Текст книги "Пиар по-старорусски"

А что же с Пашкой-лекарем? А ему в суматохе кровавой ночи специально для него присланный человек Докуки нашептал один на один, чтобы шёл он в ушкуйную слободу да притих там на время. Ушкуйники – люди буйные, но серьёзные. И лекарей, так им в походах нужных, ценят. Если уж сумел Пашка уберечь от них свои знаменитые иголки по прибытии в Новоград, то теперь его с такой лекарской славой не тронут, не обидят. Будет там для него всегда миска каши да кружка браги. А насчёт жалованья у Докуки пусть не беспокоится. Уговор остаётся прежним.

За ужином у Филиппа Хитрый Песец потребовал водки. По распоряжению хозяина ему выдали чекушку. Когда же он, выпив, захотел ещё, категорически отказали. Мол, завтра дело делать, а с пьяного или похмельного – какой работник? Самоед не возражал, покорно отправился спать. Слуги указали, где ему спать, и ушли. А Хитрому Песцу не спалось. Выпитая чекушка водки требовала продолжения банкета. Хитрый Песец включил все свои колдовские силы, дабы выведать – где в тереме хранится огненная вода? Он повёл своим носом – вроде где-то недалеко, да только, сидя в комнате, и не сообразишь. Надо бы выбраться и посмотреть, но как? В тереме Филиппа по ночному времени стояла стража – два дворовых мужика с бердышами. Справиться с ними, конечно, можно, да ведь завтра у боярина вопросы разные возникнут. Надо бы как-то поосторожнее, незаметно.

Хитрый Песец был мастер по превращению в разных животных, птиц, гадов и козявок. Для того, чтобы превратиться, ему надо было съесть того, в кого надо превратиться. Давно, ещё в детстве, он научился превращаться в оленей, моржей и гагар, попробовав их мясо. Потом, пока был в учении у шамана, пришлось отведать лягушек и змей. Самой неприятной была учёба по превращению в насекомых. Сначала он научился превращаться в тех, кто жил на шкурах его чума и на меховых одеждах, потом стал ловить в тундре многочисленных мошек. Не просто это было, зато сейчас, пожалуй, ни один шаман в тундре не мог превращаться в такое количество живых существ, как Хитрый Песец!

Как незаметно пробраться к заветной каморке с огненной водой, шаман сообразил быстро. В его жилище в изобилии водились небольшие рыжие усатые насекомые, которых русские назвали почему-то по-татарски – кара-хан, то есть чёрный правитель. Песец быстро поймал шустрое насекомое и тут же разжевал его и проглотил. Пока его астральное тело усваивало магическую сущность нового существа, в которое Песец теперь мог превращаться, он сидел спокойно, когда же процесс завершился, чпок – и нет больше Хитрого И Осторожного Песца, Который Подкрадывается К Своей Жертве Незаметно. Вместо него на полу сидело насекомое. Но то ли усвоение сущности прошло неудачно, то ли ещё по какой-то магической причине, но обычного прусака из него не получилось, на полу сидел зелёный тропический таракан величиной с палец. Пошевелив усиками, он выполз из кельи. В коридоре этой ночью службу несли два стражника – Ефим и Наум. Хитрый Песец на скорую руку навёл на них дрёму, а то, не ровен час, растопчут великого шамана до самой что ни на есть смерти!

Стражники задремали, а Хитрый Песец в виде зелёного таракана пополз, куда вёл его волшебный нюх. Нюх привёл его к запертой на огромный замок двери. Известно: любое веселящее пойло от вороватой дворни надо запирать на крепкие засовы и большие замки – дабы внушали уважение и не возбуждали в страждущих даже мысли их взломать. Но что такое любой запор для кудесника, пусть даже и нездешнего? Песец принял свой обычный облик и внутренним взглядом изучил конструкцию замка. После чего дунул на него, и замок, чудо технической мысли лучших мастеров-механиков Ганзейского союза, открылся безо всякого сопротивления и совершенно бесшумно. Вот дверь открыта, и самоед добрался, наконец, до вожделенного хранилища огненной воды. В каморке стояла бочка водки и пару бочек вина – только для домашнего употребления, а остальные запасы пития Филипп хранил в другом месте.

