Текст книги "Александр Гумбольдт. Его жизнь, путешествия и научная деятельность"

Глава II. Служебная деятельность и подготовка к путешествиям (1792–1799)

Служебные занятия. – Научные работы. – Экскурсии. – Основные черты характера и направления. – Политические воззрения Гумбольдта. – Участие в делах государства. – Смерть матери. – Знакомство с Шиллером и Гете. – Отзыв Шиллера о Гумбольдте. – Политическая неурядица и ее влияние на планы Гумбольдта. – Знакомство с Бонпланом. – Планы африканского путешествия и их неудача. – Гумбольдт в Испании. – Любезность испанского правительства. – Отъезд в Америку. – Основная задача Гумбольдта

Период жизни и деятельности Гумбольдта, о котором мы будем говорить в этой главе, имел для него огромное значение. Человек сформировался: определилось его направление, характер, основные задачи и стремления. Поэтому мы остановимся на нем несколько подробнее.

Весной 1792 года Гумбольдт получил место асессора департамента горных дел в Берлине, в июле сопровождал министра франконских княжеств, Гарденберга, игравшего впоследствии такую видную роль в политической жизни Пруссии, в Байрейт для исследования тамошнего горного и рудного дела; а в следующем месяце был назначен обер-бергмейстером (начальником горного дела) в Ансбахе и Байрейте, с жалованьем в 400 талеров.

Занятия, связанные с этой должностью, вполне гармонировали с желаниями Гумбольдта, очень интересовавшегося минералогией и геологией. Постоянные разъезды, которых требовала должность, имели значение как подготовка к будущим путешествиям.

«Все мои желания исполнены, – писал он своему другу, геологу Фрейеслебену, – теперь я буду жить исключительно для минералогии и горного дела». И действительно, он ревностно принялся за новые занятия. Независимо от надзора и контроля над существующими учреждениями, он старался поощрять и развивать горную промышленность, изучал ее историю по архивным документам, возобновил заброшенные рудокопни в Гольдкронахе, устроил школу горного дела в Штебене и так далее. Благодаря его энергичной деятельности в Байрейте, до тех пор почти вовсе не дававшем дохода, уже в 1793 году было добыто железа, меди, золота и купороса на 300 тысяч гульденов.

Он обратил внимание на вредные и опасные для жизни стороны горного дела, занимался изучением газов, скопляющихся в шахтах, пытался изобрести безопасную лампу и дыхательную машину для употребления в тех случаях, когда в шахте скопляется много углекислоты или других вредных для дыхания газов. Опыты эти были не совсем безопасны: однажды его пришлось вытаскивать из шахты бесчувственного и едва не задохнувшегося. Однако ему не удалось получить вполне успешных результатов.

Эти практические работы не составляли, впрочем, его главного занятия. Параллельно с ними шли ученые исследования. В различных специальных журналах – немецких и французских – им был напечатан ряд статей и заметок по геологии. В то время Гумбольдт еще находился под влиянием Вернера, и все эти исследования написаны в духе нептунистов, представляя различные доказательства в пользу теории водного происхождения земной коры.

В 1792 году он напечатал «Флору тайнобрачных растений Фрейберга» и «Афоризмы из химической физиологии растений» – резюме своих опытов по вопросам о раздражимости растительных тканей, питании и дыхании растений, и пр.

Крупнейшей работой этого периода были обширные исследования над электричеством животных, предпринятые Гумбольдтом после ознакомления его с открытием Гальвани. Результатом этих исследований явилось двухтомное сочинение «Опыты над раздраженными мускульными и нервными волокнами», напечатанное только в 1797–1799 годах. Часть этих опытов была им произведена над собственным телом при содействии доктора Шаллерна: спина Гумбольдта служила объектом исследования, на ней делались раны и гальванизировались различными способами; Шаллерн наблюдал за результатами, так как Гумбольдт, понятно, мог только ощущать их.

Излагать содержание этого труда и входить в подробности спора, возникшего вследствие открытий Гальвани и Вольты, мы не будем. Гумбольдт доказывал, что источником электричества является животная ткань, и связывал развитие электрических токов с нервной деятельностью. После открытия Вольтова столба, в котором электрический ток развивается помимо животных тканей, это физиологическое объяснение гальванизма было на время заброшено и только значительно позднее возродилось и подтвердилось в исследованиях Дюбуа-Реймона. Связь гальванических явлений с химическими изменениями, указанная Гумбольдтом, была также подтверждена впоследствии. Наконец работа его представила массу новых фактов по предмету, едва затронутому исследованиями.

