Текст книги "Ян Гус. Его жизнь и реформаторская деятельность"

M. M. Филиппов
Ян Гус
Его жизнь и реформаторская деятельность
Биографический очерк
С портретом Яна Гуса, гравированным в С.-Петербурге К. Адтом, и другими иллюстрациями

Предисловие

Среди религиозных реформаторов Гус занимает особое место. Лютеранские писатели считают его прямым предшественником Лютера; православные богословы признают Гуса почти православным; даже среди католических авторов находится немало таких, которые относятся к Гусу с величайшим уважением: достаточно сказать, что о героизме Гуса пишет с величайшею похвалою папа Пий II, известный в литературе под именем Энея Сильвия.

Очевидно, что во всех суждениях о Гусе главную роль играет не его учение, а его жизнь и еще более его героическая смерть. И это вполне справедливо.

Учение Гуса имело огромное значение для своего времени, но не в нем заключается главная причина обаяния его личности. Нравственное мужество, стойкость в защите своих убеждений – вот в чем следует видеть значение Гуса, которое надолго переживет оставленные им фолианты.

Считать Гуса, как это делают иные историки, последователем какой-либо односторонней философской, религиозной или даже узконационалистической доктрины – значит не понимать ни его личности, ни той роли, которую он сыграл в истории. Широкая терпимость, требование безусловной свободы мысли и убеждения, требование полного согласования учения с жизнью, слова с делом – вот что характеризует Гуса и отличает его от многих религиозных, социальных и национальных реформаторов. Спор о том, было ли учение Гуса возвращением к преданиям восточной церкви или же предвестием протестантизма, мы считаем не только нерешенным, но и совершенно праздным.

Несомненно, что Гус глубоко изучал и уважал многих восточных богословов, как изучал и чтил английского философа и богослова Виклифа. Но, во-первых, при всех заимствованиях у Гуса есть столько своего собственного, что считать его только учеником или предшественником других деятелей – значит умалять значение его личности; во-вторых, жизнь Гуса важнее всех написанных им книг. А эта жизнь и особенно ее мученический конец сближают Гуса не с восточными и западными богословами, а скорее ставят его в один разряд с такими деятелями и мучениками идеи, как Сократ и Джордано Бруно.

Глава I

Детство и юность Гуса.– Пребывание в Пражском университете.– Взгляд на отношения духовенства к светской власти.– Ян Непомук.– Борьба партий

Ян Гус, или, как его называли раньше, Ян из Гусинца, родился в местечке Гусинец, находящемся у Богемского, или Чешского, леса, в незначительном расстоянии от баварской границы.

Не только день, но и год рождения Гуса не определен с полной достоверностью. День шестого июля, нередко называемый как дата рождения Гуса, на самом деле есть дата его смерти. Гуситы избрали это число для чествования памяти Гуса, и так как смерть у них считалась новым духовным рождением, то отсюда и вышла путаница в числах у некоторых историков. Год рождения Гуса попросту вычисляют, зная год его вступления в университет; но при этом забывают, что в XIV и XV веке на университетских скамьях и в низших классах рядом с мальчиками часто сидели бородатые юноши. Как бы то ни было, принято считать, что Гус родился в 1369 году. Сведения о детстве и отрочестве Гуса довольно скудны. Настоящее имя его – Ян из Гусинца – еще школьными товарищами было сокращено в Гус, а Гус по-чешски то же, что по-русски гусь. Весьма возможно, что товарищи дразнили Гуса этим прозвищем, не подозревая, разумеется, что оно войдет в историю.

Местечко Гусинец, где родился Гус, населено исключительно чехами, но находится почти у самой этнографической границы, отделяющей чехов от немцев. Родители Гуса были крестьяне, и семья его, видимо, была из незажиточных. Впоследствии, в эпоху наивысшей славы, Гус никогда не забывал, что вышел из простонародья. Он навсегда сохранил особое сочувствие к людям простым, невежественным и убогим. В самое тяжелое время своей жизни, когда католическая иерархия предала его проклятию, Гус писал сочинения, в которых протестовал против феодального насилия и крепостного права.