Не откладывая дела (тем более – такого приятного) в долгий ящик, Хитрый Песец в рекордно короткий срок упился до беспамятства, и тут же заснул, обнимая бочку и тоненько похрапывая. Как только он заснул, чары, коими он отправил в сон Ефима и Наума, исчезли и оба стража проснулись.

– Ох, Ефим, – сказал Наум, – что-то мы с тобой заснули, как бы чего не случилось. Давай-ка пройдёмся по дому, глянем – всё ли в порядке.

Ефим промолчал. Он вообще, пока трезвый, говорил мало. Стражники стали проверять все кладовые и конечно же сразу же наткнулись на раскрытые настежь двери водочной каморки. Посреди неё в обнимку с бочкой храпел давешний гость боярина. Некоторое время они молча смотрели на него, потом Наум сказал:

– Всё. Боярин нас запорет.

– Запорет, – подтвердил Ефим. Увиденная картина ввергла его в шок и вызвала необычайное для него красноречие. – Что делать будем?

– Замок сломан, скрыть не удастся. Если б басурман просто напился, мы бы его так же просто обратно и оттащили бы, а так…

– Что – так?

– Если сделать ничего нельзя, и кнута не миновать, то надо пользоваться тем, что имеем. А то боярин ведь скуп, от него вина не дождёшься.

– Не дождёшься.

– Тогда стой здесь, а я слетаю на кухню, принесу стопки да капустки квашеной на закуску.

– Давай.

Наум быстро сбегал на кухню за капустой и стопками, и пиршество началось.

– Ну что, Ефим, – сказал Наум, – вздрогнули?

– Вздрогнули, – сказал Ефим.

Они выпили. На душе стало немножко спокойнее. Но только совсем чуть-чуть.

– Ну что, Ефим, – сказал Наум, – между первой и второй перерывчик небольшой?

– Небольшой, – сказал Ефим.

Выпили по второй. На этот раз похорошело значительно больше. Вроде бы и кнута завтра получишь… Да и хрен с ним!!!

– Ну что, Ефим, – сказал Наум, – Бог троицу любит. По третьей?

– По третьей, – сказал Ефим.

Выпили и по третьей. Стало совсем весело. Эх, гуляй, русская душа!

– Ну что, Ефим, – сказал Наум, – изба о четырёх углах, да и та… эта… спотыкается? По четвёртой, что ли?

– По четвёртой, – сказал Ефим.

После четвёртой стопки Наум попытался вспомнить, под какую бы прибаутку выпить по пятой, но ничего на ум не шло, поэтому они выпили молча. В самом деле, о чём говорить, и так всё ясно… Тут Ефим вспомнил вдруг о товарищах, которые сейчас спят и не могут по этой причине составить компанию.

– Я сейчас, – крикнул он и сорвался с места. Скоро он вернулся, ведя с собой троих друзей. Чуть позже подошли и другие. Хоть и пьяный, Наум смутно догадывался, что не кончится добром эта пьянка, ой не кончится! Ладно бы – старый самоед открыл каморку да один напился. А вот привести сюда всю дворню и напоить – это уже совсем другое дело! Но уже было поздно. Шумная компания, обрадованная неожиданно свалившейся на неё дармовой выпивкой, тут же начала опорожнять бочки. Разбуженный шумом, поднял голову Хитрый Песец. Его приветствовали криком «Ура!», сказали, что для всех присутствующих он теперь лучший друг, а потом налили ему ковшик водки, он выпил и снова захрапел.

– Да што мне Филипп? – орал пьяный Наум, – да я его если што – башкой об стенку!

– Во-во, я тоже, – поддакнул холоп, которого недавно выдрали батогами на конюшне за кражу двух алтын.

В самый разгар пира, когда дым стоял коромыслом, от дверей раздался знакомый голос:

– Кого это ты там башкой об стенку собрался, Наумша?

