Электронная библиотека » Михаил Каратеев » » онлайн чтение - страница 10

Текст книги "Русь и Орда"


  • Текст добавлен: 31 января 2014, 01:40


Автор книги: Михаил Каратеев


Жанр: Литература 20 века, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 10 (всего у книги 96 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Глава 17

Невры[37]37
  Невры – праславянское племя, во времена Геродота (V в. до Р.X.) обитавшее на территории нынешней Белоруссии.


[Закрыть]
, по-видимому, колдуны. Скифы и живущие там эллины утверждают, что каждый невр ежегодно на несколько дней обращается в волка, а потом снова принимает человеческий облик.

Геродот

Вечером того самого дня, когда в карачевском дворце происходили только что описанные события, в новенькой пятистенной избе Лаврушки, стоявшей на самом краю посада, было тепло и людно. Вокруг большого, не успевшего еще потемнеть стола, неторопливо беседуя, сидело за трапезой несколько человек. Молодая хозяйка Настя с лицом, разрумянившимся от жара, ловко орудовала у печки, время от времени подкладывая всякой снеди в стоявшие на столе миски.

Не прошло и месяца с того дня, как молодые справили свою свадьбу, и Насте тут все еще казалось необычным: и просторная изба, выглядевшая хоромами по сравнению с ее прежним деревенским жильем, и новая добротная утварь, и обилие соседей, а главное – то уважение, с которым они относились к ее мужу, еще недавно безродному деревенскому пареньку. Новая жизнь казалась Насте почти сказкой, а потому хозяйничала она с охотой и усердием. Все спорилось в ее умелых руках, все вокруг блистало чистотой и порядком.

Сегодня был «прощеный день» – конец Масленицы, и перед вступлением в Великий пост люди предавались веселью и чревоугодию. После катания с гор, кулачных боев и других уличных потех Лаврушка позвал к себе на блины двух неженатых приятелей-дружинников, а Настя пригласила соседку, с которой успела особенно подружиться, – молодую еще вдову Фросю, с десятилетним сынишкой Сеней. Под вечер неожиданно пришли еще двое. Это были односельчане Насти, дед Силантий и молодой веселый мужик Захар Дубикин, присланные своей общиной с челобитной к князю.

Сейчас вся эта братия сидела за столом, освещенным горящею с двух сторон лучиной, и, справившись с огромной миской наваристых щей, приканчивала уже не первую стопку промасленных блинов, которые хозяйка то и дело подкладывала на плоскую деревянную тарелку.

– Эк потрафило тебе, Лавруха, – говорил Захар Дубикин, запивая очередной блин глотком браги. – Живешь ноне что твой боярин! Ведь год назад и сам ты о таком помыслить не мог!

– Истина, Захар! Кабы не князь наш, дай ему Бог сто лет жизни, не видать бы мне ничего этого. Так по сиротству своему и остался бы на деревне последним человеком.

– В народе бают, что Василей Пантелеич дюже правильный князь. Сказывают, для его все едино, что боярин, что смерд.

– То так и есть, – подтвердил один из дружинников.

– Вот же, вот! – сказал дед Силантий. – Потому и порешили мы прямо ему бить челом с нашим делом.

– А какое у вас дело? – полюбопытствовал второй дружинник.

– Да вишь, имеется там у нас один луг спорный. Спорности-то в ём, положим, никакой нету, энтот луг завсегда нашей общине принадлежал. Да только от деревни он далеко, и мы его годов пять али шесть не косили, – сена нам покедова и с ближних лугов хватает. Ну а теперь почал его выкашивать боярин Опухтин, – его вотчина с нашими землями смежается. Вот, значит, и опасаемся мы, как бы тот луг боярин у нас вовсе не оттяпал.

– А что думаешь! У бояр это скоро.

– Вот же, вот! Летось мы боярскому прикащику сказывали: коли боярину сена не хватает, пущай покедова косит. Только луг наш. А прикащик в ответ: «То еще бабушка надвое сказала, ваш аль не ваш! У вас, бает, на этот луг грамоты нету, стало быть, луг боярский, а не ваш». Грамоты у нас и точно нету, но нету ее покеда и у боярина. Ну, значит, как стало всем ведомо, что новый князь человек правильный, мир и порешил ударить ему челом, чтобы дело это по закону урядить.