О родителях Гуса мы почти ничего не знаем, исключая то, что у них, кроме Яна, было еще несколько сыновей. В очень раннем возрасте Гус был послан в Прагу учиться. В Праге он жил, как и все тогдашние небогатые школьники, добывая себе пропитание пением и прислуживанием в храмах. Об этом времени жизни Гуса в его сочинениях сохранились лишь отрывочные замечания. В одном месте Гус пишет: “Когда я был голодным мальчуганом, я делал из хлеба ложечки, которыми ел горох до тех пор, пока, наконец, не съедал и ложки”. Очень рано стал Гус помышлять о том, чтобы сделаться священником: вероятно, с этой целью он и был отдан родителями в ученье. По словам Гуса, первоначально с мыслью о священстве у него соединялось лишь понятие о хорошем достатке.

По окончании низших школ Гус записался в Пражский университет на факультет “свободных искусств” (по-чешски – “свободных умений”), почти соответствовавший тому, что немцы называют философским факультетом, с тем, однако, различием, что он был необходимой подготовительной ступенью к трем высшим факультетам. В университете Гус, по его собственным словам, не уклонялся ни от чего, участвуя и во всем важном, и во всем легкомысленном. Впрочем, легкомыслие Гуса ограничивалось самыми невинными забавами.

Нравы его были строги, любовь к труду – необычайная, но он любил хорошую одежду и беседу в приятельском кругу. Видимо, Гус был еще очень молод, когда приобрел степень бакалавра свободных искусств; но профессора не признали в нем особенно блестящих способностей, и в экзаменационных списках он находится в числе “средних”. Впрочем, о многих из своих профессоров Гус упоминает с большим уважением и признательностью. Одного он называет “ясным оратором”, другого – “прекрасным проповедником, подобным трубному гласу”.

Достоверно известно, что степень бакалавра свободных искусств была получена Гусом в 1393 году. В следующем году он приобрел степень бакалавра богословия; еще два года спустя, в 1396 году, он был уже магистром свободных искусств. Далее этого Гус не пошел. Он не добивался степени доктора богословия и на всю жизнь остался магистром или, по-чешски, мистром Яном Гусом, – имя, под которым его чтили гуситы.

В одном из своих писем, написанных перед отъездом на Констанцский собор, Гус, между прочим, в самых трогательных выражениях вспоминает о своей юности, советуя ученику своему не следовать “дурному примеру”, и перечисляет при этом свои юношеские прегрешения. “Не прельщайся, – пишет Гус, – роскошью”, и говорит, как его тешило пышное магистерское одеяние, так называемые “табарды” – крылатая суконная одежда, капюшон и белые воротники, какие тогда носили магистры и доктора. Упоминает Гус и о том, что он не чуждался пиров, устраиваемых в складчину магистрами, и был страстным шахматным игроком. “Игра эта, – говорит он, – часто доводила меня до вспышек гнева”.

Среди университетских товарищей Гус пользовался значительным уважением. Через два года после приобретения степени магистра Гус был избран “чешской нацией”, то есть чешской корпорацией Пражского университета, экзаменатором на степень бакалавра. Вскоре после этого он стал священником (около 1400 года), затем был избран деканом факультета.

Около этого времени в образе жизни Гуса произошла значительная перемена. Под влиянием чтения книг – сочинений Виклефа и других авторов, а также вследствие убеждения в высоком значении священнического призвания Гус из веселого товарища становится почти аскетом.

Во время пребывания на студенческой скамье Гус был еще далек от каких-либо реформаторских планов и даже разделял многие грубые суеверия своего времени. Год приобретения им первой ученой степени бакалавра как раз совпал с так называемым юбилейным (по-чешски – милостивым) годом города Праги (1393). Один проповедник произнес по этому случаю на Вышеграде поучение, в котором перечислял милости, дарованные верным сынам церкви римским престолом. Эта проповедь произвела на Гуса такое сильное впечатление, что он, в числе других бакалавров, участвовал в предписанной процессии, – подобно другим исповедовался на Вышеграде и даже отдал исповеднику последние бывшие у него четыре гроша, лишь бы купить прощение грехов. “В этот день, – говорит впоследствии Гус, – я купил индульгенции, но зато мне пришлось потом остаться на одном сухом хлебе”. Впрочем, эта исповедь на Вышеграде была последним резким проявлением предрассудков, усвоенных Гусом от окружающей среды.