Все застыли и почему-то почувствовали себя неуютно. Самые трезвые и сообразительные прикинулись спящими: мол, знать ничего не знаю, ведать ничего не ведаю; напился пьян – каюсь, было, но слов никаких не говорил и не слышал, как другие говорят. Те же, кто совсем уж осоловел, изумлённо уставились на стоящего в дверях Филиппа, словно не понимая – чего этому человеку туточки надобно? Филипп сразу понял, что разговаривать с собравшейся толпой бесполезно, и громко сказал:

– Всех – в холодную, в поруб. А говорить завтра будем. Елпидифор, работай.

Елпидифор по прозвищу Красная Шапка – Филиппов заплечных дел мастер – мужик высокий, и хотя и худой, но жилистый и сильный. Лица самого ужасного, такие лица в кошмарных снах снятся. Ему даже почти не пришлось никого подгонять. Все покорно склонили головы и пошли в поруб. Знали: завтра будет правёж – расплата за нонешний пир, и Елпидифора сейчас лучше не злить. Когда все вышли, у бочки остался лежать лишь спящий Хитрый Песец, зачинщик всего этого непотребства.

– Боярин, а с этим что делать? – спросил Елпидифор.

– Окуни его башкой в жбан с водой, – ответил Филипп, – да кинь в каморку, что возле нужного чулана. Пусть проспится, а завтра разберёмся…

Наутро Филипп велел вытаскивать из поруба пьянчуг по одному – на правёж. Дознание решил не вести, и так всё ясно: Хитрый Песец с помощью своей колдовской силы открыл каморку с водкой, напился сам и напоил дворню. Дворне – кнута, да изрядно, а что делать с самоедом – сейчас решим… Первым на свет белый вытянули Наума.

– Слышал я, слышал речи твои, – сказал Филипп, – что ж, по речам и награда. Елпидифор, приступай!

Елпидифор, всегда исполнительный без лишних слов, на этот раз не торопился выполнять распоряжение:

– Барин, дозволь, со мной мальчонка пусть будет, в учении он у меня.

Филипп удивился:

– Что за мальчонка?

– Да прибился тут один. Сиротка. Батька, говорит, умер, податься некуда. Ну не гнать же его. Я ведь и сам сирота, знаю, каково сызмальства по чужим людям ходить. Я его и приютил, пусть учится. Ремесло-то моё – он всегда в почёте будет, без работы не останется. Хочу вот сейчас, пусть руку набивает, кнутом работая. Дозволь, барин.

– Пусть учится, – разрешил Филипп, – как звать-то мальчонку?

– Вот спасибо, боярин. А имени своего он не помнит, сам малой такой, от горшка два вершка. Я его так и прозвал – Малюта. Сынок, иди сюда.

Огненно-рыжий Малюта подошёл к боярину, степенно, с достоинством поклонился.

– Ты уж не серчай, барин, – сказал Елпидифор, – что он в ножки не падает, с гонором он у меня, ничего не могу поделать. Но исполнительный, старательный малыш, честный.

Филипп махнул рукой – мол, хватит болтать, начинайте правёж… Елпидифор сноровисто разложил Наума на козлах, сдёрнул портки. Вытащил из голенища кнут – толстый, бычьей кожи, у конца – тоненький с кисточкой.

– Вот, сынок, – обратился он к Малюте, – это для тебя как для пахаря соха, а для стрельца – пищаль. Им ты себе на жизнь будешь зарабатывать. Для начала знай, что добрый кнут завсегда надо в молоке вымочить, а как стегать кого начинаешь – смотри, как надо.

Елпидифор почти без замаху ударил Наума. Тот даже не вскрикнул, только обмяк бесчувственно.

– Вот, сынок, видишь, я его вроде и не сильно стеганул, а он уже сомлел. Это потому что бить надо с оттяжкой. Тогда и сам не вспотеешь, и вора с первого стежка в беспамятство отправишь. А можно ещё так, что на вид – сильно бьёшь, а человек после этого встаёт – как будто в баньке веничком попарили, бодренький. Это уметь надо. Ну, возьми, пробуй.

Рыжий Малюта взял кнут и стегнул пришедшего было в себя Наума. Тот опять потерял сознание.

– Добре, сынку, добре, – сказал Елпидифор.

