Текст книги "Подлинная история баскервильского чудовища"

Подлинная история баскервильского чудовища

– Всякое сравнение хромает, как Полифем, – назидательно изрек Шерлок Холмс, тщетно пытаясь разворошить тлеющие в камине угли лаковым рожком для обуви.

– Особенно это, – усмехнулся Ватсон. – Полифем не хромал. Он был одноглазым.

Холмс поднес руку ко лбу, сосредоточиваясь. Длинная тень метнулась по стене, украшенной портретом Ее Величества и следом от пули.

– Нет, – с уверенностью сказал великий сыщик, поправляя левой рукой шаль, в которую он кутал тощую шею. – Полифем хромает. Последний раз, когда я его видел на Пикадилли, он едва волочил свое левое копыто. Посмотрите, Ватсон, нет ли поблизости от вас какой-нибудь газеты, на растопку…

Ватсон молча подал другу смятую «Дейли».

– О, кстати, – заметил Холмс, бегло просматривая лист, перед тем как скормить его огню, – уголовная хроника. Единственное, что может интересовать разумного человека в наше время. Кроме разве что объявлений о розыске пропавших родственников.

– А как же политика, Холмс? – вздохнул Ватсон.

– Это самый неинтересный раздел уголовной хроники… Впрочем, иногда они соприкасаются. Вот, например, – он поднес газету ближе к глазам, чтобы разглядеть слипающиеся в полумраке буквы, – кража серебряной посуды в Клубе рыболовов… Преступник, к сожалению, уже найден, – с недовольством добавил он. – А вот поджог библиотеки… Скорее всего, обычный пироманьяк, если только в ней не было чего-нибудь такого, что необходимо было уничтожить. Я допускаю, что Александрийскую библиотеку сожгли только для того, чтобы испепелить какое-нибудь примечание на полях пыльного свитка. Да только ли библиотека? Несколько последних военных конфликтов… О, ну-ка, ну-ка… Смотрите-ка: «Д-р С.Т. Н. извещает друзей о своем прибытии и просит как можно скорее связаться с ним известным им образом». Как я это пропустил… Я хочу сказать, что за таким объявлением может скрываться что угодно – или, точнее, кто угодно, вы не находите, Ватсон?

– Ерунда какая-то, – проговорил доктор сквозь зубы, отчаянно пытаясь подавить рвущийся наружу зевок.

– И в самом деле. Мы ведь говорили о чем-то интересном, а я читаю вслух вчерашнюю газету… Так вот, о Полифеме. Полифем хромает. Недавно это помешало ему удрать от полисмена, который и препроводил его в участок как подозреваемого в мелком вымогательстве наличных денег у почтенных джентльменов. Проще говоря, в попрошайничестве… – он снова взялся за рожок, пропихивая бумагу к угасающим угольям.

– Я вообще-то имел в виду мифологическое чудовище, а не ваших сомнительных знакомых, – пробурчал Ватсон, шаря рукой под креслом. – Холмс, оставьте эту штуку. Для углей есть кочерга.

– Вы ее видите, Ватсон? – осведомился Холмс, не прекращая своего занятия.

– Нет, – Ватсон скрючился, пытаясь достать до пола, где, по его предположениям, она могла лежать.

– И я не вижу, – констатировал Холмс, кутаясь в красный персидский халат, – а между тем в нашей комнате всего лишь десять градусов по Реомюру. Это довольно холодно – даже для такого промозглого ноября, как этот.

– Вы способны с такой точностью определять температуру? – оживился Ватсон.

– Способен, как и всякий человек, у которого перед глазами градусник, – острый подбородок Холмса вынырнул из потрепанной шали и дернулся вверх, указывая направление.

Над дверью поблескивал старинный французский градусник с алой каплей подкрашенного спирта в стеклянном брюшке.

Доктор тяжело вздохнул:

– Холмс, я столько времени провел в вашей комнате, но никогда не обращал внимания на эту штуку. Я все-таки очень невнимателен.