Впоследствии Гус с проповеднической кафедры публично осуждал свое прежнее суеверие как необычайную глупость. “Когда я был еще очень молод и духом и разумом, – писал он в одном из своих сочинений, – я был суеверен; но, познав Писание, я понял свое прежнее безумие”.

Вскоре по окончании университетского курса Гуса стали мучить различные сомнения. Он уже успел ознакомиться с сочинениями некоторых чешских писателей, имевших довольно разумные взгляды на положение католической церкви, таких, например, как Матвей из Янова и Штитный; Гус был уже знаком с некоторыми философскими (но не с богословскими) сочинениями Виклефа. Но решительное влияние на развитие убеждений Гуса имело занятие им кафедры проповедника в так называемой Вифлеемской часовне. По поводу основания этой кафедры необходимо сказать несколько слов об общем положении церкви в тогдашних чешских землях.

Годы пребывания Гуса в университете были для чешского народа годами бурных церковно-политических событий. С одной стороны, шла упорная борьба между чешским королем Вацлавом и немецкими князьями; с другой, – королевская власть вступила в решительное столкновение с властолюбием духовенства... Король Вацлав был в постоянной ссоре с пражским архиепископом, одним из самых типичных прелатов своего времени. Этот архипастырь начал свою деятельность с усердного посещения пиров и балов, на которых отличался как один из лучших танцоров; он был также страстным охотником. Однажды архиепископ тяжело заболел, и после выздоровления вдруг превратился в отчаянного ханжу. Королю Вацлаву совсем не пришлась по вкусу такая перемена, так как “обратившийся на путь истины” архиепископ стал высокомерен и перессорился не только с придворными, но и почти со всем высшим чешским духовенством.

Однажды король вздумал собственной властью учредить новую епархию. Архиепископ воспротивился этому и послал своего викария Яна из Помука утвердить избрание одного аббата в епархии, отнятой у него королем. Король поскакал в Прагу и в припадке гнева велел немедленно арестовать архиепископа, викария и других прелатов. Архиепископ бежал, но его подчиненных стали истязать. Король собственноручно избил архиепископского официала “до крови”, но, испугавшись своего поступка, отпустил его, велев никому не говорить о побоях; однако викарий Ян из Помука был так избит королевскими слугами, что сочли более удобным совсем от него отделаться. Его связали по рукам и ногам и в десять часов вечера бросили в мутные воды реки Влтавы.

Мы сообщили этот эпизод не только для того, чтобы характеризовать отношения между светской и духовной властью, но и по той причине, что имя Яна из Помука иногда встречается с именем Гуса. Дело в том, что позднее иезуиты канонизировали этого викария под именем святого Яна Непомука и старались противопоставить память этого прелата, ничем, впрочем, не заметного, памяти Гуса. Непомука превратили в патрона чешского королевства; конфискованные у гуситов портреты Гуса стали называть изображениями св. Непомука; в самом Гусинце, на родине Гуса, поставили статую Непомука, чтобы “выкурить сам источник ереси”. Наконец была придумана легенда, что и Непомук пострадал не за сопротивление королевским приказаниям, а из-за убеждения: он будто бы не хотел выдать тайну исповеди. Эта басня перешла даже во многие учебники истории; не мешает поэтому заметить, что жители Праги, узнав об утоплении Непомука, нимало не были огорчены этим и даже оправдывали короля – за исключением весьма немногих сторонников духовенства.

