Текст книги "Фугу"

15

В два прыжка Нестор перелетел через второй эскалатор, идущий вверх, к третьему – неподвижному.

Там сел на ступеньку. В неподвижном спокойствии он думал просидеть долго.

Но скоро услышал за спиной стук каблучков по асфальту.

«Неужели?» – и в ожидании замер.

Но оказалась не Лиля, а маньяк Бенджамин с бородой и в шляпе.

На ногах у него были лакированные туфли с каблуками.

Он сел рядом с Нестором.

Нестор потрогал топорик, который на петельке висел у него близко к телу, но инструмент, заточенный под старушек, наверное, не годился для маньяка.

Бенджамин молчал, и Нестор тоже молчал рядом с ним.

«Скорей бы уж», – думал Нестор. И вот почувствовал руку Бенджамина у себя на колене. Он хотел сбросить ее широким движением или встать и уйти, не оборачиваясь, но не мог пошевелиться и замер, холодея, словно ожидал чего-то страшного. Но ничего не происходило.

Ничего не происходило довольно долго. Наконец маньяк мягко и как бы осторожно пожал колено Нестора и убрал руку.

– А ты боялась, – произнес он бархатным голосом.

Его уже не было рядом.

Нестор видел его спину, удаляющуюся вниз по эскалатору.

Он отвел взгляд в сторону, и спина исчезла.

Нестор взял в руку топорик (который так и висел у него под мышкой) и, закрыв глаза, перенесся на идущую вверх ленту, где причитали и плакали старухи, одетые в черное.

16

У нестора на петельке под мышкой висел топорик.

Оружие, заточенное исключительно против старух в черном, которые, собираясь большим числом, поднимали на Нестора свои клюковатые палки и острия зонтиков.

Впрочем, от старух нельзя было требовать, чтобы они были реально в черном. Это Нестор предвзято красил их в черное. Такими они казались ему в массе, а стоило приглядеться, среди них оказывались пестрые и в горошек, в полоску, в цветочек, в ягодку.

Но причитали и плакали все на один голос.

Топорик при виде старух крутился и ерзал на своей петельке. И сам собою ложился Нестору в руку.

А иногда выскакивал вперед, как индеец в боевой раскраске, по пояс голый и с пером в волосах, заплетенных в длинную косу.

В деле своем он не знал ни жалости, ни сомнений, потому что был железный, как Феликс. И бил обушком по головам, которые раскалывались, брызгая на ступени своим внутренним содержимым.

Старухи валились легко, словно кегли. Их палки и зонтики со стеклянным звоном ломались на части. А старухи лежали, бледные и неживые.

Кровь текла по ступенькам, обильно, словно пущенная из крана.

Капала с потолка, как подземные воды, нашедшие течь.

Это был кошмар, от которого самое время было проснуться. Но проснуться Нестор не мог, и приходилось досматривать зрелище до конца, до того момента, когда усталый работник произносил, вытирая губы: «Что ж, как говорится, – мозги отдельно, а кровь отдельно». И возвращался на свое место, в петельку под мышкой.

Нестор вздыхал с облегчением. Закрывал глаза и оказывался на каких-то далеких ступеньках, лежа там с белым компрессом на лбу. Чьи-то прохладные пальцы касались лба, меняя тряпочку, иногда слышался чей-то голос.

А когда открывал глаза, готовый, кажется, проснуться дома в своей постели, никого не было рядом. И ничего не было – ничего, кажется, не было из того, что было, – ни крови, ни мозгов под ногами, да там и действительно ничего не было – иллюзия, и ничего больше.

17

Нестор хотел дать имена тем, у кого их не было.

С именем хорошо человеку, а без имени – такого даже и не бывает.

Скорее может случиться, что у человека окажется много имен (много – это, будем считать, больше трех), чем совсем уж ни одного.

А «человек в шляпе» – это не имя, и пройдет много времени, пока станет именем. То же самое и «человек с бородой». Много людей есть, которые в шляпах, много есть с бородой, и ни для кого это не имя. Есть даже такие, которые носят бороду и шляпу одновременно, хотя, как говорится, тут что-нибудь должно быть одно – либо борода, либо шляпа.

Нестор хотел дать этим двоим имена, так же как он однажды дал, недолго думая, имя безобидному маньяку Бенджамину. Какую-нибудь взаимносочетающуюся пару имен типа Пётр-Павел, Григорий-Константин или Бородин-Шаляпин. Но к ним не прилипало.