– Люди вообще мало на что обращают внимание, – отметил великий сыщик с плохо скрываемым самодовольством. – Иногда кажется, что они слушают глазами и смотрят руками… О дьявол! – он выдернул из камина затлевший рожок и замахал им в воздухе, распространяя запах паленого.

– Да, Холмс, и к вам это тоже отчасти относится, – заключил Ватсон, подавая Холмсу кочергу.

– Благодарю, – сухо ответил Холмс. – Где вы ее откопали?

– Нашарил под креслом. Как видите, руки иногда способны увидеть то, чего не видят глаза, так что ваше сравнение хромает, – не удержался доктор от колкости.

– Возможно, и хромает, зато оно зорко, – рассеянно сказал великий сыщик, разбивая кочергой обгоревшую головню.

– Зорко? Как Полифем? – дожал Ватсон, подволакивая кресло ближе к камину: оттуда наконец повеяло теплом.

– Ну хотя бы, – невозмутимо ответил Холмс. – Если, конечно, иметь в виду не короля лондонских нищих и не злополучного пленителя Одиссея, а его более счастливого тезку – лапифа-аргонавта, ставшего киосским царем. Мореплаватели обычно отличаются хорошим зрением.

– Э-э-э… Я думал, вы не читаете художественной литературы, – сказал Ватсон не слишком уверенно.

– И в этом вы совершенно правы, – легко признал Холмс, – зачем тратить время на чертовски занудных греков, когда есть Британская энциклопедия? Тем не менее мне однажды пришлось ознакомиться с соответствующим эпизодом легенд об аргонавтах, и весьма подробно.

– Но зачем? – Ватсон вытянул ноги к огню. Сырая мгла, наполнявшая комнату, чуть отодвинулась от каминного зева, но недалеко: спине доктора было неуютно.

– Зачем мне это понадобилось? – Холмс откинулся в скрипучем кресле, издавшем подагрический стон, и принялся раскуривать давно погасшую трубку. – Ну раз уж оперу на сегодня отменили, развлечем себя воспоминаниями. Как-то мне довелось разбираться в одном чрезвычайно запутанном деле. Не буду посвящать во все подробности, в данном случае несущественные. Скажу лишь, что ключом к важнейшему документу, проливающему свет на все, был шифр, записанный на полях какой-то книги. Увы, владелец библиотеки, в которой находилась книга, не смог мне ее даже назвать. Ножевые ранения очень мешают беседе, особенно когда задеты легкие. Все, что он успел, так это произнести непонятное слово «гилас». В результате мне пришлось основательно познакомиться с классической древностью, в частности со смазливым сынком царя дриопов Теодама и нимфы Менодики, пользовавшегося особой благосклонностью Геракла: мальчика звали как раз Гилас. Во время стоянки «Арго» в Мисии юноша пропал. Лапиф Полифем принимал участие в его поисках, но опоздал к отходу корабля. Потом Гераклу сказали, что юношу утащили нимфы, – добавил Холмс, усмехаясь. – Версия, которая не могла бы обмануть даже инспектора Лейстреда. Очевидно, паренек удрал по весьма уважительной причине: выдерживать объятия Геракла было, наверное, нелегко… Роль лапифа тоже вполне ясна. Впоследствии, как я уже говорил, он стал местным царьком. Ловкий малый.

Ватсон поморщился:

– Холмс, это уж слишком. В конце концов, это просто сказка. Совершенно ни к чему относиться к мифам как к свидетельским показаниям.

– А почему? Мифы – часть реальности, мой дорогой друг. Наша драгоценная империя стоит не только на дредноутах, но и на мифах, – и, заметим, стоит весьма прочно… Так или иначе, изучение аргонавтики ничего не дало, зато отняло много времени: книги, посвященные греческой мифологии, занимали четыре полки. В то время как искомый шифр преспокойно ждал моего взгляда на пятнадцатой странице первого издания трактата Джорджа Беркли «Три разговора между Гиласом и Филонусом», написанного, когда Беркли еще не был епископом и даже не подозревал о существовании дегтярной настойки. К сожалению, я добрался до этого остроумного сочинения, опровергающего материализм, когда было уже поздно: зашифрованный документ потерял всякую ценность ввиду самоубийства подозреваемого. У несчастного преступника не выдержали нервы. Кстати, он поторопился. Когда я попытался все-таки расшифровать документ, выяснилось, что в шифр вкралась ошибка. Так что мне бы все равно не удалось добыть решающее доказательство. Вам неинтересно, Ватсон? Тогда давайте почитаем то, что осталось от «Дейли»… О, а вот это любопытно. В Рио-де-Жанейро задушена неизвестным Рина Роспо, международная авантюристка… Н-да. Надо же, какое совпадение. То есть я хочу сказать: это многое объясняет.