Все это доставило ему со стороны некоторых ученых титул основателя нервной физиологии, что, впрочем, нельзя не считать преувеличением.

К этому же периоду относится начало его исследований над земным магнетизмом, над химическим составом воздуха и подземными газами.

Занятия Гумбольдта нередко прерывались более или менее продолжительными поездками. Так, в 1792 году он путешествовал в Баварию, Зальцбург и Галицию для изучения соляного дела. В 1794 году посетил для той же цели южную Пруссию и берега Вислы. В следующем году отправился в верхнюю Италию – уже для собственного удовольствия, познакомился и вступил в сношения с Вольтою и анатомом Скарпою, а на обратном пути исследовал вместе с Фрейеслебеном Юру, Швейцарские и Савойские Альпы.

Так прошло несколько лет. Лабораторные и кабинетные занятия чередовались с экскурсиями и служебными делами. Эти ученые исследования доставили Гумбольдту почетное имя в науке. В 1793 году он был избран членом Леопольдино-Каролинской академии.

В жизни великих людей мы замечаем одну общую черту: основные задачи и направления их деятельности и отличительные свойства характера обнаруживаются очень рано, в самом начале пути,

В «Путешествии на корабле „Бигль“ Дарвина мы уже находим зародыш теории естественного отбора; в письмах Кювье – еще безвестного домашнего учителя – намечены великие реформы, произведенные им впоследствии, и так далее. То же самое повторяется и в жизни Гумбольдта.

На первый взгляд, в его занятиях царит полнейший хаос. Движение тычинок у Parnassia palustris, влияние хлора на прорастание семян, электричество животных – что общего между этими явлениями? Можно подумать, что ученый мечется от одного предмета к другому, руководствуясь только случаем. Попалось одно – исследует, подвернулось другое – переходит к нему, без определенной идеи, без общей цели. На самом же деле все эти работы посвящены одному основному процессу – раздражимости, которая в то время сильно занимала физиологов. Исследовать условия и ход этого процесса, его различие и сходство в растительном и животном мире – вот задача, которой он посвятил ряд крупных и мелких исследований.

Таким образом, здесь уже проявилось стремление отыскивать общую основу разнороднейших с виду явлений, характеризующее всю последующую деятельность Гумбольдта.

В 1796 году он пишет: «Я имею в виду физику мира, но чем более чувствую ее необходимость, тем яснее вижу, как шатки еще основания для такого здания». «Физика мира» составила задачу всей остальной его жизни. Пока она рисуется ему лишь в смутных очертаниях, он отвлекается от нее побочными вопросами, он пробует силы во всевозможных областях науки; но раз зародившаяся мысль становится все яснее и яснее, и к концу этого периода он уже вполне определенно приступает к ее выполнению.

Характер ученого – проницательного, смелого, но в то же время осторожного в выводах и не терпящего туманных объяснений, которые ничего не объясняют, также обнаруживается в этих первых работах. В «Афоризмах из химической физиологии растений» он еще стоит за «жизненную силу», действующую вопреки законам химии и физики; но уже в исследованиях об электричестве животных излагает вполне рациональный взгляд на жизнь, установившийся в науке только в 30—40-х годах нашего столетия. Мы уже упомянули, что его воззрения на электрические явления в животных тканях подтвердились пятьдесят лет спустя в работах Дюбуа-Реймона. Можно бы привести еще несколько примеров таких почти пророческих обобщений; укажем одно: мнение о значении минеральных солей (считавшихся в то время случайной примесью в растениях) как необходимого составного элемента пищи растений. Только после работ Соссюра, Либиха и других мнение это утвердилось в науке.

Нечего и говорить, что его светлый ум сразу оценил значение великих открытий Пристлея, Лавуазье и других, в то время признанных еще далеко не всеми учеными.

Эти примеры показывают нам проницательность ученого, опережающего свой век. Но он является в то же время осторожным и строгим исследователем: «Если есть что-либо прочное в науке, – пишет он, – так это факты. Теории – порождение мнения (opinion), и так же изменчивы, как оно». – «Я собираю факты и не доверяю своим собственным гипотезам». – «Будем наблюдать, собирать несомненные факты – только таким образом физические теории можно будет утвердить на прочных основаниях»– и так далее.

