по-хозяйски повторила Соня и распахнула на Клаве плащ.

Гость припал к ней, суматошно шаря и целуя. Клава терпела равнодушно: ведь она теперь вся – одна большая жалейка, она желала наполняться иначе, и покушения на жалеечку ее тоненькую волновать перестали.

Когда ищущие руки стали настойчивыми как клещи, Соня, оценив момент, подтолкнула Олю, также раскрытую навстречу гостю.

– Олечка лучше, Олечка мягче, – приговаривала Соня, и ловко переменила направление бурного потока страсти.

– Ай, горячая, ай сдобная, – бормотал гость.

– Значит, прохладись немного, – Соня поднесла гостю стакан к самым губам, наклонила.

Тот вылакал, не отнимая рук от ольгиных холмов.

– Ну и ладно, можно идти. Всё во славу Госпожи Божи, все – создания Её-Их, – вернулась Соня к естественному для нее словарю.

И закрыла за собой одну дверь – чтобы открыть вторую, где алкала мира в душе страждущая попутчица.

– Пошли дальше, душа ищущая. Сошел мир хоть немного?

– Так хорошо, девочки вы светлые, так хорошо! Где же вы учились? Такие маленькие, а так говорите складно и правильно, лучше любого бородатого батюшки в церкви.

– Батюшки в церкви говорят про мужского Бога подмененного, – твердо выговорила Соня – как оттолкнула непрошенный призрак. – Соблазняют сойти в бездну адову. Не мы говорим, Госпожа Божа через нас истину вещает.

Все вышли на улицу.

– А ничего, что сестра Оленька одна с этим черным осталась? – обеспокоилась Клава.

– Ничего. Он заснет через пять минут. И проснется так, что ничего не вспомнит – во дворе. Зато получил, чего хотел. Мы-то весталки девственные, а сестре Ольге можно, она давно червем траченная. Ничего, только прибудет ей. Еще жрицы богини Астарты служили паломникам в храмах, – добавила Соня, словно отличница, отвечающая урок, – а мы от всех вер лучшие зерна собираем. Среди плевел. От мусульман – подмывание, от Астарты – служение телом… Таких ладей у нас много, – гордо добавила Соня. – А эту ищущую можно сразу в корабль привести.

И засмеялась, довольная:

– Ну, здорово ты его, сестричка, на жалейку взяла! Защемила – не вырваться!

Но Клава не улыбнулась похвале. Ей было неинтересно про этого тупого кабана, который припал как к корыту с помоями – и не мог оторваться, хоть режь его.

14

Сопровождаемые молчаливыми боровками, которым так и не пришлось отличиться, они проехали на метро и вернулись в свой корабль. У Сони оказались ключи, не понадобилось Свами беспокоить.

– Как хорошо, как покойно здесь, – повторяла попутчица. – Город, а словно бы деревня. В деревне люди чище.

– Везде люди чистые, если Госпоже Боже поклоняются, – сурово заметила Соня.

– Конечно, конечно, – торопливо закивала попутчица. – Вы все такие… такие… светлые и удивительные!

Она не переоделась ведь с тех пор как ушла с Невского шума, даже очков своих в европейской оправе не сняла – а уже не казалась эффектной дамой, одетой словно с витрины. Смирение, значит, важнее костюма.

Боровки уползли к себе, а они втроем подошли к двери в комнату Свами.

Соня как всегда смело распахнула дверь без стука.

Свами стояла на коленях. Плащ ее серебристый был приспущен и она косым взмахом через плечо ударила себя любалкой по голой спине. Несильно. Не обернувшись на шаги, лениво хлестнула еще.

– Мы вернулись с поиска, сладкая Свами, – доложила Соня. – Новую ищущую уловили.

– А? Да? Сейчас… Что-то рвение во мне заснуло, сестрички. Помогите бедной рабе Госпожи Божи, разбудите душу задремавшую.

