Текст книги "В батальоне правительственной связи. Воспоминания семнадцатилетнего солдата. 1943—1945"

Темнеет, выставлено боевое охранение. На изготовку с оружием вокруг ходят-бродят часовые. Отдых нам в тепле, немцам – в ветреном мокром поле. Наверное, им очень обидно и холодно. Солдаты набились вповалку в избах, лежат плотно на полу, душно. А я нашел местечко для сна на скамейке в сенях. Уткнулся, полусидя, в уголок и быстро уснул, а проснулся, как будто меня толкнули в бок.

Рядом с моей лавкой во весь свой высокий рост стоит тот самый рыжий немец и внимательно-внимательно смотрит на меня. Притом не мигая. Перепугался я до жути, быстро протер глаза. А он стоит и смотрит! Серьезно так смотрит, пристально, прямо мне в лицо. Я проснулся окончательно. Вскочил, метнулся боком мимо него к двери в избу, зарылся между двумя недовольными товарищами и перевел дух. Надо же, такое бывает! Ужас! Наверное, это были игры психики, от стрессового состояния. А утром ночные страхи улетучились, начался новый обычный день войны.

Усиленно работаю короткой саперной лопаткой, закопался в землю, зарылся как можно глубже, карабин в руках и готов к бою. Сейчас будет очередная атака, ее надо отбить. Враг бьет по нам из орудий слева, справа и спереди, перемалывая наши окопы и траншеи, разбивая блиндажи. Подвоз продуктов прекратился, сухие пайки закончились. Попытки доставить еду и воду в термосах или в кухнях закончились ничем. Лошади и люди убиты, кухни разбиты. Войну никто не отменял.

Устраняем обрывы, держим оборону с оружием в руках. Очень и очень хочется есть и пить, но есть и пить нечего, совсем нечего. Так продолжалось долгих восемь голодных дней. Люди ослабли, шатались от голода. А с немецких позиций сыплются снаряды и с самолетов листовки:

«Сдавайся, рус! Будет еда, шнапс, дамочки! Сдавайся, рус, иди к нам!»

Ага, сейчас все дружно кинемся к вам и вашим немецким дамочкам! Не дождетесь! И девушки у нас в Союзе просто красавицы.

Измотался я окончательно. Ноги стали ватные, сил нет никаких. Спать хочется, стрельба, бои днем и ночью. Мы то атакуем, то глубоко закапываемся в землю и отбиваем немецкую пехоту. Все мы еле-еле живы, а немцы откормлены хорошо. Видно сразу. Я уложил на бруствере траншеи впереди себя в виде защиты от пуль несколько убитых фрицев, в несколько рядов. Так видно, что морды аж лоснятся. Хорошее укрытие, рикошета нет никакого, только пули о трупы: тум, тум, тум. А самому стрелять очень удобно, положил на упор карабин и стреляй по цели, укрыт хорошо.

А с неба падают листовки:

КРАСНОАРМЕЙЦЫ!

Вы окружены! Наверное, и сами заметили, что дороги, по которым вам подвозили продукты, теперь уничтожены. Подвоз пищи прерван, а потому вам предстоит голодная смерть. Теперь вы, красноармейцы, совершенно зря погибнете. Если вы хотите уцелеть среди всего этого ужаса – сдавайтесь! Поднимите белый флаг! Повесьте винтовку на спину дулом вниз. Мы не сделаем тебе зла, не застрелим тебя. А ты получишь пищу и тепло. Политрук лжет! В германском плену вас не мучают и не убивают, а обращаются с вами хорошо. Красноармейцы – переходите к нам!

Немецкое командование.