Для характеристики развития взглядов Гуса весьма важно ознакомиться с тем, как он отнесся к этой распре между королем и духовенством. Впоследствии, в числе обвинений, направленных против Гуса, находилось и то, что он, будучи во время утопления Яна из Помука уже бакалавром, не выступил с публичным порицанием действий короля. Гус протестовал против обвинения в сочувствии королю в этом случае, но в то же время сознался, что он не раз открыто осуждал образ действий архиепископа и его подчиненных.

Еще не прекратилась распря короля с архиепископом, когда против Вацлава поднялась новая буря. Как раз в то время, когда Гус стал священником (1400), король был низложен немецкими курфюрстами, избравшими Римским императором палатина Роберта, или Рупрехта Пфальцского. Вспыхнула война. Чешский народ был на стороне своего короля, большинство епископов приняло сторону курфюрстов, которых поддерживало также утвердившееся в чешских городах, и даже в самой Праге, немецкое бюргерство. Даже в числе магистров Пражского университета находились многие, которые высказывались в пользу немецкого претендента. Борьба окончилась, однако, победой Вацлава, и положение немецкой партии в чешском университете стало весьма щекотливым. Чтобы сколько-нибудь усилиться, немецкие профессора примкнули к чешской консервативной, или клерикальной, партии.

Борьба в университете происходила, главным образом, на почве богословской и схоластической.

Тем не менее, король отлично понимал политическую подоплеку этих споров и живо интересовался ими, принимая постоянно сторону тех, кто так или иначе критиковал действия духовенства.

Между тем, в самом народе с разных сторон возникла оппозиция духовенству. Даже среди священников были такие, которые, оглядываясь по сторонам, называли папские индульгенции глупым обманом. Уже совсем громко раздавалось требование пражских граждан, чтобы проповеди произносились не только отдельно по-латыни и по-немецки, но и по-чешски. Это требование как самое настоятельное внушило мысль об основании Вифлеемской часовни, вскоре после того прославленной именем Гуса.

Первая мысль об устройстве часовни исключительно для произнесения чешских проповедей принадлежала богатому пражскому купцу Кржижу. Король не только разрешил открытие часовни, но и добился архиепископского согласия. Против чешских проповедей восстали немецкие магистры и каноники, но им не удалось добиться закрытия часовни, в которой вскоре появились весьма красноречивые проповедники. Ни один из них, однако, не пользовался и десятой долей того значения, которое придала этой часовне проповедь Гуса.

Еще раньше Гус успел подготовиться к роли народного проповедника. Он основательно изучил Матвея из Янова, обыкновенно называемого парижским магистром, и развил на этом чтении свой ораторский вкус. Гус имел уже случай проповедовать в церкви св. Михаила, где в то же время проповедовал монах Бернард, рьяный защитник римского престола и “величайший враг слова Божия”, как называет его Гус. Политические и религиозные убеждения Гуса успели сложиться вполне и он имел не один случай высказать их публично. Так, однажды в доме пражского мещанина Вацлава Чеширжа зашел горячий спор об утоплении Яна из Помука и о борьбе короля с прелатами. Один из споривших сказал, что грех короля может быть очищен только многими богослужениями. Гус горячо оспаривал это мнение, причем, однако, порицал поведение высшего духовенства. У этого самого мещанина Гус часто встречался с упомянутым купцом Кржижем, основателем Вифлеемской часовни. Несомненно, что личному знакомству с Кржижем Гус более всего был обязан тем, что был назначен проповедником в часовню. В жизни Гуса началась новая эпоха.

Глава II

Влияние Виклифа на Гуса. – Первые годы проповедничества. – Осуждение пражскими богословами учения Виклифа. – Новый архиепископ Збынек. – Борьба Гуса с народными суевериями и осуждение им мнимых чудес. – Гус как чешский народный писатель: реформа правописания и слова

Было время, когда почти всю деятельность Гуса приписывали влиянию английского философа и богослова Виклифа. Даже глава чешской исторической школы, Палацкий, сначала поддерживал этот взгляд, установившийся еще с XV века, когда враги Гуса старались выставить его прямым учеником английского “еретика”[1]1
  Впоследствии, под влиянием критики известного историка Неандера, Палацкий отказался от этого взгляда. Последними защитниками английского происхождения учения Гуса являются Лехлер и Берингер; Томск и Круммель гораздо объективнее, а Эрнест Дени даже слишком занижает влияние Виклифа на Гуса


[Закрыть].