– Можно подумать, Холмс, вас интересуют женщины, – фыркнул доктор.

– Меня интересуют необычные дела, – загадочно ответил великий сыщик и замолчал, созерцая разматывающийся клубок табачного дыма, похожий на сложную математическую формулу.

Ватсон зевнул. Вечер, неудачно начавшийся, обещал столь же унылое продолжение. Увы, Шерлок, разозленный неожиданной отменой оперы, твердо намеревался провести освободившееся время у себя дома, предаваясь хандре и унынию – и упорно желал видеть доктора рядом с собой.

– Скучаете, дружище? – неожиданно спросил Холмс, вынимая изо рта трубку. – И, наверное, думаете, почему я никак не хочу отпустить вас к пациентам? А я все надеюсь, что вот-вот зазвенит колокольчик в прихожей и сюда вбежит перепуганный юноша с известием о краже фамильных бриллиантов, или лорд, у которого похитили юную невесту, или хотя бы тот самый загадочный «доктор С.Т. Н.» из объявления, скрывающийся от могущественных врагов… И через десять минут, после спешных сборов, мы уже на вокзале, а впереди неизвестность… Ах, Ватсон! Хотя бы одно малюсенькое преступление! Это было бы просто восхитительно.

Ватсон слегка смутился.

– Не уверен, что могу разделить ваши чувства, – наконец сказал он. – Я понимаю, Холмс, вы любите свою работу, но называть преступление «восхитительным» – это уж слишком. Преступление по своей сути ужасно. Мне тоже попадаются разные случаи в практике, но я никогда не назвал бы, скажем, лужу гниющей мочи «восхитительной».

– О, слышу голос здравого смысла и консервативного вкуса! Увы, увы, мой дорогой друг: именно потому, что вы так привержены этим достопочтенным ценностям, вы никогда не сравнитесь врачебной славой с сэром Джозефом Листером. Сей великий человек, если вы помните, доказал присутствие вредоносных бактерий в воздухе путем демонстрации четырех бутылок с мочой. У трех из них были длинные изогнутые горлышки, а у четвертой он его обломал. Так вот, моча загнила только в четвертом сосуде, в который проникала пыль, несущая бактерии…

– Ради всего святого, Холмс! Вы будете читать мне лекцию по антисептике? Опыт Листера – это классика.

– Но, возможно, вы не знаете, что сэр Листер с тех пор не расставался с этими бутылками. Он возил их с собой для демонстрации студентам – с большими предосторожностями, как величайшую драгоценность. А ведь в одной из них была именно гниющая моча. В дальнейшем он занимался скисшим молоком и прочими малосимпатичными субстанциями. И, смею заверить, находил все это восхитительно интересным и даже прекрасным. Ставлю гинею против пенни, что временами он просыпался посреди ночи и вставал с постели лишь для того, чтобы понюхать пробирку с какой-нибудь гнилью. И в известных случаях, когда подтверждались его теории, самые отвратительные запахи радовали его не меньше, чем парижанку – новый флакон духов. Такова уж душа подлинного энтузиаста! В поисках истины она не ведает удержу и меры, Ватсон. Удержу – и меры.

Доктор тяжело задумался. В комнате повисла тишина – холодная и сырая, как простыня в морге.

– Может быть, вы и правы, – наконец сказал он. – Мне и в самом деле не хватает интереса к делу. В сущности, я очень посредственный эскулап. Жалкие отчеты о наших с вами похождениях и те занимают меня больше, чем мои пациенты.

– Я иногда заглядываю в них, – признался Холмс. – Временами меня беспокоит, сможет ли читатель угадать подлинную канву описываемых событий. К счастью, вы всегда показываете только сцену, не позволяя читателю проникнуть за кулисы, где иной раз скрывается нечто опасное…

– Вы хотите сказать, подлинные имена? Холмс, в этом отношении я всегда соблюдаю скромность…

– Речь не об этом. Разумеется, вы можете заменить имя албанского принца на имя короля Моравии… или – как его там – Богемии. Для сколько-нибудь проницательного и осведомленного человека не составит большого труда навести справки. Мне это даже на руку: в определенных кругах подобная негласная огласка – простите за невольный каламбур – делает хорошую рекламу. Нет, я имею в виду подлинную суть событий, которая не подлежит оглашению ни в коем случае. Есть детали и подробности преступлений, которые ни в коем случае не должны стать известны широкой публике, ибо это повредит ей же самой. Например, когда меньшее преступление описывается так, что скрывает большее – как это было в случае первого преступления на Земле.

– Вы имеете в виду грех Адама? – Ватсон недоверчиво поднял бровь. – Что, вы проводили расследование по этому делу и убедились, что змей невиновен? Не хотите ли вы оспорить приговор Всевышнего?

– Об истории с яблоком я мог бы рассказать кое-что, – неожиданно серьезным тоном сказал Холмс, – но это как раз тот самый случай, когда тайна должна остаться тайной. Возьмем случай попроще – первое чисто уголовное преступление в истории человечества, а именно грех Каина. Некоторые моменты в тексте Книги Бытия деликатно опущены. Но сами эти пропуски…

– Вы меня просто пугаете, Холмс. Что, Каин невиновен?

– Отчего же. Виновен, и гораздо больше, чем думают.

Ватсон недоуменно воззрился на друга:

– Помилуйте! Что может быть ужаснее братоубийства и богоборства?

– Вот именно, Ватсон, вот именно… Вам даже не пришло в голову, о чем идет речь. А между тем в тексте это есть и представлено очень ясно. Дайте-ка я вспомню дословно… – Холмс приложил руку ко лбу, – это самое начало Бытия… А, вот оно, – он начал декламировать: – «И был Авель пастырь овец, а Каин был земледелец. Спустя несколько времени Каин принес от плодов земли дар Господу, и Авель также принес от первородных стада своего…»

– Да вы прямо богослов, Холмс, – Ватсон посмотрел на своего невозмутимого друга с опасливым удивлением. – Чего доброго, вы знаете Писание наизусть, как какой-нибудь аббат?

– Разумеется, знаю, – сказал великий сыщик безо всякой рисовки. – Видите ли, существует очень распространенный шифр, когда слова заменяются цифрами, указывающими на номер страницы, строки и места слова в строке. Разумеется, эти цифры обычно тоже как-то шифруются, но это уже детали. Так вот, в качестве соответствующей книги очень часто используют Библию…

– Поскольку, – подхватил доктор, радуясь возможности хоть в чем-то проявить проницательность, – она есть практически в каждом доме, текст разбит на главы и стихи…

– И, что не менее важно, в ней встречаются почти все имена собственные, которые мы носим. Неувязка лишь с географическими названиями. Ах, если бы все эти события происходили где-нибудь в Суссексе! Это очень облегчило бы жизнь нынешним преступникам и шпионам.

Ватсон улыбнулся.

– Кроме того, – заметил Холмс, – знание Священного Писания очень помогает при общении с лицами духовного звания, а также с иудеями. Они часто изъясняются цитатами и аллюзиями из этой книги и не менее часто бывают замешаны в имущественных преступлениях… Но вернемся к нашему делу. Итак, Бог не принял жертвы Каина, и тот замыслил недоброе. Разумеется, Господь догадался, что он затеял, но не стал мешать. Что было дальше? «И сказал Каин Авелю, брату своему: „Пойдем в поле“. И когда они были в поле, поднялся Каин на Авеля, брата своего, и убил его. И сказал Господь Каину: „Где Авель, брат твой?" Он сказал: „Не знаю; разве я сторож брату моему?" И сказал Господь: „Что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли"».