Малюта принялся махать кнутом – как будто всю свою короткую жизнь только этим и занимался. Елпидифор с умилением поглядывал на приёмыша. И откуда столько силы у мальца!

Филиппов палач отсчитал положенное число ударов, снял Наума с козел и оттащил в сторону – приходить в себя. На смену ему из поруба вышел Ефим. Он покорно улёгся на козлы и правёж продолжился. Малюта работал без устали, под его ударами все впадали в беспамятство. Когда все провинившиеся были наказаны, Малюта хмуро вернул кнут Елпидифору.

– Батяня, а когда ты меня в Москву отпустишь?

– Сынок, ну зачем тебе эта Москва? – ласково спросил палач. – Здесь же хорошо. Боярин ласковый, не обижает. Выучишься у меня, а когда я преставлюсь, – всплакнул Елпидифор, – будешь главным заплечных дел мастером. Чем не жизнь?

– Тесно здесь, батя, размаху нету, хотя чую я – Москва скоро сама сюда придёт, – ответил Малюта и, недовольный, отошёл, оставив приёмного отца в печали…

Филипп пожелал видеть Хитрого Песца, с которого и началось всё это безобразие. Выпоротые слуги тот час же привели к нему самоеда. Тот, хотя тяжело страдал с похмелья, держался бодро и не выказывал ни малейшей вины.

– Так, – грозно сказал Филипп, – что с тобой делать теперь? Работу ты ещё не сделал, а плату уже взял. Водка-то тебе ведь назначена была, а ты её дворне споил.

Не ожидавший такого поворота событий Песец аж с лица спал – так ему стало жалко, что его плата уже вся выпита, причём не им. И ничего ведь не попишешь – виноват! Правда, утешало то, что пищаль с порохом и пулями никуда не денется. Их не выпьешь. Только пропить можно.

После разгрома Аскольдова терема в Новограде стало спокойно. Народ выплеснул всю свою копившуюся не один год злобу на богатеньких и затих. «И так всё время, – думал Докука, – копится, копится, потом враз – выплеснулось всё. Побуянил народ, побуянил и снова затих до поры до времени». Сегодня Михайле Докуке, как старшему приказному в Посольской палате, надо было принимать посланника от аглицкого короля. Немцы аглицкие давно подбивали Новоград на то, чтобы дал им проход в глубь земель русских. Очень уж им хотелось найти короткий путь в Индию. Вокруг Африки-то – долго, дорого и опасно. А тут – рядышком как будто, надо лишь русских убедить в очевидности выгоды – и всё. На приём Докука взял собой и Васю Зуба – под видом приказного дьячка. Авось его хитроумие и здесь свою службу сослужит… Посланника принимали по малому чину – без пышности. В таких делах пыль в глаза не пускают. Тут серьёзные люди серьёзно разговаривают и все выгоды да убытки подсчитывают.

Аглицким посланником был сэр Джон Пендергаст, граф Голубая Шкурка. Назначение его посланником в Новоград с таким нелёгким и (чего греха таить) опасным поручением было наказанием за непотребное поведение в старой доброй Англии. Был Пендергаст из древнего валлийского рода, его предки ещё с самим королём Артуром за круглым столом сиживали. А это вам не хухры-мухры. Был лорд Пендергаст умён, образован и хорош собой. Всё бы ничего, да вот такая закавыка: не мог никак граф Голубая Шкурка жениться. Как отец ни грозился лишить наследства и титула, ничего не выходило. Да и отец его грозился чисто для острастки, не мог он единственного сына лишить наследства. Так ведь точно род пресекётся, а если не лишит – может, он ещё и образумится, возьмётся за голову, а за такого богатого и родовитого не то что подданная английского короля, любая пойдёт – хоть испанка, хоть австрийка, хоть француженка. Потом отец умер и Джон Пендергаст унаследовал титул и родовые богатства. Да вот беда: вместо женитьбы да продолжения рода думал младший Пендергаст больше о мальчиках пухлых, женитьбу на коих католическая церковь не то что не приветствовала, а даже не рассматривала как возможную. Оставалось ему только почитывать античных авторов, воспевавших любовь мужчины к мужчине, да расхваливать знаменитого законодателя Солона, одного из семи мудрецов древности, в законах которого прямо было указано, что любить мальчиков разрешается только свободным афинянам, а всяким там рабам и разным-прочим бродящим вокруг периэкам – ни-ни. Под угрозой казни. Любил Пендергаст в свободное время почитать и великого древнего историка Плутарха. Особенно то место в его сочинениях, где повествовалось о том, чем же занялись (дабы воодушевить друг друга перед неизбежной гибелью) знаменитые триста спартанцев накануне Фермопильского сражения, когда требовалось ценой жизни задержать огромную персидскую армию. А также про не менее знаменитый фиванский «священный отряд», состоявший из ста пятидесяти пар… ну… сами понимаете, что за пары были. И ведь хорошо сражались фиванцы, в свой последний бой покрыв себя славой не меньшей, чем бойцы царя Леонида при Фермопилах, и погибнув в полном составе под мечами гоплитов Филиппа Македонского, но не отступив… Эх, вот же времечко было!..