Учение Виклифа известно. Сначала этот богослов и философ схоластической “реалистической” школы выступал только против чрезмерных притязаний Рима; мало-помалу полемика увлекла его и он стал порицать и критиковать само учение римской церкви. В 1382 году в Лондоне был созван собор, на котором обсуждались 24 положения, извлеченные из сочинений Виклифа. Собор признал эти тезисы частью еретическими, частью ошибочными; тем не менее, Виклиф никогда не был серьезно преследуем и спокойно умер в 1385 году, то есть за 15 лет до вступления Гуса на проповедническое поприще.

Без всякого сомнения, некоторые из философских сочинений Виклифа были довольно распространены в Праге, куда их занесли студенты, ездившие в Оксфорд слушать английских профессоров. В XIV и XV веках сношения между университетами были довольно оживленны, чему много способствовало существование общего научного языка – латыни, которая тогда еще не была мертвечиной, какою стала в наше время. До изобретения и распространения книгопечатания личное посещение чужеземных университетов было одним из главных способов умножения знаний: даже профессора прибегали к этому способу. В конце XIV века оживлению сношений между Чешским королевством и Англией способствовал брак дочери Карла IV с английским королем Ричардом II. Все это факты, говорящие в пользу английского влияния на Гуса. Отвергать основательно знакомства Гуса с книгами Виклифа нельзя; но возникает вопрос: когда и какие сочинения Виклифа стали известны Гусу? Теперь можно считать доказанным, что с богословской критикой Виклифа Гус ознакомился основательно уже после того, как начал свою проповедническую деятельность в Вифлеемской часовне, то есть когда его собственные убеждения успели сложиться почти окончательно. Значительно раньше Гус ознакомился лишь с философскими трактатами Виклифа[2]2
  Спорный вопрос о степени влияния Виклифа на Гуса слишком специален, чтобы обсуждать его здесь подробно. Наше собственное мнение по этому вопросу, состоящее в том, что философия Виклифа много помогла развитию идей Гуса, но что Гус далеко не во всем следовал учению английского богослова – это мнение основано на показаниях самого Гуса на Констанцском соборе. Гус показал, между прочим, что с учением (богословским) Виклифа он ознакомился не раньше 1403 года, тогда как его философские трактаты читал еще около 1396 года


[Закрыть].

Как философ, Виклиф был одним из самых горячих сторонников схоластического реализма, приписывавшего реальное существование отвлеченным понятиям; с этим учением боролись так называемые номиналисты, придававшие отвлеченным идеям значение лишь символов и знаков. Философские взгляды Виклифа встретили в Пражском университете довольно хороший прием; его положения часто были принимаемы в основу лекций даже самыми рьяными католиками. Гус, еще до начала своего проповедничества, собственноручно переписывал некоторые трактаты Виклифа. Одна такая рукопись (1398 г.) хранится в Стокгольмской библиотеке, куда ее завезли шведы после взятия ими Праги во время тридцатилетней войны. На полях этой рукописи Гус сделал от себя некоторые примечания, из которых видно его глубокое уважение к автору. Некоторые положения Виклифа еще как будто пугали Гуса. В одном месте он приписал: “Пусть Господь даст Виклифу царствие небесное! О Виклиф, Виклиф! не одному человеку ты вскружишь голову!”