– И что же? – спросил Ватсон. – По-моему, все ясно.

– Посмотрим-посмотрим, – сказал Холмс. – Я, как сыщик, задаюсь тем же простым вопросом, которым задался и Господь. Где Авель? Иными словами, где труп?

– Ну… наверное, он его закопал, – ответил Ватсон. – Там же сказано, что голос крови вопиял от земли.

– Крови, Ватсон, крови! Конечно, не при всяком убийстве проливается кровь. Например, при быстром удушении рояльной струной. Или вот еще: я знавал женщину, имевшую привычку убивать заостренной шпилькой, смоченной тропическим ядом: никаких следов, никакого кровотечения. Но в данном случае кровь пролилась, это несомненно. Иудеи считают, что Каин убил Авеля топором или камнем, христианские богословы, во всяком случае, согласны с тем, что смерть произошла с пролитием крови, как сказал мне один весьма просвещенный и в высшей степени нравственный аристократ, в ранней молодости убивший двух родных братьев…

– Холмс! Ваш сарказм невыносим. Назвать убийцу гуманным и просвещенным даже в шутку…

– Обстоятельства, Ватсон. Некогда он принимал участие в известных событиях в Южной Африке. Его братья были колонистами, а он сохранил верность короне… Трагедия, достойная античных времен.

– Н-да, – вздохнул доктор, – кажется, я поторопился с выводами. Но вы меня спровоцировали. Так что же случилось с Каином?

– Нет, что случилось с Авелем? Где был труп? И почему Господь спрашивал Каина – «где Авель, брат твой»?

– Очевидно, Каин закопал тело.

– Нет. В словах Творца была жестокая ирония. Он-то знал, где именно находится Авель, именно поэтому и был задан этот вопрос. Что ответил Каин?

– Он сказал, что не сторож брату.

– Очень интересное место, кстати сказать. В те времена частной собственности не существовало, сторожить было, в сущности, нечего. Кроме одного: стада. Сторож в те времена – это синоним слова «пастух». А что мы делаем с овцами? В конечном итоге?

Ватсон съежился в кресле.

– Поэтому-то, – Холмс поднял палец, – и не осталось тела. Кроме костей, переломанных и похожих на все прочие кости. Но к Господу возопила кровь, пролитая на землю во время убийства, а также и во время отвратительного пиршества…

– Пощадите, Холмс! Вы хотите сказать, что человеческая история началась с каннибализма?!

– Не будем также забывать о мотиве, – продолжал Холмс как ни в чем не бывало. – Авель был любим Богом, а Каин – нет. Чего мог возжелать Каин, с его первобытным сознанием? Самому стать Авелем. В самом прямом смысле. С другой стороны, именно Авель первым начал убивать живые существа, как пастух – во всяком случае, для жертвоприношения он зарезал овцу. Каина это могло навести на мысль, что принесение в жертву живого угодно Богу в большей степени, чем бескровная жертва… Кстати, если так, то мысль была ложной. Ибо Господь, хоть и принял жертву Авеля, но допустил его убийство – а не за то ли, что он, пусть и из самых благочестивых соображений, начал проливать кровь? Каина же Бог хотя и проклял, но в итоге пощадил и даже оградил от наказания – не потому ли, что он был бессознательным проводником и исполнителем Его воли?.. А все же интересно, каким образом Творец отличил человеческую кровь от овечьей. Вряд ли то был чисто химический анализ – скорее всего, Он благодаря своему всеведению мог непосредственно наблюдать форму кровяных телец…

– Холмс, Холмс! Если вы будете и дальше богословствовать в подобном духе, мы черт знает до чего договоримся! – сердито прервал его Ватсон. – Хватит с нас и Полифема.