Свами встала, протянула Соне любалку, роняя с себя приспущенный плащ.

Клава, притянутая внезапным порывом, подошла и поцеловала Свами, воплощенной Мати Божи по очереди в оба соска долгими поцелуями, играя язычком и подсасывая.

Так ведь и должна поступать Доча – припадать к щедрым сосцам материнским!

Мати Божа воплощенная прижала ее головку к грудям.

– Ой, сладенькая моя, дочка возлюбленная.

И оттолкнула.

– Так разбуди душу мою задреманную, сестричка.

Соня почтительно порола свою сладкую Свами – осторожно, только что разгоняя приостывшую кровь.

– Ну хорошо. Подай, – и завернулась в поданный Клавой серебряный плащ.

– Ты пришла? Ты ищущая?

– Да, – пролепетала попутчица.

– Видишь, у нас тут Слабодное Сестричество. Все равны в любви, все учим подруга подругу и все учимся.

Клава ожидала, что Свами теперь побеседует с попутчицей ласково. Но тон переменился – внезапно. Иссиние глаза обожгли:

– Так зачем ты пришла?! Думаешь, легко от греха освободиться?! Жила в грязи, в грехе и избежании, золотому тельцу служила, утробу свою тешила, лоно продавала! Валяйся в грязи дальше! Оглянись на жизнь свою страшную! Где душа была?! Пошто молчала?! Всё тлен и смерть вокруг тебя!

– Не отталкивай меня, – заплакала попутчица. – Сама вижу… Смысла нет… Одна пустота… Грызут только друг друга… Правды не найти… Не оттолкни… Должна с вами… Ничего не нужно, постыло всё… Отдам всё, только приюти, согрей душу!. .

Свами помолчала, успокаиваясь.

Заговорила наконец назидательно:

– К нам в Сестричество попасть трудно. Заслужить надо. Только Госпоже Боже поклоняться, ложных богов забыть. От корысти отказаться, жить послушанием и молитвой. Слово каждое выполнять, которое через меня Госпожа Божа тебе повелит. Сможешь?

– Смогу, госпожа…

– Надо говорить: «Сладкая Свами», – мягко подсказала Соня.

– Смогу, сладкая Свами. Хочу и смогу.

– Ну так чего ж ты до сих пор в этом греховном платьи пуговчатом здесь стоишь?! – снова загремела Свами.

Путаясь в петлях, попутчица стала поспешно раздеваться.

Обнаженная – она сразу сделалась близкой и дорогой Клаве. До чего же разделяет всякая одежда, мешает понять и слиться душами.

Свами подтвердила:

– Тряпки эти – мягкий гроб походный для живой души. Сестричка Соня, отведи ее – облегчить изнутри. И побольше боровков призови, чтобы стыд и страх содрала так же, как тряпки эти греховные.

Соня увела раздетую попутчицу, зачем-то еще прикрывавшую руками груди и лобок.

– Трудно душа к свету пробирается, – вздохнула Свами. – Когда-нибудь и ты так же ищущих принимать будешь. Учись сызмальства.

Клава снова приникла к воплощенной Мати Боже, впитывая ее тепло; раздвинула плащ, разыскала соски и впилась губами, всхлипывая.

А чудный Голос, не мужской и не женский, Голос сладости необыкновенной, запел-заговорил:

«Не плачь, дитя, ты так прекрасна. Блаженная Мати тебя любит страстно».

Соня привела назад попутчицу. Та уже не пыталась прикрываться руками.

– А волос этот животный – чего ж?

– Извини, сладкая Свами, мой грех, – быстро поцеловала руку Соня, – поучи.

– Потом. Распорядись же, сестрица.

Соня вернулась с Валериком, жестом усадила попутчицу в кресло – и предоставила боровку фронт работ.

Свами объяснила теперь терпеливо:

– И первое тебе послушание: бриться по утрам. Увижу небритой – взыщу!