Один позднейший таборитский писатель – табориты, как известно, были последователями Гуса, – утверждает, что сам Гус однажды сказал: “Книги Виклифа открыли мне глаза, и я читал их и перечитывал”. Слов этих нельзя принимать буквально. Одной из главных черт характера Гуса были постоянные поиски истины, и он никому, в том числе и Виклифу, не верил на слово, не убедившись собственным разумом, самостоятельным мышлением, в справедливости того или иного положения. Гус тотчас же отказывался от осознанного заблуждения; но если он был в чем-либо убежден, для него не существовало авторитетов. Поэтому и в учении Виклифа он принимал далеко не все, а то, что принял, вполне согласовалось с убеждениями, выработанными Гусом самостоятельно. Так, например, отношение Гуса к папской власти было, прежде всего, вызвано сознательным отношением к окружавшей его действительности. В одной из ранних своих проповедей Гус уже смело высказывается против притязаний Рима и сознается, что грубо заблуждался, считая папу непогрешимым. “Впрочем, – говорит Гус, – я и самого себя считал очень хорошим человеком, пока не ознакомился основательно с Писанием”.

Легко понять значение подобных проповедей для тогдашней Праги. Почва для восприятия их была готова в самом народе. Но эпоха вполне критического отношения Гуса к католицизму наступила не сразу: сначала он заботился преимущественно о внутреннем самоусовершенствовании, о перевоспитании своей личности; затем выступил против пороков духовенства, но еще с надеждой, что церковь последует его собственному примеру и очистится собственными силами. Лишь в самые последние годы жизни Гус с прискорбием убедился, что его надежды были напрасны.

В самом начале своего проповедничества Гус приобрел такую популярность, что, несмотря на молодые лета, был избран (по тогдашним правилам – на одно полугодие) – ректором Пражского университета. Большинство чешских профессоров, все тогдашние знаменитости, были приятелями Гуса, например, бывший его учитель Станислав из Цнойма. Немецкие профессора, принадлежавшие, большей частью, к школе номиналистов, сложили следующую сатирическую родословную Гуса: “Станислав из Цнойма родил Петра из Цнойма; Петр из Цнойма родил Степана из Пальча; Степан из Пальча родил Яна Гуса”. Все перечисленные здесь имена принадлежат магистрам, бывшим в то время в самых приятельских отношениях с Гусом.

Спор между реализмом и номинализмом, хотя и играл некоторую роль в истории Пражского университета и в жизни Гуса, все же не значил так много, как полемика, возгоревшаяся в Праге около 1403 года из-за богословского учения Виклифа. Эти препирательства, впрочем, были возбуждены не Гусом и не он оказался самым рьяным бойцом за Виклифа. Богословские трактаты Виклифа были впервые распространены в Праге приехавшим из Оксфорда близким другом Гуса, Иеронимом Пражским. Почин в деле преследования “английской ереси” был сделан немецкими профессорами, действовавшими, без всякого сомнения, как по своему крайнему разумению, так и по внушению пражского архиепископа.

С самого дня своего основания Пражский университет не был чисто чешским национальным учреждением. Он служил главным умственным центром не только для чехов, но и для немцев. Основанный Карлом IV, Пражский университет имел в конце XIV и начале XV века лишь двух равных соперников – университеты Парижский и Оксфордский.

Личный состав университета – как профессора, так и студенты – разделялись на четыре нации: чешскую, польскую, баварскую и саксонскую. Эпохой наивысшего процветания Пражского университета были семидесятые и восьмидесятые годы XIV столетия, когда в нем числилось до 11 тысяч студентов. С 1363 по 1392 год были, правда, основаны университеты: Краковский, Венский, Гейдельбергский, Кельнский и Эрфуртский, но все они, по сравнению с Пражским, имели значение лишь провинциальных центров. С 1367 по 1408 год Пражский университет выдал, по одному факультету свободных искусств, 844 магистерских диплома и 3823 диплома на бакалавра. Организация университета была такова, что обеспечивала полное господство немецкой партии. Хотя все четыре “нации” имели равные права, но в сущности три из них были немецкие, так как в польскую нацию записывались главным образом силезские немцы.

При всей своей терпимости и миролюбии Гус нередко выступал против чрезмерных притязаний немецких профессоров. Что Гус не был враждебен немцам, доказывается самим избранием его в ректоры, чего нельзя было достичь против воли немецкого большинства; но он нередко говорил, что в чешском королевстве чехи должны занимать такие же места, как французы во Франции и немцы в Германии.

Высшее пражское духовенство взяло в университетском вопросе, как и в политических распрях, сторону немецкой партии и даже тайно подстрекало немцев против чехов. В 1403 году после Гуса ректором был избран баварец Вальтер Геррасер. Один немецкий магистр, Гюбнер, явился в роли зачинщика новой университетской распри. Как полагают, по поручению самого архиепископа, Гюбнер рассмотрел недавно перед тем появившиеся в Праге богословские трактаты Виклифа, извлек из них 21 положение, к которым присоединил 24 пункта, осужденные лондонским собором, и все это препроводил в архиепископский капитул. Официал Кбель и пражский каноник Нос отправили эти 45 пунктов ректору Геррасеру, а этот последний немедленно созвал совет из всех пражских докторов и магистров.

Заседание, на котором обсуждался вопрос о тезисах Виклифа, было весьма бурным. Главным защитником тезисов оказались бывший учитель Гуса, Станислав из Цнойма, и приятель Гуса, Степан из Пальча. Один из чешских магистров, Николай из Литомышля, закричал Гюбнеру: “Ты извлек эти положения неправедным, лживым, клеветническим способом!” Гус, в свою очередь, сказал: “Такие подделыватели книг, по моему мнению, более виновны, чем те два торговца, которых несколько дней тому назад сожгли на площади за подделку шафрана”. Но нашлись магистры, возражавшие Гюбнеру прямо по существу дела. Степан из Пальча бросил на стол экземпляр книги Виклифа и воскликнул: “Пусть, кто хочет – встанет и скажет что-либо против единого слова в этой книге: я берусь защищать”. Еще резче говорил Станислав из Цнойма: “Я берусь, – сказал он, – доказать, что из этих 45 тезисов ни одного нельзя назвать ни еретическим, ни ложным”. Это заявление до того скандализировало собрание, что некоторые из старших профессоров вышли из зала. Оставшиеся значительным большинством голосов постановили: воспретить как публичное, так и частное преподавание 45 тезисов, – решение, впоследствии игравшее важную роль в судьбе Гуса.

На первых порах осуждение 45 тезисов Виклифа нимало не поколебало положения Гуса ни в университете, ни на проповеднической кафедре. Популярность Гуса постоянно возрастала и, между прочим, увеличению ее способствовали многие пражские женщины, которые настолько увлекались проповедями Гуса, что нарочно селились близ Вифлеемской часовни. На них-то и намекает Гус в одной из своих проповедей, говоря, что некоторые женщины умнее и добрее отстаивают истину, нежели иные доктора богословия. Следует заметить, что Гус вообще был весьма застенчив и робок с женщинами; робость эта иногда доходила до подозрительности; но, убедившись в том, что он имеет дело с женщиной скромной и одушевленной высшими нравственными побуждениями, Гус тотчас изменял свое обращение и относился к таким женщинам просто и по-братски. В то время многие чешские дворянки отличались набожностью, доходившей до аскетического отречения от мира. Не вступая в монастыри, где жизнь часто вовсе не согласовывалась с монашеским обетом, эти дворянки проводили время в молитве и посте. Среди них попадались личности, в высшей степени восторженные и как раз пригодные для распространения новых учений. Такова была, например, Анешка из Штитного, дочь писателя Томаша, проводившая время то в составлении списков с сочинений покойного отца, то в посещении Вифлеемской часовни. В той же местности жила одна девица Петра, о которой Гус говорит, что она вела вполне святую жизнь. Такова же была вдова Катерина Каплержова, устроившая нечто вроде вдовьего и девичьего приюта в своем доме. Это появление женщин, не удовлетворявшихся официальными монастырями, в которых видели более соблазна, чем благочестия, в высшей степени характеризует тогдашние церковные порядки и является еще одним доказательством необходимости реформы, которую проповедовал Гус. Положение Гуса, казалось, стало еще более прочным, когда пражским архиепископом был назначен еще не старый прелат Збынек. Новый архиепископ очень мало понимал в богословских делах, но был храбрым воином и не терпел ханжей и суеверов. Мечом он владел гораздо искуснее, чем крестом, и о нем говорили, что он сел за азбуку лишь тогда, когда был назначен архиепископом. На самом деле он получил обычное светское воспитание тогдашних чешских феодалов. “In doctrina sancta nullus (в богословии ничего не смыслит”), – пишет о нем современный летописец, в остальном осыпающий архиепископа похвалами. Новый архиепископ отнесся к Гусу с доверием. Он назначил Гуса и его приятеля Станислава из Цнойма “синодальными проповедниками” – обязанность весьма важная, состоявшая в произнесении наставлений духовенству. Архиепископ написал, кроме того, Гусу, чтобы он докладывал ему лично или письменно о всех замеченных злоупотреблениях.