Наконец стремление передать научные выводы в художественной, образной форме, плодом которого явились впоследствии «Картины природы» и «Космос», проявилось у него уже в этом первом периоде деятельности. В статье «О родосском гении» он пытается изложить свои воззрения на жизнь. Статья не вполне удачна: прекрасно написанное, но вычурное, аллегорическое – в духе того времени – изображение «жизненной силы». Она была напечатана в 1795 году в журнале «Ноrеn» Шиллера. Впоследствии Гумбольдт перепечатал этот грех молодости в «Картинах природы», хотя, как мы только что упомянули, уже в сочинении о раздражимости мускулов отказался от этой таинственной силы. Во всяком случае, в этом юношеском произведении уже проглядывал будущий мастер слова.

Итак, основные черты ученого уже сложились в описываемую нами эпоху.

«Мою биографию ищите в моих работах», – говорил сам Гумбольдт, и эти слова как нельзя более справедливы. Наука составляет все в жизни Гумбольдта; только в этой области он был активным деятелем, а ко всему остальному относился как зритель: с участием, с интересом, но стараясь по возможности отклонить от себя активную роль.

По своим убеждениям он был и оставался всю жизнь поклонником либеральных идей XVIII века, равно далеким от революционного и реакционного фанатизма. Молодость его совпала с великой революцией, значение которой он охарактеризовал следующими словами: «Республиканские драгонады так же возмутительны, как и религиозные. Но одно благодеяние – уничтожение феодальной системы и аристократических предрассудков – добыто и останется, хотя бы монархические учреждения распространились так же повсеместно, как теперь, по-видимому, распространяются республиканские» (1798 год).

В этом письме ярко проявились основные черты его политических воззрений: скептическое отношение к внешним формам общественной жизни, формам, которые могут меняться, как картинки в калейдоскопе, и глубокая вера в незримый, но неуклонный процесс развития человеческого духа… Кажущееся торжество республиканских учреждений не пленяет его: он предвидит возможность победы учреждений совершенно противоположных, – победы, тоже только кажущейся, ибо то, что раз выработано сознанием человечества, уже не может быть отнято у него.

Поставив своей задачей ученую деятельность, воздерживаясь от активной политической роли, он, однако, не мог вполне устраниться от политики. Связи его с лицами высшей администрации, среди которых его брат уже начинал играть видную роль, близость ко двору, к наследному принцу, лично знавшему и ценившему обоих Гумбольдтов, – все это нередко заставляло его принимать участие в делах государства. Роль, которую ему приходилось играть в этих случаях, была обыкновенно ролью посредника в затруднительных обстоятельствах.

Обходительный, любезный, остроумный, красноречивый, удивительно легко и быстро сходившийся с самыми разнообразными людьми, Гумбольдт как нельзя более годился для подобной роли, хотя и не прошел дипломатической школы.

В первый раз это случилось в 1794 году. За два года перед тем европейские державы обрушились на французскую республику, чтобы «раздавить гидру революции». Пруссия принимала участие в этой войне. В 1794 году, при заключении договора между Англией, Австрией и Пруссией, упомянутый уже нами Гарденберг отправился во Франкфурт-на-Майне для переговоров с английским и голландским уполномоченными. Его сопровождал Гумбольдт в качестве посредника при переговорах. Он сам сообщает об этом в письме от 10 сентября 1794 года: «Никогда еще я не вел такого рассеянного образа жизни, как теперь. Я оторван от своих занятий, завален дипломатическими поручениями Гарденберга, нахожусь большею частью в главной квартире фельдмаршала Меллендорфа, а теперь в английском лагере. Веселого тут мало, но и грустить некогда. Я узнал много нового, а постоянные разъезды по местностям, интересным в минералогическом отношении, доставили мне много материала для моей книги об отношениях и наслоениях горных пород».

«Гидра революции» оказалась, однако, гидрой не на шутку: из оборонительного положения она быстро перешла в наступательное и заставила геркулесов старого порядка отступить. Пруссия первая показала пример, заключив с французами мир в 1795 году (Базельский мир). При этом Гумбольдт был послан к Моро, французскому главнокомандующему, для переговоров относительно владений Гогенлоэ (прусское правительство боялось их опустошения французами). Поручение это ему удалось исполнить с полным успехом.