И проворчала брезгливо:

– Подмышки себе бреют. Но ведь подмышка не так определяет женщину как сама… сама…

– Мышка, – подсказали. – Мышеловка.

– Не то… Короче, там, где со времен Адама с Евой весь мир в кошки-мышки играет, там и гладь нужна! Да. А тишь не обязательно.

И продолжила наставление новенькой:

– Послушание – мать благочестия. Назначу послушание братика такого вот маленького любви научить телесной, которая тоже от Госпожи Божи, когда с молитвою – будешь слушаться.

– Буду.

– Да я и не спрашиваю. Будешь, само собой. Корысть свою растопчешь, потому что лишнее перед Госпожой Божей земное имение, неправедно нажитое.

– Лишнее… неправедно…

– Как звали тебя в мерзком мире?

– Елена Павловна.

– Это второе имя позорное забудь навсегда! От мужской обманной власти оно дается! Твою мать как звали?

– Надеждой Петровной.

– Опять ты, тьфу, Петровну эту рабскую мужскую поминаешь! Надежда. Значит была ты в миру Елена Надеждиевна. А будешь теперь сестра Эмилия.

– Как прекрасно: Эмилия. Я – Эмилия.

– Ты еще не Эмилия. Ты мирская мерзавка Елена пока. Вокрещу вот тебя, тогда и станешь Эмилией. Ну что, братик Валерик?

– Гладко стало, Свами.

– Где гладко, там и сладко. Дай ей братское целование перед крестом.

– Святые вы, – простонала Елена, больше не Павловна. Мальчик сладкий.

Соня подняла Елену с кресла, направила.

Все пришли за ними в молельню. Соня подвела Елену к памятному Клаве нарисованному на стене кресту, затянула петлями руки и ноги.

– Кем ты была в мерзком мире, грешная Елена Надеждиевна? – поинтересовалась Свами.

– Преподавала я. Доцентом философии.

– Философия от слова «Фи»! – засмеялась Соня.

– Нет больше Елены, зачатой в грехе мерзким Павлом, доцентки божемерзкой философии! – загремела Свами. – Сжигается память о ней.

И помазала нужные точки кисточкой из знакомого Клаве синего флакона.

Все запели:

«Для спасения нас всех, чтобы смыть адамов грех…»

– Жжет? – осведомилась Свами через необходимое время.

– Жжет, сладкая Свами!

– Огнем горит?

– Горит, горит, сладкая Свами!

– Вот и хорошо. Это годы твои грешные сгорают. Повторяй громко: «Госпожа Божа, помилуй мя!»

Клава смотрела с превосходством посвященной на крестные муки этой недавно такой важной женщины. Доцентки, а не женщины! Квартира, наверное, не хуже чем у Наташи и муж профессор. Так мало ей всего, еще и измывалась, двойки ставила, кому хотела, воображала из себя – и вот… Госпожа Божа предел положила.

Эта доцентка давно трачена червем, конечно, значит, хоть и станет сестрой, не бывать ей весталкой действенной, не воплощаться в Дочу Божу.

А ее, Клаву, Госпожа Божа очень любит. Поэтому привела сюда, поэтому включила ей дивные Голоса, открыла дар говорить рифмами. И спасет, приведет в свои светлые сады, когда погибнут все неверные белые обезьяны.

– Ой, горит!! Ой бо-ольно!! – закричала сестра Эмилия.

– Много грешила, вот и горит по грехам твоим. А стерпеть придется – назад с креста хода нет, – загремела Свами.

Распятая дергалась, но держали петли затянутые умело.

Назад с креста хода не было.

15

В воскресенье с утра в корабле поднялась сдержанная суета.

– Общее собрание, не забудьте, сестры, – объявила Свами. – Радоваться, трапезоваться – в темпе, в темпе! Не копаться, прости Божа.

Но сестры и так не копались.

– Сюда все придут? – наивно спросила Клава.