Вдохновлённый древней мудростью, Джон Пендергаст начал активно склонять епископа соседнего городка к тайному венчанию его (Пендергаста, конечно, а не епископа) со своим грумом – юношей небесной красоты. Епископ поначалу отбивался от такого непристойного предложения, но потом сдался. Этому немало способствовали настойчивость графа, размер предложенного гонорара и обещание подключить все свои связи (коих, надо признать, у Пендергаста, аристократа с древней и обширнейшей родословной, было не то что много, а очень много; можно даже сказать – навалом), чтобы епископ покинул свой малодоходный пост, сменив его на место, более приличествующее такому достойному человеку.

Конечно, обряд венчания проводить в божьем храме было невозможно – тут же об оном молва пошла бы, и тогда никому не поздоровится. Поэтому для совершения обряда Пендергаст пригласил епископа к себе в замок. И надо же было такому случиться (о Мойры, как причудливо вы переплетаете нити!), что как раз в это время в замок забрёл сэр Генри Морган – известный капер, суровый корсар, взявший на абордаж не одно французское и испанское судно. Даже страшные алжирские пираты трепетали при его имени. Так вот, забрёл этот Морган в замок к Пендергасту, дабы просить того финансировать очередную разбойничью экспедицию. На подобострастный вопрос с полупоклоном «Как о вас доложить?» он по старой пиратской привычке ответил дворецкому кулаком в зубы и пошёл докладывать о себе сам. И вот, в тот самый момент, когда епископ прочитал молитву и новобрачные обменивались поцелуями, в кабинет графа вошёл, по своему обыкновению, без доклада и даже без стука, старый пират Генри Морган, капер Его Величества, прошу любить и жаловать! Мгновенно сообразив, что здесь происходит, Морган столь же мгновенно пришёл в дикую ярость. Честный, прямой и богобоязненный пират был до глубины души возмущён таким преступлением против веры Христовой. Не успевший увернуться епископ поплатился за такое непотребство сломанной челюстью, а «невеста» шарахнулась из-под венца, словно зайчик от своры волков. Хозяин дома сошёлся с гостем в честном поединке на шпагах, но тут набежали слуги с дубинами и стали пирата бить. Конечно, многие из них обзавелись чудными перламутровыми фингалами, а у других частокол зубов был сильно прорежен. А кое-кто поплатился дырками в одежде и порезами от шпажных ударов. Но всё-таки силы были слишком неравны, через десять минут противостояния сэр Генри Морган был выдворен из замка посредством пинка под зад. Шпагу ему, конечно, из соображений безопасности, сломали.

