Текст книги "Тюрьма и воля"

Давос-1996. Зюганов или Ельцин

Именно после поездки в Давос тогдашний крупный бизнес решил активно помочь в избирательной кампании Ельцину. Уж больно очевидно было, что нас и его все «сдали».

Борис Березовский разговаривал с Джорджем Соросом, а я случайно оказался за соседним столиком кафе. Давос ведь деревня. Он меня, по-моему, представил. Мы сидели рядом, и он на нас кивал, но о чем говорили – я не слышал. Кроме нескольких фраз, которые Боря озвучил специально. Из них следовало, что нам советуют уезжать. Хотя не могу утверждать, что сказал это именно Сорос.

А вот с Зюгановым я в Давосе разговаривал. Он жил в гостинице на том же этаже, что и я, и зашел «в гости». «Успокоить». Мы, моя команда, все национализируем, говорил он, но «такими кадрами, как ты» не разбрасываемся. Назначим гендиректором крупного народно-хозяйственного комплекса.

Может, и назначил бы, только промышленность, вероятно, развалил бы. А свалили бы на нас.

Почему развалил бы? Он мог бы теоретически договориться с сильными людьми типа Маслюкова, Примакова, но у Зюганова не было свободы маневра. В партии правили (и сейчас правят) ортодоксы, которые попытались бы восстановить Госплан и Госснаб, что неизбежно привело бы к краху. Ведь даже за 10 лет до того система уже не работала, а уж реконструировать ее «на ходу» было вообще невозможно. Я четко себе представлял: та экономическая программа, о которой мне рассказывал школьный учитель Зюганов, не по плечу ни ему, ни его «соратникам».

Именно тогда я решил, что нужно сделать все, чтобы Зюганов не пришел к реальной власти. Он просто ее не вытянет. Причем (и это я никогда не обсуждал с моими коллегами, хотя был почти уверен: они думают так же) меня совсем не пугала возможность получения Зюгановым любой влиятельной политической позиции. У него не было потенциала ее реализовать. Важно было одно: не дать ему встать на вершину властной пирамиды и попытаться восстановить то, что было бы возвратом назад, что он восстановить не мог. А вот разрушить по пути немногое работающее – мог вполне.

Хотя, может, и стоило тогда отступить, дать коммунистам устроить кризис (тем более 1998 год был на носу). Зюганов бы не справился с ситуацией, несомненно, а значит – откат назад был бы недолгим и неглубоким, зато, может быть, удалось бы сохранить демократические основы общества и государства в обмен на снижение темпа экономических реформ. «Прививка против СССР» была бы надежнее. Может, ума не хватило. А может, и еще хуже получилось бы – страну бы развалили. Не знаю. Теперь – не знаю.

Собственно, именно к такому компромиссу призывало известное «письмо 13-ти»[43]43
  Опубликовано 27 апреля 1996 года под заголовком «Выйти из тупика!», под письмом стояли подписи 13 крупнейших бизнесменов России, включая Ходорковского. – НГ.


[Закрыть]. Но такой вариант оказался политически невозможным. Борис Ельцин не собирался отдавать власть, и альтернативой грязной избирательной кампании был силовой запрет КПРФ, который предлагал Коржаков. Думаю, последствия стали бы самыми печальными и уж точно не «демократическими».

В общем, мы решили и «обрубили концы». С марта 1996 года для нас победа коммунистов уже означала практически смерть. Решение было однозначным: Ельцин должен победить, но и отмену выборов допускать нельзя. Вот мы и вмешались. Деньги, кадры, личные связи – все пошло в ход. Важны были даже не голоса, важнее была уверенность общества, что действительно выиграет Ельцин. На эту уверенность мы и работали.

Крупные бизнесмены никогда до этого не объединялись совсем не потому, что не могли. Мы все хорошо умели договариваться и к 1997 году вполне спокойно шли на взаимные уступки. Если вспомните, в схватку за «Связьинвест» никто, кроме Гусинского и Потанина, не полез. Мы просто никогда не стремились к политической власти. К влиянию – да, но не к власти. У нас было и понимание, к чему это может привести (в случае необходимости применения силы), и психологический барьер.

Восстанавливать авторитарную модель большинство из нас было не готово. Мы все-таки «ментально» уже были «европейцами». Может, это и немного наивно звучит… «Стратегии» же на случай победы Зюганова у нас не было по очевидной причине: «рвать» начали бы сразу и многие, а ведь, отдав все и даже больше на ЮКОС, мы были в долгах как в шелках. Пришлось бы пытаться уехать и начинать жизнь с нуля. Вероятно, смогли бы, если бы успели…

Что касается собственно «политической» работы на выборах – ею в 1996 году занимался Чубайс. Мое дело было – ЮКОС, Мурманское морское пароходство, «Апатит». Больше 100 000 человек. Удержать социальную и производственную ситуацию. Мне проблем хватало.