Справедливости ради надо сказать следующее: вермахт понес большие потери в личном составе в боях с Красной армией в первый период войны. А дальше, продвигаясь вперед, немцы встретили все возрастающее сопротивление наших вооруженных сил на передовой и местного населения в оккупированных областях. Начался массовый уход населения в партизаны. Потери вооруженных сил Германии в людях резко возросли. Фашисты поняли, что что-то в данный момент они сделали не так. И догадались, что это ответная реакция на террор, на приказы о поголовном уничтожении славянских народов и попавших в плен красноармейцев, командиров и комиссаров. А надо было сделать так, чтобы бойцы и офицеры Красной армии в массовом порядке переходили на сторону немцев, подавая пример другим и разваливая тем самым наши вооруженные силы изнутри. Поэтому Гитлером был дан приказ, требовавший гуманно обращаться с пленными красноармейцами и офицерами с целью их дальнейшей вербовки в ряды вермахта.

Понятно, что приказов Гитлера мы не читали, с этим было строго. Да и своя Родина и свои родные места, свои родные были гораздо дороже нам, каждому советскому солдату и офицеру, чем прелести жизни на чужбине. За редким исключением, правда. Наличие у наших бойцов подобных листовок расценивалось следственными органами как подготовка к сдаче в плен, и солдат сразу попадал в разряд неблагонадежных. Зная об этом, немцы печатали подобные листовки на курительной бумаге, и бойцы в окопах хранили их исключительно для того, чтобы свернуть потом «козью ножку». Но эта легкомысленность часто приводила людей на суд военного трибунала и на расстрел. Так хитрые немцы нашими руками уничтожали наших же бойцов. Перед тем как закурить, красноармеец листовку непроизвольно почитает. А если и не перебежит боец к врагу после чтения, то, возможно, его свои же и расстреляют. За хранение пропуска в плен. Хоть одним русским солдатом станет меньше. Вот такая была хитрая политика. Все эти листовки, согласно приказу командования Красной армии, подлежали сбору и уничтожению. Для этого в частях выделялись ответственные за это люди и все, что собирали, потом сжигали.

А в это время в нашем тылу, в глубокой тайне от немцев, готовилась грандиозная наступательная операция «Багратион». К советским позициям в течение нескольких недель было доставлено огромное количество боеприпасов, продовольствия, снаряжения. Четыре готовившихся наступать фронта ежедневно принимали по сто поездов, не считая груза на автотранспорте. Наготове стоял многочисленный парк санитарных машин, а для приема раненых было подготовлено 294 тысячи госпитальных коек. Немцы нашего наступления здесь совсем не ожидали. Они готовились к боям на Украине и принятыми мерами маскировки и дезинформации были введены в глубокое заблуждение. Даже их командующий группой армий посчитал возможным в этой ситуации уйти в отпуск.

В то время как на Украине фашисты слышали рев моторов многочисленных передвигающихся к передовой танковых частей и фиксировали подходящие к линии фронта новые и новые дивизии, в Белоруссии никакой подготовки к новым крупным сражениям, по данным их разведки, не велось. Поэтому наша операция «Багратион» здесь стала для них полной неожиданностью.

В период подготовки наступления на передовой без особой маскировки велись интенсивные земляные работы, создавая видимость подготовки фронта к обороне. От передовой в тыл двигались колонны техники и солдат. Готовящиеся наступать армии полностью перешли на режим радиомолчания. По линиям связи даже в зашифрованном виде запрещалось упоминать о подготовке к атаке. Все передвижения войск проводились под покровом ночи с десяти часов вечера и до четырех утра. Техника передвигалась только с потушенными фарами и без лишнего шума. Минные поля полностью не снимались, чтобы не привлечь внимание немцев. Саперы просто сняли с мин взрыватели. Части поочередно, со всеми мерами маскировки выводились в тыл для тренировок. Отрабатывалась слаженность родов войск на поле боя.

Очень хорошо секретность подготовки операции «Багратион» описана в книге писателя Богомолова «Момент истины (В августе сорок четвертого)», пожалуй, лучшей книге о Великой Отечественной войне. Если бы разведка немцев сумела определить, что идет подготовка к наступлению, то эта грандиозная операция, скорее всего, была бы сорвана.