– Ты что?! Куда ж их столько сюда? С ладей наших и то сестер двести! А попутчиц с попутчиками и не считал никто. Да и нельзя таких пускать в корабль. Сюда только верным вход. А для общих собраний мы ДК Водных путей снимаем.

Братец Толик наконец заживил свой терпеливый задок и не отходил от Сони. Та похлопала его:

– Ну что, булочки только румяней и круглей после хорошей порки? Можешь братское целование дать, так и быть, – и плащ приоткрыла приветливо.

Но всё в спешке, на бегу.

Для верных к одиннадцати поданы были автобусы.

Ко входу в ДК заметно шел народ. Под колоннами стояли и ненавистники с плакатами:

ДОЛОЙ ДЕТЕЙ САТАНЫ!

МАСОНСКИХ ВЫРОДКОВ – ВОН СО СВЯТОЙ РУСИ!

ОДУМАЙТЕСЬ, ПОКАЙТЕСЬ,

СПАСЕМ НАШИХ ДЕТЕЙ!

ЗАЩИТИМ НАШУ СВЯТУЮ ВЕРУ!

Входящих встречали криками:

– Антихристы проклятые!

– Жидам продались!

– Куда американские секты везете!

Соня весело засмеялась:

– Ненавидят потому, что завидуют.

Какая-то старуха замахнулась сумкой, но приодетые в стиранные балахоны боровки ограждали сестер.

Зал был заполнен, а зрители всё шли. Они же участники.

– Здесь последнему щипчики перченые не положены, – хихикнула Соня.

Свами уселась одна за маленьким столиком с микрофоном. В втором ряду президиума поместились весталки действенные.

– Начинаем, возлюбленные сестры и братья, – несколько раз взывала Свами.

Но сестры и братья долго и шумно рассаживались.

Наконец из конца в конец зала прошелестело благоговейное «Гос-пжа-бжа» – и затихло.

– Люблю вас, сестры и братья!

– Любим тебя! – отозвался зал.

– Помолимся единым сердцем Госпоже нашей Боже!

Под хлопанье сидений все встали.

Спевшиеся сестры грянули:

«Для спасения нас всех, чтобы смыть адамов грех, Мати Дочу родила в День Счастливого Числа».

Зал подпевал, отставая на слово или два. Уже умолк дружный хор, а по залу перекатывалось:

– … счастливого числа… –сливого числа…

– Спасибо. Госпожа Божа незримо здесь в этом зале, Она видит и слышит всё – и благодать Её-Их да пребудет на всех преданных Ей-Им. Прочь, мерзость мира! Аминь.

Зал уселся под новый перестук.

– Сестры и братья, благие вести приходят к нам со всех сторон. Наш флагманский корабль спасательный в Вавилоне нераскаянном, в Грешнограде, Петербургом именуемом, пролагает успешно свой путь сквозь волны неверия к светлой цели, уже видной на горизонте. Корабли других городов идут вслед в кильваторном строю. Всё больше душ просветляются верой в Госпожу Божу и зрят истину. Это и порождает скрежет зубовный врагов наших, слуг Дьявола. Женское творческое начало всегда в борении с Дьяволом, воплощением разрушительных мужских сил. Борьба будет долгой, но Госпожа Божа неизбывно одолеет полчища супостатов.

– Одолеет! – не сдержал чувств мужской голос.