Тут капер показал, что он не только мастер рукопашной схватки, но и имеет недюжинный дипломатический талант. В то время, как противная сторона посчитала инцидент исчерпанным и решила не давать делу хода, Морган вскочил на коня и через несколько часов был в Лондоне, где добился приёма у самого премьер-министра, благо сделать ему это, учитывая былые заслуги, было несложно. На аудиенции он представил дело в выгодном для себя свете, упирая, естественно, не на попытку заколоть одного из знатнейших дворян королевства (поединки были запрещены под страхом смертной казни), а на то противоестественное венчание, свидетелем которому он был. Премьер, взвесив все «за» и «против», принял решение встать на сторону Моргана и наказать участников инцидента. Пендергаста следовало приструнить, дабы указать старой знати на её истинное место как подданных короля, а епископ… Эти церковники совсем распоясались, да и в последнее время в окружении короля прямо поговаривают о желании Его Величества порвать с диктатом папы римского и создать собственную церковь – под прямым управлением короля. Посему священнослужителей тоже – к ногтю. Благо повод для этого подвернулся подходящий. Доклад королю был составлен в нужном свете, и вердикт Его Величества был следующим: епископа отправить в африканскую страну Дагомею – нести свет веры Христовой чёрным язычникам-людоедам, Моргана – с глаз долой на очередной разбой во славу британской короны, а графа Голубую Шкурку – послом в новоградскую землю. Надлежало ему выторговать у русичей разрешение на провоз по их землям товаров в Персию и Индию. И обратно. Этот путь много короче и дешевле морского.

Епископ с ближайшим попутным кораблём отплыл в Африку, где он начал читать проповеди туземцам. Аборигены его слушали недолго. В самом деле – чего его слушать, если даже его бог не смог себя защитить. То ли дело их сильные боги – с большими зубами и с дубинами! Взяли они (не боги, конечно, а туземцы) и съели тучного епископа. На первое, второе и на десерт. Епископ им очень понравился.

Генри Морган после вынесения этого королевского вердикта отправился разбойничать, а так как человеком он был любознательным и неугомонным, то попутно совершил и кругосветное плавание. Первым из англичан.

Что касается же лорда Джона Пендергаста, графа Голубая Шкурка, то после того, как вся эта грязная история стала достоянием черни, не мог он спокойно появляться на улицах Лондона: отовсюду слышны были насмешки и летели комки грязи. Собираясь в Новоградчину, взял он с собой не только грума, но ещё и молоденького смазливого поварёнка, чей умильный взор так будоражил его воображение (на всякий случай, вдруг грум надоест). Когда они, завернувшись в голубые плащи (голубой – родовой цвет Пендергастов), направлялись в порт, дабы отплыть по королевскому поручению, за ними бежали весёлые лондонцы и кричали вслед – «Смотрите, смотрите, вон голубые идут!»

С тех пор не только в Англии, но и повсюду всех пендергастов стали называть голубыми. Да, всё именно так и было.

Посланник аглицкого короля решил поразить русских варваров пышностью наряда. Помимо небесно-голубого плаща, который сам по себе – ценность великая, ибо голубая краска стоит немало и секретом её производства владеют только несколько голландских купцов; так вот помимо этого дорогого плаща напялил на себя посланник шляпу с тремя павлиньими перьями, ботфорты из крокодиловой кожи и увешался самоцветами, как чучело жестянками. Грума и поварёнка нарядил поплоше – дабы разницу в чине видно было. Впрочем, теперь они именовались не грумом и поварёнком, а секретарями посланника Его Величества английского короля.

Докука встретил его в Посольской Палате важный. Чтобы не ударить лицом в грязь, оделся в соболью шубу, хотя и не сезон был, и медвежью шапку – это уже по чину боярскому. Вася Зуб скромненько примостился сбоку за столиком со свитком, пером и чернильницей – мол, я весь при делах, не мешайте мне. Хотя, конечно, не умея писать по-здешнему, просто по школьной да студенческой привычке рисовал на свитке пергамента рожицы и чёртиков.

Посол, даром что Пендергаст, начал речь как положено – издалека. Сначала – о тех выгодах, которые имеют от торговли и славная Земля Новоградская, и Английская Корона. Потом посетовал, какие расходы несут купцы на море, на датских и норвежских пиратов. Михайло внимательно слушал, не перебивая и не делая замечаний, стараясь понять, к чему перейдёт посланник. Наконец, когда тот стал расписывать, какие огромные прибыли имеют те купцы, кто ведёт торговлю с Индией, Докука всё понял, речь об этом уже заходила в Новограде – ганзейские купцы тоже подбивали его искать короткий путь в Индию.