Ранним утром 23 июня 1944 года вдруг содрогнулась земля, задрожала, затряслась. Страшный вой обрушился на наши траншеи, невольно заставив вжаться в землю. Небо прорезали огненные стрелы, и они выли, выли, ревели и ревели. Работали реактивные минометы «катюши», били залпами. Передний край обороны противника превратился в ад, все горело и перемешивалось с землей. Затем небо разорвали залпы орудий, все слилось в непрерывный оглушающий грохот. Казалось, ничто живое не может остаться после такого удара.

Ничего подобного я раньше не видел, поэтому был просто потрясен и оглушен. На одном километре фронта было сосредоточено до двухсот артиллерийских орудий и минометов – огромная мощь.

Вслед за ужасающим огненным валом из нашего тыла в прорыв пошли танковые армии, большое количество пехоты. Немецкие позиции утюжила наша авиация, добивая то, что не успело сгореть. Фронт был прорван во многих местах сразу, и нас, державшихся на ногах из последних сил, наконец-то покормили, строго наказав сразу много не есть: «Можно поесть, но только чуть-чуть, иначе умрете». И на этом спасибо, многие от голода уже падали без сознания. Состояние мое было хуже некуда. Одна нога непроизвольно цеплялась за другую, а самого шатало из стороны в сторону.

И еще была беда: нас поедом заедали вши. Они ползали по всему телу, в волосах и швах одежды, и покоя от них не было никакого. Ни днем, ни ночью. Понятно, что в тех условиях, в которые я попал, личной гигиены не было никакой, совсем. Даже для того, чтобы умыться, надо было найти воду. А ее тоже не было, как и еды.

Благодатью была собранная в каску на донышке дождевая вода. Использовали ее исключительно для питья. Было не до умывания. Но дожди шли не каждый день, воды не хватало. Про баню все мы давно забыли. Для меня она была теперь сладкой и несбыточной мечтой. Все обмундирование и нижнее белье у меня сильно пропахло потом, прокисло. Ботинки раскисли, портянки на ногах стали влажными, почти мокрыми и тоже пахли отвратительно. Примерно все то же было и у моих товарищей по окопам. И в таком состоянии – грязный, голодный и неумытый – мой батальон вместе с другими частями фронта каждый день и каждую ночь выполнял свои непосредственные обязанности и участвовал в непрерывных боях.

Сразу же после прорыва обороны немцев нас срочно отвели в ближний тыл. Там личный состав подвергли санитарной обработке, помыли в полевой бане, постригли наголо, а все наше обмундирование прошло дезинфекцию в специально подогнанных с тыла автоклавах. После всего этого я вздохнул с большим облегчением. Все теперь чистенькое, и никто меня больше не кусает. Хорошо-то как! Но и эти все беды и радости я как-то пережил и продолжал воевать дальше.

Командующий фронтом приказал оборудовать новый командный пункт. Разматывая провода с катушек, временами вступая в бой с уцелевшими группами немцев, батальон двинулся вперед вместе с передовыми частями. Фашисты бежали.

Под Витебском образовались два огромных котла окружения. Всюду валялись кучи и кучи трупов и разбитая техника с крестами. Разломанные пушки и автомобили, сгоревшие бронетранспортеры, пробитые нашими снарядами, обмазанные маскировочной краской и глиной «Тигры» и «Пантеры». А мимо нас шли и шли многотысячные колонны пленных, оборванных и израненных врагов. Однако мы, воевавшие здесь, не испытывали к ним никакой жалости или сочувствия.

Большая часть Белоруссии была превращена в выжженную пустыню. Все города лежали в развалинах, все сельское хозяйство было уничтожено, население истреблено. В городе Жлобин во рву было обнаружено 2500 расстрелянных женщин и детей. Чем они помешали завоевателям? Поэтому ненависть к фашистам бушевала в нас, злость требовала выхода. Это они пришли к нам убивать нас и наших людей. Мы их к себе не звали. Злоба и желание отомстить кипели в наших душах. Не будет им пощады, зверям в человеческом облике! Мы их посадим на наши русские штыки, гадов!