– Рада слышать я сугубой радостью поддержку брата. Взгляните на дивное устройство мира, сестры и братья. Сила и победа ведь в единении, в теплом Сестричестве. Женщина самим своим строением раскрыта миру, тогда как мужчина замкнут. Но мы приветствуем с тем большей теплотой тех братьев, которые не поддались коварным увещеванием своего единополого Дьявола, смирили гордыню и признали верховенство женского творчества. Наше женское тепло всегда согреет наших прозревших братьев в их горьком мужском одиночестве, всегда успокоит и убаюкает их в своем горячем животворящем лоне. Открылось сегодня мне от Госпожи Божи новое откровение любви, новый пароль, которым отомкнутся заскорузлые сердца и не останется пред нашим Сестричеством преград в затемненных доселе душах людских. Обменяйте же каждая сестра с братом, соседка с соседом радостным любовным поцелуем в честь Госпожи Божи нашей, положите каждая и каждый ладони соседке и соседу на любовное место ее и его в середине существа телесного как несмываемую Печать Любви – и тогда сольются вместе и души, тогда потоки коллективного творчества польются по малому этому залу – вымывая злые мысли, болезни и немощи. Сделайте так – и рухнут темницы одиночества, в которые заточена каждая и заточен каждый. Мы все станем – одно!

В зале произошло шевеление, все исполняли предписанное упражнение. Действенные весталки в президиуме тоже обменялись поцелуями и расположили ладони согласно откровения.

– Это так сближает, – шепнула Ира, сидевшая слева от Клавы, и, резвясь, чуть поиграла пальчиком.

– Вам стало хорошо, вы больше не одиноки. Одна я, взявшая на себя тяжкое бремя держать кормило нашего корабля, одна я сижу здесь сама с собой. Но я не хочу подавать пример соблазнительный, – Свами оглянулась по сторонам. – Вот пожарника я вижу за кулисами. Вот еще кто-то в пиджачке там же, интересуются, значит, где искать истину. Ну-ка, пожалуйте на свет!

Из-за кулис, стесняясь, вышел пожарник в домашней легкой форме без каски, но с топориком у пояса, и лысый плюгавенький мужчинка с пиджаке с нарукавниками.

– С пожарником ясно, а ты кто такой, братец?

– Я – завхоз, – объяснил он тихо.

– Он – завхоз здешний, – перевела Свами ответ в микрофон. А найдется ли у тебя, завхоз мой желанный, пара стульев?

– Стульев? – удивился мужичок-пиджачок.

– Стульев! Не тронов же царских.

– Найдется. Я мигом.

И он тотчас вынес на сцену два заляпанных какой-то краской стула.

– Приставь их ко мне по обе руки, завхоз мой желанный. Так. Садитесь с гражданином пожарником. И рада вам объявить, что я – ваша сестра, вы – мои братья. И будем вместе, будем любить друг друга, как подобает сестрам и братьям.

Свами поцеловала пожарника, поцеловала завхоза, поместила их ладони в назначенном месте, сделала ответные жесты обеими своими руками.

Те замерли в сидячем столбняке.

– Вот видите, сестры и братья, в этом самая суть нашего Сестричества, нашей веры в Госпожу Божу: практическое единение, разрушение перегородок между людьми всех полов. Эти двое милых братьев находились здесь просто по службе, они не пришли за истиной как вы, сидящие в зале, но они ощутили уже единение, и они – мои. Они уже наши братья. А я, недоступная как будто бы ваша Свами, держащая в руках тяжкое кормило – и я такая же как все, и мои серебристые одежды так хорошо сливаются с этой грубой пожарной робой и этим скромным потертым пиджаком, потому что все мы равны перед Госпожой Божей – люди всех званий, положений, полов. Потому что Госпожа Божа есть любовь.

– Что значит на жалейку взять! – восхищенно шепнула Соня.

С раскинутыми руками, словно бы распятая на двух своих невзрачных соседях, Свами невозмутимо продолжала в микрофон:

– Это тепло, этот урок Сестричества вы, сестры и братья, принесете в свои дома, и та сила единения, которая здесь сейчас переливается по рядам зала, заряжая нас неисчерпаемой энергией дальнего космоса, эта сила перельется и в тех близких ваших, которые пока еще коснеют в темноте; принесет им исцеление и мир, которые и исцелят когда-нибудь больное общество, больные народы и больную нашу планету. Но что это всё выступаю я да я? Наша конференция всегда проходит религиозно-практически, и пусть выступят единоверные с мест. Зададут вопросы и поделятся радостным опытом. Кто хочет спросить?

Поднялся мужчина в ряду примерно пятом:

– Ты говорила, уважаемая госпожа Свами, о грядущем наступлении царствия Госпожи Божи. Какие практические шаги предпринимает Сестричество в данном направлении?

– Прекрасный вопрос задал брат-практик. И ответ всегда у меня на устах: шаги наши в молитве и делах. Вера без добрых дел спит. Мы спасаем прежде всего детей, прежде всего девочек. Вот сидит новая наша сестра Калерия, которая вызволена мною из мерзкого притона, где она чудом сохранила девственность – единственно только по милости Госпожи Божи, которая не оставляет сирот, могло такое случиться. Вот еще две девочки, извлеченные из подвала, убежища бомжей и крыс. Деятельная любовь позволяет нам внушать мысль о Госпоже Боже, о спасении через праведную веру нашу многим коснеющим в заблуждениях. Некоторых пока еще спасти не можем, но мы о них думаем, о них молимся, о них у нас болит душа. Еще вопросы?

– Так, не вопрос, а благодарность, – домашняя пожилая женщина поднялась. – Потому как до святого вашего Сестричества я каких только врачей не обошла, электросенсам подвергалась и свечки повсюду ставила, взывала в помощи о лечении сокровенного моего здоровья – и никакого толку. Чахну и чахну. Даже внучек говорит: «Бабушка у нас умрет скоро». Потому что у младенца всегда правда на устах невинных. А стала за вами ходить – и сняло. Всё сразу сняло! Даже грыжу. Я всем теперь советую в доме: в ДК по воскресеньям! Снимет и не заметите.

Свами кивала.

– Иначе и быть не могло. Божа и души исцеляет, и тела, потому как неразделимы суть. Еще вопросы или опыт передовой?

– Опыт у меня, госпожа Свами, опыта много накопилось, хочу раздать!

– Выходи с опытом, любезная сестра.

Вышла блондинка такая безнадежно крашенная, что Клаве стало просто стыдно за всех бледноволосых. Ну что ж – у кого цвет солнечного света на волосах, а у кого – нестиранной робы нерадивого боровка.

– Я всегда пользовалась учением нашей Свами, сестры и братья, в детских яслях. Ведь малыши такие невинные, они сидят на горшочках все вместе, всех полов детки и не стыдятся. А я решила и в кроватки их вместе класть. И вот такая благодать теперь у нас в тихий час – как в раю! Малышка с малышком, малышка с малышком. Лежат голенькие в обнимку и всегда на писеньки невинные подружка дружку ручки положат – в точности, как сегодня наша госпожа Свами нам всем показала. Положат так и дружки подружкам – и заснут. Смотрю и плачу от радости: ну истинный…

И в этот момент послышались крики, топот, треск.

Распахнулись входные двери и по всем проходам между рядами в зал ворвались люди, размахивающие плакатами, зонтиками, сумками.

– Прекратите кощунство! Гоните сектантов проклятых! Свальный грех здесь у них!

По ближнему к сцене проходу бежал поп в черной рясе, крутя над головой крест на цепочке – как пращу.

Толпа выплеснулась краем на сцену, вытолкнув вперед попа. Глаза его действительно сверкали молниями – без всяких преувеличений.

Он схватил микрофон.

– Покайтесь, грешники! Утишьтесь, одержимые бесами! Христом Богом заклинаю вас – покайтесь!

Блондинка убежала за кулисы. Пожарник вскочил, заслоняя Свами, и выхватил у попа микрофон.

– Покайтесь, еретики! Вспомните грешников, которых покарал Господь по слову Моисея-пророка, евреев, поклонившихся поганым идолам, кумирам ложным! – взывал поп уже мимо микрофона.

Свами перехватила микрофон, поданный пожарником.

– Вот вам и любовь – с палками прибежали. Из ближнего, видать, прихода послали раздавать благодать дубинками.

– Церковь московская почиет в сытости и лести, не видит крамолы, не гонит еретиков безбожных! – кричал поп. – Мы истинно православные, мы большевикам не продавались, по катакомбам скрывались, мы и жирным московским приходам не подвластны!

– Вот видите, сестры и братья, православные и между собой грызутся как волки, а приходят нас любви Божьей учить.

– Покайтесь, еретики поганые! Изгоните бесов! Узрите свет Христа!

– Христа? Да ведь не было никакого Христа. Он есть мужской бог выдуманный! Веровать надо в единую Мати, Дочу и Душу Святую. Христос-то ваш, говорят, непорочно был зачат или как?

– Перестань богохульствовать, дьяволица белая! Христос Бог Отцу единосущный родился от непорочной девы ради спасения нашего! Язык у тебя сейчас отсохнет, молния тебя разразит на месте. Испепелит, как испепелил Господь Содом и Гоморру!

Свами выдержала насмешливую паузу.

– Не испепелил. И язык не отсох. А что правда: Мати Божа родила во спасение людям Дочу свою от непорочного зачатия. Дочу! Потому что от непорочного зачатия не может мужская тварь родиться, только Дочь единополая. Пора бы знать уже. За открытие непорочного зачатия уже и Нобелевскую премию дали. Дева родилась, Дева мир спасла! Деву Понтий Пилат бичевать приказал и на кресте распять! Деву! А мужики потом подменили правду, бороду пририсовали, Дочу в Сына обманом превратным превратили!

Бедный попик онемел от такого кощунства. А налетчики затихли.

– Дева спасла мир! – гремела Свами в микрофон, так что хрипели старые динамики ДК Водных путей. – Потому и живы люди до сих пор, что защищены любовью Девы, подвигом ее на кресте! Но Дьявол подменил правду, бороду Деве пририсовал и ненужные ваши мерзкие части подвесил, Деву Христю, Дочу Божу Христом обернул – и оттого нет мира две тысячи лет уже! Мир и правду украл Дьявол в разрушительной силе своей мужской. Но близится последнее пришествие Девы, разверзятся земли и провалятся враги Её-Их! Истинно говорю Вам: близятся сроки! Верные спасутся, а неверных истребит Госпожа Божа, истребит в великой милости своей, потому что лучше гибель вечная, чем мерзкая жизнь в темноте и лжи! Или жить по воле Божи, жить в свете, правде и любви, или не жить совсем, сгинуть без следа – таков приговор изречен племени людскому!

Опомнившись, попик пытался перекричать кощунью:

– Опамятуйтесь, люди! Выйди вон, кто крещен! Блажен муж иже не идет в совет нечестивых! Закройте уши, завесьте глаза!

Но слышали его разве в трех рядах, а Свами заполняла весь зал, и за двери, наверное, доносилось:

– Истинно говорю, скоро числа переменятся! Взгляните на календарь! Уходят черные века под мужским знаком Кола, на тысячу лет воцарится женская Двойка, рождение истины знаменующая. А вслед еще тысяча лет женственной Тройки, символа кормления детей света Божественной Грудью! Отмеряны сроки: сменится мужской Кол женской Двойкой – и наступит царствие Слабодного Сестричества!

– Бес в нее вселился! Бес соблазняет!

– Уста-лоно-сосок-сосок! Вот крест наш женский! Вот врата любви! Будем узнавать подруга подругу, осеняя себя крестом Сестричества! Эти сосредоточия любви особо благословила Госпожа Божа! Уста-лоно-сосок-сосок!

И Свами раз за разом осеняла себя крестом женским, учительствуя перед толпой.

Зрелища надругательства над крестным знамением придало силы попику. Он вырвал микрофон из рук Свами.

– Да она же жидовка тайная! Неужели не видите, православные?! Свами ваша – она же Сара! А вся братия ее бесовская – Сарабанда!

Пожарник схватил попика сзади, потащил вглубь сцены, а завхоз выхватил микрофон и вернул Свами.

Свалка скатилась прямо на весталок. Схваченный сзади попик размахивал руками, раздавая пощечины:

– Шлюхи бесовские! Твари сектантские!

Вблизи он вовсе не казался маленьким попиком – красный, всклокоченный, он словно бы обжигал силой веры и ненависти.

Свами гремела снова, не слыша борьбы за спиной.

– Идите, сестры и братья, несите истину. Не слова побеждают, а прямое чувство. Подойдите к каждой и каждому, не знающим истины и любви, поцелуйте в уста, наложите ладонь на лоно как Печать Любви – и передастся истина скорей всяких слов лукавых. Слугам бесовских заблуждений приходится нанизывать множество слов, чтобы смутить неразумных детей Госпожи Божи, отвлечь от единосущной Троицы: Мати, Дочи и Святой Души. А нам дано сеять зерна истины без слов, одними касаниями: уста целуют, ладонь налагает Печать Любви. Идите сегодня с любовью в душах, веруйте в Госпожу Божу в тройном Её-Их облике, несите истину во мрак людской – и поспешайте: скоро числа переменятся, скоро Сестричество наследует Землю, и не останется на ней места тем, кто упорствовал во грехе и не поклонился Мати, Доче и Святой Душе. Госпожа Божа выметет человеческий мусор, как рачительная хозяйка, метущая за порог светлого дома пыль, прах и помет крысиный! Трудитесь же во славу Госпожи Божи, ныне же трудитесь вдвойне, проводите летнюю разъяснительную кампанию по внедрению нашей самой истинной и передовой веры, потому что легкие одежды способствуют прямой передаче истины, обжигающей силе Печати Любви. Бедные люди заточены в своих одеждах как в гробах походных, помогайте им выходить из смертного этого одиночества в жизнь теплую и тесную. Помогайте им, они ждут, когда сбросят наконец сии гробы повапленные и вернутся в жизнь райскую, где ни стыда, ни греха. Рухнут препоны между людьми – и соединимся в радости. А мы в Слабодном Сестричестве уже соединились, мы – семья нежная, где каждая и каждый лелеет и покоит сестер и братьев. А кто еще не тверды и не бодры духом, подходите ко мне, возлюбленные сестры и братья, кто не сорвал еще с себя последние лоскуты саванов смертных пуговчатых, подойдите и получите от меня Печать Любви и целование – и уйдете отсюда исцеленные телами и душами, наполнитесь космической силой, чтобы нести ее отсюда страждущим душам, коснеющим во мраке людском.

К Свами выстроилась очередь. Сестры и братья получали предписанные прикосновения и отходили просветленные.

Двое здоровых попутчиков с помощью пожарника схватили попика крепко и без очереди подтащили к Свами. Бедняга кричал: «Бесы! Блудница Вавилонская! Сгинь!», но вырваться не мог. Руки ему крутили за спиной, и Свами чуть наклонилась, потому что выросла на полголовы выше врага своего, пробралась сквозь дикий волос губами к его кричащим губам, забрала их в свои, замерла, оторвалась, проговорила с улыбкой:

– Ты плюнул в меня, братец, а для меня это как семя твоей любви.

– Сарабанда! Блудница Вавилонская!

Не отвечая, Свами наложила Печать Любви и задержала ладонь.

– Да и ты, братец, любишь меня. Спасибо. Видишь, слова лгут, а прямая любовь передается – и ты сам сдержать ее не в силах. Теперь ты мой. Помнишь, сказано: «Кто достоин открыть сию книгу и снять печати ея?» Книга моя открыта тебе, а печати моей тебе не снять с себя отныне и во веки.

Послушники оттянули своего невольника шага на три, и отпустили.

– Блудница Вавилонская! Сарабанда масонская! – выкрикнул он, но без прежнего чувства.