Политика и лоббизм

Взаимоотношения с партиями развивались в двух ипостасях: идеология и лоббизм. Если начать с идеологии, то близкими мне всегда были «яблочники» и «правые» в разных «ипостасях». Мы им помогали в той мере, в которой они считали для себя возможным брать у «одной компании», чтобы ощущать свою независимость. Скажу сразу – немного. Суммарно – несколько миллионов, из частных денег акционеров. Мы давали своих специалистов для разработки законопроектов, принимали участие в обсуждении экономических программ. А с 2000 года я прямо занялся подготовкой кадров в рамках «Школы публичной политики». Это был не наш проект, мы присоединились. Задача – подготовка кадров для публичной политики, вне зависимости от их идеологических предпочтений.

Однако мои личные взгляды заключаются не в поддержке какой-то определенной политической программы. С 1993 года или, точнее, после 1993 года я – последовательный «вольтерьянец», хотя и до этого мне были близки такие взгляды.

Я считал необходимым и правильным поддерживать все политические силы, находящиеся в оппозиции и исповедующие парламентские методы борьбы. Именно поэтому в 1996 году я был категорически против роспуска КПРФ. Говорил об этом и Ельцину. И это было одной из причин нервной реакции Коржакова тогда, перед выборами 1996 года.

Глубоко убежден, что все более или менее массовые политические взгляды должны быть представлены в парламенте, а их сторонники должны иметь возможность излагать свою позицию обществу.

Глубоко убежден, что нормальная, устойчивая политическая система должна сочетать временное лидерство той или иной политической силы с достижением консенсуса по максимально широкому кругу общественно значимых вопросов.

Глубоко убежден, что только сильная, влиятельная оппозиция, вне зависимости от ее политической окраски, способна обеспечить необходимую эффективность «обратной связи» власти и общества, а значит, устойчивость и эффективность всей государственной машины.

Несомненно, «первая скрипка» – в руках власти, но без влиятельной оппозиции застой и загнивание неизбежны.

В нашей компании работали люди самых разных взглядов, и, понимая мое отношение, они создавали необходимый «плюрализм» внешних связей.

Что же касается «принципиальности»[44]44
  ЮКОС упрекали в том, что он страховался и раскладывал яйца во все политические корзины. – НГ.


[Закрыть], то есть почему мы, уже как компания, а не как отдельные люди, сотрудничали с представителями разных сил, то это объяснимо: ЮКОС (в отличие от многих) не занимался политикой, ЮКОС лоббировал свои интересы.

Лоббизм – совершенно иная история. Считал и считаю подобные действия более цивилизованными, чем прямая покупка чиновников. Хотя, согласен, закон о лоббизме должен был быть. Мы, к слову, всегда поддерживали идею его принятия.

Кстати, относительно лоббизма, я вообще не помню проталкивания нами законов, которые давали бы преимущество одной компании. СРП[45]45
  Соглашение о разделе продукции, специальный тип договора о создании государством совместного с иностранной нефтяной компаний предприятия, предусматривающее специальный налоговый режим. – НГ.


[Закрыть] – мы были против. Если только Газпром специально под себя пробил какие-то законы. Отстаивались интересы именно отрасли в целом.

Надо отделять «политику» от «лоббизма».

«Политика» в данном контексте – это идеология. Идеологию я поддерживал из «своего кармана», поскольку считал и считаю такое участие в жизни своей страны своим правом и обязанностью, как гражданина.

Форма? Прямые финансовые пожертвования партиям (в моем случае – СПС и «Яблоко»), создание клубов, школ, продвигающих соответствующую либеральную идеологию. Участие в финансировании проведения отдельных мероприятий: концертов, конференций.

Лоббизм – это другое. Каждый губернатор, не говоря уже о президенте и его аппарате, требовал поддержки тех или иных своих политических проектов, включая депутатов из «Единой России».

Помимо этого, компания помогала тем депутатам, которые шли из «наших регионов», поскольку они почти неизбежно защищали и наши интересы, как крупнейшего работодателя.

Финансировались их избирательные кампании, их благотворительные проекты.

На моей памяти, речь о «нале» со мной не шла, и вообще, это был не мой уровень. Мы имели дело с серьезными людьми, которые без нас давно решили свои мелкие проблемы.

Еще раз замечу – мы поддерживали идею закона о лоббизме, поскольку считали правильным провести границу между допустимой практикой и коррупцией.

Однако убежден: лоббизм, финансирование политики из многих источников гораздо лучше «госмонополии», когда исполнительная власть подминает под себя законодательную, кормит ее с руки. Такая коррупция наиболее опасна, поскольку приводит к абсолютной бесконтрольности, к системному «распилу» бюджета, к авторитаризму.

Теперь о методах финансирования. И здесь – реальная проблема, поскольку с 1998 года у нас в ЮКОСе финансовые директора – серьезные «западники». Сначала Мишель Сублен, а потом Брюс Мизамор. Причем Сублен вообще работал на Schlumberger, а нам оказывал услуги по договору со Schlumberger. К моменту же назначения Брюса у нас уже был независимый совет директоров (то есть большинство директоров не из компании), и именно совет директоров назначал финансового директора.

Таким образом, для совета директоров все наши финансовые операции были абсолютно «прозрачны».

Подозрения в «скупке парламента» – еще один миф, создаваемый по заказу исполнительной власти, желавшей захватить и захватившей парламент.

Хотя, если здраво подумать, невозможно поверить, чтобы даже такая компания, как ЮКОС, «скупила» парламент.

Самый простой вопрос – зачем? Очевидно, что «купить» конституционное большинство невозможно – на «рынке» слишком много «игроков», главный из которых – администрация президента. Потом – губернаторы, потом – Газпром, далее – другие, включая ЮКОС.

Без «конституционного большинства», по нашему законодательству, невозможно принять решение, с которым не согласен президент. А если президент согласен – зачем «скупать» большинство?

Но есть еще один вопрос – после моего ареста из избирательных списков были удалены только три или четыре человека. Все остальные прошли.

Если бы они были «куплены» мной – кто бы их пустил? Или меня принимают за наивного, который «покупал», но не «держал»?

Нет, власть прекрасно знала – все это чушь и выдумки.

«Подкуп» депутатов незаконен по законодательству большинства стран, и членам совета директоров пришлось бы нести ответственность «у себя дома», если бы наши выплаты шли на цели, не соответствующие западной практике. Мы эту практику подробно изучали. Так что, если речь идет о деньгах компании, то их расходование шло через совет директоров, где иностранцы «проедали всю плешь» мне и нашим юристам, приводя цели платежей в соответствие с принципами американского законодательства о лоббизме, так как «в случае чего» им бы пришлось отвечать именно по американским законам. Да и ЮКОСу тоже (это специфика фондового рынка АДР).

Наши псевдопатриотические прокуроры специально отметили в обвинительном заключении, что «когда даже на теоретическом уровне возник вопрос о возможности нарушения американского законодательства, Ходорковский категорически отказался…». Нашли чем укорить!

А за расходование личных денег я отчитываться не был должен ни перед кем. Тем более что никакой прямой коммерческой выгоды от этого не было. Моя «политическая» позиция всегда заключалась в том, что сильные, независимые оппозиционные партии – это единственная страховка от авторитаризма. И когда был Ельцин, и когда пришел Путин, помимо прагматического взаимодействия я всегда помогал оппозиции.

Ельцин с этим мирился, Путин с 2003 года решил строить режим, для которого независимая, влиятельная оппозиция неприемлема, где все финансирование замыкается лично на него. Такое вот «ручное управление» политической системой. Знаете, а ведь я согласился. Единственное, что не смог, не захотел сделать, – это запретить моим коллегам исполнять уже взятые на себя обязательства. Что, как рассказал на суде Касьянов, и стало поводом для атаки[46]46
  «Президент Путин дважды отказывался поддерживать такой разговор, но потом он все-таки дал мне ответ. И он сказал примерно следующее. Что компания ЮКОС финансировала политические партии – не только СПС и “Яблоко”, которые он, президент Путин, разрешил им финансировать, но также и Коммунистическую партию, которую он, президент Путин, не разрешал им финансировать. Я не стал развивать этот разговор, потому что для меня этот ответ был чрезвычайно удивительным по двум причинам. Первое. Для меня было удивительно, что разрешенная законом деятельность по поддержке политических партий, оказывается, требует еще секретного одобрения президента Российской Федерации. И второе. Этот ответ о финансировании партий я услышал от президента Российской Федерации в ответ на вопрос, почему Платон Лебедев находится в тюрьме» – из показаний бывшего премьер-министра РФ Михаила Касьянова в Хамовническом суде 24.05.2010. – НГ.


[Закрыть].

Впрочем, думаю, не эта мелочь, нашлась бы другая. Смотрю на то, что происходит, и понимаю: будучи идеологическим сторонником Ельцина, после десятилетия борьбы за демократию (при всех минусах, ошибках, отклонениях мы боролись за демократическое развитие страны) поддерживать, пусть даже молча, Путина образца конца 2003 года и дальше, я бы не смог никогда. Может быть, чуть дольше уговаривал бы себя, если бы он не начал атаку. Но в какой-то момент все равно возникла бы та грань, переход через которую означал бы для меня предательство идеалов, как я их понимаю. Так что, назначив меня своим врагом, он просто ускорил события.

Глава 6
Золотое время банкиров-дилетантов
^{Наталия Геворкян}

Внимательный взгляд, крупные очки в мощной оправе, усы, темные волосы, очень серьезный молодой человек, которому идет улыбка, но он этим почему-то не пользуется. Таким я впервые увидела Ходорковского в начале 1990-х. Кстати, позднее он как будто понял, что улыбка – это довольно существенная часть внешнего имиджа, немаловажная для собеседника, и научился улыбаться. Косвенно это мое предположение подтвердил и сын Ходорковского Павел, который сказал, что от своих американских партнеров по бизнесу Михаил перенял привычку улыбаться несмотря ни на что. Он говорил, что нужно «проецировать позитив».

Ходорковский оставлял впечатление человека спокойного, который все время усердно о чем-то думает. Знаете, есть такой тип людей, которым при встрече ну просто невозможно задать вопросы: «Как дома? Как дети?» Их можно только спросить: «Как дела?», имея в виду буквально дела, работу. Все, кто с ним работал, повторяют, как сговорились: «Ты сразу понимал – он главный, лидер». Я этого так не чувствовала, но я с ним и не работала. Толковый – да, это было бесспорно.

Александр Смоленский, один из первых российских банкиров: Я помню первое впечатление от Ходорковского: тихушник, такой комсомолец, симпатичный, в очочках, тихо говорит. Нормальный. Никогда не был агрессивным. Я думаю, что он до сих пор не изменился. Он не был публичной фигурой довольно долго. Был Невзлин – вот он был публичным. Один из лучших лоббистов. А Мишу и видно не было. Он очень целеустремленный. Умный парень. Достаточно здравый.

Банк Смоленского «Столичный» и банк Ходорковского МЕНАТЕП возникли примерно в одно и то же время. МЕНАТЕП, по мнению Смоленского, делал все то же самое, что и остальные банки. Но еще и использовал связи: «Миша же был советником Силаева, потом поработал у замминистра нефти. У него был доступ к бюджетным деньгам. Берешь сегодня 3 рубля, прокрутил, заработал бабки, отдал те же 3 рубля, но они уже не 3 рубля. Вспомни инфляцию – 100–200–300 %!»

Леонид Невзлин: Никакого стартового финансирования от богатых дядечек в партии или в правительстве у банка МЕНАТЕП не было. Банк поднимался за счет бизнеса, которым мы уже занимались, и связей в том же Фрунзенском районе, где он и был зарегистрирован. И дальше все это развивалось методом менеджирования отношений, как и полагается, предложения своих услуг. Были связи, наработанные Центром, и многие стали клиентами банка. С самого начала банк был ориентирован на работу с организациями – частными, государственными, бюджетными, а не на ретейловое обслуживание частных граждан. Мы выстраивали отношения с правительством. Например, работа в правительстве Силаева в течение года дала определенные связи, доверие, мы могли легко выходить на министров, замминистров.

Первые коммерческие банки появились и с дикой скоростью размножились в момент катастрофической финансовой ситуации в России. Егор Гайдар вспоминал, что после смены власти в 1991 году никто не хотел идти работать в правительство. И одной из причин, как он считал, был тот факт, что все прекрасно понимали, что денежные вклады россиян разбазарили и кому-то придется за это отвечать. А никому не хотелось. Вот что он рассказал в одном из своих видеовыступлений в 1995 году: «Вклады – это не записи на счетах, это то, во что они вложены, чем обеспечены: валюта, драгоценный металл, золото. В 1985 году вклады в Сбербанке были обеспечены $15 млрд валютных резервов, золотым запасом – 1300 тонн золота. Когда я пришел работать в правительство, получил несколько первых документов. Вот записка Внешэкономбанка: к концу октября 1991 года ликвидные валютные ресурсы были полностью исчерпаны, в связи с чем Внешэкономбанк СССР был вынужден приостановить все платежи за границу. От $15 млрд осталось $16 млн, одна тысячная часть. Теперь золотой запас. Из 1300 тонн, накопленных еще при императорах, к этому времени осталось 289 тонн. Только в 1990 году правительство Рыжкова вывезло 478 тонн золота. А в 1991 году правительство премьера Павлова – еще 324 тонны. Всем было понятно: вклады разбазарены, на протяжении многих лет вкладывались в гонку вооружений, в Афганистан, на помощь развивающимся странам».

Помню фразу одного из французских консультантов России в тот период: «Золотой запас страны можно было пересчитать вручную». Такую же фразу я слышала и от Анатолия Чубайса. Даже если это утрированный образ, то он не далек от истины. Государственный сейф оказался пустым. Государственный Сбербанк, например, аккумулировавший средства населения, к 1992 году оказался банкротом.

На фоне этой печальной реальности с 1989 по 1994 год число частных коммерческих банков в России выросло с 5 до 2500. Такое ощущение, что если и наступили какие-то новые времена, то вот здесь, в частной банковской сфере.

Вдруг нам в редакции выдали пластиковые карты и сказали, что отныне зарплата будет перечисляться каждому на счет в коммерческом банке и ты можешь ее материализовать через банкомат. Ну, не буду объяснять, что банкоматов было немного, что ты мог тогда снять деньги по карте только в банкомате того банка, который эмитировал карту. Что зимой в минус 30 пальцы примерзали к кнопкам банкомата и эти кнопки становились в русскую зиму просто ненужным украшением в сущности бесполезного металлического ящика. Это потом научились делать банкоматы, которые работали в любые морозы.

Кредитные, то есть тогда еще только дебетовые, карточки все равно довольно продолжительное время оставались экзотикой. Помню, как меня остановил на Ленинградском проспекте милиционер за превышение скорости. Выписал штраф, который надо было оплатить тут же, в противном случае свинтили бы номера и не разрешили ехать дальше. А у меня никаких наличных денег с собой, только эта экзотическая карточка. А ближайший банкомат километрах в четырех, на Пушкинской площади. Я говорю менту: «Садись, поехали…» Он удивился: «Куда это поехали?» Я ему объясняю: ты же хочешь, чтобы я оплатила штраф, поехали за деньгами. Он из любопытства сел в машину. Доехали до банкомата. Я набрала код, сняла деньги. Он через стекло смотрит на всю эту незатейливую процедуру с открытым от удивления ртом. Выхожу, даю ему деньги. Он говорит: «Это тебе ящик дал деньги?» Ну да, говорю, можно и так сказать. Он: «А он всем дает?» Так это начиналось.

Газету, где я тогда работала, обслуживал как раз банк «Столичный», принадлежавший Александру Смоленскому. Много лет спустя я как-то спросила его: «Почему банк-то? Почему всех так тянуло в эту сферу? Почему он, строитель, решил делать именно банк?» Он ответил очень смешно: «А от злости!»

Александр Смоленский: Единственные, кто нас (кооператоров. – НГ) «имел» тогда, – это банки. Государственные же банки тогда были. Приходишь за своими деньгами – не дают. Даешь платежку – не проводят. Сидела в нашем москворецком отделении Промстройбанка – он обслуживал кооперативы – директор по фамилии Портупеева. (Как надену портупею, так тупею и тупею.) «А вот не дам – и все». – «Ну хоть объясните почему!» – «А вот не хочу». – «А у меня инструкция»! – «А вот постановление Совнаркома от 1927 года об ограничении наличных денег». И ты стоишь и не знаешь, что делать. Ни людям, ни за материал заплатить не можешь. Все. Встал.

И вот назло Портупеевой… Как только вышел закон «О кооперации» с дополнением, что кооперативы имеют право создавать кооперативные банки, так и занялся… Ребята, с которыми раньше работал в строительстве, остались в промышленности – надо же было для банка деньги зарабатывать.

Я вспомнила этот разговор, потому что мне кажется забавным и немаловажным, что никто из тех первых банкиров никогда не был профессиональным банкиром и не особенно разбирался в банковском бизнесе. Некоторые из них были инженерами, как Владимир Виноградов[47]47
  Инкомбанк. – НГ.


[Закрыть], Владимир Потанин[48]48
  ОНЭКСИМ банк. – НГ.


[Закрыть] закончил Институт международных отношений по специальности «экономист-международник», Ходорковский был химиком, Александр Смоленский, как говорят, изучал геологоразведку, а потом был строителем. И вообще банкиром в западном смысле слова был, наверное, в тот момент из всех известных мне в России людей только Виктор Геращенко, который поработал в том числе и в зарубежных банках.