Особое, очень и очень «внимательное» отношение было у нас к нашим бывшим соотечественникам из нашего Советского Союза. Они часто попадали к нам в плен с оружием в руках и в немецкой военной форме. С ними, предателями Родины – полицейскими, состоявшими на службе у немцев, солдатами и офицерами «Русской Освободительной Армии» генерала-предателя Власова, бывшими нашими офицерами и солдатами, служащими во вспомогательных и боевых частях вермахта, бывшими нашими соотечественниками из горных республик Кавказа и Средней Азии, – не церемонились. А попадало в плен кавказцев и не кавказцев в немецкой форме предостаточно. Форма на них была немецкая, а лицо не очень немецкое, не нордическое. Или слишком смуглое, или слишком «рязанское».

Все они, подозрительно похожие на русских и слишком не похожие на немцев, но одетые в немецкие шинели, сразу попадали под подозрение: «Ты кто, немец? Ну-ка, сволочь, скажи что-нибудь по-немецки!» А хорошо по-немецки они говорить еще не научились. Их во множестве за вороты шинелей вытаскивали из колонны, сгоняли пинками и прикладами в одну большую толпу. Потом захлебывались очередями с десяток русских автоматов ППШ и ручных пулеметов, и на земле оставались валяться кучи окровавленных трупов. Остальных пленных под конвоем уводили в тыл. Шли многотысячные, на несколько километров, в повязках и запекшейся крови, оборванные понурые колонны.

В связи с большими потерями в личном составе немцы стали проводить принудительные и добровольные мобилизации в германскую армию местного населения с территории СССР.

В местных вспомогательных силах немцев служили следующие категории бывших советских людей:

1) добровольные помощники – «хиви»; 2) служба порядка – «оди»; 3) фронтовые вспомогательные части – «шума»; 4) полицейские и оборонные команды – «гема».

Много наших соотечественников воевало против нас и в составе боевых частей фашистов: русских – 380 тысяч человек, украинцев – 250 тысяч человек, латышей – 150 тысяч человек, эстонцев – 90 тысяч человек, белорусов – 70 тысяч человек, литовцев – 50 тысяч человек и т. д. – всего 1 миллион 178 тысяч человек.

Это еще не все. Много бывших «советских» служило у нацистов полицаями и около пяти – десяти процентов населения оккупированной части СССР активно сотрудничало с оккупантами: вахманы, члены айнзацгрупп, старосты, бургомистры, священники-предатели русской местной и заграничной церквей, русские чиновники немецкой администрации, управдомы-доносчики, журналисты и т. д. Даже среди высокопоставленных священнослужителей находились предатели. Из послания митрополита Серафима (Лукьянова) в 1941 году: «Да благословит Всевышний великого Вождя Германского народа, поднявшего меч на врагов самого Бога!.. Если правительство германского Рейха пожелает привлечь русские православные церкви в борьбе с нашим без божьим движением, то правительство Рейха найдет с нашей стороны полное согласие и поддержку».

Комментариев нет.

Но в то же время Русская Православная Церковь грудью встала на защиту своего Отечества. В церквах и монастырях велись службы во славу русского оружия и о даровании победы над врагом. Множество верующих уходило добровольцами на фронт. Тем самым церковь тоже внесла вместе с Красной армией свою лепту в разгром фашистской Германии.

В немецкую полицию охотно шли русские антисемиты, уголовники и всякое отребье, то есть любители пограбить. Еще – бывшие стукачи НКВД, военнопленные, желающие вырваться из концлагерей и мобилизованные в полицию насильно, под страхом попасть назад в концлагерь или быть отправленными на работу в Германию. Имелась и небольшая прослойка интеллигенции. Это была разношерстная публика.

Для многих полицаев служба в оккупационных органах власти являлась средством выживания и личного обогащения. Кроме специальных продовольственных пайков и освобождения от налогов полицаи получали и дополнительное вознаграждение за «особые» заслуги, как-то – выявление и расстрел евреев, партизан и подпольщиков. Полицаи прочесывали леса в поисках партизан и попавших в окружение бойцов Красной армии, а также несли службу по охране военных объектов, железнодорожных станций, мостов, автомагистралей, лагерей военнопленных.