– Что ж, Ватсон, я готов пощадить ваши чувства: и в самом деле неприятная тема. Сам автор Священного Писания тоже решил опустить завесу над этой сценой – и кто я такой, чтобы ее отдергивать? Я всего лишь продемонстрировал вам, что некоторые подробности иных преступлений лучше скрывать. Географы старой школы надписывали на частях карты, где располагалась очередная terra incognita – «здесь живут львы». Это означало, что сюда заглядывать не стоит. Есть чудовища, которые настолько отвратительны, что лучше их не видеть вовсе.

Доктору захотелось поспорить: волей-неволей разговор его увлек. Даже промозглая сырость, холодным языком лижущая спину, уже не казалась столь несносной.

– Все-таки, – начал он, – чудовищ рождает сон разума. И если обращаться не к фантастическим измышлениям, а к реальности, правду всегда следует предпочесть недомолвкам. Ну вот например. Вспомните хотя бы, как мы с вами разоблачили тайну Баскервиль-холла.

Холмс выпрямился в кресле, как будто его тела коснулась гальваническая батарея.

– Что с вами? – встревожился Ватсон.

– Пустяки, – бросил Холмс, – кажется, невралгия… Как странно, что вы сами заговорили об этом деле. Все одно к одному.

– Да, вот вам удачный пример, – разгорячился Ватсон. – Если бы не ваша проницательность и не мое перо, местные крестьяне до сих пор верили бы в призрачного пса, обитающего на болотах. Мы же не только раскрыли убийство, но и покончили с многовековым суеверием.

– Ох, дорогой мой друг. Вы даже не подозреваете, насколько неудачный пример выбрали. Признаться, – в этот момент в голосе великого сыщика послышалась нотка, которая была ему в высшей степени несвойственна, а именно смущение, – меня до сих пор терзают некие сомнения, связанные с этим делом…

– Вы меня изумляете, – Ватсон окончательно забыл о сырости и потухающем камине. – Неужели в этом деле остались какие-то неясности?

– Нет, я не об этом… Просто есть обстоятельства, которые вам неизвестны. И они касаются как раз той темной области, где живут львы. Или другие чудовища, не менее опасные.

– Холмс, ну это уж слишком. Что-что, а события вокруг Баскервиль-холла я помню во всех подробностях. В конце концов, я был их непосредственным участником и даже написал о том недурную повесть – которую вы, кажется, так и не прочитали.

– Представьте себе, мой дорогой друг: можно быть в самой гуще событий и ничего в них не понять. Аристократ, о котором я упоминал, убил своих братьев на глазах у сотен людей, в честном бою. Но отнюдь не потому, что они носили мундиры другого цвета. А потому, что ему было известно, отчего его малолетняя сестра утопилась в колодце. Как я уже говорил, античный сюжет. Зато преступление было наказано, а честь семьи – сохранена.

– Вот как? Пожалуй, Еврипид взялся бы за подобную тему, – вздохнул доктор, – увы, человеческая натура порочна. Но все же, какое это имеет отношение к баскервильскому делу?

– А вы уверены, что хотите знать? – великий сыщик повернулся лицом к другу так резко, что рассохшееся кресло возмущенно крякнуло по-утиному.

– Если вы мне не доверяете, Холмс… – обиженно начал Ватсон, но тот его прервал:

– Дорогой друг, если бы я вам не доверял, то не завел бы этот разговор. Честно говоря, мне давно хотелось посвятить вас во все подробности этой истории. Но я был связан словом, данным вашему коллеге. Сейчас обстоятельства изменились. Никто не пострадает: главное действующее лицо выведено из игры. К тому же ваша книга уже написана, так что память о семье Баскервилей останется такой, какой ее хотел видеть этот благородный человек.

– Что-то случилось с доктором Мортимером? – голос Ватсона задрожал от волнения.

– Успокойтесь, с ним все в порядке. Да я и не его имел в виду. Ладно, давайте уж начнем сначала. Или, вернее, с конца, так удобнее. С вашей книги. Я ее, признаться, не читал. Но не сомневаюсь, что вы представили на суд публики образцовое произведение.

– Вы мне льстите, – пробормотал доктор.

