Текст книги "Потому что я – отец"

Мне уже давно не двадцать лет, и я хорошо понимаю – на этом выражении лица, которое я назвал «влюблённый взгляд», будущее не построишь. Сколько времени он будет озарять лицо? Не затрет ли мелькание повторяющихся дней его слишком быстро? Нет, это, безусловно, не фундамент, на который можно уповать перед бурей.

Может быть, сын не придаёт ему большого значения или вовсе не замечает. Но! Мы прошли непростой путь с женой. Быть рядом с ней, несмотря ни на что, – мои счастье и победа. И единственное, чего мне не хватало по-настоящему, – взгляд, полный тепла, страсти и бесконечной любви. Поэтому несколько раз за вечер меня посещала мысль: пусть это и не фундамент, но большая ценность, её отсутствие в начале пути может удручать спустя десятилетия.

Я вспомнил маму. Так же преданно смотрела она на отца, жадного на эмоции, сдержанного боевого офицера. Если что-то и могло разгладить испещрённое морщинами строгое лицо, то только её чёрные глаза и усталая улыбка.

Молодые ушли, супруга, опираясь о стол, смотрит на всё так же набитые салатницы, аккуратно выложенную на блюдах нарезку, остывшую гору сочной говядины. Я готовился к тому, что она захочет компенсировать молчание во время ужина. Не торопится. Отрывается от натюрморта с показным безразличием, небрежно поправляя пышные, длинные волосы, поворачивается ко мне. Смотрит в сторону.

Я ожидаю: «Неужели не мог найти посимпатичнее», «Ты видел, как педантично она режет мясо? Не удивлюсь, если тренировалась с линейкой, чтобы все куски были одинаковыми», «Ну что за безвкусная оправа очков?» А она молчит. Наконец повисла на мне. Без слов. Без сил. Без слёз. Я сдался.

– Ты боишься, что он сделает неправильный выбор?

– Нет.

– Тогда что не так?

– Девочка неглупая, в меру скромная. У меня нет к ней претензий.

– И что же тебя расстраивает? Рано или поздно он уйдёт с женщиной подальше от нас. И лучше это будет сейчас по зову сердца, чем в сорок пять, когда ты наконец благословишь молодых.

– Я не против того, что он уходит. Мне не нравится, как он уходит.

– А как он уходит?

– Похоже на побег.

– Когда женятся по желанию, это всегда побег. Не важно от кого или от чего. И не потому, что ты плохая мать. Ему пора идти дальше.

– Главное, что любят друг друга.

– Ты тоже обратила внимание на её взгляд?

– Какой взгляд?

– Ладно, проехали.

Мне не хотелось предаваться надуманной скорби. Только радоваться за сына, счастливого рядом с этой некрасивой девушкой. Уже немало. Дальше всё в их руках. И даже если рутина покусится на этот взгляд, и жизнь со всеми её крутыми поворотами, как это часто бывает, подрихтует любовь, выраженную таким причудливым образом на её заурядном лице, у них будет шанс. Это не гарантия, но возможность.

«В непредсказуемом долгом путешествии, в которое отправляется мужчина, собираясь жениться, может помочь даже это – что-то нематериальное, хранимое на задворках памяти. Никогда не знаешь, что именно в нужный момент осветит дорогу вперёд», – думал я, споласкивая посуду и украдкой глядя усталым, но влюблённым взглядом на печальный профиль супруги. Миниатюрная, красивая, строгая. Склонившись над мусорным ведром, она со скрежетом сбрасывала большой ложкой свой труд в пропасть чёрного пакета. Вот и фаршированные перчики утилизированы… Не пытался её остановить, хоть и следовало. Что-то уцелело и отправилось в контейнеры. На следующее утро я наслаждался королевским завтраком.

* * *

Мы ехали в левом.

Стиль вождения сына я называю «робот за рулём». Когда слежу, как он переключает передачи, смотрит в зеркала заднего вида, спокойно перестраивается, мне начинает казаться, что передо мной какой-то автомат, а не человек. Он как будто не реагирует на дорожную ситуацию, а мгновенно её считывает по известному только ему алгоритму. Делает своё водительское дело хладнокровно, не выходит из себя. И всё вокруг – он, машина, дорога, разметка, светофоры и знаки – единая система.

Стаж у него небольшой – чуть меньше двух лет, но руль он держит твёрдо уже давно. Я не стал ничего выдумывать и поступил точь-в-точь, как когда-то мой отец. Нашёл небольшую, вечно пустующую площадку недалеко от дома. Мы приезжали два-три раза в неделю на этот заасфальтированный прямоугольник ещё до того, как мелкому исполнилось четырнадцать и я учил его обращаться с машиной. Он занимался усердно, но просил сократить занятия до часа – весь досуг посвящал танцам. Я мягче отца, согласился быстро. Тот не жалел нашего времени и с надрывом повторял, сидя за рулём «Волги», что я никогда не стану нищим, если буду на ты с баранкой.

Я не мог научить ребёнка ездить в городе, маневрируя в живом опасном потоке, к этому мы перешли сразу же после получения прав, но до совершеннолетия он сросся с машиной и научился всему, что можно освоить на небольшом участке асфальта, свободном от автомобилей. К двадцати годам он уже в прекрасной водительской форме, и я всё чаще пользовался маршрутками, оставляя ему свой бывалый чёрный «Фокус».

И вот мы в левом, мчим на новеньком «Гольфе». Воскресное утро. Смотрю в окно, улыбаюсь заваленному снегом городу. Я упиваюсь гордостью за сына, здорово он идёт, и радуюсь морозу, безоблачному небу, впереди неспешный солнечный день. Длинный путь мы разделили на двоих, он хотел поровну, но я с трудом победил в ожесточённом споре. Выехали в десять вечера, через два часа он уступил место мне. Я провёл за рулём всю ночь, в шесть утра он меня сменил и в привычном, роботизированном стиле подъехал к городу. Хоть я и устал, но заснуть не получалось. Немного поболтали, потом ехали молча, я втягивал аромат купленного на заправке кофе.

Он не мог продемонстрировать и трети своих навыков на пустой дороге, но мне уже не нужны подтверждения. Я смаковал его успехи. В этом водительском спокойствии я вижу себя.

Наконец дрёма подступила и взялась за меня основательно. До дома рукой подать. Я проваливался и просыпался каждые пять минут. Вздрагивал, открывал глаза, снова закрывал. Машина двигалась плавно, разрывы между противными пробуждениями с открытым ртом увеличивались.

Очередной невнятный сон внезапно прервался. Меня бросило вперёд. Проснулся мгновенно. Удар по тормозам. Красная «Хонда» неслась слева по перекрёстку с явным превышением скорости и уже была в метре от нас. Пытаемся уйти от столкновения, но избежать контакта не удалось. Боднули красную в бок. Как в замедленном режиме я видел машину, летящую в столб. В жизни не слышал такого страшного грохота. Бетонный гигант не заметил покушения на своё одиночество, а «Хонда» буквально обняла его – сильный удар пришёлся в район радиатора, капот вздулся, края автомобиля обхватили препятствие. Искорёженная машина и десятиметровый исполин стояли вдвоём неподвижно, будто низенькая толстушка неуклюже прижимала к себе короткими ручонками высоченного кавалера.

На секунду повисла тишина. Её пронзил вой полицейской сирены. Откуда они здесь в такую рань? Огляделся – нет пешеходов, на дороге только красно-синие проблесковые маячки. До нас метров шестьсот. Непримиримым голосом приказал сыну, чтобы тот сел на моё место. Он растерялся, попытался возразить. Очень неуверенно. Я рявкнул. Времени не оставалось. В этот раз он ответил упрямо. Я выругался и не очень сильно, но достаточно увесисто съездил ему правой ладонью по левому уху. Первый раз в жизни поднял руку. Он сник.

– Быстро меняемся!

Не думаю, что полицейские разглядели нашу рокировку. Сын сел на пассажирское место и ушёл в себя.

Никакого страха. Потому что отец.

Водитель «Хонды» не вышел из машины. Груда металла, стеклянные глаза незнакомца, кровь на молодом лице на мгновение вернули меня на двадцать лет назад. Зажмурился, встряхнул головой, прогнал страшные образы. Некогда предаваться воспоминаниям.

Глава II. Наш секрет

* * *

Наверное, каждая семья хранит тайну. Мы прожили с женой много лет благодаря скелету в шкафу. Заперли его до лучших времён, а когда лучшие времена настали, мы не могли договориться, что же с ним делать.

Боясь нарушить зыбкое равновесие, с трудом выстраивая отношения, мы не решались на разговор с сыном, после которого могли оказаться под обломками минувших лет.

Как поступить: скрывать, опасаясь любой неосторожной фразы, и надеяться, что ребёнок ничего не узнает, или рассказать обо всём, рискуя разрушить привычный семейный уклад?

Легче скрывать, только это неправильно.

Жена хотела сберечь тайну. Точка зрения имеет право на жизнь. Думал, она это делает ради собственного спокойствия, но с годами понял: она старалась не ради себя. Правда не могла ей навредить.

Я ратовал за честность, хоть она и причинит боль всем и наотмашь ударит по мне. Готовился лечь на амбразуру, только не представлял, насколько трудно поделить жизнь близкого человека на до и после.

Я дождался подросткового возраста; мне казалось, раньше он не готов. Мы уже несколько раз успели разругаться с женой по этому поводу. После таких дебатов она уходила в свою комнату, закрывалась на несколько часов и сосредоточенно рисовала очередной пейзаж акварелью. «Краски меня возвращают к жизни». Мне же всегда казалось, что они помогают ей сбежать от проблем. Хотя, возможно, в данном случае это синонимы.

Наконец мы решили, что я всё сделаю сам, когда сочту нужным, и впутывать её не буду. Вполне справедливый компромисс – то, что мы так старательно скрывали, случилось благодаря моей идее.

Много раз откладывал тяжёлый разговор. Переходный возраст сына всем дался непросто, на какое-то время мы потеряли способность слышать друг друга. Когда отношения нормализовались, я побоялся всё испортить неожиданным признанием. Ему уже девятнадцать… Больше тянуть нельзя.

Мне страшно, но пришло время рассказать всё.

Вечерами я репетирую беседу, а когда устаю, воскрешаю моменты из нашей жизни. Особенные и обычные, торжественные и приземлённые, в которых кроется смысл всего происходящего в семье. Память наплевательски относится к этим эпизодам, склонна к искажению. Иногда она хуже самого безответственного гардеробщика и халатна в главном – в бережном отношении к нашим ценностям. Мгновения жизни она хранит скверно, те прячутся в закоулках нашего подсознания, тускнеют, меркнут, но всё же откликаются на наше усилие вспомнить.

* * *

Мысленно переношусь в третий день рождения мелкого.

Гости разошлись, виновник торжества посапывает в кроватке, жена читает что-то по экономике.

На меня набросилась хандра. Сижу за массивным дубовым столом на кухне, ковыряюсь вилкой в салатнице, собирая последнюю кучку оливье, и лениво рассуждаю. Теперь мозг этого человечка по своему причудливому усмотрению будет упрямо сохранять моменты из жизни. Три непростых года оказались разогревочным кругом, попыткой, которая не идёт в зачёт памяти. Наши игры, чтение книг, громкие праздники, первая рыбалка и его падение в пруд обречены стать пропавшими бесследно кадрами на засвеченной плёнке.

Я не настолько сентиментальный, чтобы грустить из-за этого долго. Моя стезя – ответственность. На ровном месте могу сочинить повод быть требовательным к себе.

Настал мой черёд играть в подкрученную рулетку детских воспоминаний – у родителя нет шанса предугадать, какое событие проживёт с ребёнком всю жизнь. Любой неосмотрительный шаг, слово, поступок может осесть тяжким грузом в глубинах детской души и, как изжога, периодически мучить до седин. А отец не догадается о важности досадного, но с виду безобидного, мелкого эпизода, пока выросший сын с укоризной не расскажет, как лет двадцать пять назад очень хотел поиграть с папой футбол. Но батя отмахнулся, листая каналы, нашёл новости, в которых ничего не меняется: те же лица, вооружённые конфликты, стихийные бедствия и встречи пиджаков. Один довольный сидит в кресле у телевизора, второй тихо грустит в углу, недоумевая, как можно променять азарт игры, глухой звук удара по мячу, длящееся днями разочарование от попадания в штангу на эти повторяющиеся кадры под унылый голос диктора.

Как сохранить внимательность, концентрацию, чтобы минута слабости не превратилась в кадр, преследующий твоего отпрыска годами?

Что он будет помнить обо мне?

Подумал об отце. Зачем в моей голове хранятся эти выцветшие картинки, лохмотья банальных диалогов? Тут же воскрес запах зубной пасты, сопровождавший папу каждое утро. Что ценного в нём? В белой майке и заношенных спортивных штанах отец требовал составить компанию на утренней зарядке каждые выходные. Соскочить можно только при температуре. С важным видом он показывал упражнения, давал счёт, а я старательно повторял наклоны, махи ногами, приседания, скручивания на пресс, вдыхая мятные нотки, наполнявшие комнату. Потом он шёл бриться, и через пять минут агрессивный лосьон перебивал запах пасты. Почему я не помню аромат духов матери?

* * *

Иногда размышлял об усталости и моменте, за который корю себя до сих пор. Нет, это состояние нельзя описать словами «садятся батарейки». Кто-то их уже вытащил из тебя. Поддел аккуратно ногтем там, где изображён плюс, и слегка ковырнул. Контакты отошли, чувствуешь себя куклой, набитой трухой, и только наблюдаешь, как этот же ноготь спокойно, без усилий вытаскивает вторую батарейку. К ней так легко подобраться, когда первая уже не на своём месте.

Это ужасное время, когда созданный тобой мирок, приносящий всегда счастье и покой, сжимается до минимально возможных размеров, превращаясь в полиэтилен на лице. Дышать нечем. Движения хаотичные. Мысли разбросаны. Наивысшая степень усталости.

Именно в такой момент дети ожидают улыбку от самых близких. И пусть до своих последних дней будет счастлив тот, кому удаётся даже в этой ситуации приободрить своего малыша. Нет, я не святой. Иногда я сдавался. Уходил в другую комнату. Или включал ему телевизор, чтобы перевести внимание. Но малолетка – чуткое существо, он, как хищник, видит твои слабости и делает то, что уколет больнее. В любой другой день он бы с удовольствием сел у ящика. Но в особенно трудную минуту, когда самообладание и терпение родителя растоптаны изнеможением в пыль, он подойдёт и будет специально делать то, что раздражает больше всего. Вот он снова плюёт на стену. А лет через десять включит музыку громче, чем ты можешь вытерпеть.

Что тогда? Ты всегда можешь сорваться, заранее приготовив простое оправдание: «Но ведь я не железный». Потом срываться будет гораздо легче, потому что заклинание произнесено, и, самое главное, оно правдивое. Однажды я сказал себе: «Да, я железный». И это помогло протянуть ночь, когда крик не смолкал пять часов подряд. Но плевки на стену – лучшая проверка моего железа на прочность. У каждого есть свои уязвимые места. Все мы – Ахиллы, если говорить о пятках. Такой момент – испытание, когда все заготовленные педагогические приёмчики с лёгкостью могут быть пережёваны нарастающим конфликтом на фоне иссякающих сил.

Майк Тайсон, по иронии его прозвище Железный, говорил: «У каждого есть план на бой, пока он не получит по морде». Я часто ходил с разбитой мордой по дому, так и не сумев применить свой план. А потом пытался разобраться, что же пошло не так. Мы же команда, тогда почему превращаемся иногда в двух врагов? Я успокаивал себя тем, что это соперничество. Женщины считают, что все мужчины – мальчики, но мало кто осознаёт, что все мальчики – мужчины. Будущие, но они быстро обретают то, что несли в себе поколения их предков. Поэтому, когда на моих нервах виртуозно играют, я пытаюсь сказать себе, что легко быть не должно. Но и это не всегда помогает. И тогда я задыхаюсь, как с пакетом на голове. Будь проще! Совет не для меня. Крикни разок на него, чтобы понял! Тупиковый метод. Ну тогда скажи жене, чтобы сама занялась мальчиком! Слишком лёгкий путь.

В конце концов я проорался… Не для того, чтобы он понял. А потому, что по-другому уже не смог. Да, я не святой, стресс и усталость разъели броню и добрались до костей… Мне стыдно перед самим собой и неудобно перед ним. Я прошу прощения у сына и обещаю себе, что такого больше не случится.

Путь отца не подвиг. Отец не герой. Это ещё один долг, который надо нести с честью. За него не получишь медаль. В нём нет ничего неординарного, растить ребёнка – проза жизни без изысков. Такие вещи надо делать тихо, чаще с улыбкой, иногда под скрежет зубов. Когда мирок наполнится миром, испытаешь великое счастье очередной маленькой победы на длинном пути.

Отдышись, папка! Завтра будет новый день, и солнце радостно забликует на твоих железных, местами дырявых доспехах.

* * *

– Папа, мне страшно.

– Я с тобой, сын.

– Не помогает.

– Все боятся, дружище.

– А разве папа может испугаться?

– Нет такого человека, который ничего не боится.

– Даже Человек-паук?

– Даже Человек-паук. Страха не избежать, но его можно победить.

– Как?

– Думай о том, что рано или поздно всё закончится. Не забывай, что это происходит со всеми, даже с самыми отважными. В боязни нет ничего постыдного. И это твой шанс стать ещё сильнее. А я… Я всегда рядом.

– Папа, а ты смелый?

– Стараюсь им быть.

– А я?

– Ты смелый. У тебя всё получится.

На всю жизнь мне запомнился этот тяжёлый вздох маленького воина. Бой принят! Оставшиеся две минуты он молчал, в глаза не смотрел. Ровно в полдень дверь открылась, и красивая, пышущая энергией жизни, высокая женщина средних лет в белом халате пригласила его в кабинет стоматолога. Бормашина пищала, скулила, жужжала, вопила, но за этим издевательским воем я не слышал детских криков и плача, как раньше.

Через полчаса он вышел. Серьёзный, вспотевший, с мокрыми глазами, в них застыла какая-то зверская свирепость.

– Ну как, было больно?

– Нет. Пойдём отсюда.

– Он сегодня герой.

– Ага.

Он ушёл, впервые не попрощавшись с врачом, хоть ему и пожелали несколько раз хорошего вечера. Сегодня я его не упрекну. Так и побеждают свой страх. Без улыбок и приличных манер. Стиснув зубы. Со злостью на весь мир. Иди вперёд, маленький герой! Всё правильно.

* * *

Сынишка часто листал любимый фотоальбом, сосредоточенно разглядывая сохранившиеся снимки нашей троицы, сделанные незадолго до его рождения. На первой же странице: весёлая жена, мой бесшабашный друг и я, самый серьёзный.

– Папа, почему вы никогда не показывали свадебные фотографии?

– Дорогой, они не сохранились.

– Что с ними случилось?

– Альбом пропал при переезде.

– Много людей пришло?

– Нет, сынок. Но праздник удался.

– И вы ели торт?

– Конечно, ели.

– И у мамы было красивое белое платье?

– О! Не то слово. Куда же без него?

– Жаль, нет фотографий.

– Очень…

– И никто даже селфи не запостил?

– Эх, сын, сын… Не успели изобрести смартфоны с хорошими камерами, да и социальных сетей ещё не появилось. Двухтысячный год.

– Не повезло.

– Да уж, как мы жили без селфи…

* * *

А ещё вспоминал его юность и непростые разговоры. Мальчик вплотную приблизился к возрасту, когда в жизнь подростка вторгаются факторы, способные перевернуть судьбу: секс, драки, алкоголь. Эти факторы могут и не оказать существенного влияния, только мне жаль мужиков, которые прошли свой путь без ощутимого давления хотя бы одного из них.

На махонькой, но очень уютной кухне со старым добротным столом из дуба за чашкой горячего чая с печеньем мы разговаривали о важном.

Жена пропела: «Пообщайтесь по-вашему, по-мужски, не мне же члены обсуждать». Половое просвещение в исполнении моего отца ограничилось жёстким наказом избежать залёта по малолетке, так что сквозь дебри манящей неизвестности я продирался вместе с друзьями и выяснил много важного, например что от онанизма в лучшем случае руки зарастут волосами, а в худшем – ослепнешь. В моё время носить очки в школе было немодно.

Сидим напротив друг друга. Я спотыкаюсь, подбирая слова, краснею от неловкости. Сын слушает вдумчиво, кивает и даже что-то уточняет. Он похож на внимательного отличника с первой парты, а я на замкнутого трудовика, которого попросили прочитать лекцию по щекотливой теме восьмому классу. От стыда до ухмылки рукой подать – я про резинки, трение головки о влагалище с последующим семяизвержением, а он уже, скорее всего, знает, что такое сквирт, фистинг, страпон… Сотни гигабайтов порнухи срывают замки с тайной жизни взрослых не хуже отца. Он, скорее всего, неплохо осведомлён о механике. Я обращал его внимание на важное: предохраняйся, никогда не добивайся желаемого силой и не бойся прийти с проблемами ко мне или к матери. Когда всё закончилось, я бросил в стиральную машину мокрую футболку и улёгся перед телевизором, намекая домашним на бескомпромиссное желание побыть одному.

К таким диалогам готовишься заранее – беседа в любой момент может пойти не по плану. Про алкоголь мы говорили ещё до того, как он пережил все прелести интоксикации. Но ведь самое интересное происходит, когда юноша вваливается первый раз в хламину пьяным домой. Единственное, что имеет смысл, – перенести разговор на следующее утро, а это непросто.

Три часа ночи. Мобильный выключен. Жена не спит, я дремлю, а когда просыпаюсь говорю: «Ничего страшного, дело молодое». Дверь открылась, показалось тело, жена начала с предсказуемого и бесполезного «Ты пьян?», комично переборщив с удивлением. Я ещё не вышел в коридор, а она уже учила парня жизни. Успел сказать примирительно «Дружище», мелкий посмотрел мимо меня затуманенным взором. Качаясь, направился в комнату, чуть не упал. С трудом выровнял баланс, и тут же его стошнило на пол.

Я в бешенстве. Хотел проораться, но очнулся, воплей жены достаточно. Увёл её в комнату, сын быстро умылся в ванной и просочился к себе. Предложить ему помыть пол за собой? Бесполезно в этот момент. Хуже только оставить до утра. Убедившись, что каждый лёг, убрал непотребство в коридоре.

Мы поговорили утром. Он с больной головой, я с холодной. Проповедь мне показалась унылой, слушателю лицемерной.

– Пап, всё, что ты говоришь, это, конечно, хорошо. Спасибо, что не ругаешь, хоть я вас и подвёл… Но ты же трезвенник. Не верю, что ты не осуждаешь меня.

– Если я не пью последние пятнадцать лет – это не значит, что не имею понятия об употреблении алкоголя.

– И что? Сильно пьянствовал в молодости?

– Поверь, достаточно.

– Почему бросил?

– Если не можешь исправить случившееся, покончи с тем, что стало причиной…

– Что же ты натворил?

– Не сегодня. И, кстати, ты никого не подвёл.

Драться он не любил, кривился при упоминании груши с перчатками. Да и жена запретила бокс. Кое-что я всё-таки показал и объяснил – детский пацифизм не снимает с отца обязанность научить своего ребёнка защищаться. Но, как и в случае с алкоголем, подготовительный этап не спасает от сложных разговоров в будущем.

Понурый, с разбитой губой, униженный собственным бессилием против отморозка, умудрявшегося терроризировать весь класс, смотрит исподлобья. Ждёт сочувствия. Для этого есть мама.

– Значит, так: без упорства сильнее не станешь. Завтра подъём в шесть утра, начинаем с тобой бегать. Каждый день, даже в выходные и Новый год. Турник во дворе. Выходишь в любую погоду перед школой, после и перед ужином. Делаешь по три подхода. Увижу в окно, что халтуришь, ещё три подхода. Пропустить можно, если лежишь с температурой под сорок. Это ясно?

– Может, купишь перекладину и дома установишь?

– В тепличных условиях тренируется тот, кому по щам не дают. И не влезай, пожалуйста. Так, с турником разобрались?

– Да. Только это не решит проблему?

– В чем она заключается?

– Если завтра он снова полезет, мне ему сказать: «Подожди, братуха, полгода. Мы пока с папой побегаем»?

– К тебе никто не подойдёт через три месяца. А пока… Правило первое: если не уверен в себе, избегай драку. Правило второе: если избежать драку можно только ценой унижения – бейся. Вряд ли покалечат или убьют. Синяки проходят, шрамы от унижений заживают гораздо дольше. Правило третье: если драку не избежать, бей первым. Иногда это единственный шанс подготовить хороший удар. Правило четвёртое: если первым ударом попал, не прекращай и не радуйся, закрепляй успех. Ну и последнее: остановись вовремя, всегда думай, что делаешь, и никогда не рассчитывай на кулаки как на решение проблемы. Драка нужна для другого.

– Легко тебе говорить.

– За каждым правилом кровь и слёзы. Или ты хочешь, чтобы я завтра пошёл в школу и ему сам навешал?

– Ничего я не хочу.

– Понимаю твою обиду. Ты даже не представляешь, что мне сказал твой дед после первой настоящей зарубы. Я тебя не бросаю с твоей проблемой. Будем вместе работать.

Вечером я наслушался от жены о ненасильственном сопротивлении. Не стоит из школьника делать универсального солдата, проблемы притеснения надо решать по-другому. После её долгого монолога и моего краткого ответа мы сошлись на том, что она может как угодно заниматься разрешением конфликта дипломатическим путём, но отмазать бойца от ежедневной пробежки и турника ей не удастся. Я редко говорю тоном, с которым она не спорит. Пытаться подавлять мнение супруги – очень глупое, недальновидное занятие. Но полностью исключать этот инструмент дискуссии также глупо и недальновидно. Я его держу за пазухой на считаное количество случаев за все долгие годы брака. Один из них настал в тот вечер.

Через четыре фингала сын наконец вломил обидчику – поверженный враг стал приятелем, даже однажды в гости зашёл. Всё это время жена упрямо встречалась с родителями пострадавших одноклассников, отцом хулигана, классным руководителем, директором и даже инспектором по делам несовершеннолетних. Когда эпопея закончилась, придурка приструнили, жена поучительным тоном щебетала, что слово может быть сильнее кулака. Я дал ей вдоволь наговориться, позвал крепыша, игравшего в соседней комнате в приставку. Попросил его показать торс и бицепсы. Подросток по возрасту хвастался телом юноши. У него воля мужчины. Пока жена воевала со смирением других родителей, безразличием школы, неповоротливостью правоохранительных органов, он подтягивался и бегал. Мы добавили отжимания и упражнения на пресс. Купил ему гантели, показал несколько комплексов. Мои уроки бокса на этот раз принял охотно. В первый месяц я напоминал каждый день про тренировки, а потом мелкий выгонял меня на совместную пробежку.

Жена улыбнулась, мы обнялись втроём. Я засмотрелся на любимую женщину. Наступила бы ночь поскорее.

Та ночь прошла бурно. Ну или по-настоящему бурными выдались двадцать минут, их сменил глубокий, восстанавливающий силы сон. Следующим субботним утром тело оставалось расслабленным и предвкушало безделье первой половины дня. Но пришёл чемпион и потребовал утренний кросс. Я хотел в знак победы предложить первый выходной за четыре месяца, но, видя решительность пацана, не смог смалодушничать. Мы побежали в дождь.

Мне ещё предстояло увидеть, каков он в драке. Более того, настанет день, и он меня спасёт. Но пока самое главное: себя и мать защитить сможет.

* * *

Хорошо помню ту субботу. Обычная, с хмурым небом и ноющей рукой.

Жена зарылась в ноутбуке, что-то надо доделать по работе. Сын суетится. Куда-то собирается. Допытывается, планирую ли я быть дома в ближайшее время. Делаю вид, что ничего не подозреваю, но без труда замечаю его нетерпение.

Включаю «Матч ТВ», вполглаза смотрю футбол, параллельно собираю новый шкаф из «Икеи». Наконец молодой человек возвращается. Ещё больше заведён. В глазах блеск, как у фокусника, подводящего публику к кульминации вечера.

– Мама, папа, одевайтесь.

– Зачем?

– Надо на секунду выйти на улицу.

Жена не возражает, тут же накидывает кофту. Готова через минуту. Значит, она в курсе представления и полностью поддерживает. В последнее время они редко демонстрируют такое единодушие.

– Может, через час?

– Папа, шкаф подождёт.

Не спешу, выпиваю стакан воды и, замыкая процессию, выхожу из подъезда. Метров через пятьдесят сын останавливается. Глубоко вздыхает и смущённо улыбается, как неумелый оратор, когда подходит очередь говорить тост.

– Пап. Подарочную ленточку ты бы не оценил. Яркие цвета тоже не любишь. Поэтому… В общем, этот чёрный друг – твой.

– Чё?

– Машина. Вот эта. Тебе.

Новенький «Фольксваген-Гольф» блестит, как туфли моего отца в любую погоду, – броско и самодовольно.

– Ты шутишь?

– Нет. Хоть ты и не говорил, но тебе же не нравится, что я частенько беру «Фокус» покататься. Оставь его мне.

– Откуда деньги?

– Призовые за проект. Я же обещал, что танцульки себя окупят.

Хотелось спросить с театральной интонацией, неужели молодёжи больше не на что потратиться. Но вовремя успел заткнуться. К горлу подступил ком. Провалиться бы под землю.

– Папа, что-то не так?

Обнимаю крепко, зажмуриваю глаза. Не помогает. Перестаю бороться со слезами. Ослабляю хватку, отстраняюсь, но не выпускаю его. Сжимаю за предплечья и не в силах что-то сказать смотрю в упор долго, надеясь, что этот взгляд что-то ему объяснит без слов.

– Ты… Прости… Я потрясён.

Жена смотрит в сторону, тоже глаза на мокром месте.

– Спасибо тебе. Я недостоин такого подарка.

* * *

Ещё неделю я предавался воспоминаниям. Так могло продолжаться тысячи лет; наконец написал в мессенджере: «Приезжай завтра вечером. Есть важный разговор». Телефон завибрировал через десять минут: «Ок».

Одним сообщением я сжёг мосты, спалил флот и уничтожил всё, что могло помочь отступлению. Этот вечер мы никогда не забудем.

Он предупредил, будет в восемь. В нашем распоряжении достаточно времени, жена работала допоздна. Я неспешно приготовил ужин. Достал бутылку на всякий случай хотя, конечно, сын за рулём. Последний час перед его приходом неподвижно просидел за столом. Страшно.

Наконец он пришёл. Опоздал на пятнадцать минут…

– Ох ни хрена себе, какая здоровенная…

– Это карп.

– Ты всё-таки сходил на рыбалку… Рад за тебя.

– Нет, в магазине купил. Аккуратно, не торопись. Костей хватает.

Он набросился на еду, слушал невнимательно, а я ждал подходящего момента.

– Отец, если ты долго меня расспрашиваешь о танцах, значит, точно хочешь поговорить о чём-то другом.

– Ты прав, есть что обсудить.

– Мама опять попросила мозги мне промыть? Мало времени дома провожу, как-то не так с ней разговариваю?

– У вас с мамой, конечно, сейчас не лучший период, но я не об этом.

– Тогда что случилось?

– Такие разговоры начинать сложно.

– Непривычно видеть тебя нерешительным.

– С решительностью всё хорошо. Вот видишь, осмелился же поговорить. Больше тянуть нельзя. Собраться бы с мыслями раньше.

– Давай. Не уверен, что порадуешь, но, похоже, этого не избежать.

– Ты, наверное, догадывался о чём-то, но лучше ты услышишь это от меня.

– Так…

– Ладно, хватит юлить. В общем, дорогой, я всегда хотел и старался быть лучшим отцом. Я рядом с первого дня твоей жизни, даже раньше, когда мать вынашивала тебя…

– И…

– Но я не твой отец.

– Что?

– …

– Но как? Тебе мама изменила?