– Английские купцы готовы взять на себя всё бремя расходов по прокладке пути, по созданию факторий и постоялых дворов. Мы даже готовы сами охранять эти дома от злых людей. Подумайте, мы готовы платить пошлину даже в четверть цены товаров. Это же огромные деньги! А вам лично (тут посол искоса глянул на Васю) – будет доставаться один настоящий английский фунт стерлингов с каждых двадцати фунтов прибыли.

«Охо-хоюшки вы мои, – вздохнул про себя Вася. – Система откатов не нами придумана и не нами забыта будет. Это хлыщ Докуке пять процентов предлагает. Вот жмот, а питерские чинуши меньше чем за десять даже задницу от кресла не оторвут».

А Пендергаст между тем продолжал заливаться соловьём о выгодах индийского транзита через новоградскую землю:

– С реки Волхов – на Волгу, по ней в Каспийское море, а оттуда могут быть речные пути в Индию. Если даже и нет таких, Персия – это тоже хорошо…

Докука сидел, подперев щеку рукой. Суть предложения была ему понятна. Как и положено, опытному дипломату, отказывать или соглашаться не торопился:

– Такие вещи с кондачка не решаются. Мне надо с Думой посоветоваться.

– Да-да, конечно, мы не торопим. Думаю, тут надо подумать получше. Надеюсь, недели будет более чем достаточно.

«Вот паршивец, – думал Вася, – говорит, что не торопит, а сам жёсткий срок назначил. Ладно, видали мы и не таких шустриков».

– Ты, посол, ступай отдыхай, а мы, как всё обмозгуем, тебе сообщим. Дело сурьёзное, не мешкотное. Ступай, мил человек, ступай.

Вася помог боярину выпроводить посла. После чего Докука спросил:

– Что думаешь, Васёк? Говори. У меня свои соображения уже есть по этому делу, хочу тебя послушать.

– Да что тут думать. Хотят англичане прибрать к рукам всю торговлю из Персии да Индии, а тебе деньги сулят да барыш с торговли. Тебе и делать-то ничего не надо будет, только дай добро на провоз товара да на строительство иноземных факторий.

– Я, Вася, мзду не беру. Мне за державу обидно! – важно сказал Докука. – И, видишь ли, дело не в том, что нужны мне деньги или не нужны. Конечно, нужны – что я, дурак, что ли, какой! А в том дело, что с этой торговли мы можем прибыль иметь и без всяких немцев – хоть аглицких, хоть голландских, хоть ганзейских. Дай только время. А барыш малый, что они мне сулят – тьфу, наплевать и растереть. Наша с тобой задача сейчас – поиметь побольше с посланника, да не сделать ничего, что он просит. И сделать это надо так, чтобы он посчитал, что мы на его стороне и всячески ему способствуем. А если что и сорвётся – то это не благодаря нам, а вопреки. Вот и думай, Вася, думай. На то тебе и голова дана. Зря я тебе, что ли, деньги плачу?

– Ну, боярин, задал ты задачку. Тут кроме посла ещё Филипп за спиной маячит, неизвестно, что выкинет. Тяжело будет… Да, кстати, денег от тебя я ещё не видел.

– Ты думай, Вася, – пропустил Докука Васины слова мимо ушей. – Как надумаешь – мне соображения свои скажешь. А я и решу, чему быть, а чему – нет.

В своём тереме снова заседал Филипп с единомышленниками. В тот день, когда Филиппова дворня в полном составе валялась пьяная да похмельная, потирая бока после Малютиного кнута, как раз и случилось разграбление поместья боярина Аскольда. Догадался, сразу догадался Филипп, что без колдовства тут не обошлось. Слишком уж хорошо помнил он те изумление и негодование, какие были на лице Аскольда в церкви, когда пришёл первый вестник появления двойника. Нет, не может быть, чтобы он сам такое спроворил. Чтоб такое самому сделать и так поплатиться за это, как поплатился Аскольд, надо быть слишком уж бестолковым. А между тем бестолковым Аскольда, пожалуй, не назвали бы и злейшие враги.