Славянские полицейские были даже более жестокими, чем немцы. Наиболее одиозной считалась служба в тайной полевой полиции. Эти отряды были моторизованы и имели много пулеметов для проведения расстрелов. Сотрудники этой службы арестовывали лиц по спискам контрразведки, ловили красноармейцев, диверсантов и «саботажников». Каратели сжигали целые деревни вместе с жителями за помощь партизанам.

Вот такой разнообразный контингент наших бывших советских людей очень часто встречался нам на трудных дорогах войны. Предательство своих соотечественников нашими бойцами на фронте категорически не приветствовалось и не прощалось, бывшие советские люди в шинелях врага подлежали немедленному уничтожению, они были для нас хуже врагов.

Также в центре особого нашего «внимания» после боя по ошибке частенько оказывались экипажи немецких танков, обыкновенные танкисты. Одетых в черные комбинезоны и носящих на пилотках кокарды в виде мертвой головы, черепа с пустыми глазницами, их часто принимали за бойцов войск СС. А с эсэсовцами никаких лишних разговоров тогда не велось. Все они, убежденные бойцы национал-социалистической (фашистской) партии Гитлера, тут же на месте расстреливались. Под эту акцию повсеместно попадали и эти немецкие танкисты, военнослужащие танковых частей вермахта.

А различить танкистов и эсэсовцев было довольно просто. Это уже пришло потом, с опытом. Значок «Мертвая голова» у эсэсовцев был с челюстью внизу черепа, а у танкистов на пилотке на кокарде челюсть на черепе отсутствовала. Ну, значит, кому-то сильно не везло. Разбираться на войне долго никто не собирался.

В бредущую колонну пленных на большой скорости врезались все в копоти, грязи и выбоинах от снарядов танки Т-34, передавив множество людей. Я отчетливо видел, как с грязных пыльных гусениц летят на ходу окровавленные ошметки человеческого мяса и костей. Протаранив, передавив колонну, танки, ревя моторами и лязгая траками, промчались дальше. Туда, где гремела канонада, где шел бой.

Никто их не останавливал и вряд ли разбирался кто-то потом с танкистами. Все мы были озлоблены, слишком сильно впечатляли зверства фашистских солдат в Белоруссии. Что они там натворили, изверги, словами не передать. Надо было это все видеть своими глазами. Посмотреть, испытать и пережить шок, потрясение и жить и воевать дальше.

Это были сожженные деревни и города, от которых остались лишь многочисленные дымящиеся остовы печей и великое множество трупов мирного населения, в том числе и детей самого разного возраста, от грудничков до подростков. Я много раз видел колодцы, набитые трупами людей. Этих колодцев было очень много по белорусским деревням и поселкам. И разница между этими колодцами была только в количестве сброшенного туда народа, где-то лежало больше, а где-то меньше.

В полусгоревшей белорусской деревне нами были обнаружены два больших деревянных сарая, битком набитые людьми снизу доверху. В одном сарае штабелями трупы расстрелянных мирных жителей, а во втором еще живые люди. Оба сарая фашисты хотели сжечь вместе с народом – и живым и мертвым, но мы успели вовремя и спасли многих наших соотечественников от ужасной участи погибнуть в огне.

Излюбленным методом казни у немцев было повешение. В освобожденных городах и деревнях во множестве стояли виселицы, на которых висели наши советские люди. У многих на груди висела дощечка с надписью на русском языке:

«Русские! Сдавайтесь, пока не поздно. Вам капут! Мы победим! Германия изобрела новое оружие, от которого вам не спастись». А внизу написаны условия перехода на сторону немцев. Вот такая страшная штука война. Она нормальных людей превращала в зверей без жалости и сострадания.