Мечты о далеком путешествии все более и более овладевали им. Грандиозные планы носились в его воображении. Впоследствии он не мог вспоминать без волнения об этом периоде своей жизни. «Штебен (местечко, где Гумбольдт жил в должности обер-бергмейстера) имел такое влияние на мой образ мыслей, я замышлял в нем такие великие планы, что боюсь теперь впечатления, которое он произведет на меня, если я опять его увижу. Там, особенно зимою 1794 и осенью 1793 года, я постоянно находился в таком напряженном состоянии, что по вечерам не мог без слез смотреть на домики рудокопов, мелькавшие на высотах».

Для подготовки к путешествиям он занимался практической астрономией, определением широты и долготы мест и тому подобное. Среди этих занятий получил он в 1796 году известие от брата о смерти матери, болевшей уже более года. Таким образом, исчезло главное препятствие его планам: мать не хотела отпускать его в отдаленное путешествие. В письме к Фрейеслебену Гумбольдт так передает свое впечатление от смерти матери: «Я давно уже приготовился к этому. Смерть ее не огорчила меня, но скорее успокоила: по крайней мере, она недолго мучилась. Только один день она испытывала большие страдания, чем обыкновенно. Она скончалась спокойно. Ты знаешь, друг мой, что мое сердце не может особенно огорчаться этой потерей: мы всегда были чужды друг другу».

Тотчас по получении известия Гумбольдт отправился в Йену, к брату, и начал деятельно готовиться к путешествию в Вест-Индию.

Прежде всего он вышел в отставку, решившись в будущем жить исключительно для науки.

В Йене он вошел в близкие отношения с Гете и Шиллером. Первый был в восторге от своего нового знакомца, но Шиллер отозвался о нем очень резко. «Я еще не составил себе определенного представления о нем, – писал он Кернеру, – но думаю, что, при всех своих талантах и неустанной деятельности, он никогда не создаст в науке ничего крупного; мелкое беспокойное тщеславие руководит его деятельностью. Я не заметил в нем ни искры чистого, объективного интереса, и, как это ни странно покажется, я нахожу, что при огромных знаниях у него не хватает разума, а это – самое скверное при его занятиях. Это – голый, режущий рассудок, который пытается измерить природу, неизмеримую и недоступную, и с дерзостью, для меня непонятной, думает вместить ее в рамки своих формул, часто скрывающих под собою только пустые слова и всегда узких. Короче, мне кажется, что он слишком мало восприимчив для своего предмета и очень ограниченный человек».[2]2
  Гумбольдт отзывался о Шиллере не менее резко, находя, что тот «облекает занятые у других мысли в несносную напыщенность»


[Закрыть]

Резкость этого отзыва, вероятно, объясняется скептической и холодной натурой Гумбольдта. Мы только что видели, какое впечатление произвела на него смерть матери, быть может, и не умевшей оценить способности сына, но все же заботливой и нежной, добросовестно исполнившей свой долг в отношении детей. Но Гумбольдт и вообще, по-видимому, не отличался способностью к сильным привязанностям. Гуманный и приветливый к людям, всегда готовый помочь словом и делом каждому – и действительно помогавший в тысяче случаев, – он, как это часто бывает у подобных людей, не чувствовал сильной любви к кому-либо в частности – особенно теперь, в молодости, когда в нем кипел избыток сил, и в голове теснились грандиозные планы будущих работ и путешествий.

Чувствительность, поэтическая лихорадка, «кисельные чувства» (Breiigkeit des Gemüths), как он выражался, всегда встречали с его стороны насмешку, что, конечно, не могло нравиться Шиллеру, вечно переполненному энтузиазмом.

Проницательный и ясный ум его не терпел туманных умозрений. Это, конечно, тоже не могло нравиться людям, которые находят грубым и неуютным прочное здание науки и видят грандиозные дворцы в карточных домиках метафизики. Но упреки, подобные упрекам Шиллера, всегда сыпались на головы величайших деятелей науки. Им подвергался и Дарвин, и Ньютон, и Лаплас, им, без сомнения, и впредь будут подвергаться великие ученые, потому что всегда найдутся люди, для которых простое, ясное и определенное будет казаться узким, пошлым и сухим, а туманное, расплывчатое и непонятное – возвышенным и величавым…

Из Йены братья отправились в Берлин для приведения в порядок дел о наследстве, которыми занялся их бывший ментор Кунт. Александру досталось состояние круглым счетом в 85 тысяч талеров.

Покончив с делами, они намеревались съездить в Италию. Александру хотелось ознакомиться с действующими вулканами; Вильгельма, филолога и эстета, привлекали памятники классической древности. Болезнь жены Вильгельма задержала их на несколько недель в Дрездене; по выздоровлении ее вся семья отправилась в Вену, но тут опять вышла задержка. Война в Италии и победы Бонапарта заставили Гумбольдтов отказаться от поездки.

В октябре 1797 года Вильгельм с семьей отправился в Париж, Александр с Леопольдом фон Бухом в Зальцбург, где провел зиму 1797/1798 года, занимаясь геологическими и метеорологическими исследованиями.

Здесь ему подвернулся было случай отправиться в Африку. Он познакомился с богатым английским лордом Бристолем, большим любителем изящных искусств, древностей и тому подобного, задумывавшим поездку в Египет. Пораженный познаниями Гумбольдта в истории и археологии, Бристоль предложил ему отправиться вместе. Путешествие должно было совершиться по Нилу до Ассуана; издержки брал на себя Бристоль. Гумбольдт согласился и отправился в Париж для приобретения необходимых инструментов. В Париже он должен был ждать письма Бристоля и затем присоединиться к нему. Но письма он не получил, а вместо того Гумбольдт узнал, что лорд Бристоль арестован по приказу директории, заподозрившей в его путешествии политическую интригу со стороны Англии.

За этой неудачей последовало несколько других. Вообще время тогда было не совсем благоприятное для больших экспедиций. Брожение, охватившее всю Европу, беспрестанные войны, политические передряги не оставляли в покое и мирных ученых. Правительства, подозрительно следившие друг за другом, не доверяли и ученым путешественникам, склонны были подозревать в их экспедициях тайные политические цели.

Политическая неурядица помешала путешествию Гумбольдта в Египет; из-за нее же он должен был отказаться от планов кругосветного плавания. В Париже он узнал, что директория намерена снарядить экспедицию вокруг света с научными целями под начальством капитана Бодэна. В качестве натуралистов ее должны были сопровождать Мишо и Бонплан. Гумбольдт поспешил познакомиться с ними и особенно близко сошелся с последним, молодым ботаником, страстно преданным своей науке и, так же как Гумбольдт, мечтавшем о путешествии.

Экспедиция, однако, не состоялась. Финансы Франции были в самом плачевном состоянии, а между тем непрерывные войны, которым и конца не предвиделось, требовали больших издержек. Ввиду этого директория решила отказаться от экспедиции.

Думал было Гумбольдт присоединиться к экспедиции французских ученых в Египет, но поражение французского флота от Нельсона при Абукире прекратило сношения Франции с Александрией.

В то время как эти различные планы составлялись и терпели крах, Гумбольдт жил в Париже, вращаясь главным образом в кругу ученых. Париж понравился ему и навсегда остался его любимым городом. Он перезнакомился и подружился с самыми выдающимися натуралистами и математиками того времени и приобрел огромную популярность во французском обществе.

Осенью 1798 года случилось ему познакомиться с шведским консулом Сквельдебрандом, который отправлялся в Алжир с подарками дею от шведского правительства. Гумбольдт решил воспользоваться этим случаем для путешествия по Африке. Консул охотно согласился перевезти его в Алжир, и Гумбольдт, запасшись необходимыми инструментами, отправился вместе со своим новым другом, Бонпланом, в Марсель, куда должен был явиться шведский фрегат, чтобы перевезти консула и его спутников. Но тщетно они ожидали его в течение двух месяцев, ежедневно взбираясь на гору «Notre Dame de la Garde», откуда открывался широкий вид на море и можно было видеть приближающиеся корабли, – фрегат не являлся, и, наконец, пришло известие, что он сильно пострадал от бури и не явится раньше следующего года.

Возвращаться, однако, было чересчур обидно, да и вид моря раззадорил жажду к путешествиям; поэтому друзья решили ехать во что бы то ни стало. В Марселе стояло небольшое судно, отправлявшееся в Тунис; капитан его взялся перевезти наших путешественников. К счастью, вовремя пришедшее известие об аресте всех французов в Тунисе удержало Гумбольдта. При таких условиях нечего было и думать о путешествии в Африку. Ввиду этого Гумбольдт и Бонплан решились отправиться пока в Испанию и там поискать случая к дальнейшему путешествию. Америка, Африка, Азия – для них было в сущности безразлично: все страны одинаково новы и, стало быть, одинаково интересны; им хотелось, собственно, увидеть тропический мир, ознакомиться с тропической природой. Пока приходилось довольствоваться той, которая была под руками. Впрочем, и в ней имелось достаточно материала для исследований: во время поездки по Испании Гумбольдт определил высоту многих пунктов, изучал климатические условия страны, орографию и прочее; Бонплан собирал растения.

В начале февраля 1799 года они прибыли в Мадрид. Здесь Гумбольдт ознакомился с местными учеными и знатью – и ему удалось, наконец, привести в исполнение давно задуманный план. Саксонский посланник Форель познакомил его с испанским министром иностранных дел, доном Луисом Урквихо, который отнесся к его планам вполне сочувственно и помог устроить ему аудиенцию у короля. Привыкший беседовать и ладить с сильными мира, Гумбольдт сумел заинтересовать короля настолько, что последний дал ему разрешение посетить и исследовать испанские владения в Америке и Тихом океане без всяких стеснительных условий и обязательств. Местным властям были разосланы предписания оказывать путешественникам всякое содействие; Гумбольдт и Бонплан получили паспорта и разрешение пользоваться астрономическими и геодезическими инструментами, снимать планы, определять высоты, собирать естественные произведения, которые покажутся им интересными, и прочее.

Со стороны подозрительного испанского правительства, ревниво оберегавшего свои владения от посторонних взоров, такая доверчивость – да еще в тревожное, смутное время – была поистине замечательным явлением. «Никогда путешественник не получал такой неограниченной свободы действий, – говорит по поводу этого сам Гумбольдт, – никогда испанское правительство не оказывало такого доверия иностранцу».

Но если легко было получить разрешение, то воспользоваться им оказалось довольно трудно, благодаря все той же политике. Порт Корунья, откуда Гумбольдт и Бонплан намеревались отплыть в Америку, был блокирован английскими кораблями, так как Испания в то время воевала с Англией. Пришлось дожидаться удобного случая, чтобы проскользнуть незаметно мимо англичан. В ожидании его наши путешественники продолжали заниматься научными исследованиями. Между прочим, Гумбольдту удалось открыть важный в практическом отношении факт: быстрое понижение температуры воды при приближении к мели. Оказалось, что термометр во многих случаях выдает существование последней раньше, чем лот, и, таким образом, может предупредить моряка о близкой опасности.

Наконец наступил давно желанный день. Сильная буря заставила английские корабли удалиться от испанского берега в открытое море, и капитан корвета «Писарро», на котором отправлялись Гумбольдт и Бонплан, решил воспользоваться этим случаем.

Свои ощущения в день отъезда Гумбольдт выражает в письме к Фрейеслебену: «Голова моя кружится от радости. Какую массу наблюдений соберу я для своего описания строения земного шара!» И к Моллю: «Я буду собирать растения и минералы, производить астрономические наблюдения при помощи превосходных инструментов, исследовать химический состав воздуха… Но все это не составляет главной цели моего путешествия. Мое внимание будет устремлено на взаимодействие сил, влияние неодушевленной природы на растительный и животный мир, их гармонию». «Моя главная цель, – писал он Лаланду немного позднее, уже из Америки, – физика мира, строение земного шара, анализ воздуха, физиология растений и животных, наконец – общие отношения органических существ в неодушевленной природе, – эти занятия заставляют меня охватывать много предметов зараз».

В бурную темную ночь Гумбольдт и Бонплан оставили европейский материк. Вряд ли когда путешественник отправлялся так хорошо подготовленным к своей задаче, как Гумбольдт. Путешествия по Европе развили в нем привычку к наблюдениям и ознакомили его практически с приемами исследований, с употреблением инструментов, которыми приходится пользоваться путешественнику. Самостоятельные занятия в разнообразных отраслях естествознания поставили его au courant[3]3
  на высоту требований


[Закрыть] научного движения: он знал, что нужно наблюдать и исследовать, какие вопросы стоят на очереди. Основная цель его стремлений уяснилась настолько, чтобы служить руководящей нитью в лабиринте разнообразных исследований. Наконец об энтузиазме, о научном рвении, о жажде знаний и говорить нечего.