– Нет, нет, это отнюдь не комплимент. Во всяком случае, я сам не вижу в этом ничего особенно замечательного – ну, скажем так, куда меньше, чем в хорошо приготовленной яичнице с беконом. Но я не сомневаюсь, что в обсуждаемом нами опусе присутствуют все ингредиенты, которые делают сочинение занимательным. Смерть, интрига, опасность, любовь, немного мистики, счастливый финал с полным разоблачением всех тайн, оказавшихся ужасными, но все же посюсторонними… не так ли?

– Да, но все это было в реальности, – напомнил Ватсон. – Мне до сих пор снится та ночь, когда…

– Не продолжайте, Ватсон. Вы имеете в виду появление собаки и исчезновение Стэплтона?

– Исчезновение? Вы намекаете, что этот негодяй жив? – изумился Ватсон. – Впрочем, да, тело не было найдено… Возможно, вы правы. Но что это меняет?

– Многое, Ватсон, очень многое! В отличие от пикантной ситуации с Авелем, простертый на земле труп оставляет немного простора воображению. По сути дела, мы можем выдвигать всего три гипотезы о причинах его плачевного состояния: несчастный случай, самоубийство, убийство. Хотя нет, и тут есть нюансы. Убийство может быть замаскировано под самоубийство или под несчастный случай. Встречались в моей практике также самоубийства, замаскированные под несчастный случай, ради сохранения репутации, и даже самоубийства, замаскированные под убийство, ради мести или просто из ненависти. Наконец, бывают даже самоубийства, которые суть лишь средства для убийства других людей – и я весьма опасаюсь, что когда-нибудь это станет распространенным явле… о дьявол! – Холмс взмахнул погасшей трубкой, извергающей серый пароходный дым. – Мне урок, – сказал он, извлекая из кармана халата длинную фосфорную спичку. – Итак, сами посудите: даже тело с явственными следами насильственной смерти и то оставляет простор для догадок. Но отсутствие тела расширяет сферу возможного почти до бесконечности. Кто он, исчезнувший? Мертвый или живой? Беглец или пленник? Скрывается от возмездия или сам готовит месть? Наконец, преступник он или жертва? Или жертва собственного преступления – ведь такое тоже случается?

– Простите, Шерлок, но вы разгадывали подобные загадки, и не раз, – решительно прервал Ватсон это затянувшееся рассуждение. – Мне кажется, в данном случае искать Стэплтона…

– В данном случае, – великий сыщик наконец справился со своим курительным инструментом и с наслаждением затянулся, – искать Стэплтона было бы с моей стороны по меньшей мере глупо, да и бесчестно. Но я не закончил. Итак, Стэплтон исчез. Но было еще одно исчезновение, на которое вы, кажется, не обратили никакого внимания. Что случилось с его супругой?

– Не помню… – потер лоб Ватсон. – Кажется, уехала куда-то. В конце концов, какое это имеет значение?

– Мой дорогой доктор Ватсон, я неоднократно говорил вам, что в работе сыщика не существует мелочей. Литераторам легче. Вы, наверное, в своем романе бросили миссис Стэплтон где-нибудь в сердце Гримпенской трясины, а потом говорили о ней исключительно в прошедшем времени?

– Что-то вроде этого, – подтвердил доктор. – Я закончил тем, что упоминал эту женщину в качестве причины нервного расстройства сэра Генри. Он ведь был влюблен…

– Именно, Ватсон, именно! – Холмс вынул изо рта трубку и положил ее на пол. – Кажется, мне пора ограничить количество потребляемого мною никотина: он уже перестает на меня действовать прежним образом… Хорошо, зайдем с другого конца. Откуда взялась эта красотка?

– Кажется, – неуверенно произнес Ватсон, – вы мне говорили, что Стэплтон женился на ней в Коста-Рике…

– Да. Причем она считалась одной из самых известных красавиц страны. Спрашивается: почему вдруг прекрасная девушка связывает свою судьбу с ним. С человеком невыразительной, на взгляд женщины, наружности? Небогатым? Без связей и репутации?

– Но ведь она любила его, – растерянно сказал доктор. – Я же помню, как она рыдала и говорила о мучениях, которым ее подвергал этот негодяй…

– Вот, вот он, здравый смысл, который так кичится своей солидностью! – Холмс шлепнул себя по ляжке. – Только в дрянных книжках любовь может вспыхнуть от случайной искры и потом не гаснуть ни на каком ветру, даже самом сильном. В действительности же это святое чувство требует растопки, а гаснет, увы, от малейшего дуновения ветерка. Прекрасная женщина влюбилась с первого взгляда в ничем не примечательного мужчину, вышла замуж, отвергнув все блестящие партии, и потом терпеливо переносила бедность, безвестность, унылую жизнь, унижения, даже побои – и вы верите этой чепухе?

– Вы же сами учили меня, Холмс, – раздосадованно сказал Ватсон, – отбросьте все невозможные объяснения, и останется истинное, каким бы невероятным оно ни казалось. Да, это странно, но…

– Теперь еще одно. У Стэплтонов – впрочем, тогда они носили фамилию Ванделер – была школа для мальчиков в Йоркшире. Школу пришлось закрыть из-за какой-то скверной истории, несколько детей умерло. А вы знаете, что это была за история?

– Как-то не интересовался, – признал Ватсон. – А разве это имеет какое-то значение?

– Ладно, – сказал Холмс, потянувшись за трубкой, но брать ее все же не стал. – Не буду вас больше томить, мой дорогой друг, хотя я еще долго мог бы задавать подобные вопросы, водя вас за нос. Но если уж я обещал рассказать вам все, то я это сделаю. Слушайте же.

Ватсон наклонился поближе, чтобы не пропустить ни одного слова.

– Дело в том, – начал Холмс, чуть помедлив, как будто что-то решив про себя, – что Стэплтон был моим клиентом.

– Вашим клиентом? – вскричал Ватсон.

– Точнее, одним из моих клиентов в этом чрезвычайно запутанном деле. Но он обратился ко мне первым, по очень деликатному поводу, и я долго раздумывал, следует ли мне проявить к нему участие… И только долг перед общественной нравственностью, а также интересы государства склонили меня к тому, что Стэплтону следует помочь. Помолчите, – великий сыщик сделал властный жест рукой, – ибо я буду говорить о тех самых вещах, над которыми обычно опускают завесу. Но вы ведь хотели знать правду? Так вот, знайте же. Стэплтон – тогда он носил другую фамилию и работал в государственном учреждении чиновником средней руки – женился в Коста-Рике на некоей Бэрил Гарсиа, действительно очень красивой девушке. Женился, потому что других предложений у этой красотки не было. Ибо прекрасная мисс Гарсиа к тому времени имела в высшей степени скверную репутацию. Причем речь шла не просто о девичьей чести, нет, – но о развратной изощренности, с которой этот ангелочек пускался в самые непристойные, самые отвратительные похождения… Короче, ее просто нельзя было подпускать к мужчинам. Все это знали, ее несчастные родители знали это лучше других – и мечтали сбыть порченый товарец с рук любой ценой и за любую цену. Молодой Стэплтон тоже это знал – но увы, ее красота и богатое приданое оказались сильнее здравого смысла. К тому же он поверил, что она любит его и будет хорошей женой, несмотря на разгульное прошлое. Увы, брак получился несчастный, трижды несчастный. Не будем касаться альковных тайн – это слишком отвратительно. Достаточно грубой прозы денег: за полгода эта чертовка промотала все, что дали ей родители, а потом стала требовать все новых и новых средств от мужа. Тот подпал под ее влияние – и растратил казенные деньги. Тогда супруга подговорила его бежать – тем более ей давно хотелось покинуть края, где ее слишком хорошо знали, и совершенно выйти из-под власти родственников и общественного мнения… Они поселились в Йоркшире, где открыли частную школу. Но госпожу Гарсиа, которая тогда звалась миссис Ванделер, было категорически нельзя оставлять наедине с молодыми красивыми юношами. Хотя, возможно, ей сошли бы с рук ее шалости, если бы в школе не вспыхнула эпидемия одной неудобоназываемой болезни, которую женщины переносят гораздо легче, чем мужчины… Вы врач, Ватсон, вы понимаете, о чем я говорю.