С топориком, висящим под мышкой, было проще. Конечно, легко было называть его просто топориком, пока он висел на петельке на своем месте. Но когда выскакивал, голый по пояс с пером в волосах и в боевой раскраске, то имя ему требовалось. Можно было назвать его Чингачгук или Монтигомо – но топорик не откликался.

Настоящее имя ему было Родион. Получив его, топорик преобразился. Теперь он выходил в длинном черном пальто, в сапогах. У него была мягкая светлая бородка и голубые глаза.

И глядя на него, все думали: «адекватно».

18

Однажды нестор решил составить список того, что не приходит в голову.

Все это были простые, в сущности, вещи, даже в чем-то очевидные.

Спросить у своих собеседников, человека в шляпе и человека с бородой, как их зовут. Как-то ведь сами себя они про себя называют и в разговоре друг с другом.

Может, они вообще не существуют за пределами его, Нестора, внимания и друг с другом не разговаривают? Об этом тоже можно спросить, хотя как-то оно вроде бы и неделикатно.

Вспомнить о том, чьи белые руки клали ему на лоб исцеляющий лечебный компресс.

Спросить человека в шляпе о белом кролике, которого он вынимает оттуда. Это разные кролики или каждый раз один и тот же?

О зеленых человечках поспрашивать – только непонятно, о каких.

Спросить у Лили – невзначай положив ей на колено руку, – почему она много раз спускается вниз и никогда (если что, то он бы заметил) – никогда не поднимается вверх, навстречу.

И еще – это отдельный вопрос – помнит ли она, о чем они разговаривали в прошлый раз на этих ступеньках?

Спросить у старух, которые в черном, что там такое с ними случилось внизу, отчего они причитают и плачут.

О чем-нибудь спросить Родиона, но уж если тот выходит на сцену, то становится не до того, чтобы что-нибудь спрашивать.

У кого-нибудь, кто спускается вниз, спросить, какая там наверху погода.

Задуматься об отсутствии естественных, как их называют, потребностей. Столько раз Нестор пил, а иногда даже ел, но сходить в туалет не приходило в голову. Оно и к лучшему.

Не приходило в голову пробежаться вверх по эскалаторной ленте, идущей вниз.

Или вниз по ленте, идущей вверх, – это тоже.

Или пойти поперек – за белым кроликом, которого человек, наверное, не просто так вынимал из шляпы.

Нестор написал этот список кривым фломастером на проплывающей мимо панели – коротко, тратя по два-три слова на пункт, и слова уплыли в разные стороны, путаясь и перемешиваясь друг с другом.

Что, собственно, и следовало ожидать от слов, которые не пришли в голову.

А ведь есть еще и такие вещи, которые не то что не приходят в голову, но о которых не приходит в голову даже подумать.

19

Сидели, пили пенную.

Снизу доносился шум, неясный и, как всегда, тревожный, но туда было еще далеко.

Мимо по балюстраде проплыло нарисованное кривым фломастером слово из трех матерных букв. Первая буква была «А», вторая – «Б».

«В который уже раз», – подумал Нестор.

– Мы, когда видим сон, можем проходить по одному месту неоднократно, – сказал человек в шляпе, – это нормально. Как по саду гуляя или по обширному дому, где много комнат, а в них мебель и картины на стенах. И в котором можно заблудиться, как в лабиринте.

Раздался многократно уже знакомый стеклянный звон и через короткое время повторился.

– И даже более того, – продолжал человек, – пространство сна ограничено по сравнению с пространством реальности, поэтому проходить несколько раз по одному месту придется неминуемо.

– Таким образом, – сказал человек с бородой, – если средь белого дня ты вдруг начнешь замечать на своем пути какие-нибудь повторяющиеся детали в виде предметов, картин или одинаковых слов, прозвучавших с разных сторон, то, значит, у тебя есть причина задуматься – не сон ли это.

– А если что-то повторяется слишком часто, то можно задуматься – не кошмар ли оно, – сказал Нестор. – Я говорю про этот стеклянный звон, который на самом деле сигнал мобильника. Почему-то у меня подозрение, что здесь что-то не так. Что-то вы недоговариваете в связи с этим звоном, и это подозрительно.

– Я не закончил мысль, – сказал человек в шляпе. – Пространство сна ограничено, но даже из малого количества элементов можно построить сколь угодно сложную конструкцию, если каждый элемент использовать многократно в сочетаниях с другими.

– Как слова мы строим из букв, а смыслы из слов, – сказал бородатый. – Из тридцати трех букв алфавита все, что угодно.

– Этих букв могло бы быть сорок три или двадцать три, и ничего бы не изменилось.

– Или даже тринадцать букв.

– Или три.

– Но тогда количество букв, необходимых для выражения тех же смыслов, возрастет непредсказуемым образом, – сказал человек с бородой.

– Возникает проблема, – произнес человек в шляпе, – сколько букв должно быть в языке – какое минимальное их число, – чтобы для передачи необходимых смыслов в среднем требовалось бы привычное нам количество букв?

– У нашего языка в этом отношении большой запас прочности, учитывая, сколько в нем свободных сочетаний букв, не соответствующих ни одному слову, и свободных сочетаний слов, не наполненных никаким смыслом.

– И что будет, если постепенно уменьшать количество букв в алфавите? Не увеличивая общего объема речи, разумеется.

– Сперва все прежде свободные сочетания букв окажутся заняты.

– Не все, потому что длина слова уменьшится.

– Потом у каждого слова будет появляться все больше синонимов.

– Это так.

– Потом фразы языка подвергнутся прессу так же, как раньше – слова.

– И в итоге получится что-то непредсказуемое, подобно тому как из черного угля под давлением в сто тысяч атмосфер получается прозрачный алмаз, блестящий цветами радуги.

– Каждая фраза будет иметь смысл, и даже не один.

– Смыслы не ходят поодиночке – где один, там, по крайней мере, и два.

– Где два, там, по крайней мере, и больше.

– Где два, там, по крайней мере, и три.

– Крайняя мера, она же – высшая мера, или крайняя мера – она же последняя. И тогда, если она последняя, два и три не могут быть крайней мерой.

«Они никогда не кончат», – думал Нестор. Два голоса сливались, и он уже не понимал, где говорит борода, где шляпа.

– Если бы в нашем алфавите было всего две буквы, то и число четыре было б не крайним в ряду. – И число восемь не было б крайним. – А смыслы тогда были б спрессованы до состояния алмаза. – И даже число девять. – И любое Бэ-Бэ-Бэ-А-Бэ-А-А-Бэ, повторенное с вариациями три тысячи раз, читалось бы хочешь как научный трактат, хочешь как роман, хочешь как документальное чтиво типа биографии какой-нибудь знаменитости. – Биографии Пушкина или Льва Толстого? – Если девять, то почему не десять? – Не думаю, чтобы в стране такого языка мог бы появиться свой Пушкин или Толстой. – Почему нет? – Они даже оба могли б воплотиться в одном лице. – А романы «Евгений Онегин» и «Анна Каренина» – совпадать буква в букву. – Не могу представить такого. – Отличие между ними проявлялось бы только при чтении. – Не могу представить. – Начиная со слов «мой дядя». – А как насчет числа двенадцать? – Или «все смешалось в доме». – Я тоже не могу, но почему бы и нет? – Если почему, то я тоже. – Если тоже, то я почему. – Если да, то почему бы и нет? – Почему-почему-почему?

– Довольно, – взмолился Нестор, – Хватит. Хватит-хватит-хватит.

– В нашей звездной окрестности есть планета Бу, у жителей которой в алфавите действительно всего две буквы, – сказал человек в шляпе и развеялся ветром. А человек с бородой растворился как сахар.

20

– Мы с тобой разные люди, – говорил Нестор. – Жаль, что мы с тобой разные люди. Я не могу спуститься вниз, оставаясь на этом эскалаторе. А ты не можешь прыгнуть вбок – на соседнюю ленту.

– Не вижу, зачем мне нужно было б куда-то прыгать, – сказала Лиля.

– А мне вот придется прыгнуть, – сказал Нестор и вздохнул.

– Есть люди, которые вообще боятся ездить в метро, так они и не ездят, – заметила Лиля.

– Это не страх, – солгал Нестор. – Человек должен ограничивать себя, чтобы оставаться человеком. Иногда его ограничивают культурные нормы или правила, которым он добровольно подчиняется, а иногда, – Нестор вдруг понял, что произносит чужие слова, словно не он сам говорит, а человек в шляпе, невидимо вставший за плечами, – иногда он по собственной воле накладывает на себя добровольные ограничения. Потому что если нет ограничений, которые человек так или иначе, но в любом случае добровольно, берет на себя, то, значит, все дозволено, правда?

– А по-моему, ты просто боишься, – сказала Лиля. – И тогда непонятно, зачем ты вообще встал на этот эскалатор. А если уж встал, то надо идти до конца. Может быть, в этом заключается долг и сермяжная правда. – Она улыбнулась, чуть раздвинув губы, и Нестор понял, что именно так мог бы улыбаться человек в шляпе, хотя и не помнил, как именно тот улыбается. Значит, она тоже произносила чужие слова, оно и похоже было.

– Но человек, по своей воле принимающий на себя ограничения, точно так же по своей воле может их и нарушить, – сказал Нестор (и это снова был человек в шляпе, который то за одной спиной стоял, то за другой, словно играя в прятки). – Наличие запрета предполагает возможность его нарушения, и человек перестал бы быть человеком, если бы время от времени не нарушал установленные запреты. И в конечном счете это всегда вопрос его свободного выбора – нарушить или не нарушить. Начиная еще от библейской истории с яблоком. И вот, – Нестор с облегчением почувствовал, что человек, стоявший за спиной, исчез, – не махнуть ли нам через эту, как ее называют, балюстраду. И вместе поедем вверх.

– Это будет как побег вдвоем, – засмеялась Лиля.

Это был ее собственный смех, без чужой примеси. Нестор обрадовался ему, как радуются неожиданной встрече, или как что-то упало с плеч. Обрадованный, он забыл, какой убедительный довод у него был наготове – может, не у него, а у человека в шляпе, из-за спины диктующего слова, но довод, он помнил, имелся, и самый убедительный.

– У меня появилось предчувствие, – сказал Нестор. Это было не то, что он собирался сказать, но хоть что-то. – Знаешь историю «Титаника»? Там было предчувствие у некоторых пассажиров, и они сдавали билеты. А другие – опаздывали к отплытию, как бы случайно. А некоторые матросы увольнялись. А еще, ты знаешь, были даже такие, кто уже после того, как корабль отчалил, бросались в воду и плыли к берегу, как тонущие крысы.

– Не тонущие, а с тонущего, – поправила Лиля. – С тонущего корабля крысы.

– Все равно, – сказал Нестор, – крыс там, я думаю, не было. Еще не успели заселиться на новый корабль. А вот предчувствие у меня есть относительно того, что нас, может быть, ожидает внизу.

– А у меня нет предчувствия, – сказала Лиля (не сказала, только пожала плечом, но ясно все было так, словно сказала).

– А вот посмотри, как выглядят люди, которые поднимаются снизу по встречной ленте, – выложил Нестор свой последний, долго приберегаемый довод. – Они плачут и стонут, поднимаясь наверх, посмотри.

Они поднялись на ноги и посмотрели.

На идущей вверх ленте молодые и веселые люди стреляли друг в друга шариками с краской. Их лица были раскрашены в цвета радуги.

– Нет, это не то, – быстро сказал Нестор. – Закрой глаза, сядь, и поднимемся снова.

Она подчинилась с неожиданной легкостью. Может, таков был момент, естественным образом наступивший, когда можно было попросить даже большего или решиться на большее, но момент если и был, то уже прошел, не принеся Нестору существенной пользы.

На соседнем эскалаторе поднимались вверх старухи, одетые в черное, и угрюмо молчали назло Нестору.

Один какой-то мальчик, голова которого еле поднималась над перилами, громко плакал и не останавливался.

– Из обыкновенного случая слона делаешь, это надо? – сказала Лиля.

Нестор устыдился и исчез с глаз.

Перенесся туда, где стояли старухи, одетые в черное.

Сейчас они причитали и плакали, но это уже не имело значения.

21

Нестор спрашивал у человека в шляпе про стеклянный звон – тревожный сигнал мобильника, – который повторялся с навязчивостью кошмара.

Может, это и был кошмар – не кошмар собственно, а признак кошмара. Как приметное дерево в лесу, на которое натыкается заблудившийся – раз, и еще раз, другой, третий, – и понимает, что заблудился уже окончательно и что из леса не выбраться.

– А надо ли выбираться? – спрашивал человек. – Ведь нельзя сказать, что тебе здесь плохо. Какие-то неудобства, может быть, и имеются, но ни настоящего страха, ни настоящей боли. А перечень возможных событий еще не исчерпан, впереди ожидаются интересные моменты, могу обещать. Кроме того, у тебя есть ведь некоторые планы, или, скажем так, – помыслы. И не обидно тебе будет уходить, ничего в этом смысле не сделав?

Нестор вспоминал о Лилиной непотроганной коленке, смущался и умолкал, но потом обращался снова к теме тревожного звона:

– Если этот сигнал, как ты говоришь, звучал один-единственный раз, значит ли это, что я снова и снова возвращаюсь в этот момент времени, когда он раздался? Непостижимо, но я готов поверить. И тогда вокруг меня действительно кошмар, из которого нет выхода.

Но человек уходил от ответа, предпочитая развеяться ветром или растаять как сахар, а однажды сказал:

– Начнем, отступя. Человек сложен – это так. Но, думая в конечной перспективе о человеке, представим что-нибудь более простое и знакомое. Что-нибудь элементарное – например, атом, относительно которого мы представим, что он наделен неким элементарным сознанием.

Звуки внизу становились тревожней и ближе, и Нестор, не дослушав, перемахнул на соседний эскалатор.

Иногда ему казалось, что он перелетает на крыльях. Что может, когда захочет.

22

Нестор и Лиля разговаривали, сидя, как всегда, на ступеньке эскалатора, идущего вниз.

Со стороны могло показаться, что они просто разговаривают (если б только где-нибудь была та сторона, с которой могло что-то казаться).

А на самом деле они произносили чужие слова, которые как бы диктовал им человек в шляпе, который был рядом, словно невидимый, и стоял то за одной, то за другой спиной, то и дело меняя место.

Нестор подчинялся его влиянию и чувствовал это, но иногда ему удавалось вставить в разговор и свое слово.

Он думал склонить Лилю на то, чтобы вместе перепрыгнуть через перила на другую ленту – идущую вверх, а может быть, и дальше – на неподвижный эскалатор. Это был бы словно побег вдвоем. Нестор пытался увести разговор в нужную сторону, и это почти удавалось ему, но человек в шляпе вмешивался и мешал, за двоих рассуждая о ненужных вещах.

Еще Нестор думал положить руку ей на колено, но не решался – не от нерешительности, а довольно было того, что он держит в ладонях ее босую ногу. И действительно было довольно, потому что существовал непреодолимый зазор между намерением, которое оказывалось где-то в прошлом, и настоящим моментом, самим по себе счастливым.

Да, это было, что Нестор строил планы, – например, предполагая, что можно воспользоваться замешательством девушки, когда она – не то чтобы против воли, но явно помимо – произносила свою порцию чужих, навязанных слов, и как бы невзначай положить руку ей на колено. Или отвлечься самому, как бы ни о чем не помышляя, и дать безмысленной руке волю, а она сама переместилась бы в то место, куда хотела – естественным, что называется, образом. Но когда наступал вроде бы момент действия, Нестору не приходило в голову вспомнить о своих мысленных заготовках. Был повод задуматься, было ли в действительности то, к чему он так навязчиво стремился, его собственным желанием.

Во всяком случае, сейчас его руке, кажется, было хорошо и на ее теперешнем месте.

Наконец человек в шляпе развеялся, растворился – как камень свалился с плеч.

А в руке у Нестора оказалась кружка с пенным напитком, нет, не кружка с напитком, а чашка горячего кофе. Две чашки, три… третья была лишней. Пили кофе, и Нестор радовался, что так все удачно устраивается. Говорили о чем-то неважном.

Сверху послышался стук каблуков по асфальту, и Нестор вздрогнул. Но маньяк Бенджамин – это был он, пробежал мимо, не останавливаясь.

Все устраивалось в высшей степени. Что бы они делали, убежав на дальний эскалатор, да и отчего было бежать – Нестор улыбнулся своему недавнему страху.

И – ей-богу, он не хотел этого – оказался на другой ленте, среди старух, одетых в черное.

Топорик ерзал и вертелся под мышкой в своей петельке. Нестор достал и ударил.

А может, задержал руку.

Или все-таки ударил в сердцах?

Ударил, не ударил – какая, в конце концов, разница.