Стою с товарищами-бойцами на самой бровке оврага и смотрю вниз. От самого дна и доверху хаотично лежит много, не менее двух-трех сотен трупов, внавалку, все в крови от пуль. Здесь зверствовали каратели из айнзац-группы, планово уничтожали местное население. На самом верху этой кучи мертвых людей лежат две женщины в нижнем белье, они привлекли мое внимание сходством лиц. Только одна постарше, а другая моложе. Кто они по родству? Кто они по национальности, полячки, русские или еврейки? Стараюсь угадать, и кажется мне, что это мать с дочерью. А еще подумал о том, что, возможно, их отец и муж сейчас сражается на фронте и не знает об ужасной смерти своей семьи.

Я обратил на них внимание по следующей причине: они лежали на груде мертвых тел, на самом верху, крепко держась за руки. По-видимому, в момент расстрела они так крепко сжимали руки друг друга, что и при падении не разжали ладони. По выступившей из ран крови от автоматных очередей было видно, что пули попали обеим в грудную клетку. Сжимая руки, что думали они, что говорили? Что чувствовали в этот кошмарный момент своей жизни? Как успокаивали друг друга? Все это осталось с ними в этом овраге.

Я молча стоял на бровке и думал о том, что если бы мы пришли сюда пораньше, то, возможно, все эти люди остались бы живы. Прошу у вас, у мамы и дочки, прощения, и у всех остальных лежащих здесь тоже, и клянусь мстить фашистам не щадя своей жизни! Простите нас, что мы не успели!

Большую помощь в уничтожении еврейского населения фашистам оказывали местные полицаи-предатели и другие местные информаторы. Очень часто перед расстрелом людей заставляли копать для себя рвы и траншеи, готовить себе могилу. Затем их выстраивали на бровке и расстреливали или заставляли ложиться на дно траншеи и стреляли им в затылок. Перед этим мужчин, женщин и детей заставляли раздеваться догола или до нижнего белья и забирали у них вещи и ценности. Ужас и звериный страх витали над местом казни.

До весны 1943 года айнзацгруппами фашистов было уничтожено более одного миллиона человек еврейского населения, проживающего на территории нашей страны, а также десятки тысяч цыган, политических деятелей, пациентов психбольниц и партизан, людей, заподозренных в помощи партизанам. Сожженные вместе с жителями белорусские и русские деревни, рвы с сотнями трупов убитых людей – все это их рук дело.

Вот у такого рва, наполненного расстрелянными людьми, стоял я, молодой красноармеец Миша Грачев, и слезы непроизвольно текли из моих глаз. И только лютая ненависть могла быть к врагу после всего увиденного!

Наши части первой линии с боями рвались к Витебску, добивая остатки врагов. Армии 3-го Белорусского фронта и я со своим батальоном двигались вперед и с боями охватывали Витебск с юга. Сначала мы взяли Оршу и потом устремились замкнуть окружение. По полям и дорогам двигались большие массы войск: танки, самоходные артиллерийские установки, полки пехоты и орудийные тягачи. В небе проносились эскадрильи истребителей, бомбардировщиков и штурмовиков. Кругом горели деревни и леса, было все в дыму пожаров и облаках пыли. Вперед, на Витебск!

Рядом с нашей походной колонной прогарцевала с топотом копыт, молодецким гиканьем и свистом и быстро ушла вперед в марево пыли очень большая кавалерийская часть. По кубанкам на головах и черным буркам можно было понять, что это казаки. Казалось, всадникам не будет конца. Они-то и завершили дело, замкнув кольцо.

Вместе со своим батальоном и я вошел в этот многострадальный город, разрушенный и сожженный. На городских улицах завязались бои. По приказу Гитлера для обороны города была оставлена немецкая дивизия, с ней-то и пришлось вступить в бой. Попав в огневой мешок и поняв, что город не удержать, немцы попытались прорваться в сторону лесного массива. Часть их нами была уничтожена, а вторая сдалась в плен. Остальные отступающие от Витебска фашистские войска пытались прорваться к своим, но были разбиты, окружены и тоже сдались в плен. Всего 17 тысяч немецких солдат и офицеров сложили оружие.

27 июня Витебск был полностью освобожден, а затем вместе с передовыми частями мы ворвались в разрушенный Минск, столицу Белоруссии.