– Не сумлевайся, дед, – сказал Лаврушка, – князь вас в обиду не даст. Он бояр не дюже жалует. А вот ты поведай лучше, как сегодня над вами леший надсмеялся!

– Да что тут сказывать? Одно слово – удружил, проклятый! Как есть сбил с пути, и в таком месте к тому ж, которое я не хуже своего двора знаю!

– Часа три по лесу блукали, – подтвердил Захар, – уже не чаяли и на дорогу выбраться, да, спасибо, дед Силантий тоже не лыком шит, знал, как лешему нос утереть!

– Расскажи, дедушка, все, как оно было, – попросила Настя, подкладывая на стол блинов. – Да и блиночки кушай!

– Благодарствую, хозяюшка. Кажись, уже сыт по горло.

– Ништо, дед Силантий, – сказал Лаврушка, – блин не клин, брюха не расколет! Ешь да рассказывай!

Силантий не заставил себя долго упрашивать. Он взял с тарелки румяный и лоснящийся блин, свернул его в трубку, обмакнул в миску со сметаной и неторопливо съел, оставив лишь самый краешек, который швырнул под печку. Затем допил брагу и туда же выплеснул из чарки последние капли. Человек бывалый, обычаи вежливости он соблюдал строго: сидя в гостях, не забывал почтить домового.

– Стало быть, так, – начал он свой рассказ. – Выехали мы с Захаром с самого ранья, и к полудню нам уже недалече до Байкова оставалось. Но только мы из лесу к деревне начали сворачивать, глядим – у самой дороги на пне мужик сидит. Мужик как мужик, не дюже старый, борода кучерявая, седоватая. На ём тулуп, а сбоку котомка. Сидит, значит, и прямо на нас глядит. Захар и крикни ему: «Здорово, земляк! Пошто тут на морозе сидишь? Гляди, задница ко пню примерзнет!» А мужик хоть бы что, только пуще на нас вылупился. Начал я смекать, что дело нечисто, и говорю тихонько Захару: «Брось ты его чипать, а стебани-ка лучше коня, чтобы он нас поживее отседа унес!» Тут и Захар уразумел, что энто за мужичок, и давай коня кнутом полосовать! Покатили шибко и назад не оглядаемся. Только не проехали и полпоприща, посклизнулся наш конь и захромал на всю! Видим, нипочем до Карачева не дойдет. Делать нечего, оставили его, вместе с санями, у Захарова кума в Байкове, а сами пешки пошли. Оттель до города поприщ десять, а прямиком, по просеке, и восьми не наберется. Только, значит, свернули мы на тую просеку, глядим – впереди через нее волк перебежал. Ну что ж? Всякому ведомо, что, коли волк дорогу перебежит, энто к добру. Обратно же, днем волк не страшен. Идем, стало быть, дальше. Часа пол шли, только видим – просека кончается и кругом такая глухомань, какой я в тех местах сроду не видывал. Не иначе, думаю, как забрали мы от просеки вправо, по прогалине. Поворотили в обрат, вышли на истинную просеку, идем будто правильно. Глядь – впереди снова волк через дорогу шмыгнул! Чего, думаю, он, анафема, тут мотается?

Одначе идем. Поприща два отмахали – опять просека в чащобу уперлась, и дальше дороги нету! Вернулись чуток назад, взяли по тропке влево, идем. Невдолге видим – снег впереди притоптан, стало быть, ктось перед нами шел. Пригляделись, а энто наши же следы! Захар бает: «Сбились мы, дед Силантий, начисто!» А я и сам вижу, что сбились, только ума не приложу, как оно могло приключиться, коли я теми местами разов с сотню хаживал? Тут меня и осенило: то не волк был, а леший, принявший волчью личину. И он, значит, над нами потешается, с пути нас сбивает. Говорю Захару: так, мол, и так, покладем ему на пенек краюху хлеба, может, подобреет и отступится. Ну, поклали и дальше идем. Только дороги нет как нет. Вдруг в ельнике как заверещит, как захохочет да захлопает крыльями! У нас индо шапки попадали! «Ну, – говорю, – Захар, хлеб нипочем не помогает. Видать, дюже ты лесного хозяина обидел своей надсмешкой». А Захар с лица побелел и спрашивает: «Чего ж теперя робить станем?» Я говорю: отвод есть верный. Надобно нам всю одежонку с себя поснимать и надеть ее навыворот. Враз на дорогу выйдем. А Захар бает: «Неужто, дед Силантий, все скидать? Гляди, морозище какой!» Оно и правда. Ну, думаю, спробуем сперва одни тулупы да шапки выворотить, коли леший не дюже осерчал, может, на том смилуется. Только куды тебе! Еще гуще да темней чащоба пошла! А день уже к вечеру клонится. Видим, время терять боле нельзя, сели на снег и давай с себя все скидывать да наизворот выворачивать…

– Неужто догола раздеваться пришлось? – спросил Лаврушка.

– А что станешь делать? Не пропадать же в лесу! Все как есть с себя постаскивали и навыворот надели, дажеть портянки на другую сторону перемотали. Так нас мороз пронял, что как кутята трусимся! «Ну, – говорю, – Захар, теперя бегим что есть мочи, чтобы отогреться». Только разгон взяли, коли глянь, а вот она и дорога! Враз я то место признал: поприщах в трех от Карачева вышли.

– Так, значит, и пришли в город во всем выворочёном? – спросил один из дружинников.

– Когда кресты на церквах Божьих увидели, шапки и тулупы снова надели как подобает. А порты и рубахи уже тута, в избе, обратали.

– То добро еще, что ты верный отвод знал, – сказал Лаврушка. – А меня учили, – надобно левый сапог либо лапоть на правую ногу надеть, а правый на левую.

– Иной раз и это помогает, – промолвил Силантий, – но одежу выворотить куды верней.

– Как же вы сразу-то лешего не распознали? – спросила Фрося. – Ведь у него глаза кругловатые, а бровей и вовсе нету.

– Поди распознай, коли у него шапка была на самый нос насунута! – ответил Захар. – Да и думки у меня не было к ему приглядаться: эка невидаль – среди бела дня мужик у дороги сидит!

– Дедусь, а дедусь! – обратился к Силантию внимательно слушавший Сеня. – Значит, тот мужик, что на пне сидел, энто и был леший?

– Он и был, детка, – ответил старик. – Он же и на коня нашего порчу навел.

– А как же он опосля волком стал?

– Обернулся им, того и де́ла. Ему энто все одно как тебе тулуп надеть.

– Какое же его истинное обличье? – не унимался Сеня.

– У нежити своего обличья нету, – пояснил дед, – она только под чужой личиной бывает видима. Леший, к примеру, могет принимать личину мужика, волка и филина. Деревом тоже оборачивается. Водяной, тот всего чаще берет видимость пузатого старика с зелеными усами, а иной раз колесом либо бороной по воде плавает. Полевик – энтот пьяным мужиком по полю шатается или копной стоит.

– А домовой, дедушка, каков из себя?

– Домового, сынок, из живых людей никто толком не видел и тебе не приведи Господь увидеть. Он человеку только перед самой смертью показывается, когда уже тот никому рассказать не может. А вполпоказа иной раз является он перед большой бедой. И ведомо только, что махонький он, белый да лохматый.

– А пошто он перед бедой приходит? Рази ж он злой?

– Приходит, чтобы человека о беде упредить. А коли ему уважение оказывать, он тогда не злой. Да оно и леший не злой, только что пошутковать над людьми любит.

– А водяной?

– Водяной – энтот похуже. Он дурить с тобою не станет, а враз тянет на дно. Однако и его умеючи задобрить можно.

– Откедова же, дедусь, вся эта нежить взялась?

– То бывшее воинство дьяволово, – пояснил дед Силантий. – Однова восстал дьявол на Бога и привел с собою рать несметную. Но воевода Господень, архангел Михаил, энту рать нечистую разбил во прах и низвергнул с небес. Попадали слуги дьяволовы на землю и оборотились – кто лешим, кто водяным, кто иной нечистью.

– А какая еще нечисть бывает, дедушка? – допытывался Сеня.

– Да отвяжись ты от человека, репей! – прикрикнула на сына Фрося. – Глядите на его – десяти годов еще нету, а уже все ему знать надобно!

– Нехай учится, – сказал Лаврушка, – то ему на пользу пойдет. А ну, братцы, еще по чарочке! – обратился он к приятелям, подливая им браги.

– А вот и закушенье, – сказала Настя, ставя на стол миску с холодцом. – Отведайте, будьте ласковы!

– Эх, была не была, – сказал Захар, придвигаясь к миске. – Сыт уже я, да на хорошую еду еще кишку найду!

– Это так, – поддержал младший из дружинников. – На лакомый кусок в брюхе всегда сыщется уголок.

– Деда, – тихонько толкнул Сеня старика Силантия, – а волкулак – энто тоже леший?

– Эко сказал! Волкулак – энто оборотень, человек, обращенный в волка либо колдовством, либо своей охотой.

– И всякий может в волка оборотиться?

– Коли знает загово́р, то может. Для этого надобно сыскать в лесу гладкий пень, покласть на него шапку и, сказавши заговор, кувырднуться через тот пенек. А чтобы вдругораз человечий образ принять, в обрат надобно кувырднуться. Но ежели, покуда ты волком бегаешь, кто-либо шапку твою унесет, оставаться тебе волком на веки вечные либо доколе тебя в том волке кто-нибудь не признает и по имени не окликнет.

– А как колдуны людей в волков оборачивают?

– С наговором накидывают на человека волчью шкуру либо обманом заставляют его переступить через веревку, свитую из волчьей шерсти. Колдуны да ведьмы любят сами волками оборачиваться, и с таким оборотнем повстреваться не дай Господь: ён, как упырь, крови человечьей ищет.

– Как же распознать, деда, волкулак энто или обнаковенный волк?

– У волкулака зубы всегда черные, как деготь, а глаза красные. Иной раз бывает, что у него усы человечьи.

– А коли на ём шкура обвислая, будто на вырост шитая, – добавил Захар, – энто значит не простой волкулак, а колдун либо ведьма в волчьем образе. И только когда такой оборотень крови надуется, тогда на ём и шкура натягивается впору.

– Помнишь, дедушка Силантий, – вставила Настя, – как в запрошлом году осенью к нам на деревню волкулак забег? Вот страху-то было!

– Как же, помню. Он тогда к кажной избе подбегал и все норовил внутрь заглянуть.

– Ох и испужались мы! Как увидели, что он от избы к избе бегает, дверь приперли снутри дрючком, а сами все на полати сбились и ну Богу молиться!

– Ну и что же было? – спросила Фрося.

– Худого он никому не сделал. Обежал всю деревню и утек обратно в лес, – сказала Настя.

– Тут дело известное, – пояснил Силантий. – Покеда он волком-то рыскал, ктось у него шапку с пенька украл. Вот он ее и шукал повсюду.

– Это что, – сказала Фрося. – А вот летось приезжала моя кума из Смоленщины и сказывала, что у них колдун целую свадьбу в волков оборотил, и людей, и лошадей – всех до единого!

– Ну, уж это, мабуть, того, – усомнился Захар, – чтобы целую свадьбу…

– Да уж кума мне врать бы не стала! Я ее добро знаю: она такого греха на душу не возьмет!

– Как же такое случилось?

– Выдавал там один богатей дочку замуж. И в самый тот час, когда уже готовились в церкву, к венцу ее везти, зашел к ним во двор странник и набивается, чтобы и его на свадьбу позвали. Ну а отец-то невесты и укажи ему на ворота. Ухмыльнулся тот странник и ушел, не промолвив и слова. Вот, значит, съездили в церкву в соседнее село, обвенчали молодых и под вечер на трех либо на четырех повозках в обрат ворочаются. Веселье, вестимо, песни, лошадей гонят вовсю, и наземь никто не глядит. А тот странник в перелеске положил на дорогу веревку из волчьей шерсти, и только, значит, свадьба через тую веревку с разгону пронеслась – так все разом волками по полю и рассыпались!

– Вот это да! – воскликнул Лаврушка. – Видать, силен был колдун! Так, значит, все и пропали?

– А вот погоди. Ну, стало быть, дома ждут молодых из церквы, а их нет и нет. Уж на ночь глядя, сгонял кто-то на село, там ему говорят: давно, мол, обвенчались и в обрат уехали. Мать дома плачет, убивается, не знает, что и думать. Только уж под утро слышит – волк под самым окном избы воет, да так жалостливо, ну прямо как человек плачет! Ночь была светлая, выглянула мать в окошко и видит: сидит прямо перед ней волчица, на нее глядит, а у самой слезы из глаз так и льются! И надоумил ее Господь, крикнула она во весь голос: «Марьюшка, да ужель это ты?» И враз ее дочка снова человеком стала. Ну, рассказала она, что с ними в лесу произошло, и понеже все те волкулаки вблизи от деревни бегали, мало-помалу родные их всех опознали, и, кого окликали по имени, тот мигом сам собою оборачивался. Только лишь кони пропали вчистую!

– Хвала Господу, что эдак-то кончилось, – промолвил дед Силантий. – А кабы колдун на них особый наговор положил, так и деревни бы своей не нашли. Забежали бы невесть куды, где их никто не знает, и остались бы навеки волками.

– А вот я тоже слыхал от бывалого человека, – вставил один из дружинников. – Обманом закабалил боярин некоего смерда из ихнего села, а тот малое время спустя повстревался в лесу с чужим стариком да ненароком и рассказал ему о своем горе. Ну, старику этот бедолага, видать, по душе пришелся. Достает он из котомки пояс кожаный, вельми казистый, с серебряными наковками, и говорит тому: «Подсунь как-либо этот пояс своему боярину, токмо гляди, ни в коем разе сам его не надевай!» Взял, значит, смерд пояс да невдолге и повесил его на перилах боярского крыльца, как раз к тому часу, когда боярин выходил поглядеть, что в хозяйстве деется. Повесил, а сам затаился за овином и ждет, что дальше будет. Вот вышел боярин, увидал пояс, повертел его в руках, а потом и примерился им до своего пуза. И только застебнул пряжку, разом оборотился в волка! Но того, видать, сам не сообразил и стоит, значит, на месте как ништо не бывало. Глянул туды кто-то из челяди и крик поднял, – волк на крыльце! Ну, тут кто за вилы, кто за дрючок, собак, вестимо, спустили, и пришлось нашему боярину дать деру в лес. Только его и видели!

– Дело ясное, – сказал Силантий. – Тот пояс, стало быть, из волчьей кожи был сделан.

– Да, чего только не бывает на свете, – отозвался Лаврушка. – Ну-ка, Настя, подбрось нам блинков, покеда нас никто не заколдовал!

– Чур тебе, безумный! – испугалась Фрося. – Нешто можно такое говорить? Как раз беду накличешь!

– Ништо, – успокоил Лаврушка. – Гляди, я за сучок держусь, стало быть, меня нечистая сила слышать не может!

– Дедушка, а какая еще нежить бывает? – тихонько спросил Сеня у старика.

– Ох, много ее на свете, сынок! Русалки всякие: водяницы, берегини, лесовки, полудницы… А то есть еще кикиморы.

– А какая она, кикимора?

– Она домовому сродни. Только домовой живет в избе, под печкой, поелику он дышит не воздухом, а избяным да человечьим духом. Ну а кикимора больше по клетям да овинам прячется. Сама она мала и худа, как щепочка, голова у ей с орешек, но шуметь здорова и, коли осерчает, никому не даст спать цельную ночь. Большого вреда от нее человеку не бывает, только курей она любит таскать. Одначе супротив энтого имеется верное средство: в курятнике надобно повесить дырявый камень либо горлышко от битого кувшина. Уж тогда кикимора туды не сунется.

– Ой, чуть не запамятовала! – воскликнула Настя. – Лаврушенька, намедни впервой снеслась наша Чернушка. Я энто яичко супротив волков приберегла.

– Яйцо супротив волков? – удивился младший из дружинников. – Энто как же?

– Али ты не знаешь? Первое яйцо от черной курицы – энто самое верное дело, чтобы волки твою худобу в поле не трогали.

– А чего же делать-то надобно с тем яйцом? Ай волка яишней кормить?

– Тоже скажешь! То яйцо нужно ночью разбить посредь выгона, где твоя скотина пасется. И коли сделаешь это, покеда оно свежее, – на цельный год его силы достанет.

– Ну вот, завтра в ночь я энто и обделаю, – сказал Лаврушка. – У нас теперя два коня, один другого краше, да корова, княжий Насте подарок. Так что оберегаться надобно и от волков, и от дурного глазу.

– Ты никак сдурел! – воскликнул дед Силантий. – В первый день Великого поста колдовать пойдешь и хочешь, чтобы с того колдовства прок получился?

– Батюшки, и правда! – всполошилась Настя. – В посту не можно того робить! А коли ждать, яйцо всю силу потеряет.

– Чего же делать-то? – спросил Лаврушка.

– Энтой же ночью надобно идти, – сказал Силантий. – Далече ли у вас выгон-то?

– Какое далече! Вот, сразу за околицей, рукой подать. Давай, Настя, яйцо. Зараз я туды и схожу, а вы тута беседуйте и угощайтесь, я невдолге ворочусь! – С этими словами Лаврушка надел полушубок, подпоясался саблей, взял поданное Настей яйцо, завернутое в тряпицу, и вышел из избы.

Перешагнув порог, он сразу же погрузился в густую тьму: стояла уже глубокая ночь и небо было затянуто облаками. Однако через минуту глаза его немного освоились с темнотой, и он бодро зашагал по направлению к выгону.

После рассказов об оборотнях и прочей нечисти в пустом и темном поле было изрядно жутко, но все же Лаврушка благополучно добрался до его середины, разбил там чудодейственное яйцо, с молитвой вылил его содержимое на землю, перебросил скорлупки через левое плечо, как учили его сведущие люди, и с чувством исполненного долга направился к дому.

Не успел он сделать и десяти шагов, как пошел частый снег, сразу же начавший скрывать от его глаз темные очертания посадских изб и кое-где мерцавшие огоньки.

«Эге, – подумал Лаврушка, – так и без лешего заблудиться недолго!»

Чтобы избежать этой опасности, он переменил направление и двинулся прямиком к ближайшему забору, упершись в который свернул вправо и вдоль околицы пошел к своей избе. Он был уже недалеко от цели, когда вдруг совсем близко ему почудились голоса.

Лаврушка остановился, прислушиваясь. Да, никаких сомнений быть не могло: впереди него, очевидно, у ворот ближайшей избы разговаривали двое мужчин, которых в хаосе мятущихся снежных хлопьев он различить не мог.

«А ну, послушаем, кто это и о чем точит лясы в такую ночь», – подумал он и, прижавшись к забору, сделал несколько бесшумных шагов в сторону разговаривающих. Оставаясь сам невидимым на фоне темного забора, Лаврушка приблизился к ним почти вплотную и теперь мог различить впереди фигуру всадника, темнеющую на улице, у ворот. Второй собеседник стоял в приоткрытой калитке и почти не был виден.

– Зима зимой, а гривна тоже на снегу не валяется, – отчетливо донеслись до Лаврушки слова всадника, голос которого показался ему очень знакомым. – Коли желаешь получить ее, надобно ехать немедля.

– А чаво пересказать-то надо?

– Козельскому князю от меня передашь, что вещий сон Андрея Мстиславича исполнился. И ничего боле.

– Какой такой сон?

– Князь знает какой, а тебе знать незачем. Так вот, завтра же выезжай и, как воротишься, получишь гривну. А ежели хоть слово лишнее кому сболтнешь, после на себя пеняй!

– Ну а коли к завтрему мятель не уймется, боярин?

«Ага, это Шестак, – догадался Лаврушка, – как есть его и голос».

– А отец у тебя для чего колдун? – ответил Шестак. – Скажи ему, он мятель враз заговорит.

– Не всякий раз то удается, боярин.

– Коли не удастся, день переждешь. Запомнил крепко, что сказать-то надобно козельскому князю?

– Запомнил, боярин.

– Ну, так с Богом! – С этими словами всадник тронул лошадь плетью и почти мгновенно исчез в снежной посыпи. Одновременно захлопнулась калитка, и от нее послышались удаляющиеся шаги. Постояв еще с минуту, пошел своей дорогой и Лаврушка.

«Вот оно что! – соображал он. – Второй, стало быть, это Ивашка, сын колдуна Ипата. Как это я их избу сразу не распознал! Ох, сдается мне, что тут дело дюже нечисто! Завтра беспременно обо всем этом Василея Пантелеича упрежу!»

На следующее утро Лаврушка слово в слово передал князю подслушанный ночью разговор.

– Ладно, ступай, – выслушав его, ответил Василий. – А службу твою я не забуду.

Оставшись один, он крепко задумался. Было совершенно очевидно, что оба его дяди и Шестак находятся в постоянной связи и продолжают плести какую-то таинственную паутину. Но что за этим скрывается и что означает «вещий сон Андрея Мстиславича», Василий понять не мог.

«Должно быть, Шестак дает знать Титу Мстиславичу, что звенигородский князь мне крест поцеловал, – подумал он, – поелику ничего иного вчера тут не было. Но почто с такой вестью спешно, в самую мятель, посылать гонца? Нет, тут, пожалуй, что-то другое кроется. Ну ладно, поживем – увидим. А за Шестаком надобно будет присматривать: видать, он не оставил мысли моих удельных взбаламутить».


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 | Следующая
  • 3.4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации