Текст книги "В батальоне правительственной связи. Воспоминания семнадцатилетнего солдата. 1943—1945"

В 1941 году дела на полях сражений для нас шли плохо. По слухам, враг рвался вглубь страны, и говорили, что фашист стоит у стен Москвы, что реальна сдача столицы немцам. Осенью 1941 – зимой 1942 года существовала прямая угроза вторжения фашистов на территорию Ярославской области. Линия фронта проходила очень близко, всего в пятидесяти километрах от Ярославля. Днем и ночью силами привлеченных на окопные работы жителей области строились два рубежа обороны протяженностью 780 километров. А фашистские самолеты старались прорваться к Ярославлю, совершали постоянные налеты, стремясь вывести из строя промышленные предприятия, мосты, железную дорогу.

Усилилась разведывательно-диверсионная деятельность фашистов на территории нашей области. За годы войны в Ярославской области было арестовано 57 вражеских агентов-парашютистов. В 1942 году – 22 агента. В 1943 году – 31 агент, и 4 агента-парашютиста было арестовано в 1944 году.

Но главной целью немцев была все-таки столица – Москва. Ярославская область стояла на втором плане, оборонять ее не пришлось.

С фронта отец писал редко, сообщал, что полк ведет тяжелые оборонительные бои в Белоруссии, а потом и под Смоленском. А он сам своим станковым пулеметом «Максим» косит врагов с великой ненавистью в сердце. Пока жив и здоров, скучает по семье и по дому. Особенно часто писать письма не имеет возможности, да и письма в этой неразберихе часто теряются. Так что пока все хорошо, а если что с ним случится, так это война. Тогда просил мать простить его за все прошлые «подвиги», вольные и невольные, а в большинстве своем вольные и по пьянке, и продолжать растить детей. А сам он очень надеется когда-нибудь вернуться домой обнять свою семью и любить свою жену, сыновей и доченьку всю оставшуюся жизнь.

И вдруг в самом начале 1942 года в наш дом пришло извещение: «Ваш муж, красноармеец рядовой Грачев Карп Арсеньевич, 1904 г. р., уроженец д. Дьяково Вяльцевского сельского совета Кологривского района Ярославской области, в бою за Социалистическую родину, верный присяге, проявив геройство и мужество, пропал без вести.

Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии».

Мать почернела от горя, мои братья и сестра плачут. Я держусь, не могу показать слабость, ведь я мужчина, кормилец большой семьи. А душу грызет тоска. Отца больше нет, погиб. Никогда он не вернется домой. Никогда я больше не услышу его голос, и никогда не пойдем мы с ним на охоту и рыбалку. Что-то в моей жизни вдруг перевернулось, как будто я стал сразу взрослей на много лет. Тоска плотно поселилась в моем юном сердце. Но чудо иногда, верь не верь, случается, и оно случилось, обернувшись большим счастьем для всех нас.

В середине 1942 года от него вдруг пришло письмо из госпиталя с далекого Урала. Отец писал, что жив и уже почти здоров, не писал письма по ранению, не мог. В бою грудь навылет прошила фашистская пуля. Она пробила легкие насквозь. Работал немецкий снайпер, стремясь уничтожить огневую пулеметную точку, перебив расчет. Отец тогда долго лежал без сознания на поле сражения среди убитых, посреди громыхающего боя.

Окопы и траншеи наши тогда утюжили многочисленные немецкие танки и цепи вражеской пехоты. Гусеницы фашистской боевой машины с крестом на броне почти засыпали его землей, похоронили отца заживо. А когда погибших бойцов собирала похоронная команда, он был обнаружен и подал признаки жизни. Его, слава Богу, не успели похоронить. А если бы успели, то, надо так понимать, мы больше бы никогда его не увидели. Потом он был отправлен в госпиталь. Долго ехал в санитарном эшелоне и сейчас находится в городе Свердловске на излечении. Теперь чувствует себя почти нормально, отлежался за это время, отъелся, отоспался, и дело пошло к выписке на фронт.

Радости в нашей семье не было предела. Отец жив! После трех месяцев госпиталя его, как тяжелораненого, отправили служить в тыловые части. На подводе он возил боеприпасы на фронт. Но это тоже был труд не из легких. Ящики с патронами и боеприпасы тоже весили свои килограммы, и все это ему приходилось грузить и разгружать с простреленной грудью! Под теми же бомбежками и обстрелами. На гимнастерке висели орден Красной Звезды и медаль «За отвагу», но простреленные легкие у него болели много лет после войны.

Наступила середина лета, идет военный 1942 год. Село Судай. Пыльная центральная улица. Районный военкомат. «Левой, левой, левой!» На плече лежит вытесанная из доски деревянная винтовка. Старые, почти дырявые ботинки выбивают пыль по улицам села. Наш малолетний взвод в пиджаках и кепках следует к месту учебного боя на окраине села. Я, как боец ростом один метр пятьдесят сантиметров вместе с кепкой, нахожусь в последней шеренге.

Будущие бойцы Красной армии проходят начальную военную подготовку. Сейчас мне пятнадцать полных лет. На фронтах обстановка тяжелая, враг пока одолевает, на душе у людей тревожно.

Летом 1942 года страна реально стоит на грани катастрофы. Красная армия отступает, часто в панике, на восток. Враг всего в 150 километрах от Москвы. В голодной блокаде находится город Ленинград. После жестоких боев потерян осажденный Севастополь. Фашисты прорвали фронт и захватили Северный Кавказ. Не на жизнь, а на смерть, обливаясь кровью, бьется с фашистами город на Волге Сталинград. Идут кровопролитные, часто безнадежные и в окружении бои на других фронтах. На Юго-Западном фронте в результате окружения под Харьковом двух наших армий в плен к фашистам попали больше 170 тысяч наших солдат и офицеров. Окружена и разгромлена в лесах Новгородской области 2-я Ударная армия генерал-лейтенанта Власова. Командующий сдался в плен и перешел на сторону врага. Под Вязьмой окружена и разгромлена 33-я армия генерал-лейтенанта Ефремова. Командующий и начальник штаба, чтобы не попасть в плен, застрелились. Как и в начале войны, дисциплина в войсках резко упала, присутствуют пораженческие настроения, часто возникает паника. Трудное время. Радоваться нечему. Что-то будет дальше?

Все это, конечно, напрямую сказывается и на настроениях людей в тылу. Наши учебные подразделения разбиты на отделения и взводы. Бывшие фронтовики-инвалиды преподают нам основы военной подготовки. «Ура!» – болванки-винтовки наперевес. Штыковая атака: коли связку березовых веников. Марш-бросок: «Не отставай, бегом! Быстрей!» Пуговицы старого пиджака остались в грязи: «Ползком марш!» Хочется есть. Кормят три раза: завтрак, обед и ужин. Но жидкий суп с капустой и каша на воде не прибавляют сил. Вечером, полностью вымотанные после полевых занятий, изучаем уставы Красной армии, устройство стрелкового оружия и прочие предметы, нужные на войне. Через две недели занятий с утра до позднего вечера проходят зачетные стрельбы.

Больно бьет в плечо трехлинейная винтовка Мосина образца 1891 года. Она очень длинная – один метр шестьдесят сантиметров – и тяжелая. Для меня она и длинновата и тяжеловата. Бабахают три контрольных выстрела. Попал! «Молодец!» Взмах руки – и далеко летит деревянная граната. Стучит коротенькая очередь пулемета «Максим» – экономим патроны. Бьет по ушам всего один выстрел миномета. Больше расходовать боеприпасы нельзя: выделен строгий лимит. Нам преподают только азы, основы. Дают посмотреть, что и как стреляет и как надо прицеливаться и стрелять. Да и мина летит не совсем туда, куда ее хотели послать. Унесло ее куда-то за реку Вигу, там и бахнула. Стрелки мы еще тогда были плохие.

Итак, двухнедельная военная подготовка в 1942 году закончена. Все по домам, работать дальше для победы. Такие же занятия проходили у нас и в 1943 году. Должен сказать, что они принесли определенную пользу, дали какие-то общие понятия о том, что нас ждет впереди.

Пожалуй, всего интереснее нам было то, что фронтовики много рассказывали о своем собственном опыте окопной жизни, учили выживать на войне, в окопах и траншеях. Там мелочей не бывает, каждая ошибка может стоить тебе жизни.

На фоне неудач на фронтах, где бойцы и командиры Красной армии не на жизнь, а на смерть сражались с фашистами, проявляя подлинный героизм, почувствовал вольницу, поднял свою голову в нашем Судайском районе и в области в целом, преступный, криминальный мир. Бандитизм – постоянный и верный спутник войны. По Судаю ходят тревожные слухи о появлении в местных лесах многочисленных дезертиров, бесчинстве в районе больших и малых уголовных банд. В том числе и малолетних. Только за 1942 год в области ребята двенадцати – пятнадцати лет, не занятые трудом и до которых никому в то время не было дела, совершили 4 убийства, 29 грабежей, 44 хулиганства с нанесением тяжких телесных повреждений и 1009 краж.

В июне 1942 года в Судайском районе органами НКВД была ликвидирована банда подростков от четырнадцати до восемнадцати лет во главе с судимым ранее Н. Чистяковым. Преступники грабили и избивали людей, воровали в домах и квартирах, обворовывали промышленные предприятия. Забирали даже мед из ульев на пасеках. В планах у них было убийство милиционеров и партийных работников и уход в лес к дезертирам.

И в этом же году по горячим следам после вооруженного грабежа в деревне Климовское Судайского района органами ликвидирована банда из трех человек. В нее, кроме прочих, входил и бывший секретарь Нагорского сельского совета.

А в соседнем районе, в городе Чухломе, появилась банда дезертиров во главе с бывшим поваром местной больницы В. Курским и занялась грабежами и разбоями. В бою с этими четырьмя членами банды, сбежавшими с Волховского фронта с оружием, погибли восемь молодых и неопытных оперативников, бойцов истребительного отряда и еще двое были ранены. Именно им поставлен после войны памятник на месте захоронения в центре города Чухлома. Вот такие непростые дела были в наших Ярославских краях в то трудное время.

Только за 1942 год в Ярославской области при задержании дезертиров погибло 10 сотрудников НКВД. При этом было ликвидировано 47 бандгрупп, убито 10 и арестовано 158 дезертиров. В ходе операций изъято 7 автоматов, 58 винтовок, 46 охотничьих ружей, 55 револьверов, 26 гранат и 3892 патрона.

Третий год шла война, вот пришел и 1943 год. С фронтов стали приходить обнадеживающие вести. Возвращались домой израненные, покалеченные бойцы и говорили, что бьют немцев на всех фронтах. Воевать научились, и до победы уже недалеко. Фашиста можно и нужно бить. Настроение людей постепенно улучшалось. Из уст в уста передавались радостные вести о разгроме многочисленных дивизий немцев под Орлом и Курском. Наметился поворот в войне.

Наша Ярославская область полностью перешла на военные рельсы. В трудовую деятельность активно включились женщины, дети, эвакуированные, которых область приняла в количестве 300 тысяч человек. Фронту поставлялось много видов оборонной продукции. Пищевая промышленность давала в армию концентраты, сухие овощи, консервы, сухари, молочные продукты. Для колхозов существовал план поставки для фронта, и его выполняли всеми силами. Население само обеспечивало себя всем необходимым. Изготавливало себе посуду из глины, дома ткали материал для одежды, плели лапти и выпаривали соль. Никаких поставок в деревню не было, все забирал фронт. Жить приходилось в постоянной нужде, обеспечивая свои семьи буквально всем, что вырастили и изготовили сами дома.

В работе быстро пролетело время. Колхоз трудился для фронта, для победы, работали в поле и на ферме, и стар и млад. От зари до заката. В таком же темпе, не считаясь ни с чем, работал и я в своей кузне. Все плуги и сеялки были изношены полностью, разваливались на ходу. Поэтому работы был непочатый край. Никто не роптал, все понимали серьезность этого времени.

В ноябре 1943 года я скромно отпраздновал свой очередной день рождения. Теперь я уже совсем взрослый, мне уже семнадцать лет, только-только пошел восемнадцатый.

И вот однажды, поздним и морозным вечером в декабре 1943 года, на пороге моей кузницы появился посыльный: «Миша, распишись, тебе пришла повестка». Читаю: «Вам предписано завтра явиться на сборный пункт районного военкомата в селе Судай для отправки в действующую армию. При себе иметь ложку, кружку, запас еды на три дня, смену белья». В общем, все, что положено иметь по такому случаю.

Председатель колхоза чуть не плачет: «Что я буду делать без кузнеца?» Поехал он в район выбивать бронь, но без успеха, а я собрал свои нехитрые пожитки и пешком дошел до родительского дома в поселке Ворваж. Там простился с зареванной семьей и знакомой дальней лесной дорогой один прошел 12 километров на пункт сбора в селе Судай.

Что касается заработанных мною трудодней, то председатель колхоза в деревне Головино полностью рассчитался за мою работу. Все было в целости и сохранности доставлено в поселок Ворваж и передано моей матери. Она была очень довольна. Спасибо ему.

Так началась моя дорога на фронт и на дальнейшую военную службу длиною полных семь лет!

На сборном пункте военкомата много людей, опять провожают сыновей, мужей. Очень заметно, что на фронт в этот раз идет в основном молодежь. Отцы и деды призывного возраста уже давно воюют. Опять слезы матерей и жен, опять горе. И вот я стою совершенно голый перед строгой военной медицинской комиссией, в которой одни женщины. Чувствую себя, как говорят, не в своей тарелке. В такой ситуации еще быть не приходилось. «Новобранец Грачев годен к военной службе без ограничений!»

Нас, несколько молодых призывников, ведут в райком комсомола. Там предлагают написать заявления о приеме в комсомол. После некоторых дебатов между собой, все решили заявления написать. Написали. Тут же состоялось заседание райкома комсомола. В кабинете сидят две девушки – это комсомольское бюро, – их я вижу первый раз в жизни. Первая девушка зачитывает отдельно каждое заявление, а следом выступает вторая: «Я его, Грачева Мишу, хорошо знаю, он хороший человек, и я рекомендую его в комсомол». А я думаю про себя: «Откуда она знает-то меня? Ведь никогда раньше я ее точно не видел!» А девушка продолжает: «Надеюсь, что он оправдает наше доверие и на фронте будет мужественно защищать нашу Родину!» Обе комсомолки голосуют «за». Принят! «Поздравляем! Вручаем вам комсомольский билет!» Теперь я стал комсомольцем и готов и дальше нести это почетное звание, и оправдать высокое доверие на фронте.

Вместе с комсомольскими билетами каждому призывнику был вручен памятный подарок – кисет для хранения махорки. «Это подарок каждому из вас от девушек, школьниц села Судай». Этот подарок, кисет, изготовленный заботливыми руками какой-то девушки-землячки, на фронте всегда был при мне и дошел до Берлина. К концу своего существования он был изрядно потрепан, и я заменил его на немецкий портсигар.

В книгах и статьях о войне часто пишут, что все мы с нетерпением рвались в бой, стремились скорее добраться до фронта и бить фашистов. Но должен честно признаться, что у меня это было не так. Никуда я тогда не рвался, разве что обратно домой, в свою деревню. Настроение у меня, молодого семнадцатилетнего парнишки, который пришел пешком из лесной глухомани и кроме этого села больше ничего никогда не видел, было очень подавленное. Покидать родные места совсем не хотелось, тем более ехать на войну.

Это был шаг в полную неизвестность, в другой, совершенно чужой и опасный мир, из которого многие знакомые деревенские мужики не вернулись и уже не вернутся никогда. Вернусь ли когда-нибудь я домой, увижу ли я свою деревню, мать, братьев и сестру? В душе моей поселилась тоска зеленая и печаль.

«Шагом марш!» – командует дядька в годах, уже повоевавший и лечившийся дома по ранению. Он тоже призывник и назначен старшим. Пошли. Сбиты ноги, устал сильно. Хорошо хоть, вещевые мешки и котомки везут две лошадки, запряженные в обычные деревенские сани. Очень холодно, дует пронзительный колючий ветер. На крупе лошадей лежит снег, им, наверное, тоже очень холодно. Бедные, шагают, опустив голову, изредка всхрапывая, помахивая хвостом.

Наша воинская команда, примерно пятьдесят человек, собранная из окрестных деревень вокруг районного центра Судай, по разбитой грунтовой, занесенной снегом дороге спешит к железнодорожной станции Галич. Вот наконец-то привал в занесенной снегом глухой деревне. Ночевали вповалку, плотно набившись в какой-то деревенской избе, отогревались, а рано утром опять в дорогу. Скрипит снег под ботинками с отваливающейся подошвой, холодно, голодно. Небогатые запасы еды в дорогу замерзли, грызть мерзлую вареную картошку совсем невозможно. Приходится отогревать ее за пазухой.

Наконец сто трудных холодных километров позади, показался город Галич. Это крупный железнодорожный узел. Все очень устали и замерзли. На отдых улеглись вповалку на полу деревянного железнодорожного вокзала. Кто где приспособился, и скоро всех сморил крепкий тяжелый сон. Меня еще какое-то время сильно трясло и знобило, пока не отогрелся. А про ноги отдельная тема, еле «отошли», были как ледышки. Снял ботинки, развернул портянки, и благодатное тепло обволокло пальцы. Ой, хорошо-то как!

К тому времени, к ночи, весь вокзал был забит людьми, все прибывали и прибывали новобранцы из Чухломского, Галичского, Солигаличского, Парфеньевского и других районов, прилегающих к железной дороге и к станции Галич. Глубокой ночью звучит команда: «Подьем!»

Нас, триста-четыреста человек, еще не отошедших ото сна, построили на перроне. Перекличка и «по вагонам!». Стучат колеса, теплушка, печурка, ночь. На нарах в ватниках, пальтишках, кто в старых валенках, а кто в таких же старых ботинках и сапогах вповалку, тесно прижавшись друг к другу, спят молодые призывники.

Остаток ночи прошел в дороге, я порядком замерз и не выспался. А утром нас встречал старинный город Ярославль. Областной сборный пункт. Город! Никогда раньше не видел городов с их высокими каменными домами. Впечатлило! Надо же! Дома-то какие большие! Здесь впервые накормили, напоили, и началась для нас боевая подготовка с утра и до позднего вечера. Примерно человек семьсот-восемьсот топали ногами на строевом плацу, много стреляли и ползали, ходили в учебные штыковые атаки, изучали уставы.

Боевая подготовка бойцов здесь была поставлена хорошо. Вот только кормили скудно. Еда была совершенно не калорийная, опять та же капуста в щах на воде без мяса и на той же воде каша без масла. Есть хотелось постоянно, желудок так и подвывал, спать хотелось тоже. Спали часа по три-четыре в сутки. Так нас приучали стойко переносить тяготы и лишения военной службы.

Что написано в «Обязанностях солдата» для бойцов Красной армии? Написано так: «Солдат обязан стойко и мужественно переносить все тяготы и лишения военной службы, быть мужественным, стойким и дисциплинированным. Беспрекословно, точно и в срок выполнять все приказы командиров и начальников!» А в общем, все очень просто. Каждый из нас был обязан стойко и мужественно переносить бессонницу, голод, холод, жару, сильные физические нагрузки и усталость. Не спать и не дремать на службе, быть готовым ко всем передрягам, что выпадут на фронте. А учителями у нас были закаленные в боях, военной службе и очень требовательные офицеры и сержанты. Спать и дремать они не давали ни себе, ни нам. Все пригодилось потом! На передовой. Спасибо им!

Очень интересен период привыкания к военной службе. Первое время на сборном пункте в Ярославле все были очень голодные и злые. После ужина старались спрятать пару кусочков хлеба на потом, думая тяжкую думу о том, как дожить голодными до отбоя, как уснуть, когда желудок сосет от голода.

Тяжело было после вольготной гражданской жизни, жирных маминых супов и мяса с подливой на тарелке перейти на армейскую еду. А наша армейская пища излишком витаминов и углеводов никак не страдала. Все голодали с непривычки и мучились от изжоги в желудке. Но все это было только на первых трех-четырех неделях службы. Потом, в результате физической подготовки и режима у бойцов спадали животы, появлялись мускулы, военная выправка и за столом, и в окопах все ковыряли ложкой только чуть-чуть, еды требовалось каждому совсем немного. Окрепший молодой организм у молодых парней быстро перестраивался, и не в худшую сторону.

Здесь, на сборном пункте, я подружился с двумя близнецами-братьями Шуваловыми. Земляками из наших отдаленных мест, деревни Нагорье. Они были, как и я, маленького роста, и отличить одного от другого было почти невозможно, так они были похожи друг на друга. Теперь стараемся держаться вместе. Очень опасаюсь за свои рваные ботинки, не развалились бы окончательно. Все мы пока в своей одежде, одеты кто в чем прибыл.

Но вот закончен курс молодого бойца, обучение новобранцев подошло к концу, и в части появились незнакомые офицеры.

Звучит команда: «Строиться! В две шеренги становись! Быстрей! Бегом!»

Спешно занимаю свое место в строю, согласно росту. «Смирно! Грачев, Петров, Сидоров, Шувалов, второй Шувалов – выйти из строя!» Затопали ноги, выстроился строй разношерстных новобранцев. Перед строем ходит молодой офицер, в армии говорят «покупатель»: «Теперь я ваш командир, бог, царь и воинский начальник. Мы отправляемся на фронт. С сего момента вы подчиняетесь только мне. На сборы даю десять минут, затем следуем на вокзал».

Вот и все, прощай, Ярославль. Три недели ежедневной муштры позади, впереди ждет действующая армия, а на душе у меня очень тревожно. На дорогу получен сухой паек. Не слишком, сказал бы я, обильный, а чтобы совсем не помереть с голоду. И вперед, в путь.

В паек этот, кроме галет, – сухари пластинами, совершенно безвкусные, – также входили концентрированные каши в виде твердых брикетов в упаковке. Что делать с этими кашами, никто толком поначалу не знал. Вообще-то надо было опускать их в воду и разогревать, варить на огне. Но никаких котелков у нас в тот момент не было. Поэтому эту сухую кашу просто грызли, удивляясь, кто выдумал включить в питание такую гадость. Вроде входит в сухой паек, значит, и грызть его надо всухую. А в горячей воде, сваренная гречневая или перловая каша была очень и очень хороша. Особенно если добавить туда хорошую банку говяжьей тушенки стандартным весом 338 или 525 граммов и хорошо перемешать. Кашу они делают совершенно другой. Последнее, 525 граммов, предпочтительней! Вкусней! Все пришло с опытом, на передовой. Научились эти каши и варить, и ценить. Вкусные и сытные, голод надолго утоляли.

Строем, старательно топая ногами, пришли на вокзал. Начинается погрузка в вагоны, впереди дальняя дорога.

И вот эшелон, полностью набитый новобранцами, тронулся в путь. Опять стучат колеса: тук-тук, тук-тук, тук-тук. Нары в несколько рядов. Топится печурка, но холодно. За тонкими стенами вагона воет колючий ветер и летит снег. Лежу, стараясь согреться. Вспоминаю свою милую маленькую деревеньку, счастливую довоенную жизнь, рыбалку на реке Кисть, и на душе становится легче.

Состав идет, в основном, по ночам, днем отстаивается где-то на запасных путях. Печку не топим, мерзнем. У вагонов нет ни души, паровоз спрятан под железнодорожным мостом. Изображаем, что состав порожняк, ненужная, не привлекательная цель для вражеской авиации. Ночью едем дальше, днем стоим. В вагоне неторопливые разговоры, дым махорки. Опять день, стоим. Лежу, грызу сухой галет, соседи справа и слева дремлют.

Посторонний звук привлек всеобщее внимание. Что это? Вдруг все пространство вокруг заполонил жуткий вой. Казалось, он становится все сильнее и громче, хватает прямо за душу. Все замерли. «С вагонов, матерь вашу! Бегом в канавы! Ложись!» В дверном проеме вагона возник, с матюгами, наш лейтенант. С грохотом раздвинулись двери, и вниз посыпались на плечи друг другу мои товарищи по теплушке.

Сразу же, как в кошмарном замедленном сне, я увидел, что прямо на меня с неба приближаются колеса, кресты на крыльях и жуткий вой. Что это такое, я еще тогда не знал, а потом сталкивался с «лапотниками», немецкими пикировщиками «Юнкерс-87», или «Штуками», как их еще довольно часто называли. Их особенностью были торчавшие под брюхом не убирающиеся колеса и страшный вой при пикировании. Летчик специально при атаке включал сирену. Выла она жутко и на нервы действовала очень сильно. А я уткнулся носом в снег, замер, мечтая просто раствориться, стать невидимым. Исчезнуть отсюда навсегда. Лежу в ужасе, жду, что будет дальше. Деваться-то некуда.

Грохот авиационных пушек вспорол крыши вагонов, только ошметки полетели. Было очень страшно в тот первый раз. Казалось, немецкий летчик видит только тебя и целится только в тебя. Один заход, второй. С разных сторон доносились душераздирающие крики раненых, затем рванулась кверху земля. На голову посыпались мерзлые комья. Раздались несколько оглушительных взрывов, и самолеты улетели.

Первый раз столкнулись мы со смертью, для всех это был шок! Перевязали раненых, собрали и похоронили убитых и на весь день рассредоточились в ближайшем лесу. А ночью опять дорога, опять теплушка. И опять днем то спокойно, то налеты, опять убитые и раненые. Опять крики и стоны. Многие так и не доехали до фронта, остались лежать в ближайших перелесках.

Ехали очень долго, примерно месяц, всем это порядком надоело. Куда везут нас, никто не знал, да и знать об этом нам было не положено. Едем ночь, день стоим. Наконец какой-то глубокой ночью состав встал на глухом полустанке. «Из вагонов! Выходи строиться! В колонну по три становись! За мной шагом марш!»

Наш молодой командир ведет свою команду в ватниках, фуфайках и пальто, кепках и шапках куда-то в темноту. Темно, метет поземка, холод пронизывает до костей. Идем час, два, три, четыре. Часы никто не считает. Ночь, холод и метель. Вдруг что-то заворчало на горизонте, загремело, застучало, засверкало, забухало. Казалось, какой-то великан передвигает тяжелые-тяжелые камни, с грохотом роняя их на землю, потом опять поднимая, тяжело вздыхая. Время от времени ночь разрывали тяжелые удары пушек, далекие и близкие звуки разрывов. Их сменяла частая дробь пулеметов. Как будто в летнюю грозу небо освещали короткие вспышки зарниц. То там, то тут высоко вздымались вверх шары ракет, озаряя черное небо зловещим бледно-зеленоватым светом.

Наш офицер тихим голосом скомандовал соблюдать полную тишину, пригнуться и быстро следовать за ним. Немецкие траншеи отсюда всего в пятистах метрах. Говорить после всего увиденного как-то совсем не было желания. Бегу, стараясь не отстать в темноте, время от времени утыкаясь носом в котомку бегущего впереди товарища. Видимо, немцы заметили движение на нашей стороне. В небо взвилась целая гроздь ракет, осветивших лежащее впереди большое холодное снежное поле. Но предпринять они уже ничего не успели. Наш сопровождающий прыгнул в показавшуюся впереди траншею, а мы попрыгали вслед за ним. Впереди, с той стороны поля, ударил пулемет, но как-то неуверенно, как на пробу. Стукнул злобно-злобно, выдал длинную очередь и умолк. Пулеметчик наблюдал, прислушивался, оценивал обстановку. Веер светлячков просвистел над нашими головами и умчался в холодное черное небо.

Куда же я попал? Это же ад, стучало в голове! Что-то теперь будет? Господи! Страшно-то как!

А возможно, что в мое ощущение страха свое добавил жуткий холод, а еще ночь, мороз и ветер. К тому времени я уже насквозь промерз и тело мое колотила мелкая дрожь. В общем, первые мои впечатления о передовой были совсем не веселые.

Но на войне быстро ко всему привыкаешь. Фронтовая жизнь немедленно ставит тебя в свою накатанную колею, и с этой колеи ни влево, ни вправо свернуть не получится. Мою жизнь и мою судьбу отныне жестко регламентируют строгие воинские уставы, приказы отцов-командиров и других воинских начальников. И не выполнить эти требования нельзя. За это будет трибунал и скорый приговор, вплоть до расстрела. Любой приказ командира, начиная от сержанта, командира отделения, и до генерала, должен быть выполнен точно и в срок, невзирая ни на что. Моя собственная жизнь при этом никого не интересует. Должна быть выполнена поставленная тебе боевая задача, и все. Любой ценой.

В землянке хоть топор вешай. Накурено, сыро и влажно. Горит тусклым светом сплющенная сверху гильза. Земляные нары по краям, тут и там. Сидят и спят накрытые плащ-палатками бойцы. А на земляном полу мокрая жижа. «Прибыли! Располагайтесь!» Расселись по нарам, пожали руки бойцам, осматриваемся, привыкаем.

Вдруг раздался оглушительный взрыв, землянку сильно тряхнуло. Сквозь бревна наката посыпалась земля. Наверное, на моем лице проявился испуг. Сидевший рядом солдат в годах усмехнулся в усы: «Ну, все, парень, завтра вам всем придет конец!» Это, конечно, не подняло моего настроения. Тоже мне доброжелатель, лучше бы промолчал.

Ночь прошла кое-как. Спал урывками. Кругом все бухало, трещало и стучало. С потолка сыпалась земля, входили и выходили куда-то люди, гремели оружием. Топали солдатские ботинки, а на душе – тоска зеленая. Утром мы узнали от бойцов, что находимся на передовой под Витебском, в Белоруссии. Совсем недавно здесь гремели сильные кровопролитные бои. Наши войска рвались к Орше, Витебску и Минску, но больших успехов не достигли. Да и про успехи ли тут говорить! В результате неудачного руководства командованием Западного фронта части несли в боях ничем не оправданные, большие людские потери. Все попытки изменить положение дел ни к чему не привели. Достаточно сказать, что с середины октября 1943 года до первых чисел апреля 1944 года фронт провел одиннадцать наступательных операций! И все безрезультатно. Не удалось даже захватить траншеи немцев первой линии обороны. Каждый раз, по-русски говоря, мы были избиты и пинками выброшены туда, откуда и пришли. В свои старые окопы, потеряв много своих бойцов и командиров. В результате кровопролитных боев войска потеряли здесь 383 870 человек. Бездарно погибла целая армия! Это с учетом того, что численность наших войск здесь была гораздо больше, чем у фашистов. А потери наши были значительно выше.

С ситуацией приехала разбираться высокопоставленная комиссия из Москвы, из Государственного Комитета Обороны во главе с Г.М. Маленковым, и ужаснулась положению дел на месте. В результате выводов комиссии многострадальный, уже однажды разгромленный Западный фронт перестал существовать и был поделен на 2-й и 3-й Белорусские фронты. Мой 271-й отдельный батальон правительственной связи войск НКВД вошел в состав 3-го Белорусского фронта. Командующим нашим фронтом был назначен отличившийся в предыдущих боях генерал-полковник И.Д. Черняховский. А бывший командующий Западным фронтом В.Д. Соколовский в апреле 1944 года был отстранен от командования и, представьте себе, не только не понес какое-то наказание, но и был переведен куда-то на почти равнозначную должность. Может, устно обругали только где-то. А после войны дослужился до маршала. Все его «гениальное» руководство фронтом сводилось к «Расстрелять!», «Атаковать!» и большому самодурству. Так его и звали между собой бойцы и офицеры: «Расстрельный генерал». А многих расстрелянных потом признали ни в чем не виновными. Вот такие дела. Оставил о себе генерал плохую память и отбыл. Столько людей погубил!