Шли жестокие уличные бои. Не успевшие убежать со своими отступающими частями немцы оказывали ожесточенное сопротивление, надеясь на спасение. Мой карабин сильно бил в плечо. Рядом бухали карабины моих товарищей. Падали перебегающие в развалинах немцы, летели ручные гранаты. Везде стояли клубы пыли и дыма. Оглушительно били пушки, уничтожая вместе с другими бойцами сопротивляющиеся группы противника.

Неожиданно мы обнаружили концлагерь с нашими военнопленными. Они сильно истощены, многие плачут от радости, обнимают нас. Примерно пятьсот изможденных, измученных людей, кожа да кости. Ждет их теперь фильтрационный лагерь и дальнейшая, возможно, нелегкая судьба бывшего военнопленного. Сдача в плен у нас в стране не приветствовалась на государственном уровне. Это считалось предательством, грозило десятью годами лагерей.

Но хотя бы живы остались, и то повезло. Видимо, немцы бежали так быстро, что было не до пленных, не успели расстрелять.

Несчастные, похожие на скелеты люди рассказывают о горькой своей судьбе пленного:

«Первым делом фашисты провели фильтрацию. Всех офицеров, комиссаров, коммунистов, раненых и евреев расстреляли на месте, а остальных погнали в созданный в спешном порядке концентрационный лагерь. Шли мы сюда пятьдесят-шестьдесят километров в день целую неделю. В дороге никакой пищи ни разу не давали. Поэтому пленные солдаты довольствовались подножным кормом: листьями деревьев, колосками с полей у самой дороги, просто травой, корой и желудями. Все обессилившие тут же на дороге пристреливались и оставались валяться там же.

В самом лагере, кто до него дошел, получали на завтрак и ужин небольшой кусок хлеба. В состав этого хлеба входили: пятьдесят процентов ржаных отрубей, двадцать процентов свеклы, двадцать процентов целлюлозы, десять процентов соломы. А обед состоял из одного черпака вонючей бурды из плохо промытых потрохов убитых лошадей, которые в избытке валялись на обочинах дорог, и все это готовилось в котле, в котором до этого варили асфальт. Те, кто не могли больше работать, совсем не получали никакой еды и скоро умирали от голода».

Да уж, точно этим русским и не русским мужикам не позавидуешь!

Бывшими теперь узниками занялись наши врачи и работники Смерша, а мы приступили к своим непосредственным обязанностям – прокладке линий связи.

Саперы, честь им и хвала, успели разминировать Дом Правительства и несколько предприятий, которые сохранностью зданий резко выделялись среди разрухи. На улице меня кидается обнимать и целовать пожилая женщина. Плачет: «Как же мы ждали вас, сыночек, сыночек, спасибо вам!» Опять тянутся огромные многотысячные колонны пленных. Немцы идут под конвоем в наш тыл.

В котел попало 100 тысяч солдат и офицеров вермахта. 40 тысяч было убито, остальные 60 тысяч сдались. Теперь дорога на запад была открыта. Победоносные кровопролитные бои в Белоруссии закончились. Впереди – бои за Литву.

И я, молодой семнадцатилетний солдат своей страны, великого Советского Союза, ярославский парень Миша Грачев, был, как говорят, счастлив и нем!

Минск взяли с боем. Он наш, идем вперед! Снова с боями, снова идем вперед. На поле, недалеко, в четырехстах метрах от меня горят танки. В лобовую сошлись броня и нервы людей, кресты и звезды. Вылетает огонь из танковых пушек, грохот и дым сгоревшего пороха, ревут дизели. Клубы огня и дыма поднимаются над полем боя. Из башен подбитых машин прыгают вниз люди в черных комбинезонах. У некоторых обмундирование горит, и они катаются на земле, пытаясь погасить пламя. И немцы, и русские. Спасаются от огня и взрывов.

Мое внимание привлек наш танк Т-34. Он как-то вбок вышел из боя и едет, ломая деревья, а башни на нем нет совсем, оторвало снарядом. Скорее всего, мертвый механик-водитель ногой зажал педаль газа. Вряд ли кто-то из танкистов выжил после такого страшного удара. Переломав кучу деревьев, танк остановился и заглох. Из него никто не вышел, все наши ребята в этой боевой машине погибли.

Горят десятки машин – и наших, и немецких. Вдруг из нашего тыла послышался рев мощных двигателей.

В клубах пыли появилась рота тяжелых танков КВ, и обстановка на поле боя резко изменилась. Эти многотонные машины с мощными пушками с ходу вступили в бой. Загорелось, вспыхнуло сразу несколько немецких танков, а уцелевшие повернули в свой тыл. А на поле догорают, пылают и взрываются наши и немецкие боевые машины. Зрелище не для слабонервных. Помочь своими карабинами нашим товарищам мы не могли. Могли только смотреть, как горят в танках наши ребята, и переживать.

Видимо, мы вырвались сильно вперед, команда: «Стой, отойти назад!» Выравнивают линию фронта.

Командиры в штабах все спланировали, им виднее, они генералы. Мы их уважаем, и наше солдатское дело – выполнить приказ. В общем, отходим. Телеги и машины с нашим военным имуществом, пыль, жара. Идем пешком, маршем в обратную сторону, в тыл. Карабин ремнем натер плечо. Да мы не просто так идем, по нам бьет немецкая артиллерия. Падают снаряды. Немцы видят наше отступление. Ага! Русские убегают! Дадим по ним огоньку!

Бойцы падают в канавы, спасаются от осколков.

Перепугано и местное население. Срочно кидают в телеги что-то из скарба и бегут вместе с нами.

Вернее, мы не бежим, а отходим планово и организованно. Со мной поравнялась повозка, в ней женщина и трое малых детей. Видно, что лицо у нее горит от волнения, у нее паника. Она хлещет лошадей вожжами, кричит прямо мне в лицо: «Зачем же вы нас бросаете. Куда уходите? Как вам не стыдно, защитники вы наши!» Как ей объяснить, что есть приказ свыше. Что мы не виноваты. Что мы не бежим, а планомерно отходим. Но все равно мне стыдно, стыдно, да и все тут. Не знаю даже за что.

Повозка с грохотом обгоняет нас слева и уходит вперед. Вдруг раздался пронзительный свист снаряда. Бойцы посыпались в канавы. Потом прогремел оглушительный взрыв. Поднялось облако пыли, а когда оно рассеялось, то повозки с женщиной и детьми больше не было. Прямое попадание. Они погибли прямо на моих глазах, вся семья.

Марш закончен. Опять оборудуем связью новый командный пункт командующего фронтом. Линии подведены, все провода подключены, все на месте. Полевые телефоны тоже подключены и в рабочем состоянии. Связь есть, Второй слышит меня хорошо. Но командующий со своим штабом еще не прибыл. Опять проверяю линию: «Второй, Второй, как меня слышишь? Ответь, Второй, Второй, ответь Третьему!» Опять вызываю соседа, проверяю исправность и надежность связи. Второй молчит, как в рот воды набрал. Ничего не пойму. Только ведь все работало. Может, обрыв линии? Вызываю опять.

Вместо Второго отвечает незнакомый голос с акцентом: «Кто сийчас у аппарата?» «У аппарата красноармеец Грачев». – «А пачиму ви мишаете нам гаварить?» – «Извините, я проверял линию». – «Харашо, пиридайте вашему камандиру, чтоби он вас наказал». – «Есть доложить командиру. Разрешите узнать, от кого приказание?» – «Это гаварит Сталин!» – «Есть доложить командиру! Товарищ Сталин!» Конец связи. Трубка наконец-то положена, вот влип-то!

Нечаянно пообщался с Верховным главнокомандующим Вооруженными Силами Советского Союза да еще и взыскание заработал. Делать нечего, скрывать это нельзя. Вдруг проверят. Пошел и доложил командиру. «Еще кто-нибудь об этом знает? Нет? Тогда молчи! Об этом никому ни слова! Все! Иди, Грачев, занимайся своим делом!»