В роли синодального проповедника Гус мог действовать еще смелее прежнего. К этому времени слава его так возросла, что даже враги Гуса отзывались о нем с уважением. Он вел жизнь аскета. Изнуряя себя постами и бессонными ночами, Гус становился неузнаваем. Его бледное, исхудалое лицо, украшенное бородою, которой Гус не брил, по обычаю многих западнославянских католических священников, его задумчивые глаза, как бы занятые внутренним созерцанием, поражали зрителей еще прежде, чем раздавался его голос. Один из личных врагов Гуса пишет о нем: “Жизнь его была сурова, поведение безупречно, бескорыстие такое, что он никогда ничего не брал за требы и не принимал никаких даров и приношений”. Красноречие Гуса было своеобразно. Он не поражал сразу слушателей, речь его не была ни пылкою, ни блестящею, но оставляла глубокое и прочное впечатление. На слушателей действовала, главным образом, сила и искренность его убеждения. “Он был неутомим, – пишет о Гусе один чешский писатель, – он постоянно утешал, проповедовал и писал”. В проповедях Гус не щадил и духовных лиц; он не останавливался и перед порицанием своего покровителя – архиепископа.

Обличения Гуса были суровы и беспощадны. Он говорил о высокомерии духовенства, о погоне за иерархическими повышениями, о корыстолюбии и жадности. В своих синодальных проповедях Гус не касался католической догмы, но обличения нажили ему гораздо больше врагов, чем если бы он произносил самые еретические мнения. Щадя догму, Гус проповедовал главным образом необходимость согласования веры с делами. “Напрасно думают, – говорил Гус в одной из проповедей, – что легче заслужить прощение грехов, сооружая храмы, чем если помогаешь бедным”. Во всех проповедях Гуса учение о деятельной помощи ближнему всегда занимает первое место. Некоторые его выражения чрезвычайно смелы для того времени. “Лучше – говорил он, – употребить грош на божье дело при жизни, чем оставить священникам, по духовному завещанию, столько золота, чтобы им можно было заполнить все пространство между небом и землею”. Ведя аскетическую жизнь, Гус вовсе не указывал другим на физическое воздержание, как на существенное средство спасения души. “Лучше, – говорит он, – снести без гнева одну обиду, чем изломать на своей спине столько прутьев, сколько может доставить целый лес”. “Лучше унизиться перед низшим себя, нежели совершить богомолье с одного края земли до другого”. Гус резко порицал духовных лиц, злоупотреблявших правом отлучения, и советовал им сначала отлучить самих себя от грехов и пороков. Задолго до Лютера он громил продавцов индульгенций и хищных монахов, “которые, с дозволением или без дозволения, устраивают никому неизвестные празднества, выдумывают чудеса, грабят бедный народ и разрушают Христову церковь”. Советуя духовенству обратиться к примерам первых веков христианства, Гус, однако, нисколько не идеализировал официального византийского благочестия; еще менее идеализировал он папскую власть. “Христос, – говорит Гус, – запретил своим ученикам всякую мирскую власть; но слова его были забыты с тех пор, как император Константин дал папе царство... Богатство отравило и испортило церковь. Откуда войны, отлучения, ссоры между папами и епископами? Собаки грызутся из-за кости. Отнимите кость – и мир будет восстановлен... Откуда подкуп, симония, откуда наглость духовных лиц, откуда прелюбодеяния? Все от этого яда”.