– Не иначе, как Докука к делу Простомира привлёк, другого объяснения этому нету, – вещал Филипп, – поэтому меня особенно радует, что мы вызвали этого пьяницу-самоеда. Ведь бороться с Докукой, пока за него Простомир – бесполезно. А Хитрый Песец, хоть и не здешний и многого у нас не знает, всё же колдун сильный. Его надо только направлять в нужную сторону, дабы не накуролесил похлеще, чем давеча у меня в тереме.

Собрание с почтением внимало речам своего вожака. Все были согласны с Филиппом.

– Теперь, друзья, хочу услышать ваши соображения – как нам использовать самоеда, чтобы и на нас никто плохого не подумал, и на Вече своего добиться?

– Порчу на него навести, – тут же встрял начальник стражи Иван Вострая Сабля, – вон он и не сможет быть на Вече. А кого нету – за того и не кричат.

– Хороший ты воин, – сказал Филипп, – и воевода тоже хороший. А вот политесу не знаешь. Тут тоненько надо. Да и не забывай – у него Простомир есть. Тот за сто вёрст любую порчу видит. Снимет сразу же, да ещё тому, кто её навёл, не поздоровится, и тому, кто думал навести или способствовал – тоже. Тут надо так, чтобы всё обычным казалось.

Собрание задумалось. Ничего тонкого на ум не шло. И толстого тоже.

– Может, просто – подкараулить в тёмном переулке и, не говоря худого слова, кистенём по кумполу? – с надеждой спросил Василь Нетудышапка.

– А про Федю забыл? – возразил Филипп. – Он от Докуки если и отходит, то лишь для поручений, он его от кого угодно отобьёт. А просто так Михайлу из терема не выманишь.

– Может, устроить, как он Аскольду? – не унимался Нетудышапка.

– Дурак ты, – с сожалением сказал Филипп, – одно и то же два раза гладко не бывает. Если сейчас двое Докук будут по Новограду бегать, народец сразу заподозрит, что дело нечисто. Сразу начнут искать – а кому это выгодно? – убирать тех, кто в посадники метит. Угадай с одного раза, на кого подумают в первую очередь? Один раз это сработало, а кто придумал – голова. Наверное, тот иноземец, кого Докукины кметы в лесу подобрали.

– Ты кого дураком назвал, купчина?! – взъерепенился Нетудышапка. – Меня, боярина из древнего рода! Я тебе сейчас чучу-то зачебучу!

Он уже стал выбираться из-за стола, чтобы намять бока хозяину дома, вытаскивая из-за пазухи кинжал, который всегда носил с собой. В спор вмешался Иван Вострая Сабля. Он выхватил саблю (очень вострую, конечно) и с размаху хватил ею по столу, перерубив пополам лежавший на нём парчовый кафтан, который по жаркому времени тучный Нетудышапка скинул и не успел ещё приказать слуге убрать его на лавку. К таким спорам Иван был привычен – не единожды доводилось усмирять своих буйных стражников, когда они готовы были сойтись в рукопашной схватке.

– Ша, малята, я сказал, – стальным голосом молвил он, – все сидят и молчат в тряпочку!

Не привыкшие к такому обращению бояре замолкли и ошалело уставились на Вострую Саблю.

– Что, успокоились? – спросил он. – Тогда можно продолжать.

Собрание продолжилось как будто и не прерывалось.

– Есть у меня одна мыслишка, – сказал Филипп, – да только вот не знаю, как на неё посмотрит честное собрание. Да и самоеда неплохо бы спросить – сможет ли?

Все заинтересованно смотрели на Филиппа. Он продолжил:

– Навести порчу на Докуку не удастся. Простомир враз раскусит что почём. А вот если бы хворь какую? Докука ведь стар, если заболеет чем – никто не удивится. За Простомиром сразу не побегут, а со стариком мало ли что может случиться? Иные вон – живут, крепкие как дубы, а там глядь – в три дня сгорают. В одном сомневаюсь – сможет ли наш самоед такую болячку навести – чтобы и выглядела не слишком страшно – ну, вроде простыл слегка – и Докуку скрутила бы похлеще, чем вериги каторжника.

Воцарилась тишина, собрание обдумывало Филиппово предложение. Наконец слово взял Василь Нетудышапка: